Метаморфин

"Прости что не принадлежу
Я мира общему налогу
По морю
Бисером
И к звездам
Луна мне выткала дорогу..."
                Ю. Тарков


9 января 20...г.   (запись из дневника)

"...Полчаса назад я шёл злясь на бесконечный поток света фар. Он слепил меня. Я наступал в лужи и ненавидел тех, что спокойно сидели сейчас внутри своих проклятых авто и так наигранно безобидно проезжали мимо. Проводил её. Мог бы этим и ограничиться, закрепив датой. Что толку описывать дневник то, как я сидел потом перед телевизором и отрешённо листал каналы, но... рождество. Она уехала на следующий день после рождества. В новогоднюю ночь мы сидели вот на этом же месте и улыбались, так же отрешённо поглядывая на экран и что-то яркое и весело искрящееся в нём. Она стала другой. Я сразу это заметил. Шампанское. Сахарный "снежок" на бокалах. (моя нелепая причуда, списанная из какого-то журнала, не обращай внимания) «Индика». Хорошая, крепкая «Индика». Волшебная ночь. Квартира, затерянная где-то на побережье, старая, но такая удобная, словно сама из растаманов,  двушка. Представь дневник - камера с высоты птичьего полёта. Город искрящийся по всей своей длине, от моря до гор. Маленькие люди, чуть побольше - машинки... Всё это снуёт туда-сюда, бегает, посверкивает и попукивает петардами там внизу. Какая-то галимая суета новогодней ночи. Все стремятся показать радость и восторг по этикету и договорённости. А на деле, этими показушными восторгами скрывающие свою неопределённую тоску. Скучный новый год. Это вирус. Им легко заразиться. Особенно когда один. Одинокие сбиваются в стайки в эту ночь и очень веря что они вместе, скрываются в своём шумном псевдо - коммунальном карантине. Вот они, видишь дневник, на балконах и на улице, пьяные, кидаются шумом друг в друга и в город, отпугивая эту тоску. Хоть на эту ночь. Потом вместе с отходняком, их всё равно контратакует  то, что, они отбрасывали, и они потом засыпают, испортив настроение кому удалось. Но сейчас, это действует. Сейчас они играют в интересную игру, и она заставляет забыть обо всём что напрягает и гнетёт. Город искрится редкими вспышками и затихает. Схлынула волна шума. И на фасадный план выступает то, что было завалено одеялом всеобщего веселья. То что было таким тихим и незаметным, что даже и не представилось бы к примеру соседу, который живёт напротив и вышел на площадку покурить, бросив на мою дверь тот самый бессознательный мимолётный взгляд, которым стреляет человек, если долго на него смотреть из укромного места. Наш смех. Её стоны. Едва уловимые снаружи, надёжно скрытые толстыми стенами и высотой второго этажа. (Камера над крышей)  Мы жадно занимались любовью... Потом снова сидели перед экраном, покуривая джойнт, так, по пижонски, сдабривая затяжки глотками вермута и поцелуями, не отрывая глаз от экрана. Вышли  на балкон. (Через него камера плавно заезжает внутрь) Обнял её, не видел в темноте  моря, но слышал шум волн, и они там себе накатывали и накатывали, глухо и отдалённо  шипя, наводя на меня транс и эйфорию от её близкого присутствия. Мгновение пойманного вниманием настоящего момента. Она тоже как-то внутренне замерла. Что-то было не так... Не так как в прошлый раз. Тогда она жалась ко мне, словно хотела вывернуться наизнанку и прижаться ко мне нутром... Или может я, действительно, чего-то не понимаю? Она приехала год назад и привезла с собой тот самый ветер со спины. Попутный ветер. Прямо на перроне  Её глаза стёрли ту татуировку. Просто и незаметно. Нежно и заботливо, подготавливая себе место у меня внутри (ей тут жить долго, а потому - будьте добры...) Она сразу подействовала. Ни одна до Неё так не играла в глазах. Ни одна так не лечила мою безысходность.  Она словно подула на рану и та перестала ныть. Я даже про это вечное нытьё вдруг вспомнил и ощутил лишь при этом обезболивании. Это как злишься на шум холодильника после того как он выключится и тишина кажется такой законной. Я не знал тогда что это яд имеющий свойство маскироваться под сладкий алкалоид. Яд, который не обнаруживает своего настоящего боевого качества, пока не въестся в каждую клетку и квант души. Но кто сможет остановить движение при близящемся оргазме? Кто, наслаждаясь морфием, возьмёт и пустит себе кровь? Верно, что дурак что ли? Каждый согнётся в истоме и в этой раболепной позе склонит голову перед дьяволом и его сувенирами. Хотя сама по себе любовь-прерогатива Бога. Дьявол и тут напроказничал, намеренно спутав любовь к себе и любовь от себя. Она вошла смущённо в мой мир, в моё сердце и спокойно заняла его на правах хозяйки. Что я мог поделать? Она не оставила шансов. Она притворилась метаморфином. Я подсел. Я сам так захотел. Я давно не сидел на чём-то смертельно серьёзном и махнул рукой при предупреждающей надписи в голове – ОПАСНО! Ветер этой ведьмочки раздул тлеющее солнце, и оно высветило целый мир, который не был виден до этого и только лишь снился сам себе там, в окружающей его ночи. Я слышал его несвязное и алогичное бормотание во сне. Я сам был его маленьким спящим божком, которому молились его спящие, маленькие обитатели.

Я уходил всё дальше от этой проклятой автостанции, которая равнодушно и вяло проглотила Её одной из последних маршруток, и с разрешения диспетчера отправила в противоположном от направления, в котором я сейчас шёл. Ей нужно было на вокзал. Нужно было успеть приехать в свой город, но через мой не оказалось билетов, вернее были, но не в нужное время. Она могла опоздать.  Я думал обо всём этом по дороге и мрачно вглядывался в мокрую черноту асфальта, разрываемую полосами красных и белых искр в брызгах от колёс по лужам. В голове выстреливало Набоковское - "... Удаляющиеся рубины, приближающиеся бриллианты». Маэстро, чудесно! Мне не выразить лучше. Лишь добавлю –  Ужасно раздражало то как они радостно и параллельно сверкали одна за одной и жужжали мимо. Город, в котором отключают уличные фонари и он погружается в темноту и атмосферу очень близко развязывающейся войны. Я видел знак. Он был недобрым. Омен. Невидимым и несуществующим пешеходом города N, я шёл  прижимаясь к свету фар на дороге, чтобы видеть под ногами, и уже  не опасался быть забрызганным. Это не напрягало. Это было не важным. Она уезжала. Навсегда. (?)

