- Я люблю тебя, Маша…, - пробормотал еле слышно Сережа и потупил взор.
Никогда, еще никогда в жизни не было ему так страшно, как теперь. Не зная почему, совсем вроде не к месту, он вдруг подумал, что наверное такие же чувства должен был испытывать Достоевский, стоя с мешком на голове и ожидая зачтения высочайшего вердикта, заранее зная смертный свой приговор, но надежда на помилование…, она не умирает ведь до самой последней секунды. Да нет, не как Достоевский! Тот хоть осознавал, что ни за что, несправедливо, а он, Сережа…, он любил, любил всем сердцем, он отдал бы за Машу жизнь не раздумывая, с радостью, с восторгом, но услышать сейчас ответ «я не люблю тебя» было бы гораздо горше, темнее всякой, даже самой мучительной смерти. Вот она, власть женщины над мужчиной, над всем миром, над всей вселенной… И пускай не говорят всякие там циники или богословы, что миром правит страсть или Бог. Маша теперь была для него выше всех богов, а плотское вожделение?.., да он даже не понимал, что это такое, но он знал, что любит, он точно знал, что есть такое Любовь.
«Боже…, как я люблю его! какой он красивый! - подкатил комок к горлу у Маши, - какой смешной и милый, как ему идет эта робость. А он ведь не трус. Он дрался, не побоялся драться из-за меня с Пашкой, а Пашка сильнее его и победил. Но зато Сережа умнее. Как он читает Блока, а как Есенина… Он даже всего Онегина почти наизусть. Он здорово играет на гитаре и поет красиво, и не всякую там попсу, а проникновенные романсы… А как много знает он обо всем на свете, чего ни спроси. У него по всем предметам высший бал. Он обязательно поступит в какой-нибудь умный университет или что-нибудь гуманитарное. Он может стать и физиком, и филологом, сделает карьеру; его пригласят за границу, в Америку; он будет там преподавать; а дети наши все будут похожи на него, такие же красивые и голубоглазые; станут ходить в какой-нибудь престижный колледж; а жить мы будем где-нибудь в Майами или в Лос-Анджелесе; отдыхать мы будем на Карибах, на Гавайях… А маму…, маму его мы заберем с собой – не оставлять же здесь, хотя…
Отца у него нет, а Мария Николаевна вроде продавцом. Хорошо если поступит на бюджетный…, а если нет? Денег на платный взять негде. Пойдет работать, потом в армию, потом коммивояжером каким. Жить останемся в этом захолустье, в его тесной двушке; дети наши станут ходить в эту же школу; я тоже пойду работать; начнутся дрязги за каждую копейку; отчаявшись, что не может нас обеспечить, он начнет пить, потом сопьется и умрет, как и его отец, а я, а мы с детьми… Уже в тридцать я сделаюсь ни на что не годной старухой. Никаких Майами, никаких Гавайев… И что? Жизнь прожита? И это все, что ждет нас с тобой впереди, Сережа?..
Пашка правда туповат, не урод, конечно, но и не красавец, с ним совсем не так интересно, книжек он не читает, стихов не знает, романсов не поет… Но ведь это поправимо? Отец у него крутой бизнесмен, мать всю жизнь не работает, а одета, что и сам Соломон во всей славе своей не одевался так. В университет Паша по любому поступит, а там, глядишь, и мозги придут. В Майами не обязательно же преподавать? – можно и просто бизнесом заниматься; дети наши все равно будут красивыми, просто они будут красивыми в меня; престижный колледж – само собою; отдыхать мы будем…
Эх, Сережа…, вскинула Маша пушистые ресницы свои на несчастного, который все так и глядел в пол. - Я люблю тебя всем сердцем, всей душою своею люблю, но… как жаль, что я не могу, не имею права любить тебя… Не для себя, но ради детей не могу. Да и тебя просто не имею права обречь на такое жалкое существование. Женщина приходит в этот мир не для любви, а для потомства и ради него должна жертвовать всем, пускай даже если это будет сама ее жизнь. А ты найдешь еще себе девушку по душе, устроишься на хорошую работу, у вас будут веселые, здоровые детишки, а я…, я сохраню воспоминания об этом вечере в своем сердце до конца моих дней, любимый мой человек…».
Как удивительно устроен человеческий мозг! Все это, вся жизнь, ее анализ, выбор - все промелькнуло в голове Маши в одно неуловимое мгновенье. Огромные, вишневые, исполненные страдания глаза Маши наполнились крупной искренней слезою, чистой, как хрусталь. Она нежно тронула Сережу за рукав и тихо произнесла:
- Прости, Сережа…, но я…, я не люблю тебя…