Полуденный зной не проникал в покои замка Бражелон – там было прохладно и сумрачно. Впрочем, прохлада была приятной, а полумрак лишь слегка приглушал яркость красок парадного портрета, судя по манере, писанного не так давно.
Замок был невелик, и не имел обширных помещений, так что ради того, чтобы портрет, как принято, красовался, «встречая» входящих, пришлось перестроить гостиную на первом этаже. Об этом можно было догадаться по тому, что стены и потолок еще носили следы переделок.
Портрет имел все положенные атрибуты парадности, какие успели накопить подобные произведения за долгие годы правления Короля-Солнце: пышный, декоративный наряд, меха и драгоценности, масса ценных предметов, имевших аллегорический смысл и, конечно, достойная этого великолепия рама с массивной прямоугольной накладкой, отягощенной титулами изображенного вельможи.
«Граф де Ла Фер и де Бражелон, барон дю Валлон, сьер де Брасье и де Пьерфон, герцог Роанок, виконт Уорик, барон Глендорф, лорд… »
Сам вельможа входил в некоторое противоречие с окружавшей его золоченой декоративностью. Он был изображен в полный рост и его поза, хотя статикой и соответствовала лучшим тогдашним образцам, все же была достаточно свободна, и это явно не была заслуга художника до конца боровшегося за то, чтобы портрет годился в памятники.
Лицо вельможи было красивым, насколько позволяли весьма зрелые годы, а его выражение, особенно выражение глаз, было слишком живым, человечным, идя вразрез вменяемой ему монументальности, и с этим художник тоже ничего не смог поделать – он был слишком хорошим мастером.
Сейчас перед портретом стоял тот, с кого его писали. Он был еще старше, чем на портрете, и очень бледен – дань ушедшим годам, что обесцветили кровь, забрав силы и энергию. Его волосы ложились красивыми волнами, но были совершенно седы. Держался он прямо, но был вынужден опираться на трость.
В его лице была отрешенность, он рассматривал портрет, как сторонний человек – отстраненно и даже, пожалуй, равнодушно.
- Ваше сиятельство?
Опережая свое восклицание, по лестнице со второго этажа сбежал молодой человек лет пятнадцати-шестнадцати.
- Вы здесь? Я думал, после дороги Вы будете отдыхать до завтра, – с бесчувственной непосредственностью юности воскликнул он.
- Мне это уже не поможет.
- Вы хотите осмотреть замок? – не расслышав ответа, молодой человек подошел ближе и предложил руку. – Вам понравился портрет? Отец постарался сохранить все в тайне, хотел сделать Вам приятное.
- Да, я вижу. Пожалуйста, проводите меня в кабинет. Я покажу куда.
- О, я знаю!
- Я смотрю, Вы уже освоились? Это хорошо. Вам здесь понравилось?
Юноша скорчил забавную гримасу, отразившую борьбу чувств:
- Вообще-то, да, тут очень мило. Но я знаю, почему меня вызвали из Англии! Почему именно сейчас отец затеял это дело с передачей мне титула виконта де Бражелон.
- Вы получите его как старший сын, как получил его в свое время Ваш отец. Вы ведь знали об этом с детства.
- Да, конечно, все так. И еще Ваше желание приехать сюда. О, не подумайте, что я отказался бы Вас сопровождать! Но… – юноша заколебался на мгновение, но потом выпалил, – главная причина в том, что меня хотят разлучить с леди Форрестер!
- Вы преувеличиваете. Скоро Вы вернетесь.
- Нет, не скоро, – попытка изобразить скорбь сделала румяное лицо юноши еще более забавным, – отец хочет, чтобы я как следует познакомился с делами. Чтобы стал тут настоящим хозяином. Пусть и не сразу – я, все же, рассчитываю на Ваши советы, дедушка.
Граф улыбнулся:
- Тогда Вам действительно нужно все осмотреть и самым тщательным образом.
Юный шевалье оживился:
- Я забыл сказать! Я тут такое нашел!
- Давайте пройдем в кабинет. Это более подходящее место. Там можно сесть.
- Ох, извините! – спохватился недогадливый внук. – Конечно! Вот моя рука – обопритесь.
Кабинет еще не успели подготовить, но молодой человек бесцеремонно посрывал чехлы с кресел, спеша угодить деду.
- Прошу Вас!
- Что-то Вы очень услужливы, шевалье, – усмехнулся граф. – Рассчитываете на мою поддержку, когда будете спорить с отцом?
- Но Вы ведь заступитесь? – юный шевалье умильно улыбнулся. – Правда? Я должен вернуться. Мы с леди Форрестер не можем жить друг без друга.
- Вы так легко об этом говорите… Вы в ней уверены?
Юноша, не понимая, пожал плечами:
- Ну да. Совершенно!
- Да… Совершенно уверен – а как иначе? – вздохнул граф. – Что Вы хотели мне показать?
- О, удивительная находка! Я обнаружил это у себя в столе.
