Майская сказка

               
                Посвящается Г.Л.Олди

«Чего только люди про  меня не наплели! Месяц май – месяц Ай! В мае жениться – только маяться.  Как замерзнут,  так сразу: закрой окно – не май-месяц.  Как устанут – так обязательно с охами и вздохами: ай, замаялись! А  когда и хочется и колется  – «маета сплошная»,  это ж надо было словечко подобрать, тьфу!»

Май сердито захлопнул читаную-перечитанную  «Майскую ночь или утопленницу», прокашлялся, чтобы в горле першить от обиды перестало, смахнул слезу.  Отголосок майского кашля громыхнул угрожающе. Слеза  тяжело шваркнулась  по чему попало. Попало и по пыли, и по камню, и по листьям, и по крышам.  И по наглой рыжей морде. Морда, возмущенно взмякнув  и стряхнув  с  ушей  капли прямо на Мая, растворилась в воздухе в комплекте  со всеми когтистыми вороватыми лапами, могучей полосатой спиной, толстым  пузом и неприличным хвостом.

- Ах, ты ж Ёшкин Кот! - невольно усмехнулся Май.
- Да, Кот, древнее и неприкосновенное животное, хожу, где вздумается, гуляю сам по себе, все примуса уже в  округе перечинил, а если у некоторых бездельников плохое настроение, так улучшай его вон, на кошках!- сварливое бухтенье, не заморачиваясь словами, возникло сразу в мыслях.
- Нет уж, сам собрал кошек со всех округ, сам с  ними и разбирайся! – Май еще и додумать до конца не успел, а в  мыслях уже красовался средний коготь, длинный, острый, холеный. - Хам  ты трамвайный!
Когтей в секунду стало четыре, и все средние, однако уже  в следующую секунду  виденье исчезло. Ёшкин Кот попой чуял, в какой момент пора убираться от греха. Чуй у котовой попы был преизрядный, так что грехи всю дорогу оставались несолоно хлебавши.

- Развлекаем любителей грозы в начале себя? – на этот раз насмешливый негромкий голос  был вполне реален. Старый друг Майский Жук поуютнее устраивался в кресле, опираясь на хозяйский  ясеневый  посох. -  Огонь разожги, холодно у тебя.
- Не май-месяц, - машинально буркнул Май, прицельно метнув  молнию в камин.
- Сам понял, что сказал?
Расхохотались  вместе. Огонь резвился среди можжевеловых полешек.

- Маковой росинки с утра во рту не было, - намекнул Жук.
 Хозяин захлопотал, выставляя на стол настойки и закуски.
- Маков в этом году хоть попой ешь, - приговаривал он. – И роса маковая хороша удалась. Вот, ранняя, некрепленая, а с ног валит, как прямой в челюсть.
- Ничего, я увертливый, - усмехнулся гость.
- А вот моя фирменная!
Жук сунул нос в кувшин.
- Хреновая настоечка то. А ты лопух…
- Точно! Гурмана и знатока видно издалека. В этом году лопуха чуток добавил. А хрен для настоечки – зацени – с того самого огорода, куда всех нахрен посылают!
Жук уважительно присвистнул.

Май подошел  к  важному кривоногому комоду, открыл сварливо скрипнувшую дверцу, покопался в комодовых недрах, бережно извлек редкой красоты и прозрачности высокую бутыль  с искристым содержимым.
- Только для друзей. Ликер сиреневый на пятилистных цветках и тумане, силы и сладости необычайной.
Уместил бутыль на столике, кинулся к буфету.
- Не маячь перед глазами! – привычно пошутил Жук.
Май даже не улыбнулся. Глянул смущенно.
- Да я, вот… Наливка на крапивном семени с мать-и-мачехой. Матушка моя большая мастерица ее делать… была.
Держа старинный запечатанный воском кувшинчик, подошел, опустился на пол у камина. Рядом неслышно возник  Ёшкин  кот.
Налили по первой с традиционным тостом «Майская роса творит чудеса!»

А после Жук лишь  слушал, распечатывал сосуды, наполнял стаканы, следовал за  майскими воспоминаниями.
                * * *

Ай, мама моя Майя, мама дорогая! Гордая горная нимфа, старшая из семи Плеяд, любимица Атланта, возлюбленная  Зевса. Май так и не посмел расспросить, чем покорил ее этот старый нимфоман. Уж точно не силой, не властью, не статусом. Бегал к ней по ночам, как мальчишка, напоив Геру маковой росой. Дивно и то, что стервозная, ревнивая и мстительная  супруга Зевса Майю  пальцем не тронула, словом дурным не помянула.

