Трижды осенил себя крестом Илья Светоносов, встал на колени в грязь, коснулся лбом земли, выпрямился, и громко сказал, глядя на частокол и сторожевые башни острога, - Прощайте, братья лихие, бедовые! Проклинаю тебя, место окаянное, но храни тебя Господь за душу мою спасенную! Затем утер рукавом грязь с лица и зашагал по весенним лужам прочь от острога, в котором оставил 25 лет своей загубленной жизни. Но идти было некуда и не к кому. Все желания его перегорели, все нити, связывавшие с жизнью, были оборваны.
Так заканчивалась история сильного и отчаянного каторжанина Ильи Светоносова, описанная в воспоминаниях декабриста Лунина. Судьба свела их в Акатуйской каторжной тюрьме, куда Лунин был сослан пожизненно.
А начиналась так.
Каждую весну каторжане совершали побег из острога. Удержать их было некому, охрана была немногочисленна и места глухие. До ближайшего уездного городка Нерчинска 150 верст по тайге, так что на помощь рассчитывать не приходилось. Вот и строчил каждый апрель начальник тюрьмы рапорт об очередном массовом бегстве заключенных. После этих рапортов летели погоны, рушились карьеры. А каторжане все лето на свежем воздухе отхаркивали ядовитую пыль свинцово-серебрянных рудников. Воздух в открытых рудниках был такой, что птицы, пролетавшие мимо, падали замертво. Беглецы очищались целебным хвойным воздухом, и отъедались на воле, благо сибирская тайга щедра на дары. Да и местные жители, по извечному русскому недоверию к власти и жалости к претерпевшим от нее, помогали беглым, - на ночь перед воротами выставляли кувшины с молоком и краюхой хлеба, старую одежду, нехитрую домашнюю утварь. Лесная братва эту дань благодарно собирала и в деревнях не разбойничала. А с первым снегом все беглые смиренно возвращались в бараки острога. Получали по 20 палок за побег, после которых не все выживали, но по весне все повторялось.
И вот, как-то назначили очередным начальником тюрьмы молодого и честолюбивого офицера местного отделения Охранки по фамилии Архангельский. Он был осведомлен о местных беспорядках. Не желая терять карьеру на самом взлете, честолюбец решил проявить инициативу и положить конец массовым побегам.
Понимая, что немногочисленный подчиненный ему гарнизон предотвратить весенний исход каторжан будет не в силах, он не стал чинить особых препятствий заключенным. Но после очередного массового побега, объявил за каждого беглеца, живого или мертвого, награду. Эту весть распространили в близлежащих деревнях и улусах. Напугали, пригрозили, посулили. Православные греха на душу брать не стали, а местные коренные алапаи взялись за ружья и начали охотиться на каторжан. В первый же месяц приволокли из тайги более двенадцати трупов.
Среди убитых был Петр Грачев - ближайший товарищ арестанта Ильи Светоносова. Илья был высок, жилист, нрава смирного, но когда вскипал, даже надзиратели и конвоиры от него прятались, поскольку сила в нем просыпалась неукротимая, и под кулак ему лучше было тогда не попадать, с душой вмиг можно было расстаться. Увидел Илья убиенного дружку, и потемнело лицо его. Над телом товарища дал он страшную клятву, - сколько будет жить, столько будет душить и резать нехристей! Всю зиму молчал, а по весне бежал с небольшой группой самых отчаянных товарищей.
Остальные остались в остроге. Рассудили, – лучше в клетке, да живым, чем свободным, но мертвым.
Вскоре стали доходить известия о страшных казнях в лесу. То найдут алапайца кольями проткнутого, то вверх ногами подвешенного, то с головой разбитою, то с животом распоротым. Много крови в тайге было пролито, много вдовьих и детских слез потекло в местных улусах. А по осени вернулся Илья Светоносов в острог, чернее черного. На допросе не скрывался и сознался в пятнадцати убийствах. На вопрос - винится ли в содеянном, мотнул головой и повторил клятву свою, - сколько жив буду, столько их губить буду!
Назначили ему за смертоубийства сто палок, и была это верная смерть. Когда после экзекуции, его, бездыханного, принесли и бросили на земляной пол барака, все решили, что до утра не протянет. Но хранимый какой-то неведомой силой, он стал выживать, медленно, но верно восстанавливаться, и к весне встал на ноги.
Начальник острога был удивлен тем, что буйный каторжанин выжил и идет на поправку. Впрочем, это его не беспокоило: Светоносов был слаб, бежать в таком состоянии равно самоубийству, алапайцы его вмиг «добудут», не может он этого не понимать. Архангельский был доволен собой и пребывал в хорошем расположении духа. Его меры подействовали, дисциплина в остроге была восстановлена, и начальство отметило его рвение похвальной грамотой за подписью самого губернатора. Не меньшей наградой был отпуск, с дозволением отбыть в Нерчинск, где находилась его семья. Вернулся он к месту службы через десять дней. Первым, кто его встречал, был старший надзиратель. «Ваше Благородие, - произнес он дрожащим голосом, - дозвольте доложить, арестант Светоносов, вскоре после Вашего отъезда, бежал». И тут же рухнул на землю, сбитый офицерским сапогом.