Зима. Аномально тёплая. Сладко обещающая быть такой же тёплой весь свой срок, а потом, в феврале, так же сладко обманывающая. Бьющая насквозь своими, чудовищно холодными ветрами март, и даже часть мая. Город теперь наваливался на меня своим тёмным, глухим существованием и с презрительной улыбочкой московского холуя, предъявлял мне счёт. Город напоминал о настоящем, но делал это щадяще, как в барокамере, медленно, шаг за шагом, мысль за мыслью. Мне надо зайти к кому-то, засвидетельствовать своё почтение. Призракам, в которых превратились мои, так называемые друзья, на время новогодних каникул и её пребывания у меня в гостях. Я даже не подходил к двери, когда кто-то из них стучал, надеясь зайти ко мне и заразить вирусом реальности. Я отключил телефон. Намеренно оборвал всякую связь с миром. Двое. Я и Она. Музыка. Карты. Секс. Выходы в магазин. Взгляды других мужчин на неё. Одновременно бесящие меня и приводящие в эйфорию. Девять вечеров и ночей (днём отсып) её новогодних каникул, перед экраном, на диване, с подносом, на котором всё необходимое, и слишком ленивое для того, чтобы почти парализованными марихуаной, вставать и шлёпать на кухню за сладким или чаем. Пепельница с парой, до половины скуренных ментоловых вогов. Или загашенных. Комната пропахшая любовью. Гипнотизирующее ночное телевидение. Бесконечные ланжи... трансы и рагги из колонок. В четверть звука. Моя футболка с чётко очерченным контуром рисунка, накинутая на экран, приглушая свет до ничтожного количества люменов в комнате, чтобы не стесняться сверхчувствительной наготы этих ласк. И всё. Просто. Ничего грандиозного. Ничего кричащего. Простое существование, пронизанное моим дымом и капризным ароматом её духов…  Любовью. Она удивляет умением радоваться простым маленьким радостям такого контакта. Не требует большего. Двое. Засыпающие. Я, уткнувшись в её затылок и ароматные волосы, с её грудью в моей правой ладони. Она, прижимая своей рукой мою, держащую её за грудь. Идиллия. Ответ бога на мои давние молитвы. Метаморфин.

Сейчас она уезжала. Оставив свой призрак-присутствие. Свой фантом. Он просуществует недолго. До момента, когда  я всё-таки перегну что-то у себя внутри и снова погружусь в этот режим ожидания. Он будет затрагивать меня и щемить где-то внутри тёплыми и чуткими пальцами ностальгии. Буду смотреть телевизор, бессознательно, при очередной рекламе, листая каналы. Курить сигареты, забыв про опасность рака лёгких. Ждать когда она доедет и отзвонится. Проклинать свой день рождения. Бояться смерти. Любить. Ненавидеть. Жить. Медленно стабильно  умирать. Режим ожидания.  Ломка.  Подвижная кома. Разделённая любовь..."
               
 

Воспоминания...
Она очень женственна. Как и любая другая женщина, конечно. Но она … В высших эшелонах. Женщина, где твоя душа? Я лежу с ней в ванне, накуренный без травы, и вглядываюсь в её зелёные глаза. Я вижу в них стремление нравиться, всегда быть желанной. Всё в этих глазах работает для этой цели. Всё что вокруг этих глаз, тоже... И я... Думаю - а не подпасть ли мне под власть её чар? Глупо улыбаясь, засунуть руку себе в грудь и вынуть кусок сердца как подарок для неё. Подарить. Этот подарок - нечто само собой разумеющееся для неё. Она складывает эти словесные куски под своей кроватью, так как её шкаф-купе до отказа забит материей, которая тлеет там годами, но всё ещё радует глаз своими оригинальностью и её капризным вкусом. Это её. Она сама. Мне не жаль куски сердца. Гниют там себе, молча и не воняя. Отращиваю новые. Сердце меняет свою морфологию. Изменяюсь я сам вслед за ним. Я говорю ей о её материальности, а она называет это - Фетиш. Слово, стимулирующее её организм при шопингах, на которые она пускается, когда становится плохо. Когда тоска находит маленькую щель в её щитах и, разъев их, проникает в грудь, змеёй оборачивается вокруг её сердца, и жмёт...  жмёт... Новые шмотки, ставящие её на пьедестал и несколько вопросов подруг - где она приобрела тааакую модненькую мааечку? Новый щит. Временный  как гигиеническая прокладка. Бесполезный как наркоман. Она злится, когда я так непредвзято говорю. Злюсь и я сам, понимая, что она права в своей женской приверженности к вещам и ничего тут не поделать. Она шипит на меня. Она чувствует очень остро только независимую от её красоты критику и убеждает... Ласковым голосом... Поцелуями... Такими нежными заглядываниями в глаза... Своей выдавленной любовью вовне. Убедив, преспокойно погружается в своё самосозерцание. Смотрю на неё, довольную своими иллюзорными завоеваниями. Своим  жизненным опытом.  Маленький узурпатор. Улыбаюсь. Сколько ей ещё пройти. Обнажёнными ступнями по раскалённым углям. Ей ещё двадцать пять.  Им посвящаю. Её двадцати пяти.

 Подруги уважают её. Периодически советуются с ней. Делятся накопленным в процессе жизни дерьмом и она, не брезгуя, занимается его сортировкой. Называет это «мусорным ведром». Не знаю, что она нашла в них. Обыкновенные пустышки. Несколько моих знакомых  сказали что, какие подруги такая и она, и мол, что в ней есть такого, что не даёт просто послать её при очередном капризе и эксклюзивном сносе мозгов. Я не ответил. Задумался. Мог бы. Да и уже было такое. Но посыл должен быть окончательным, а я не хотел отказываться от неё. От её глаз. Хитрых, и скрывающих, под маской радушной и приятной такой улыбочки, эту, самую, всё  замечающую, но не показывающую этого никак, женскую хитрость. Она так улыбается, при своём приветствии любого кто её знает, и кивает при встрече, что, кажется, она, всю свою жизнь, только этой встречи, и только с этим человеком и ждала. Очень выразительна. Всё делают глаза.