Май подозревал, что без братца Гермеса не обошлось – вот у кого язык без костей, кого угодно заболтает и уболтает. И задница, на которую не надо искать приключений, они сами на нее так и прыгают.

Выпутываться из безнадежных ситуаций, в  которые сам же и вляпался, Гермес умел божественно.

Сколько крику было, когда, еще пацаненком, он  тырил все, что плохо лежит! Коров у Аполлона, трезубец  у Посейдона, щипцы у Гефеста, шлем  у Ареса.  Смотрел  на разъяренных родственников   честнейшими глазами, отпирался до последнего, а потом начинал рыдать в три ручья, говоря о своем тяжелом детстве, что даже деревянных игрушек у ребенка и тех нет, вот взял цацу поиграться на время, ну, и забирайте обратно, если у вас ни совести, ни жалости. Обокраденные боги чувствовали себя виноватыми, Аполлон даже коров забирать не стал.

Мама плакала, ругалась, переживала, что сыночек пойдет по плохой дорожке. На риторический вопрос: «И в кого ты такой уродился?» Гермес проникновенно ответил: «В папу!», и в тот же день они с Маем сперли  у Зевса скипетр.  «Ну, ты че! Мы ж просто пошутить! И потом, этого никто никогда не делал и не сделает! Делов на три минуты, а мифы и легенды об этом  потом  всю дорогу будут рассказывать». От такого предложения Май отказаться не мог.
Зевс  почему-то шутку  не оценил. Единственный  раз громовержец примчался в  Аркадию открыто  и с явным намерением испепелить дерзких щенков. Испепелить без скипетра сходу не получилось. Да и Гермес повел себя не так как обычно: вылетел отцу навстречу, кинулся на шею с криком «Папочка мой любимый прилетел!» И пока ошеломленный «папочка» не очухался, увел его в ближайшую рощу, трогательно взяв за ручку.
 
Что Гермий наплел папаше, Май у братца так и не выпытал, но когда  они вернулись, Зевс  благосклонно  вручил Маю ясеневый посох, Гермесу – крылатый жезл, буркнув: «вестником  у меня будешь». Крутанул скипетр, рассмеялся: «Аполлон опять  сегодня прибежит  жаловаться. Задевал, растяпа, куда-то свой лук со стрелами, а кричит, что украли.   Вот на нем  и проверю это твое «Ты пришел и говоришь: мне нужна справедливость. Но ты просишь без уважения, ты не предлагаешь дружбу, ты даже не назвал меня…» Зевс запнулся.  «Крестным отцом!» - быстро подсказал Гермес, распахивая портал, ведущий прямиком на Олимп, и незаметно подпихивая  туда же ногой золотой лук и колчан солнечных стрел. 

Так Гермес стал у отца любимчиком, а олимпийские боги цацки свои, в смысле, символы власти,  где попало без присмотра оставлять перестали. Оно и к лучшему.

А насчет дорожки мама права оказалась.  Не было той дороги, по которой легконогий Гермес  не прошел. Повзрослев, стал покровителем  и дорогам, и путникам, идущим по ним. И торговцам. И ворам, в память детских проделок. А можно ли плохой дорожкой назвать последний путь, по которому  он души умерших к дядюшке Аиду провожал, так это с  какой стороны посмотреть.
Путник, он хоть на земле, хоть на море - путник. Так что маяки на берегах заботами братьев были построены. Хотя для самого первого  маяка  «построен», это сильно сказано.

Просто однажды, в день рождения Мая, разожгли на берегу моря большой костер. Нажарили козлятины, самых хорошеньких наяд с дриадами, честь  по чести, позвали. Сатиров, свирелями славных. А когда приканчивали уже третий мех молодого вина, подарок Диониса, из тьмы  на свет костра вынырнула критская триера с черными парусами,  мягко ткнулась в песок.  Команда сыпанула на берег, как горох из мешка.
 
- Ты глянь! Тут тебе и мясо, и вино, и бабы! – возликовал капитан, не особо обремененный одеждой. Зато глаза были щедро подведены дорогущей сурьмой, и  массивные железные браслеты, цены  непомерной, красовались на обеих руках темнокожего красавчика.
- Это кто ж тут у нас такой наблюдательный? – лениво поинтересовался Гермес, выпутываясь из объятий  особо пылких дриад.

