Может быть, поживём ещё?

Виктор Сиголаев
          Старик Мефодий грелся на солнышке, с комфортом расположившись на излюбленном месте возле пруда. Ни чудесное летнее утро, ни райский щебет забавных пичуг в листве деревьев не могли прогнать из головы Мефодия мрачные и тоскливые мысли.
          «Это кранты. Чего тут думать, кранты и есть, - хотелось задрать голову к небу и немного повыть по-волчьи. Чтобы жути стало больше для себя самого. Глядишь, и отдашь концы тихо и мирно, не мучаясь в этих невыносимых ожидания. Но выть Мефодий не умел, - Ну, и как мне теперь быть? Чего я теперь… с такими глазами?»
          Вчера Мефодия ударила молния. На самом деле, молния ударила в дерево, под которым Мефодий сонно дремал, пережидая стихийное буйство природы. А вот мокрая земля его действительно ударила. Да так, что Мефодий почувствовал, как глаза его, старческие и немощные, выскочили на стебельках из орбит. Они какое-то время нагло прогуливались по мирозданию без его, Мефодия воли, а когда вернулись на природой определенное им место, стали другими.
          Мефодий ослеп.
          Вернее, ему хотелось так считать. На самом деле, он все видел, но изображение было в черно-белом цвете. Точнее – в черно-желтом. В режиме блеклой сепии. Причем, на таком слабом контрасте, что старому охотнику нечего было и мечтать о новых победах над шустрой, проворной, а самое обидное – жутко глазастой дичью.
          «Ну и как я теперь концы с концами буду сводить, - уныло жалел себя Мефодий, - траву жрать? Корм подножный как тварь рогатая, молоконесущая искать?»
          Все соседи прекрасно знали, каким Мефодий был нытиком и пессимистом. Где-то в глубине души он прекрасно понимал, что все не так уже и плохо. Но покачаться на волнах своей печали лишний раз – что может быть приятнее? Тем более, такой повод.
          Капелька слезы лениво побежала по скользкой морщинистой щеке.
          Даже страдалось без должного удовольствия.
          Дело в том, что горе Мефодия с утра постепенно стало терять грандиозные размеры вселенской катастрофы. Зрение стало улучшаться. На светлой мутновато-коричневатой основе стали появляться два цвета – зеленый и красный. Как любой охотник, Мефодий был наблюдателен и не гнушался экспериментов.
          Так, он выяснил, что в светло-розовые до красного тона окрашиваются те предметы, которые могут принести ему, Мефодию неприятности. В зависимости от насыщенности красного цвета. Выяснил он это очень просто.
          Утром, страдая в тусклом мире цвета детской неожиданности, Мефодий вдруг заметил дисгармонию. Дерево, желтеющее неподалеку, вдруг начало наливаться красноватыми сполохами нового, необычного для глаза цвета. Не веря предательскому зрению, старик что было сил поскакал к загадочному растению, дабы, если не разглядеть, так пощупать новое явление. И тут же, старый гнилой сук, коротко хрупнув, обрушился на и без того больную голову деда. А само дерево, как ни в чем не бывало, снова заструилось противной желтизной.
          Грязно выругавшись, Мефодий отковылял от коварной древесины подальше и стал думать.
          Вон, булыжник на тропе полыхнул розовыми бликами. А вон в траве заалели ядовитые метелки болиголова. Опасность, получается? По ровной глади пруда стремительным клином заскользила кроваво-красная тень, оставляя за собой розовую тускнеющую рябь. Щука!
          А это что за листочки, которые наливаются густой зеленой краской на желтом фоне? Мефодий подобрался поближе. Щавель. Попробовал пожевать – вполне съедобно.
          Зеленое – значит безопасное.
          Красное – тревога.
          Вот такие выводы для себя сделал Мефодий еще утром, продолжая горевать скорее уже по инерции. Из вредности и несносного своего старческого характера. Не забывая при этом с интересом рассматривать новый трехцветный мир.
          – Привет, старая рухлядь! Живой еще?
          Мефодий покосился в сторону.
          Афанасий! Уродливая его фигура из-за перекаченных ножных мышц тревожно мерцала алыми пятнами. Краснее всего было снизу. Уровень опасности пока еще не такой серьезный, чтобы удалиться восвояси подобру-поздорову. Можно и поговорить.
          – Здоров, молодой! Все мух гоняешь? Не надоело?