 Глаза у неё красивые. Очень. Они красивы, подведённые тушью для выхода или встречи с гостями. Красивы просто с утра. Красивы  вечером с пятнами от смытой туши под, и над веками. И не знаю, какие мне больше нравятся. Может больше вечерние. Со следами после снятого макияжа. Она такая уютная в этот момент. Она такая моя. Её губы совершенны. Да, да, именно совершенны. Совершенны в своей непохожести ни на какие другие губы которые я в своей жизни видел. Немо кричат своей красотой и изящными линиями, в призыве целовать их всё время. Дневник, я без ума от её губ... Я целую её и внутри ранен в самое сердце от того что мне позволено это делать. Возможно я преувеличиваю для критика, но пусть будет так! Эти губы достойны того чтобы сказать об их магии и насрать на критика.
 В социальных сетях я замечал, как её осторожно прощупывают на падкость до комплиментов. Закидывают свои чёртовы крючки. - "...Ты так мила..." -  "...Ты ангел..." Мы много раз ссорились из-за этого. Я требовал, что бы она удалила всех, кроме родных. Она не доставила мне такой радости. Она умело использует это в борьбе за трон в моём мире.
 Она ставит свою частную жизнь выше меня, хоть и называет меня своим гражданским мужем. Иногда хозяином. Иногда царём и богом. Сладкие выдохи страсти. Они выдыхаются ею в моменты близости, когда она, разгоряченная и расхристанная, (Дневник,  как же она красива в такие моменты) удовлетворённая до забытья, крепко и благодарно обнимает меня, и шепчет... Приятно конечно. Рай под ногами матерей и вокруг тела любимой женщины. Но временно. Потом снова та же канитель. Я ревную, к каким-то проходимцам, (как мне это кажется) которых  она называет своими одно... короче всеми подряд из собратьев по прошлому социуму и зачем-то держит у себя в друзьях. Да, может она и права, нужно входить в общение с людьми, если те делают это первыми, отвечать им, чтобы не выглядеть букой. Но это она как экстраверт говорит. Я как истинный интроверт прихожу в отчаяние, когда она ведёт параллельную жизнь в сети и самозабвенно манифестирует своё, до конца не реализованное эго в реальной жизни, так сказать, компенсируя его с лихвой в виртуальном мире. Ей плевать на мои интерпретации. Она не церемонится в выборе между «хочу» и «не хочу». Она выбирает первое. Ей так нравятся поздравления. Она упивается ими по праздникам. Она не понимает меня в моей ревности, но, как только я добавляю какую-нибудь красотку в свой список друзей, тут  же грозится уволить меня из своей жизни. А я давно уже из неё уволен. Из её частной жизни. На какое-то время, я удостоился чести, быть в ней центром, но очень быстро она упразднила своего бога. В ответ я начал войну. Она с радостью обозначила линию фронта. И вот мы, забывшие о том, как всё мило начиналось, ведём эту холодную войну, иногда прерывая её перемирием, Переговоры по телефону. Воздушная стена толщиной в тысячу километров между нами. Невидима для других, но так остро ощущаемая нами при долгих разлуках... Нервы от ожидания не выдерживают и начинается паритетный обмен. Ссоримся, так же как любим. Во всю душу. Она провоцирует, хитро, по женски, делая невинными глаза. Я, спустившись в бункер своего (конечно же показного) равнодушия, снимаю с предохранителя красную кнопку, выбираю боеголовки помельче, ( разрешённые конвенцией) и запускаю... Реагирую. Потом она плачет. О мой бог, это самое эффективное что она нашла в моих слабостях. Слёзы моей матери увиденные в детстве и в юности меня всегда почти парализовывали, я не знал что это распространяется и на мою «вторую леди».  Я остро жалею что не могу тут же телепортироваться и укутать её в свои объятия. Защитить. Собой. От себя. Я отстаиваю свою правду. Она свою. Две правды схлестнувшиеся между собой. Фронт войны двух великих начал, мужского и женского, от инфузорий туфелек до сверхбольших звёзд и сверхмассивных чёрных дыр. Мы как чёрная пехота человеческого вида. И компромиссная  ложь в итоге. Мы  врём друг другу о своей любви, заключая друг друга в объятия собственничества. Мне будет неинтересно жить без этой чертовки.
Она очень красива. Она умна. Она чертовски сексуальна. Её хочется. Мужчины заглядываются на неё. Она маленькая и изящная. Настоящая француженка. Из какого-нибудь арабского квартала в Париже. Глаза восточные и немного ассиметричны. О природа! Браво! Очень тонко! Признак ведьмочки. Кожа белая как молоко. Это уже повод для моего  сумасхождения по женщине. Познакомился с ней, до смешного банально и незаметно для себя сначала. Я разглядывал людей на сайте и вдруг пришло сообщение, в котором симпатичная молодая девушка с красивой широкой улыбкой как у Микки - Мауса, высказала свою симпатию мне как земляку и ролику который я выложил на показ в топ. Она оказалась первой. Я предложил дружбу, и она стала первой у меня в друзьях. После этого всё и началось. У неё кто-то там был, и на мои сдержанные комплименты она отвечала так же сдержанно, оказывая жест верности этому кому-то. Я не огорчился. Я не знал её тогда. Я не лез. Не знаю, может у неё сейчас, среди всех её аккаунтов с мужскими лицами, затесался кто-то, желающий моей позорной смерти. Я говорил ей как-то об этом. Она божилась что НИ С КЕЕЕЕМ (!!!) незнакомым, не знакомится и не допускает к себе в друзья. Что уже сыта по горло (ты слышишь дневник - "по горло"!) мужским вниманием и я её последний герой. Её человек. Только для неё лишь. То что, она сама для меня, как-то отодвигается в сторону пункта «Б», смазывается, и не замечается. Она эгоистична. Она способна из любви к себе аннулировать вообще  любовь и уже это сделала. Научила этому меня.  Когда я говорю ей об этом, она защищается и злится. Обвиняет меня в эгоизме. Обвиняет в том, что мне не угодить. Парирует тем, что уже давно бы со мной прекратила общение. Я осознаю, что это логично и забываю то, что, только что хотел высказать. Про то, что любить это не угода. Она сама говорит то, что, вроде бы хочет скрыть. Для неё любовь - слова. И этими словами она закидывала меня с самого начала. Каждое утро. Обед. Вечер. Ночь. В день по нескольку раз. Так часто, что мне даже становилось немножко стыдно. Я чувствовал себя недостойным такой горячей любви. Я сам влюблялся и не хотел привыкать.