- В покоях…
- Да, в комнатах, что всегда были покоями для виконтов де Бражелон. Но здесь столько лет никто не жил, что я даже не представляю, кому бы это могло предназначаться. Я спросил слуг – никто не смог вспомнить, откуда взялся этот пакет и как давно его принесли.
- Пакет для виконта де Бражелон?
- Я не знаю. На нем нет ни имени, ни адреса – ничего.
- Вы вскрыли его?
- Конечно! Мне было любопытно.
Шевалье вытащил из кармана разорванный во все стороны пакет, из которого вывалились листки. Пока юноша собирал их, граф внимательно осмотрел обертку:
- Что это?
В уголке, торопливым и неровным почерком, словно надпись делали украдкой, значилось: «От г-жи де Маликорн».
- Я не заметил этого! – воскликнул шевалье. – Кто такая эта госпожа де Маликорн? Надо будет в Париже расспросить знакомых. Как мне пишет мой друг, там сейчас только и разговору, что о кончине герцогини де Лавальер, а эта Маликорн должна быть с ней связана, ведь тут черновики писем, подписанные «Луиза де Лавальер». Записки довольно нежные, хотя робкие и сдержанные. Она писала какому-то Раулю. И даты – 1659, 1660 годы. Пакет ужасно пыльный, не удивлюсь, если он валялся здесь с тех пор, как мадам де Лавальер удалилась от света. Наверное, госпожа де Маликорн не решилась взять на себя смелость жечь чужие письма, но и отдать их мадам де Лавальер в монастырь тоже не могла. Надо полагать, эта госпожа де Маликорн жила в Бражелоне? Какая-то наша родственница? Как досадно, что слуги ничего не помнят! Хотя, что это я, кому помнить, полстолетия прошло!Не правда ли, интересно было бы узнать, кто такой этот Рауль? 1660 год – это же как раз перед тем, как мадемуазель де Лавальер появилась при дворе и стала королевской…
Шевалье, до сих пор болтавший довольно бойко, запнулся, спохватившись, что говорит не с приятелями, а со своим дедом.
- Простите, – юноша протянул листки графу. – Судите сами.
Граф мельком глянул на черновики, и, не прикоснувшись к бумагам, отстранился:
- Вам действительно столь любопытны подробности чужой личной жизни? Сложите все, как было.
Смущенный своей развязностью шевалье неловко затолкал письма в разорванный пакет, а пакет, смяв, сунул в карман.
- Что ж, тогда я кое-что расскажу Вам, шевалье. Когда я был в том же возрасте, что Вы сейчас, я, пользуясь современным выражением, был совершенно уверен в одной мадемуазель. Если бы меня тогда спросили о ней, я сказал бы все, что Вы сейчас можете сказать о леди Форрестер. И даже больше. Однако, граф де Ла Фер, мой отец, думал иначе. Поначалу никто не препятствовал нашему с мадемуазель общению. Так продолжалось несколько лет. Достаточно, чтобы влюбиться. Потом меня отправили в армию, и наши с ней встречи стали очень редки. Это еще больше способствовало моему увлечению. Не имея реальных впечатлений, я поневоле давал волю воображению, и мадемуазель начинала представляться мне образцом всех добродетелей. Совершенством! Ей не позволяли мне писать, так что и тут я не имел возможности взглянуть в глаза действительности. Я пребывал в уверенности, что все те нежные слова, что звучали в моей душе, она шепчет перед сном, думая обо мне. Граф де Ла Фер не хотел, чтоб наши отношения продолжались. Он не видел в мадемуазель тех достоинств, какие приписывал ей я. Но я надеялся его переубедить. И вот однажды, когда я сказал ему, что он просто не знает ее, он мне ответил: «Вы тоже не знаете». С этого момента, быть может под влиянием чьего-то совета, он перестал противиться нашим с ней встречам. Напротив, когда я приезжал в отпуск, он, пользуясь разными предлогами, стал приглашать ее вместе с матерью к нам. Ее мать, женщина высокомерная и ограниченная, была мне неприятна. Меня она едва переносила, и ей не всегда хватало воспитания это скрывать. Это так противоречило всегдашнему безупречному такту графа де Ла Фер! Я не мог не думать о том, что с годами моя возлюбленная может стать похожей на свою мать. Ради меня граф бывал на различных балах и приемах, куда его звали наперебой, и где я мог бы встретить мадемуазель – граф всегда заботился о том, чтобы она тоже получала приглашения. Я знал, как претит ему светская жизнь, и что в душе он против наших встреч, а потому не мог не восхищаться его выдержкой, его терпением, с каким он давал мне возможность лучше ее узнать. Поначалу я был охвачен опьяняющим восторгом. Но когда встречи не ограничиваются минутами, когда не приходится месяцами вспоминать каждое мгновение, начинаешь видеть больше. С досадой я мало-помалу убеждался, что образование мадемуазель, ее ум, ее манеры во многом проигрывают другим девушкам и дамам. Но это еще не убеждало меня. В конце концов, женщина может быть не очень умна и образованна, и даже не слишком красива, но все же любима. Любима за те душевные сокровища, что дороже светских талантов и внешнего блеска. Я был убежден, что она чиста, добродетельна, честна и великодушна. Что наши чувства для нее дороже всех соблазнов, так же, как для меня. Я слепо верил, что мои чувства взаимны. Я был совершенно в ней уверен.
