Подмосковная электричка бежит, постукивает, позвякивает. Близится вечер. Вагон полон пассажиров: галдят, ходят туда-сюда, то смеются, то перебраниваются. Кто с рюкзаком, кто с тяжело нагруженной тележкой на двух колесиках, кто с сумками да корзинками, кто с внуками. Внуки – с растертой грязью на щеках, с поникшими в кулачках букетиками из травинок и полевых цветочков. Осень дождливая, в вагоне пахнет мокрой одеждой и землей с грядок, – электричка-то пригородная, Яхромская! Дачники все сплошь в резиновых сапогах с налипшими на них листиками и травинками. Едет веселая уставшая подмосковная компания в теплые уютные квартиры, везет дачные дары и подарочки. Серое толстое стекло вагона почёркано снаружи тоненькими капельками дождя, словно в трещинках.
Вот вошла на очередном полустанке дачная парочка – бабка да дедка. Побежала по вагону бабулька молодо, заскрипели душками полные, завязанные сверху марлей жестяные ведра у нее в руках. Важно идет дед за ней следом по узкому проходу, размахивает завернутой в мешковину лопатой. У самого его локтя висит зеленый брезентовый рюкзак, - такой тяжелый, что деда набок перетягивает при малейшем покачивании электрички. Он коленкой его подправит на весу, подбросит, подтолкнет впереди себя и дальше за бабкой шагает. Устроилась парочка на свободной лавке, как раз напротив меня. Запахло яблоками, мокрыми огурцами, укропом, и свежим табаком, от деда, наверное. Глаза у обоих смешливые, с чертиками внутри. Едва усевшись, бабка достала из кармана маленькое зеркальце без оправы и по-девичьи, одним быстрым движением подкрасила губки яркой малиновой помадой.
- Модница! – хрипло и протяжно пропел дед, хитровато сощурив один глаз на бабку.
- А то! - отозвалась она, кокетливо заулыбалась, знакомым движением губ ровнее размазала помаду. Сняла с головы мокрый платок. Влажные седые кудряшки тонкими завитками заплясали у ее виска в такт хода электрички.
Дед сдернул свой картузец с переломанным посредине козырьком, пожамкал в руках и засунул за голенище сапога.
- Растрепалася вся совсем! Растрепа ты! - засмеялся он с хрипотцой, толстыми грубыми пальцами попытался заправить седые завитушки бабке за ухо. Она легонько оттолкнула его, завязалась короткая возня со смехом и кокетством пополам. Вдруг дед ловко, по-юношески, вскинул вверх руку, ловко захватил бабку за шею и притянул к себе. Нехотя упираясь она тут же сдалась, а он, прикрыв глаза, нежно коснулся своей небритой щекой ее щеки. И долго не отпуская, водил крупным веснушчатым носом по ее виску, уху, касался ее лица губами, смешно вытягивая их вперед.
Я вдруг начала краснеть, и старалась не смотреть в их сторону. Знакомая ситуация: когда стараешься отвести глаза, они бессовестно навязчиво лезут именно туда, откуда их старательно отводишь и, как на грех, встречаешься взглядом чаще, чем следовало бы именно с тем, от кого хоронишься. Я никак не могла решить, как мне вести себя в их присутствии, настолько неожиданным было все то, что происходило прямо напротив меня на лавке вечерней подмосковной электрички. Их же мое соседство не смущало ни капельки. Да уж и старыми они совсем не казались.
- Кады уймешьси-то! – хихикала бабка. – А ну табе к лешаму! Пойду, курану, а ты карауль! – и, оставив дедка с поклажей, на ходу роясь в глубоком кармане шуршащей нейлоновой куртки, резво засеменила по проходу к тамбуру.
- Вот узарница! – заговорил дед. – Сладу с ней нет, сорок лет уж отучить не могу, пристрастилася. Сестричкой в госпитале научили мохру курить, эта еще када война была. А теперича модны курит, дурища, с хфильтром. - Я заулыбалась в ответ. – А я бросил. Меня курево чуть до стрясу мозгов не довело! - продолжал дед. - Кода ухаживались, а дело было, слышь-ка, аккурат перед Спасом яблошным, я до нее налажусь, в сирени присяду у ее забору, и жду, пока она выдет-то. А чебы скоротать времечко - цыгарку закурю. Папенька ейный все домгивался у ней сказать, с кем гуляш. Так он, бывало, выдет на крыльцо, - эва, глядь, а с кустов дым валит! Так он говорит: «А я сам сейчас погляжу, с кем, доча, любишься!». Наберет в сенях яблок полну запазуху и как вжарит яблошной шрапнелью по кустам, де я сижу, ну, чеб вышел! А яблочки-то, антоновка, у них были на загляденье, да крупные, зараза! – дед засмеялся заливисто, по-молодецки. Потер по старой памяти макушку, словно только что в нее угодило тятино антоновское яблоко, и ловко подтянул к себе одно из ведер. Отвязав от ручки с одного боку скрученные в жгутики кончики марли, нырнул под них пальцами и достал крепкое, почти белое яблоко. - На-ка вот, - и протянул его мне, - на счастье!