 Она приезжала ко мне, и вела себя как настоящая жена. Какой влюблённой она казалась и планомерно, боясь, что не такой чувствительный как кажется, заставляла меня поверить в то, что я любим. Любим до смерти. Любим до безумия. Она звонила мне сама в самом начале, и мы говорили ночи напролёт, обо всём в нашей жизни. Обо всём, что интересовало её во мне. Я видел её горящие глаза. Я носил с удовольствием все эти майки и жакеты, что она выбирала с  выдумкой подстраиваясь под мой взгляд на вещи, перед каждым приездом ко мне, и дарила со счастливой улыбкой, на обожаемых мною губах.  Она заботилась обо мне вовсю. Это должен был делать я, но был до того оглушён её вниманием что даже не задумывался. Просто подставлял то одну, то другую сторону своего мозга под нежно ласкающие его струи тёплой и сладкой воды её любви.  Даже  находясь за  тысячу километров,  я чувствовал это каждой своей клеткой. Просыпался от пикания телефона, на который приходило смс от неё и я, читая все эти сладкие буквы, в сладких словах, понимал, что она отправляла мне сообщение, сразу же как проснулась. Мысль обо мне приходила ей, по пробуждении, в голову, раньше её жизни, в которую она просыпалась, и от этой мысли её жизнь играла яркими красками и радостными тонами. Она делилась этими красками сразу же со мной, благодарная за то что вызывал их. И я просыпался вместе с ней. И моя жизнь просыпалась всё больше и внятней с каждым таким смс.  Я засыпал с её фразой в ушах - "Я люблю тебя", которую она долго сдабривала сотней таких же, сладостно щемящих моё сердце слов, не желая со мной прощаться даже на ночь. И я проклинал весь этот мир и его систему, из-за которой я не мог быть с ней рядом и целовать всё её тело на ночь. Когда она подъезжала ко мне, я, стоя на перроне, с двигающим всё моё тело в нетерпеливом волнении, сердечным пульсом, готов был придвинуть весь вокзал, вместе с городом, навстречу её поезду. Лишь бы быстрей... БЫСТРЕЙ!  Как я любил эти привозящие её поезда. Как я ненавидел, забирающие её ранним утром. До следующего утра я не имел права быть. Я стоял в комнате. Я ходил по комнате. Я сидел на полу. Сидел на кухне... И в этой громкой, звенящей  тишине без неё, всё пытался притянуть обратно свою душу, несущуюся вслед за ней, и к ней же приклеенную, и вставить обратно в тело мертвеца. Вся моя нежность которая скапливалась годами одиночества, очнувшись от летаргии, безумно теперь щекотала моё и без того зудящее сердце и готова была служить ей и мочалкой и полотенцем и ковриком в ванной, для неё одной, после того, как искупает собой её душу. Она стала моим морфием, которого я ждал теперь каждый день и отдавал часть за частью себя в бесконечное владение. Я не думал ни о чём кроме её глаз, её тела, её голоса, женственных как сама Ева в Эдеме. Я был счастливым Адамом в нём, после того как Бог, видя мою тоску, сжалился надо мной и привёл её ко мне за руку. Без неё в раю было скучно и сонно. Без неё рай был обычным лесом. А ад просто - канализацией. Без неё, вместо солнца в небе, был осветительный прибор, а вместо луны слепое пятно на сетчатке глаза. Без неё, день был ночью, а ночь обычной темнотой.   
Она приезжала то на два, три дня, то на пару недель, вырвав их из своего забитого графика. Весь год поделился на двухмесячные ожидания между ними. Она звонила каждый день до работы, во время работы и после неё и в любой момент отвечала после двух или трёх гудков. Как рада была она меня слышать и ответить на любую мою просьбу, лишь только я заикнусь о чём либо. Когда она приезжала, то сразу же залезала в ванну, выключив  в ней свет и зажигая ароматическую свечу. Потом на кухне, с классическим тюрбаном из полотенца и шёлковым от пара лицом, распаковывала что-то сладкое, привезённое с собой и не тронутое в дороге. Под чай рассказывала что-то из последних новостей на работе. Жаловалась на проблемы и мелкую тиранию в том серпентарии в котором вынуждена была находиться по работе.  Потом вдруг что-то вспомнив, торопилась к своим сумкам и, вынув, разворачивала  подарок для меня. Футболку, с каким-нибудь, полным смысла и намёка, изображением, и к ней, открытку со смешным рисунком. Стопка этих открыток до сих пор лежат у меня, рядом со стопкой дисков с музыкой и фильмами, которые она скачивала и привозила смотреть вместе со мной... Ещё подарила подушку с забавным одуванчиком. Она всегда мне что-то привозила и дарила с любовью и нежной заботой, широко улыбаясь своей фирменной улыбкой и законно принимая мой благодарный поцелуй. Господи, а я так и не подарил ей ничего значимого, что хотя бы напомнило обо мне.
Всё время, что она была рядом со мной, я находился в состоянии близком к экстазу. Мне не хотелось выпускать её тёплое, благоухающее и шелковистое на ощупь тело из объятий и руки так и липли к её бёдрам, шее и особенно животу, который был мягким и одновременно упругим и умещался своим маммончиком в моей ладони. Мне нравилось прикладывать ладонь к нему и греть её женское нутро во время совместного  просмотра какого-нибудь фильма. У меня, как наверно у всякого курильщика, всегда мёрзли руки зимой и она укладывала их себе между коленок, таким движением, как мать, бессознательно поправляет упавшее с ребёнка одеяло, заботливо и не глядя, зная, что они замёрзли, после того как я выходил например за сигаретами на улицу, и их нужно обязательно согреть. Так остро это стрельнуло в самый первый раз. Что она моя, только моя и ничья больше. Я лежал тогда рядом с ней, мы разглядывали её фотографии, и положил ладонь на её колень, она сразу прикрыла её другой коленкой, почувствовав промёрзлость моей кисти. Это не наиграешь, это инстинкт. Защищать что-то дорогое.  Я всё время гладил её как кошку. Эти прикосновения и поглаживания вошли у меня в привычку, и она долго могла терпеть, прежде чем отдёрнет локоть, от излишне нежных поигрываний моих пальцев по нему, и, с по доброму нахмуренной улыбкой, по детски капризно, скажет - " Шико-о-отна..." Её кожа была до того нежна и приятна что я и не мог гладить и ласкать её иначе.