Свирели в секунду смолкли, и грозно прозвучало в тишине шипенье обвивающих кадуцей змей. Май чуть коснулся своего посоха, и грозовые тучи сошлись над берегом, гром перекрыл шипенье, молния ударила в шаге от триеры. Вся команда, кроме капитана и какого-то хмурого дядька, в секунду оказалась в воде. «Уж больно ты грозен, как я погляжу!» - незаметно подмигнул Маю  брат.
Капитан дураком не был. «Хвала тебе, Трисмегист, и тебе, повелитель гроз, сын Майи, внук Атланта! - склонился он в изящном поклоне. – Прости невольную дерзость: тяжким был наш поход, неласковым – море. И берега, как заговоренные: сплошь камни, буруны, отвесные скалы. Хвала богам, увидели ваш костер, на радостях чуть ума не лишились…»

- Мой костер в тумаааане светит, искры гаааснут на-а лету! – заголосил внезапно один из юных сатиров любимую песню Гефеста.
Все посмотрели на сатира. Сатир посмотрел на всех.
- Я еще много песенок знаю, - застенчиво сообщил он, колупая копытцем песок. – И про «взвейтесь кострами синие ночи» и про «пока не гаснет свет» и про…
- Тебе, дружок, на сатирических фестивалях отжигать  впору, - мягко остановил его Май.
- Правда? – польщенно заулыбался певец. – Дядя, а посох дадите на выступление для пущего эффекту? Представляете, я  такой пою про  чудака, у которого костер взовьется до небес, и посохом – бабах, а молнии сверху- шаррррах, и у всех мурашки по коже - шшрррррр!
- Дядя?! – вздернул бровь Гермес. – Что-то я у себя такого шустрого сынишки не припомню.
- А зря, - усмехнулся  Май. – Познакомься, перспективный парнишка. Пан, поздоровайся с папой!

- Взовьется до небес… - внезапно повторил хмурый дядек, стоявший рядом с капитаном. – Поздоровайся с папой… - и рухнул на песок.
- Чего это он? – растерялся Гермес.
- Да, Дедал это, ну, который лабиринт построил,-  объяснил капитан. – Мы его к Миносу обратно везем. Который раз удирает.
- Ааа, сын у него еще недавно в автокатастрофе погиб, вспомнил Гермес. - Гелиос до сих пор переживает. Мальчишка прямо на солнечный свет выскочил. Гелиос, уж на что опытный возничий, не успел колесницу  остановить, чуть коней не покалечил.

Май задумчиво посмотрел на Дедала, перевел взгляд на костер, на море, на триеру, к которой опасливо возвращалась команда. Переглянулся с братом.  Подошел к капитану.
- Слушай… тебя как зовут-то?
- Еугений.
- Слушай, Джек, парня этого, Дедала, мы у тебя забираем. Так Миносу и передай. Нам хорошие архитекторы самим нужны.
- А если не поверит?
- Отдашь это, – Гермес протянул пергамент с изображением  своего кадуцея. На секунду придержал в руке, ухмыльнулся, и крылатый  жезл превратился в чашу, в которую  немедленно запустили зубы обе змеи. – Минос, говорят, на здоровье жалуется, ну, так это ему больше подойдет.
Пергамент сам собой свернулся в свиток, и на восковой печати  проявилось изображение крылатой сандалии на фоне молнии.

- А вот и Гелиос, помянешь и появится, - глянул на светлеющее небо  Май. – Джек, ты мне хорошую мысль подарил, отдарком будет тебе добрый путь.  Позволь разделить с тобой нашу трапезу. Вот мясо, вино, сыр, лепешки. Забирай все.
- Бабеночку бы еще хоть одну, поядреней! – брякнул кто-то из команды.
- А это уж как с сиренами договоритесь, - хмыкнул Гермес.  Сатиры захохотали сатирически, а юный Пан засвистал в два пальца и шарррахнул таки посохом, стащенным под шумок у Мая.
Моряки в панике подхватили снедь, в шесть секунд  затолкали триеру в море, и ветер наполнил черные паруса.