Последнюю фразу граф сказал особенно выразительно, довольно точно скопировав интонацию, с какой произносил эту фразу шевалье.
Юноша закусил губу.
- Итак, уже понимая ее несовершенства, но мирясь с ними, я все еще верил в ее добродетель и возвышенность души. Моя военная карьера развивалась довольно бурно, я часто отсутствовал. Как-то мне довелось не видеть родных краев больше года. Можете представить, как я рвался… – граф улыбнулся, – нет, не в Англию – в Блуа. Случай был на моей стороне, я получил поручение известить герцога Орлеанского о том, что королевский двор, следующий навстречу испанской инфанте, проедет через Блуа. Я выполнил поручение и смог повидаться со своей возлюбленной. Через три четверти часа я уже был в Бражелоне и обнимал отца – счастью моему не было предела. Казалось, жизнь во всем идет мне навстречу. Чего еще я мог желать? Весь день я провел в Бражелоне, я старался быть сдержанным, но так трудно было скрывать радость! Рассказывая о встрече в Блуа, я неосознанно упрекал отца, словно говорил ему: «Видите, меня ждали, мне верны. А Вы не верили!». Мне казалось, еще немного, и он, убедившись в моем счастье, даст мне согласие на брак. Заветная цель была так близка! Спустя неделю или около того я снова был в Блуа – видимо, мой начальник, а им тогда был принц Конде, что-то узнал, или просто пожалел, помня, что я больше года не был дома. А может мой взволнованный вид слишком бросался в глаза, словом, мне снова дали какое-то поручение, сейчас я уже не припомню какое, да и тогда едва ли помнил. Я усмотрел в этом знак судьбы. Я мчался в Блуа в твердой уверенности, что теперь все решено. Я собирался просить ее руки, я больше ни в чем не сомневался. И что Вы думаете, шевалье?
Юноша нервно усмехнулся:
- Что-то случилось? Иначе Вы бы не спрашивали. Она внезапно умерла? Ее насильно выдали замуж? Заперли в монастырь?
Граф медленно покачал головой:
- Она прельстилась карьерой при дворе, стала фрейлиной и переехала в Париж.
Шевалье разочаровано скривился:
- Фрейлиной?
- Да, всего неделю назад она смотрела на меня томным взглядом и дрожащей рукой касалась моей руки, а теперь ее мать с высокомерным превосходством заявила мне, что ее дочь сделает блестящую карьеру, недвусмысленно намекая, что я ей не чета. Такова была цена ее клятв и ее верности. Никто не пытал ее, не грозил, не мучал шантажом. Ей всего лишь мельком показали придворный блеск, и этого было достаточно. Этого и пары слов от одного важного лица, как мне сказали, похвалившего ее туалет. Как оказалось, это было только начало. Она действительно сделала карьеру. Достойную ее и ее добродетелей. Мой отец оказался прав, когда советовал мне сначала узнать ее и дал для этого все возможности. В тот момент я узнал ее до конца, и до конца понял, что из себя представляла эта девушка – не самая красивая, не слишком умная, не особо образованная и имеющая весьма смутные представления о достоинстве. Ее стыдливость на самом деле была вялостью и равнодушием, ее чистота – инфантильностью, скромность – лицемерием, робость – трусостью. У нее даже не хватило порядочности написать мне пару строк, честно признаться, что не любит, не любила, что табурет у ног принцессы и возможность жить во дворце для нее дороже всех моих чувств. Она просто сбежала, трусливо сбежала. Благодарение Богу и моему отцу, я узнал ее вовремя. Случись это позже, когда она… словом, когда она сделала свою карьеру, право, не знаю, как бы я это перенес.
- Вы разлюбили ее?
- Я был ошеломлен, раздавлен. Позже пришло презрение, потом – равнодушие. А ведь я был в ней уверен, – с мягкой, ироничной улыбкой, добавил граф. – Так что не спешите возвращаться. И не ссорьтесь с отцом. Я знаю, он желает Вам добра и, возможно, он даже прав.
Слушая рассказ, шевалье не усидел на месте и прохаживался по кабинету, а сейчас стоял, прислонившись спиной к окну.
- Вы могли жениться на ней… – хмуря брови, серьезно сказал он. – И тогда в нашей семье была бы такая, как… как мадам де Лавальер? Сделавшая карьеру. Я бы умер со стыда.
С гримасой отвращения он вытащил из кармана бумаги и сунул их в камин. Затем позвонил и приказал слуге развести огонь. Граф безучастно смотрел, как распоряжается его внук.
- Надеюсь, этот неизвестный нам Рауль тоже вовремя узнал кто такая Луиза де Лавальер, – хмуро заметил шевалье, наблюдая, как сгорали черновики неотправленных писем.
Художник - Стелла Мосонжник
Иллюстрация размещера с ее разрешения.