Не знаю почему, я торопливо, словно боясь, что он передумает, засунула яблоко в карман своего мокрого плаща, наспех поблагодарив его за подарок. На пальцах остался запах свежести и кислинки.
Из тамбура в вагон вошла бабка. Пробираясь между ведер и сумок шустро пробежала мимо сидений по узкому проходу, присела напротив меня рядом с дедком.
- Пойду я потихоньку с кошелками, - сказал, вставая дед,- чай подъезжаем. Давай собирайся, модница, да выходь к дверям. - Взял завернутую в мешковину лопату, зеленый рюкзак и ведро, из которого только что достал яблоко. Улыбаясь, сказал мне: «Покедова!» - и не спеша зашагал в конец вагона, неся лопату под мышкой наперевес, перешагивая через чужие вещи, высоко поднимая длинные худоватые ноги.
- Иди, иди, кавалер яблошный! – засмеялась ему вслед бабка. - Да,- сказала она, по-девичьи улыбаясь, - эва яблошный-то кавалер у меня!
- Почему он яблошный? – осмелев, спросила я.
- Да женихались мы чудно! Смотрю на тебя, вот теперь оно сама пора по годам-то. А дед ходить за мной стал аккурат перед яблошным Спасом. Я маненько постарше тебя тада была! Вот и погода была как сейчас, дождливая. А у тяти маво был сад большой. Мы в саду-та и приладились. Как стемнеет, а мы уж и там! Красивый был мой молодой-то, прыткий такой, да и сейчас не больно обтерся! – подмигнула мне бабушка. - Через забор сигал - птицей перелетал! Так мы с ним в яблони-та уйдем и тама стоим. Брат мой старшой решил-та шуткануть раз. Слышь, с дружком в саду спрятался и караулит. Мы встали стоять-та, а они-та, два недоумка, стали яблони трясти. А тока-натока дождь был, так хотели, слышь-ка, нас обмочить. Силушка-та аховая, как стали яблони трясти, так и яблоки посшибали все. Ой, как посыпалось, как посыпалось все на нас! Вся тятькина антоновка! - бабка всплеснула руками. - Он-та меня закрыл собой и все яблоки на него сверху, прям на спину яму! А те трясут, а мой молчит,слыш-ка, меня закрывает. Потом вся спина вот в таких синяках была! Вот те и яблошный кавалер-та! – она наклонилась ко мне, уперлась локтями в свои колени. – А давай-ка я тебе яблочко подарю! – и, быстро развязав стоявшее у ее ног ведро, запустила сморщенную руку под влажную марлю, вытащила большое душистое белое яблоко, точь-в-точь такое же, как то, что лежало у меня в кармане.
- На, тебе на счастье!- сказала она и встала.
- А счастье будет? – спросила я.
- Да смотря с кем яблочко-та съешь! - хитро улыбнулась мне бабулька.
Противно скрипнув мокрым железом, двери вагона закрылись, за окном поплыл перрон станции Дегунино. Пахнуло прохладой и мокрыми листьями. Сквозь бегущие по стеклу дождевые капли было хорошо видно, как обгоняя редких попутчиков, смеясь и слегка прихрамывая, по платформе почти бежала бабка, широко расставив в стороны руки с ведрами, полными яблок. Вслед за ней, без конца запинаясь за свой огромный рюкзак, широко шагал хохочущий дед, то и дело стараясь в шутку стукнуть бабку по спине черенком лопаты. Прохожие странно посматривали им вслед.
В свете фонарей летели капли нарастающего, уже холодного осеннего дождя. Электричка набирала ход. Я сидела, сжимая в руке антоновское яблоко, чувствуя тяжесть второго в своем кармане. Мне было пятнадцать.
Много лет спустя, став взрослой женщиной, я не раз вспоминала яблоки, подаренные мне в дачной подмосковной электричке. Да и о том, с кем есть яблочки - тоже думала не раз. Не однажды вспоминала и тех моих осенних попутчиков, которые оставили в моей памяти навсегда их запах, как единственно настоящий запах счастья – волшебный, незабываемый. Сколько было им тогда, той осенью? Сколько было им в ту, их первую осень? Давно отшумели яблони в тятином саду. Сколько пришлось им всего пережить и вместе, и врозь. Не расстались, не постарели, не погасли. Значит, хранит бабку да дедку белое холодное антоновское яблоко, да яблочный подмосковный Спас.