Май ловко поймал Пана за мохнатое ухо, подтащил к брату.
- И ты еще сомневаешься, твой ли это сын! Куда уже посох спрятал, а, соловей-разбойник?
- Дядяяяаа! – заголосил Пан – сами же знаете, без папки расту, и мамка еще во младенчестве меня бросила, ну, взял сиротинка цацу поиграться на пять минут, че вам, жалко что ли?!
У Гермеса поползли вверх брови, а через секунду он  согнулся от хохота. Отсмеялся, обнял сатиренка за  плечи:
- Ладно, верни дяде цацу. А твоим воспитанием я теперь сам займусь… сынок. Беги пока в рощу. Зайду сегодня, потолкуем.

Пан понесся ко всей лесной ватаге с восторженным воплем: «Урррра! Папочка назначил меня любимым сынком!» Из следа левого копытца проклюнулся майский посох.

Май и Гермес подошли к Дедалу. Тот уже очнулся, сидел отрешенно, пропуская песок сквозь пальцы. Братья, не чинясь, присели рядом.
- Сын Менция, мы сочувствуем твоему горю. Но словами ему не поможешь. Зато ты можешь помочь  всем, кто в море, да и себе заодно, - обратился к нему Гермес.
- Как? – Дедал даже не повернулся в его сторону.
- Надо по всему побережью построить такие сооружения, такие башни, которые будут указывать морякам  путь к берегу, как этой ночью наш костер, - объяснил Май.
Дедал взглянул на Мая изумленно.
- Я же сам Миносу предлагал такие башни на Крите построить! Но он сказал, что чужаки ему без надобности, а свои путь домой найдут хоть днем, хоть ночью.
- Ну, и кто после этого царь Крита? – возмутился  Гермес. – Натуральный кретин. Ладно, Дедал, зато теперь все греческое побережье в твои умелые руки отдаем.  Какая помощь понадобится, только скажи.
- Эти башни как-то назвать надо, - глянул на догорающий костер Май.
Гермес  улыбнулся.
- Думаю, «маяки» – хорошее название.

                *  *  *
Бился в тесном камине огонь, как пламя того большого майского костра. Ёшкин кот развалился блаженно, уместив лобастую башку на полосатой лапе.  Майский Жук плеснул в бокалы хреново-лопушистой  настойки, поднял свой:
- Ну, за правильные встречи!
- За правильные встречи! – эхом отозвался Май.
Чокнулись, пригубили. Жук замер, задышал часто, схватил первую попавшуюся бутылку, -  попался сиреневый ликер, - и опрокинул в  себя. Ликер втянуло, как в воронку.
- Эй, так и мастерство недолго пропить! – хозяин забрал у Жука бутылку, протянул запотевший стакан воды.
- Предупреждать надо, винодел хренов!  – прохрипел гость.
- Спасибо на добром слове, - раскланялся Май.

Жук  хлебнул воды, отдышался и вдруг плутовски подмигнул:
- Скажи-ка, дядя, ведь недаром Гермес  капитану Джеку про  сирен намекнул, а?
- Наговариваете вы на нашу семью, начальник! - невинно захлопал глазами Май, точь-в-точь, как Пан-племянник и его изворотливый папашка, застуканные на горячем. – Мы отдельно, сирены отдельно. А что там болтают, будто  Гермес  царице ихейной на хвост упал, так врут люди, языками без костей чешут!

«А нечего тем хвостом вертеть  было! Братец-то, даром, что бог, а тоже человек! Какой мужик устоит, когда ему рыжая бестия  петь начнет  о том, как он божественно умен, ловок, силен и вообще, не такой, как все. Но это ладно, Гермес сам кому угодно мог любых песен напеть,  а под хорошее настроение и даром красноречия наделить, как того  косноязычного, но  упертого  парня из Афин.

Но главное, что умела Атаргате, сладкоголосая  повелительница  сирен, – слушать. Ушами, глазами, да что там, всем  телом. И каким телом! Она умолкала на полуслове, едва лишь  Трисмегист  открывал рот, и в огромных синих глазах отражались его рассказы о бесконечных странствиях и приключениях.
 
Не маме, не брату, ей первой  рассказал  Гермес  о придуманных им знаках для записи слов. Ее первую и писать научил. Не отцу, не гордецу Аполлону, чтобы нос ему утереть, ей первой  показывал  приемы изобретенной им  борьбы.  А особо изощренные приемы, надо думать, они уже вместе  изобретали. Ну, и  доизобретались.