Не мог и накричать на неё, а если и повышал тон, то чурался собственной же злости, глядя на её обиду, и не мог продолжать злиться, настолько она выглядела ребёнком, и не хотелось её обижать. Она засыпала, обнятая мной со спины, подёргиваясь от каких-то нервных импульсов, посапывая как маленький котёнок и я долго лежал, вдыхая аромат её волос и тела, сжимая в ладони её греческую грудь, по поводу размеров которой она, глупая, комплексовала и всегда спрашивала, увеличилась ли она -"...ну хоть на немно-о-ожечко... а?" Мне было ужасно неудобно из-за другой руки подвёрнутой под себя и я ждал пока она не уснёт, чтобы очень аккуратно, стараясь не разбудить это посапывающее чудо, вынуть свою руку и лечь поудобней рядом с ней, её верным псом и сладко уснуть в теплоте и запахе её тела. Иногда она просыпалась, чуткая к любому движению с моей стороны и быстро прижимала локтем мою выкрадывающуюся руку и я ждал снова, пока она не уснёт, слушая с улыбкой её сонные монологи. Она разговаривала во сне. Иногда, дёрнувшись от испуга во сне или странного нервного импульса, она просыпалась, разбудив и меня, и видя что я рядом, вновь, за несколько секунд  засыпала, заглаженная и поцелованная мной в щёку, спокойно и мирно. Утром я просыпался первым, из-за окон, выходящих на восток, с которого над морем поднималось солнце и радостно било светом  прямо в веки, отчего мои утренние сны всегда были окрашены в красноватые тона. Она лежала рядом, закутанная в одеяло как  забавная мумия, с головой набок, спокойным, до смешного, серьёзным лицом и приоткрытыми губами. Я долго разглядывал её личико, улыбаясь и очень любя её сомкнутые веки, спрятавшие непревзойдённую красоту её глаз, губы таящие сладость пока невысказанных слов и поцелуев за сегодняшний и так счастливо начинающийся день рядом с ней. Эти губы, особенно слегка приподнимающаяся верхняя, меня просто сводили с ума. Я целовал их как ювелир, едва дотрагиваясь и чуть ли не левитируя над ней, чтобы не разбудить. Но всё же свет, играющий на её сетчатке, под закрытыми веками, стрекательно взрывался маленьким микровзрывом от  детонации моего поцелуя, каким бы он эфемерным не был, она открывала веки, озаряя меня зелёным огнём своих сонных глаз, и потягивалась, изящно загибая кисти внутрь, похожая на кошку, улыбающаяся и мурлычущая своё - "сдобрымммутромм..."
Потом плотный и вкусный завтрак, приготовленный ею на скорую и умелую руку. Её улыбка напротив и настроение начала лета в блестящих глазах. Вопрос - куда пойдём сегодня гулять, а если не хотелось гулять, то, что будем смотреть, или какую музыку слушать, или о чём говорить, или о чём молчать... Всегда интересовалась и спрашивала моё мнение. Она любила изысканное. Зимой, в очередной из её приездов, мы ходили по рынку и затаривались продуктами. Так она, увидев виноград, спелые, чёрные гроздья восхитительной «Изабеллы», наплевав на мизерный остаток денег в нашем каникульно-отпускном бюджете, купила, нет, просто приказала мне купить, килограмм и кормила потом меня с ласковой ручки, ягоду за ягодой.  Она из тех самых, немного может чудаковатых, особенно в наше время людей, что могут отдать тебе последнее что есть в кошельке, лишь бы «момент не обламывался».  Зимние каникулы. Снег выпавший в ночь перед её отъездом. Я открыл дверь на балкон и тут же что-то недалеко прогрохотало, сверкнуло сине, где-то недалеко, над морем,  а когда рассвело, всё вокруг было белым и ужасно тоскливым, она уезжала тогда в первый раз, после первого же приезда на новый год. Сладко щемящий январь… Она уехала, и я испытал тогда что-то подобное абстинентной ломке от опиума когда встречаешь первое утро без него. Это было мучительно. Это было прелестно.
 От таких ласок моего мужского эго я стал понемногу морально оттаивать. Я верил во что-то теперь. Мне очень хотелось в это верить. В моей жизни не было никаких ориентиров, никаких целей, которые так нужны людям, для того, чтобы как-то жить в этом мире и отпихиваться от локтей других в войне за место под солнцем. Наркотики разъели мою личность и растворили нормальное желание нормального человека, жить нормальной жизнью, работая на нормальной работе. Я утратил само понятие нормы и её статус-кво, каким его понимал остальной социум. Все вокруг носились со своими идеями и жалами, завоёвывая или приобретая очередную материальную или идеологическую мелочь, с помощью которой увеличивали себя в глазах остальных, таких же, стремящихся как можно объёмнее надуть и выпятить свои моральные мамоны, в надежде победить в гонке по их наращиванию. Я не участвовал в этом конкурсе тщеславия. В этом конкурсе, шарами раздутых своей важностью и постоянно о ней  квакающих, африканских жаб.  У меня не было ни денег, ни связей, ни положения, да и не очень-то и хотелось, даже казалось отвратным. Смирившись, я спокойно жил и покачивался на волнах житейского сообщества, перебиваясь, иногда подплывающими ко мне маленькими возможностями заработать немного денег, купить какой-нибудь допинг и молча лежать потом, завернувшись в сладкое одеяло искусственного счастья и смотреть блеск и сверкание чужих успехов по телевизору. И в моменты абстиненции что-то писать, чтобы не валяться на дне хотя бы в собственных глазах.  А она появилась в этом загнивающем спокойствии и напрочь лишила меня его. Я никогда бы не подумал, что меня полюбит та, которую люблю я, и это было аксиомой.  Те женщины, которые мне нравились, или вызывали во мне эректильный ответ на своё женское Apple, как-то не замечали меня, и это сразу же отсекало желание к ним подходить и пытаться навести мост хотя бы на одну ночь, всё это действовало на меня усыпляюще. Я остро чувствовал своё и не своё. Те же девушки, которым нравился я, меня очаровать не могли и терялись наверно в догадках, кто же я на самом деле, какой ориентации, и не извращенец ли? Понимаю, им нужно было как-то оправдаться хотя бы в собственных глазах, ведь я совсем не обращал внимания на их намёки и знаки внимания. Любовь в одностороннем порядке. Это было законом, который я очень спокойно принял и никогда не пытался нарушить, настолько мир вокруг был затянут в систему ценностей - Ты мне я тебе. Самки вокруг, как роботы, реагировали лишь на определённые раздражители - Деньги; Машина; Слава; Положение в обществе и только подобные элементы могли включить в них широченные улыбки и наигранно-нечаянно-влюблённо зазывающие взгляды. Отношения строились из этих стереотипов, и я наблюдал, как люди, через некоторое время становились объектами вынужденного терпения и даже ненависти друг для друга. Зависимость от средств рушила все, мало-мальски довольные собой пары, как только в них начинались чисто бытовые вопросы. Которые медленно, но планомерно становились на ребро и самец, протирая глаза как-нибудь, окончательно правдивым утром, и видя рядом с собой уже не ту самочку, что всего лишь пару лет назад, так мило нашёптывала ему на ушко, какой он её любимый, и он сам, когда-то, самозабвенно нашёптывая ей поздравление с наидобрейшим утром, вдруг понимал, как всё вокруг идёт на него войной и задавленный её постоянными требованиями по пробуждении (а женщины начинают свою муштру прямо с утра), принимал близко к сердцу выражение какого-то, такого же неудачника из древности - Женщины зло! – и  сидя где-нибудь в своём мужском клубе, под пиво, горячо это утверждал. Признать своё полное ничтожество перед жизнью и заведёнными порядками в системе он, конечно же, не мог и женщины принимали на себя всю мощь его шовинистского интеллекта. И женщины отличались немногим от них  в своих заблуждениях, внушённых им с детства матерями или другими представительницами прекрасного пола, когда-то обиженными на обиженных когда-то ими же мужчин, и это повторялось снова и снова, и участвовать в этом замкнутом круге совсем не хотелось. Из этого понимания всей абсурдности и брали своё молчаливое начало мои одинокие блуждания на краю этого круга.


