Ты – божественная нимфа, заключённая в четырёх стенах памяти.
Внутри сна.
Средь разбитых фарфоровых статуэток, привезённых из путешествий отца,
разорванных в клочья картин, книг и открыток.
Осколки на пыльном,
холодном полу..
Блестящий лёд.
Белый, словно хрустально–снежный дворец королевы, потолок,
на котором уже не первый десяток лет трещины, вырисовывающие странные узоры.
Ты – мой неугомонный младенец,
спелёнутый слякотью.
Отрекаешься от грехов,
втайне ото всех умоляя непостижимые силы, запечатанные в индивидуальных склепах,
чтобы демоны отпустили твоё извращённое подсознание.
Морфий, героин?
Что ты на этот раз вколола, дура?
В венах больше не пульсирует кровь,
не текут серебристые лучи Солнца.
Бедный разум не может до тебя докричаться,
стремление к жизни постепенно угасает.
Где, где та милая девочка с тёмными,
как горький шоколад волосами?
Ты – мой цветок в каменной башне,
переломавший тошнотворно бледно-морозные руки-стебельки,
схоже с последним взмахом крыльев мотылька,
сложившихся и исчезнувших сзади точеной фигуры,
оставив лишь два тёмных, обожжённых бугорка за плечами.
Твоё будущее на чаше весов испарилось,
среди выводка чёрных цветов,
ну, а тело, распласталось на мёртвой, предрассветной поляне,
вдыхая мускусный запах иных хепри,
и сырой дух водяных,
звёзды которых пробиваются сквозь радужную плёнку твоего разлагающегося тела.
В голове звучит душераздирающий вой волка и предсмертные крики ребёнка.
Тебе не жалко?
Забыл, от тебя осталась всего лишь оболочка.
Душу ты продала в том гнилом пабе,
за очередную стопку синего и две летальные дозы.
Среди печальных и отверженных тобой детей,
разбросаны цветы завянувших ромашек и гербер,
а рядом с ними – сердце.
Да. Твоё.
Оплёванное.
Униженное.
Гнилое и продажное.
Тишина внутри,
далекие рыдания снаружи.
Разноцветные шарики под потолком пропускают Дьявольские вздохи,
бормотание и глухие стоны.
Обездушена.
Поражена.
Обессилена.
Изношена – смыслом сгоревших блокнотных листов.
Ты – антресольная кукла с блошиного рынка в Нойштадт-Кобурге,
обрамлённая пыльным венком и жадно сплетающимися губами – в ежевичном соусе,
кисло-сладкая ртуть.
Я зашил твой рот тоненькими жгутиками нити,
чтобы из прекрасных уст больше не текла жёлтая желчь,
словно непрерывно капающий дождь,
случайно родившийся в осеннем рассвете.
И аромат молочного тумана с горчинкой,
лучше твоей приторной ванили: он ударяет в голову и пьянит не хуже крепкого вина.
Понимаешь, что значит воздух,
насыщенный запахом гвоздики и смога?
Твоя искусная ложь, перемешанная в сломанном блендере,
пропитана кровью друзей и слезами матери,
а на нежных щеках красуются глубокие полосы,
язвы чёрной души.
Не хочешь больше слушать меня, дорогая?
Кто я такой? Хм..
Художник, который смотрит на тебя сквозь мутное стекло.
Тело гибнет.
В тебе меркнет всё,
что было изящно и приятно.
Почему ты сохраняешь молчание?
Для чего пытаешься сглотнуть комок в горле?
Жадно глотаешь воздух, наивная.
Зачем хранила эту тайну?
Ведь могли спасти.
Ты вообще помнишь, какого цвета твои пронзающие как рентген глаза?
Нет?
Миндалевые.
Только уже тусклые.
В них нет жизни.
Ты умерла.
Моя маленькая пленница собственных грехов.
Моя марионетка.
Теперь мы будем вместе хранить этот секрет,
средь таких же дев.