Кровь – великое дело. Могла ли прапрапраправнучка  Гермия  и Атагарте  через много лет  предполагать, чья кровь привела  ее в Хогвартс? Откуда в  ней дар проходить сквозь пространственно-временные порталы? Дар считывать и с ходу запоминать на слух самые сложные заклятия? Дар быть столь убедительной?  Зато рыжая ведьмочка знала, что ее имя – Гермиона – значит, счастливая».

           ***
- Так что сказки все это! – Май для убедительности даже брови сдвинул и посохом пристукнул. За окном громыхнуло. Ёшкин кот приоткрыл один глаз, фыркнул насмешливо: «Ой, непохож, ой, халтурррра»,  а Жук даже не вздрогнул, потому что крепко спал в кресле, сраженный убойным  коктейлем из  ядреной хреновой  настойки и магического ликера на сиреневом тумане и сиреневых же пятилистниках.

Май  тихонько положил посох рядом с котом. Рыжая лапа притянула посох поближе, рыжая морда довольно потерлась о неровное дерево, дом заполнился басовитым мурлыканьем. В такт ему качался маятник вечных часов, подарок деда Хроноса. Всей памяти о семье – эти часы, да посох, да наливочка по маминому рецепту, да…

В высокое окно заглянули звезды. Май распахнул створки, вдохнул свежий после грозы воздух, посмотрел вверх. Вот они, семь самых близких к Земле звездочек, семь Плеяд. Мама моя, Майя, мама дорогая, звездочка моя ясная!

Маньяк этот,  Орион, охотничек, из-за которого Зевсу пришлось  обратить  дочерей Атланта в звезды, тоже долго на земле не задержался. О смерти его болтали разное: то ли скорпион его укусил, то ли Артемида стрелой пришила, чтоб не лез, то ли сам Зевс молнией поразил. Правду знали только Май с братом, да сам Орион. Гермес, отволочив его душу к Аиду, вернулся чернее грозовой майской тучи, буркнул, что дядюшка обещал за охотничком приглядеть с особым тщанием, и исчез.

Май отыскал его через несколько недель в Аркадии, в гроте Киллены.  Похудевший, заросший Гермес  сосредоточенно чертил на земляном  полу какие-то таблицы и карты. Увидев брата, не удивился, принял  у него мех с вином, напился.
-  А я вот тут время в порядок  привожу.

Май аж сел от неожиданности. Время было в полном владении у деда Хроноса. Братья тайком от Зевса (узнал бы – убил)  заскакивали к нему в Тартар… время от времени. Характер у деда был вздорный, нрав тяжелый, но любознательных и обходительных мальчишек он привечал. Под хорошее настроение рассказывал о прежних временах. И о будущих. Но мысль, что кто-то кроме Хроноса может хоть как-то распорядиться временем, даже не возникала.

- Да я от Аида сразу в Тартар кинулся, уж больно хреново было, - пробормотал Гермес, рисуя круг. -  Ну, выпили с дедом, поговорили о том, что время   - хороший лекарь, лучше даже моего Асклепия,  а потом дед  и говорит, что есть у него одно дело, и доверить его только мне можно. Мол, давно хотел во времени порядок навести. Понимаешь, Май, время-то, оказывается, не бесконечно. Оно… ну, как вот этот круг. Все время все повторяется. А если оно, как  круг, значит, его можно разметить, разделить. И привязать к его ходу, например…
- Например, звезды, - неожиданно для себя сказал Май.
И дальше они соображали на двоих.

Разметили время по годам, а года  разделили на месяцы. Май решил взять себе пятый. 
- Сечешь, - одобрил выбор брат. – Пять чувств, пять стихий, символ микрокосма и макрокосма. А знаешь, какая планета – символ пятерки? Меркурий!
- И маму, ну, то есть Плеяды, на небе видно с пятого месяца, - тихо добавил Май.

           ***
Семь Плеяд, семь звездочек  в созвездии Тельца плыли по небу. Моряки – морские путники с давних времен благословляли  их появление, ибо значило оно, что пришло благоприятное время для плаванья.

Май послушал, как волны с шелестом укладываются на берег и вновь убегают. Назад, к Океану. Дед  Атлант царский подарок внуку сделал – волшебной красоты остров, где все время весна. Где весь год царит Май.

Майский Жук  завозился в кресле, устраиваясь поудобней. Май подошел  тихонько,  укрыл его пледом.  Наклонился  к  коту, шепнул в насторожившееся ухо:
- Эй, древнее и неприкосновенное животное,  присмотри за Жуком, старенький он у нас. Маякни мне, если  проснется.