И вот она, так мило присоединилась к моему интровертному кружению и расплескала красок по моей квартире. Приехала под новый год, энергично подвинула меня вправо и заняла левую половину дивана, на котором я часами медитировал перед телевизором. Стала передвигать предметы и мебель в комнатах, которые годами стояли на одном месте и превратились в незыблемый и неосознаваемый уже фон. Теперь они ожили от перестановки и удивлённо взирали на меня со своих новых мест. Перечитала дневники и стихи, отметив что-то понравившееся ей и раскритиковав слабые места. Начала методично знакомиться с моими друзьями, да и всем, что заскорузло и сухо окружало меня, вот уже несколько последних и апатичных лет. Друзья  конечно удивились, с любопытством и осторожностью поглядывали на неё как только отвернётся. Они привыкли к тому что я был капризен в выборе и потому, хронически одинок в смысле отношений с женщиной и когда в первый раз случайно встречали меня с ней, во время наших прогулок, то здоровались со мной как можно более уважительней, больше глядя на неё, молниеносно и подобострастно расширив глаза(отчего казались мне латентными маньяками) и энергично трясли головой. Кошки у моего порога заискивающе тёрлись об её ноги. Мой мир приятно вибрировал, когда она приезжала. Проходила неделя её каникул и в последнюю ночь перед её отъездом мы молчали, пока она не начинала собирать свою сумку, аккуратно вкладывая в неё мою эйфорию. Её умение нравиться было доведено ею до совершенства и те, кто иногда видел меня с ней в городе, запоминали её, а потом не удерживались и всё-таки спрашивали, кто она, эта девушка, шедшая рядом со мной, да ещё и державшая меня под руку. На неё пялились. Она магнитила к себе взгляды, и это было самым отточенным её намерением. Это и нравилось мне и заставляло ревновать. Как-то даже, из машины проезжавшей мимо, мы услышали неприятное выражение, и я даже не успел сообразить что делать, крикнуть что-то подобное вслед или обезумев от злости погнаться за ними и хотя бы выткнуть глаз тому, кто ляпнул из её чёрной глубины, своё чёрное выражение. Я долго не мог успокоиться после этого. Настолько ситуация была против моей личности. Она поддела меня тогда, сказав что понимает когда меня не чувствуют, а я не мог ничего поделать, так как даже номера не запомнил в ступоре от выходки какого-то ублюдка, прикрывшегося в салоне, и так и уехавшего, в удовольствии, от того что хоть кому-то сегодня, и надолго, отравил настроение. Это был мой город. В нём радость и смех вызываются только при виде чьего-то падения или конфуза. Огромная психушка без надзирателей.
Потом я приехал к ней. Это был апрель, один из самых красивых в моей жизни. Её комната апельсиново пахла своими оранжевыми тонами. Кухня была утыкана маками. Маки были везде. На посуде, на кафеле, на скатерти... Везде. Ее мама коллекционировала любой предмет с изображением маков, что навело меня на мысль о скрытой страстности её натуры. Я познакомился с её матерью вечером, когда она пришла после работы. Услышал её звонкий, зычный голос из прихожей и внутренне собрался. Мне не хотелось разочаровывать матушку моей любимой. Мы посидели на кухне, открыли шампанское и под него я рассказал, что я никто и ничем выдающимся не отличаюсь. Я понял, что меня опять не почувствовали по глазам этой женщины, начальницы финансового отдела. Но всё же был принят в приват, и мне даже поручили приделать к стене хлебницу и прибить плинтус к порожку входной двери, что я и сделал. Через три дня. На следующий день её мать уехала в отпуск. Мы проводили её, и, вернувшись домой, страстным актом любви отметили нашу  свободу. Десять дней духовной эйфории и соматического восторга по вечерам. Заходило солнце, передавая права на свет красному абажуру в её комнате. Мы лежали на её диване и её ноги лежали на моих. Она что-то нарезала, кажется киви или апельсин, и кормила меня этими похожими на улыбки ломтиками оканчивая мои глотки своими поцелуями и своей довольной и спокойной улыбкой которую я делил с телевизором. Телевизор выслуживался множеством каналов перед нами, увлечённо поглощающими нашу любовь, сладкое и апельсины. Она  любит  апельсины. Потом она засыпала, и я досматривал фильм один, рассказывая, чем закончилась история каких-то, совсем неинтересных мне героев, на следующее утро, когда она перед зеркалом прибавляла немного макияжа (хотя он и не был ей нужен), так, лишь подчеркнуть свои глазки и уходила на свою работу.  В пять  вечера она приходила, бросалась в мои объятья, жаловалась на усталость и мы никуда не выходили, а просто оставались дома. Или звонила перед концом смены и звала меня погулять в каком нибудь парке и поесть мороженного. Или в кафешку модную какую-нибудь, так сказать, отметиться в среднем классе. Я не очень люблю гулять или сидеть в городе, но отказать ей, означало  обидеть её, и мне совсем не хотелось проводить потом полночи в тягостном для нас обоих молчании, до момента пока она не придвинет свою ногу к моей, очень медленно и щадяще для её самолюбия, а я, уже со своей стороны, не расцелую её страстно, благодарный за её первый шаг к примирению. Это были восхитительные вечера. Они были наполнены нежной мякотью мира, совершенного и идеального, в сознании двух любящих друг друга людей. Я познавал впервые в жизни это его качество.
