отреставрировала своё равнодушие, признала себя просто бездарной бабой. но по-прежнему примеряю город, как память о тебе. когда-то давно читала чернушный рассказ о том, как прозектор делал вскрытие санитарке-некрофилке, которую любил, и слёзы падали в её раскрытое тело. сколько бы дерьма ты мне не наговорил, я точно так же буду плакать, когда всё закончится. и ты просто уйдёшь. ни к кому-то, ни с кем-то, ни куда-то. просто. только слёзы будут падать в наглухо закрытое сердце.
ты - это говорить.
а я кричу. каждым словом /с маленькой буквы/, каждой строчкой, молчанием или улыбкой даже. но наши частоты резонируют. одна не продолжает другую, не дополняет, не звучит в такт. ты не слышишь моего крика, я - твоей спокойной, равнодушно-рассудительной речи. и чёрт бы с криками и со спокойным голосом, когда хочется смешать наши выдохи, языки, слова, но внутренний шлагбаум всегда опущен.
больно уезжать в тамбуре, мрачно дышать на стекло, предупреждающее не прислоняться, считать, сколько ещё остановок до дома, где можно одним махом избавиться от боли. временно, правда. я уже не помню, когда в последний раз уезжала от кого-нибудь со жгучим намерением выпить пол-пачки снотворного и проспать несколько суток. наверное, лимит боли может быть превышен лишь раз.
я - это молчать.
всё равно не встречу. не напишу больше того, что тебе захочется прочесть. не раню свой профиль неприязнью твоего взгляда. моя незначительность теперь для других.
/мы были, как убогий аттракцион/.