Идет-шагает по бульвару человек-в-капюшоне. Быстр и размашист его шаг, точны движения, словно знает он, куда ему ступить в следующий момент. Перед глазами человека-в-капюшоне мелькают булыжники мостовой и ноги-ноги-ноги… Стройные, длинные, одеревеневшие, разбухшие, подкашивающиеся, в кроссовках, кедах, легких тапочках, на высоких шпильках, в заостренной, тупоносой, расхлябанной, блестящей, разных цветов и степени потертости обуви. По ногам можно узнать расписание дня, рассказать судьбу, угадать характер. И человек-в-капюшоне нет-нет, да и представит себе, как выглядит обладатель жестких, до скрипа новеньких штиблет или хозяйка нежно выбритых розовых ножек.
Только разлетится в человеке-в-капюшоне фантазия-птица, секунду-другую посидит у него на плече, да и упорхнет. Подумает он, пытая свою память, что отвлекло его от собственных мыслей, и опять вдавится в капюшон, погрузится в очарование своего мира. И в другой раз выведет его из этого состояния только бледнеющая полоска бордюра, за которой на смену бегущим, петляющим, чинно вышагивающим ногам придут наплывающие шины машин, безликие, черные, однообразно грязные.
Не помнит человек-в-капюшоне, когда голова его была свободной от капюшона, и представить себя иным не может. На фотографиях, в зеркале, в отражении витрин, в отсвете фонарей, в контурах собственной тени он всегда видит человека-в-капюшоне и даже не знает, какого цвета и длины его волосы. И знание это считает совершенно для себя бесполезным.
В глубине сознание изредка подсовывает ему картинки далекого детства, когда родители плотно пеленали маленькое существо, туго стягивая ручки и ножки, чтобы человечек не смог поранить себя ненароком. Пробовал малыш освободиться от пут, навязанных ему взрослыми, дергал ножками, ловил большие умелые пальцы своей крохотной ладошкой, даже пытался докричаться до мира больших и суровых людей, но неизбежно стягивали тельце малютки прохладной тканью, затыкали рот резиновой соской и принуждали исполнять веками предписанное. Со временем перестал сопротивляться кроха, пытаясь найти особую прелесть в свежести и мягкости фланели. Его маленькое личико сопело внутри конверта, глазки вращались, но движение доставалось слишком дорого, усталость накатывала теплой волной, и малыш засыпал в сооруженном родителями коконе, погружаясь в цветные фантастические сны.
Позже для взрослеющего человечка придумали столько разных шапок, что голова его всегда, в любое время года и при любом состоянии природы, находилась под надежным укрытием. В летний зной – кепки, бейсболки, панамы, бескозырки, сомбреро. Осенью и весной – шляпы, фуражки, вязаные шапочки. Зимой – ушанки, треухи, малахаи. «Чтобы не напекло солнышко…», «Чтобы не продуло, не заморозило…». Заботливые руки взрослых распускали веревочки, и уши закрывал малахай, будто большое и нелепое гнездо вырастало на голове у ребенка.
В этих всех шляпах, кепках и ушанках вскоре обозначился общий недостаток: они требовали к себе отдельного внимания. Их приходилось искать по квартире, шарясь на верхних полках шкафов, спасать от моли, укутывая в полиэтиленовые пакеты с пахучими таблетками, подшивать веревочки, завязанные крепким узлом, а затем на морозе нетерпеливо оторванные… В непогоду они непредсказуемо слетали с головы, обнажая девственно нежную кожу черепа под клочьями стриженных волос.
Капюшон идеально сросся не только с одеждой, но и с человеком, не обременяя его лишними хлопотами. Капюшон всегда оставался самим собой, лишенный индивидуальности, не имел характера. Капюшон не шляпа с полями, которая ведет себя совершенно непредсказуемо и обнаруживает характер и настроение хозяина, будучи легкомысленно напяленной набекрень, или раздраженно натянутой почти по самые брови, или романтично сдвинутой на затылок. Капюшон безлик и упрям в своем стремлении остаться таковым.
Осознав все плюсы, человек принял капюшон и с тех пор выходил в мир исключительно под защитой своего надежного приятеля. Капюшон, конечно, ограничивал обзор, нависая этаким шлемом, что в первое время серьезно затрудняло движение человека-в-капюшоне. На улице и в стенах заведений, в транспорте, в метро и на аллее в парке чужие люди натыкались на человека-в-капюшоне, а может, он задевал других нечаянно. Приходилось крутить головой, осторожно идти в человеческом потоке, пытаясь предугадать его направление, а иногда даже немного стягивать капюшон назад, чтобы оглядеться и проверить: где ты, что вокруг тебя, как изменился мир. Но вскоре человек-в-капюшоне открыл странную закономерность: чем сильнее натягиваешь на себя капюшон, чем глубже вдавливаешься в него, тем проще тебе жить, тем меньше ты сталкиваешься с людьми. И он сильнее натянул капюшон, а люди, поняв это, сами стали обходить человека-в-капюшоне, боясь задеть его, не желая причинять себе боль при столкновении с ним.
Человек-в-капюшоне принял правила игры с миром, погрузился в свои мечты, создав свою реальность. Однажды он слишком увлекся картинами, услужливо подсунутыми воображением, и не заметил полосы, отделяющей мир людей от потока машин. Скрип тормозов вывел его из задумчивости, грубый окрик водителя напомнил о грязи и сложностях настоящей жизни. Еще долго в ушах человека-в-капюшоне стояли воняющие сточными водами ругательства случайного и ненужного визитера из внешнего мира. Хотелось вырвать неприятный звук, заглушить болезненные воспоминания, очистить воображение, и тогда человек-в-капюшоне надел наушники и включил МР3 плеер. Музыка влилась в тело, заполнив все уголки, стерла воспоминания, устранила саму возможность существования дисгармоничного мира. Царство гармонии и любви, ярких красок и пропорций… Счастье… Новый, придуманный только тобой, существующий только для тебя и по твоим законам мир…
Человек-в-капюшоне идет по бульвару, зрение его приятно ограничено услужливыми половинками капюшона, слух не режет ни вой сирен служебных машин, ни резкий скрип тормозов. Уже давно человек-в-капюшоне привык распознавать движение машин по весьма ощутимому дребезжанию воздуха, порыву ветра, доносящему выхлопные газы. Запахи – единственное, что еще врывается из реальности в любовно созданный мирок человека-в-капюшоне. Приходится с этим мириться, пока не придумают что-нибудь, позволяющее заменить выбросы жизнедеятельности человека на волнующий аромат свежести и цветов.
Рядом с человеком-в-капюшоне перебирает мелким шагом милая девушка – русые волосы, чистый лоб, в синих очах интерес, взгляд в лицо, касание мягкой ладони, холод тонких пальцев. Напрасно… Не находят отклика в душе его ее порывы, не вызывает дрожи тепло ее руки, слова- битое стекло, улыбки – кривое зеркало. Механический поцелуй падает на щеку человека-в-капюшоне. Смотрит в сторону, передергивает плечом…Она торопливо уходит.
Прибавлена громкость плеера, поглубже вдавлена голова в капюшон, глаза закрыты…Новая действительность, яркая, звонко-мелодичная, влечет человека-в-капюшоне. Без сопротивления отдается он хрустальному миру отвлеченных идей, где даже страдание возвышенно-незамутненное, где нет уродливых форм, безобразных и скотских проявлений жизни.
Веруя в придуманную им же истину, идет-шагает по миру