          – Ха! Мух. Шутишь, старый? Я тебе что, головастик что-ли малолетний? У меня темы посерьёзнее будут. Таким колченогам, как ты, мои расклады и не снились!
          – Хамло ты, Афанасий. Старость не уважаешь. Я ведь тебя еще во-от таким вот помню, мальком беспомощным. Плавать тебя учил. Помнишь хоть?
          – Многие меня учили, всех не упомнишь. А за хамло можно и в бубен…
          Красные блики на теле Афанасия стали гораздо ярче. Его мутные на выкате глаза вообще пыхнули кроваво-красным огнем, как у сказочного дракона.
          – Ну, не серчай, не серчай, Афанасьюшка. Вон, гляди, детишки твои на берег повысыпали. Настрогал, сердешный, радостей себе на старость. А я вот, один-одинешенек, бедую. Некуда и головку свою сиротливую преклонить.
          Ага, желтеет фигура у Афанасия. Только по лапам его мосластым шныряют еще розовые огоньки.
          – Да, что мне эти оглоеды! – Афанасий лениво пережевывает  какую-то травинку. Он само равнодушие, но на детвору косится с необычной для его уродливой морды нежностью, – дурное дело не хитрое, не учи отца икру метать…
          «Сел на любимого конька, – зло подумал Мефодий, – осеменитель, ни одной бабы не пропустит. Хоть бы кто поучил его уму-разуму. Эх, где мои молодые годы!»
          Афанасий снова повернулся к старику.
          – Не нравишься ты мне, дед. Ходишь вечно, ноешь. Может все-таки в бубен?
          Мефодий присмотрелся к назойливому агрессору. Оценил его окрас. Да нет, не краснее чем прежде.
          «А! Так он просто светскую беседу поддерживает, – догадался старик, – лясы точит. Брюхо набил в обеденное время, теперь культурную программу подавай!»
          Мефодий поежился. Для Афанасия весь спектр культурных развлечений заключался лишь в двух ипостасях – с кем-нибудь подраться, или кого-нибудь прищучить в темном углу для получения сомнительных удовольствий продолжения рода. Для второго варианта Мефодий явно не подходил. А вот Афанасию определенно хочется праздника.
          – Слышь, Афанасий. Глянь-ка, какая красотка купаться пошла! А чагой-то я её не помню? Не нашенская что ли?
          Ну, конечно! Разве этот кобель такое шоу пропустит? Аж травинку выронил. А слюнка, слюнка-то побежала! Кажись, забыл про старика. Пронесло, будем считать.
          Ан, нет. Не пронесло. Равнодушно отвернулся от пруда и снова вылупился на старого охотника.
          – Да это с того берега. Гостит у кого-то. Вместе с хмырем своим. Видишь? Ботан какой-то недоделанный…
          «Ботан» был на голову крупнее Афанасия и на порядок шире. И еще он был на таком расстоянии, что никак не мог услышать свою оценку из уст местного «первого парня на районе». К сожалению.
          Мефодий обреченно вздохнул.
          – Так о чем мы тут калякали, старикан? Ну, до чего ж у тебя рожа противная! Давай, все-таки, в бубен?..
          Мефодий молчал, насторожившись.
          – С тобой разговаривают, старый пень! Ты что, меня совсем не уважаешь?
          Афанасий повысил голос и стал наливаться тревожным малиновым цветом. Мефодий замер, наблюдая как пространство за спиной Афанасия постепенно превращается в алое зарево. Как вечерняя зорька, на которую так любил заглядываться старый охотник по вечерам. Тогда, когда у него было еще обычное зрение. Но до вечера было далеко, а воздух над головой развязного бугая уже полыхает неестественной краснотой.
          – Ах, значит так? Значит, хочешь в бубен? Ты кого головастиком обозвал? Старый ты рас-студыть твою… Квак!
            Огромный кирзовый сапог подкравшегося туриста врезается в пупырчатый бок разоравшегося Афанасия. Тот, описав крутую дугу над поверхностью пруда, с шумным всплеском врезается в зеленую муть.
            Мефодий рыбкой ныряет в глубину, стремительно проносится под водой до ближайшей кочки. Там он не спеша выбирается на сушу и тут-же своим длинным языком сбивает зазевавшуюся стрекозу ярко-зеленого вкусного цвета.
            Приз!
            «А может быть, все не так уже и плохо? – думает старая, потрепанная жизнью жаба Мефодий, – Поживем еще».
            Поживем!