Я пробыл у неё пару блаженных недель и наступил её отпуск. Мы взяли билеты и отправились ко мне. Сутки незаметно отстучали колёсами по стыкам рельс. Впервые в жизни мне не было скучно в пути. Она была рядом, тотально рядом, я был ещё ближе и это не совсем понравилось женщинам, чьи места оказались рядом с нашими. Это не очень понравилось проводнику, щёлкавшему без остановки семечками и наблюдавшему в окно как мы прогуливались по перрону вместе, в обнимку. Он не удержался и мягко, с улыбкой подколол, что нам нужно ехать в С.В. И конечно он вместе со всеми шёл на х… Мы приехали и мой город встретил нас дождём, прекратив его лишь на время нашего с ней прохода домой. На кухне перегорела лампочка и было прохладно в квартире, но уютная постель и её тёплое тело разом сняли с меня весь стресс от дороги. Начались такие же дни как и у неё в гостях, вернее дни эти продолжались, лишь поменялись города, но помню до сих пор сон приснившийся мне в ту ночь когда мы приехали. Утро… Затопленная солнечным светом комната… Тишина… Зловещая тишина. Я смотрю влево и не нахожу её рядом, это выдёргивает меня тут же из сна и я, обрадованный и успокоенный её тихим и уже реальным присутствием, обнял её и вновь уснул, отогнав от себя, как назойливую муху, настроение которое навеял на меня этот сон. Муха умчалась куда-то в параллельную реальность и затаилась там до её отъезда. Почти месяц нереально приятного настроения, словно незаслуженно и потому в маленькой тревоге, как бы не прогнали, дрожащего в душе счастья, непрерывно выделяемых  эндорфинов… Почти месяц плотно примагниченной ко мне, моей же родной  половины, которую когда-то, в непознаваемых,  космических странствиях, нечаянно утерял при приземлении на эту странную планету, и заново обретённой так случайно, так неожиданно и так смертельно не отдавая в этом себе отчёта. Мне так нравилась паста приготовленная ею на ужин, и когда она спрашивала что мне приготовить я всегда голосовал за неё. Чай выбранный ею очаровывал своим ароматом моих друзей зашедших в гости. Атмосфера сенсорно-депривационной камеры, в которой остаётся лишь одно, никак не гаснущее, напротив, разгорающееся и полыхающее в душе чувство любви, мира и покоя. Дни прошмыгнули мимо воспользовавшись нашим забытьём и последний вагон опять так же был поглощён точкой на севере тянущей и вбирающей в себя рельсы, а за ними всё живое и интересное, чем я был жадно переполнен до расставания с ней. Я стоял на перроне, задыхаясь от совсем не нужной мне очередной сигареты, в абсолютном неведении, да и совершенно равнодушном нежелании знать, куда мне сейчас идти и пытался прогнать ту самую муху из головы, вместе с мыслью, странной и непонятно откуда взявшейся, настойчивой мыслью, что вижу я её такой, вот как сейчас, мелькнувшей своей растерянной, прощальной улыбкой, и помахавшей мне в окне деловито усаживаясь на своё место, в последний раз. Я лежал в ванне, уже без неё напротив, смотрел на несколько её волос застрявших в верхнем стоке и нетерпеливо уже ждал следующего свидания с ней, потому что я знал, что если не увижу её дольше двух месяцев, вошедших уже в привычку, я просто перестану быть.
Она очень отличалась от других женщин в моих глазах. Я не знал так близко других, но мне и знать их не нужно было, я просто это видел, то, что она не такая как все. Энергичная и целеустремлённая, она подбивала ленивого и неохотного меня, на какое-нибудь дело, пусть это будет даже передвинуть мебель в квартире, но ей это было нужно, иначе она не могла. Не могла вот так, как я, сидеть и ничего не делать, ей нужно было какое-то движение, действие, в нём она находила себя и свою личность и мне ничего не оставалось, как подняться, закурить и, встряхнувшись пойти/поплестись за ней, хоть это были бы революционные баррикады, а она романтической идеей свободы. Мне нравилась её личность. Младше меня, она могла выглядеть старше, в своих идеях и задумках. Она могла разозлиться, обидеться и всё это было смертельно серьёзным и бескомпромиссным. Насупится, нагрозится и сидит, отвернувшись и показывая как ей - "Ну ничего НЕ НУЖНО! Я любил себя не настолько и всегда проигрывал ей, в этой гонке двух эгоизмов за сатисфакцией. Мне быстро надоедало всё это и я, после некоторой своей игры, всё же отдавал победу ей, лишь бы она была довольна. Это не было слабостью. Мы виделись с ней так мало, и мне не хотелось тратить время на эти набивания цен. Её цена в моих глазах была высокой, и не жаль было снизить свою, в угоду её удовольствию. Она была прикольной. Очень. Я ревновал её к её прошлым связям. Мне было ужасно осознавать, что не я один так ласкал её, не я один наслаждался её обществом и купался в заботе и внимании. Те, кто были до меня, видели её больше, и сколько хотели, и это давалось им легко, а мне даже переехать в её город было всё равно, что повырывать все свои корни и долго пускать новые на новом месте, да и не было уверенности, что она сама это выдержит. Мы оба знали, что такое жить на съёмных квартирах и особого энтузиазма от неё в этом вопросе я не наблюдал. Она очень любила комфорт и удобство и в этом плане была очень капризна. Ей могло испортить настроение всё что угодно, особенно, если лежало не на своём месте, и я понимал, что недолго продлится её благорасположение. Нервная. Очень нервная. И даже гордилась этим, обособляя этот свой аспект, превыше всех остальных своих достоинств и недостатков.               