В это лето лютовал Илья так, что тайга не просыхала от крови. Все местные племена поднялись, массовые облавы по тайге устраивали, но всякий раз ускользал убийца, как зверь дикий, и вновь нападал. А когда стали бояться алапаи в лес выходить, приходил в их дома и пополнял свой страшный счет. А к осени устал убивать, вышел к острогу и тянулся за ним кровавый след тридцати убиенных душ.
Начальник тюрьмы допрашивал лично, спросил, - готов ли покаяться в содеянном?
Илья посмотрел на офицера холодными глазами, и ответил, - на мне столько крови, что терять нечего, буду клятву держать. «В кандалы, душегуба, в карцер, - с яростью прошипел Архангельский, - утром, на глазах у всех, двести палок, забить насмерть!»
В одиночке, Илья, безразличный ко всему, рухнул в тяжелое забытье. Во сне убегал он от кого-то страшного, от чьего присутствия кровь стыла в жилах, и не мог убежать, ноги не слушались, бежал, и понимал, что стоит на месте, и все ближе ужас его, все неотвратимее и…проснулся от собственного крика.
Вздрогнул от прикосновения в темноте. - Нет тебе покоя, душа грешная, - шептал кто-то. Илья узнал голос тюремного священника. - Батюшка, ты ли это, никак душу мою спасать явился? Поздно, отче, утром выбьют ее из меня. Да и поделом. - Что ж не покаялся, мог спастись. - Нет, поздно. Нечего спасать, тьма одна во мне и пустота. Я даже смерти не страшусь. - Это от того, Илья, что ты жизнь презрел. Ведь жизнь – это дар божий, как же ты на промысел божий покусился?! Против человека восстать, это все равно, что против Бога восстать. А когда Бога в душе нет – тогда ничего нет, тогда тьма и пустота. - А где же Господь был, когда друга моего убивали, - задрожал голос арестанта, - он же невинный был, как агнец! Пошел на каторгу за то, что в барском пруду рыбу удил для младших братьев и сестер, которые от голода плакали. За что его?! Против человека, говоришь? Уж если алапаи на людей охотятся, значит, поставили себя вне закона человеческого и божьего! Значит, казнить их нужно, истребить племя до корня! Звери они! Ружье на него наставишь, трясется от страха, заикаться начинает, опустишь ружье, нагло улыбается, поднимешь – опять страх в глазах! Ух, ненавижу!!! Перехватило горло у него, уронил голову, и затряслись плечи от беззвучного плача. - Послушай, Илюша, меня, - мягко, но твердо заговорил священник. - Друга твоего, невинно убиенного, не вернуть. Он уже в царстве божьем пребывает. А свою душу вечную еще можешь спасти. Тяжела скорбная ноша твоя, очень тяжела, но милость Вседержителя безгранична. Ведь жив ты, хотя много раз уже должен был погибнуть. Видно, стережет тебя Господь, видно, ждет еще, дозволяет тебе покаяться. Беспредельна его любовь. И тебя примет, только испроси прощения. Тяжело вздохнул каторжанин, - нет, отче, не примет, да и не желаю. - Отец ждет блудных детей своих. Примет, только сердцем обратись, не упорствуй в грехе, покайся! - Не верю, батюшка, и оставь меня, спасибо, что пришел. - Хорошо, Илья, - медленно поднялся священник, – вот тебе мое последнее слово. Я поручился за тебя перед начальством и Богу поклялся - если к утру не покаешься, взойду с тобой на эшафот и смерть одну с тобою приму! Меня господь примет, а на тебе еще одна невинно загубленная жизнь будет – моя. - Шутишь ты что ли, батюшка, - поднялся на ноги Илья.
- Вот тебе крест, сын божий, так и будет! – поклялся священник и вышел, а Илья, гремя кандалами, сполз по бревенчатой стене.
Утром, на эшафоте, Илья громогласно, во всеуслышание объявил: «братья во Христе, каюсь в содеянных преступлениях! Виновен! Господи, прости меня, грешного, если это возможно! Прости, Господи! Прости, Господи! Прости, Господи!» Трижды перекрестился и безропотно лег на скамью, готовый к ударам. Начальник острога, видя чистосердечное раскаяние каторжанина, смягчился, и велел дать ему вместо двухсот, восемьдесят палок, втайне надеясь, что и такое наказание тот вряд ли переживет.
Но Светоносов выжил. Больше не бегал, не буянил, досидел положенный срок и покинул острог в возрасте сорока двух лет.
Но идти было некуда, не к кому и не зачем. Не было ни одной причины держаться за жизнь. Он дошел до ближайшего алапайского улуса. Глядя во враждебные, раскосые глаза местных жителей, понял, что его узнали, и решил остаться, рассчитывая, что не переживет и одной ночи.
Но пережил эту и многие другие ночи и дни. С годами настороженность и недоверие аборигенов прошли, они приняли бывшего врага и, видимо, простили. Здесь он и встретил последний день своей жизни. Отошел тихо, незаметно. Алапаи передали тело в острог, чтобы был похоронен Илья по православному обычаю. Но еще долгие годы, алапайские матери приходили на могилу и пугали именем его своих детей.
Сергей Файзрахманов
piokson@mail.ru
+7 9197863875