      

 Я отвечал тем же, не подозревая о её внутреннем, органичном знании НЛП. Она так применяла этот чёртов "Сократов метод", который я применял к кому угодно в своей  жизни, но только не к ней. Я много врал в своей жизни. Я просто желал теперь быть честным по отношению к ней, во что бы то ни стало. Стало. Прошло. Оставило неприятные воспоминания, когда она явила обратную, тёмную сторону своей луны. Моё солнце светило во все стороны, но не могло добраться до её второй половины. Мало  того, само, своим светом, создавало её  тень. Что я мог поделать. Я всегда с ней окровенен. Я просто золотой мальчик. Одуванчик! Бля, дневниииик... Какой же я… (И я, уже здесь, в прошлом от её чтения – сейчас - знаю, как она злорадно присоединится к этому мнению и сделает при этом, какой-то из своих  особых жестов, А ля рассерженная Пенелопа Круззз.) Я всегда от этого мучаюсь. Я не могу по-другому. Она тоже, только по-своему. Она купила какую-то книжку из психологии, в которой Эрих Фромм учит людей любви. Книжка была куплена, дабы показать начитанному мне, что она, тоже, далеко не тупая, и знакома с авторами со страшно умными и известными фамилиями. Купила и читала, делясь со мной, показывая мне, что...  учится любить. (Дневник!) Я смеялся в сторону от телефонной трубки. Как можно научиться любить, если это не любовь, а банальнейшее собственничество. Ведь нет насильного в природном. Трава растёт не делая попыток расти, - она просто растёт. Рыба не пытается плавать - она плавает. Птицы не пытаются летать, они летают. Это их подлинная природа. Земля не пытается вращаться вокруг своей оси, не учится - это в природе земли - вращаться с головокружительной скоростью, проносясь через космическое пространство. Это в природе младенца - пребывать в блаженстве. Это в природе солнца - светить. В природе самой любви – любить, и не забывать ни на секунду того кого любишь. Готов головой ответить за эти слова. А тут, какой-то Фромм.  Да пошёл он. Представляю, как она возненавидит меня  за то  что я послал что-то из её библиотеки. Ей гораздо важней выбранная ею фамилия. Даже не фамилия, а то, что, она  сама это выбрала, и тут - глупости это, или мудрости, - не влезай на святое место, и не трогай своими грязными пальцами. Скорее пошлёт меня с моими размышлениями. Это конечно опять остро  огорчит меня. Я прокляну всё на свете и опять уйду в свой бункер. Она воспользуется паузой и с удовольствием отдастся своей частной жизни. С этими Ви-аай-пиии подругами. С этими рожами на сайтах, перед которыми она будет блистать дискурсом, отвечая умными откатами на их глупые подкаты, зная, что, тем самым, интригует их и кажется  им такой прелестью. А я буду сидеть, ревнуя, перед монитором, и делать кислым лицо. Буду сравнивать её с другими самками и не замечать особой разницы. Буду ненавидеть её и того, бывшего у неё  до меня, большого "друга", который закрепил в ней это гипертрофированное чувство собственной значимости. «Дружба»… Ладно не буду. Это похоже на паранойю.
 Я добрую сотню раз отравил ей настроение,  ревнуя и давя на эту тему. Этим и вызвал её ненависть. Сам возненавидел. До очередной волны тоски и нежности к ней, отмахнутой её плохим настроением и неохотой общаться.  Она бывает безжалостна.  Помню ту ночь, когда она, нимало не заботясь о моём сердце на клею, ударила по нему всей своей мощью, заявив, что отказывается от отношений со мной. И просто не отвечала на мои безумные звонки. И вообще отключила мобильник. Отдыхала с подругой, пригласившей её в свою загородную резиденцию. Общалась с её братом, обсуждая его проблемы в личной жизни. Предполагая так компетентно что, может быть, дело в сексе(?). Бля, дневник прикинь, и ей не было стыдно мне это говорить! Это, она рассказывала потом, после десяти дней напряженного молчания, после того как я вымолил её внимание и убедил (скорее вынужденно согласился) остаться хотя бы друзьями. Это было так унизительно слышать. Я - то думал, что она так играет, так приваривает моё сердце к себе своей безжалостной электросваркой. Искусственный ажиотаж. Сердце умирало на электрическом стуле, приговорённое за преступную ревность. За свою любовь. Его трясли эти разряды. Его сжигало в уголь. В уголёк. В чёрную точку.  Импульс за импульсом. Вызов за вызовом, в списке непринятых.  Про всё забыл.  "Сплин" - "Мобильник не отвечает", на бесконечный повтор. Жуткая была ночь. Звонки в чёрную дыру. И эта песня... Короче стрёёём. Стреееес! - Как она говорит.
Тем горящим летом, я заплатил этой ужасной ломкой за всё наслаждение, что она подарила мне в самом начале. Всё равно же нужно платить за всё хорошее. Потом она сказала, что не знает, что с ней происходило. Да собственно и я был безжалостен в своих словесных пощёчинах и в своём молчании. Я сам тот ещё эгоманьяк. Я причиняю боль тем, кого очень люблю. Господи, какой же я урод! Урод?... Почему я должен себя за это ненавидеть? Почему они все себя за это любят. Вот за это чувство приятного головокружения от вечной медитации на букве "Я".  Приятель, заметив мой аутизм и скупость на общение, сразу же определив в чём дело, спросил - Ты мазохист? Пошли её...- Послал его. Он высмеял меня. Тогда моя голова гудела криками - Я люблю её. Я не могу без неё. Я слаб перед ней и валяюсь поверженный в этой слабости. Отъ...тесь! Вы все! Идите на х... Она достойна моего падения перед ней. Я сам так хочу. Я люблю её за то, что, она  просто есть на этом свете. Боже, как я ненавижу её за это. Так красиво гремели эти болезненные утверждения.
 Потом приезд к ней и её выдворение меня из своей квартиры и души. Это была уже война, в которую энантиодромировала одним шагом, вся наша любовь. Боеголовки посерьёзней. Повнушительней. Приехал к ней за миром и был неожиданно втянут в войну, к которой не был подготовлен. Мы много раз ссорились перед этим, но всегда мирились и в этот раз в моей дурной голове возник план розыгрыша. Я хотел приехать инкогнито, предварительно смоделировав ситуацию ссоры с ней и отказа приехать. Потом неожиданно позвонить уже у её двери и попросить выйти. Глупо конечно, но хотелось всколыхнуть её, удивить чем-то. Ну чисто прикол, ничего личного, ей богу. Мы молчали три дня и на третий (день отправления), я не выдержал и позвонил. Просто вспомнил, что когда я приеду, будет суббота, её выходной и она могла отправиться со своей замечательной подругой в ту самую резиденцию (в последнее время они зачастили туда на выходных) и она вполне могла уехать, а я мог просто обломаться. Она ответила. Радостно. Перемирие ожидалось ею, и я попал в крайне глупое положение со своим неудавшимся, даже ещё не начавшись, розыгрышем. Я ничего о нём не сказал и просто признался ей, в тысячный наверно раз, в своей странной и горячей любви. Она вроде бы была рада моему звонку. Спросила где я.  Сказал, что уже на автостанции и скоро отправляюсь. Она пообещала быть на связи.
Я ехал. На заднем сидении, у окна. Место что оказалось последним из свободных  в автобусе к тому времени, когда я, зажаренный юждагским солнцем, прибыл наконец на автовокзал. Желание увидеть её после долгих шестидесяти дней разлуки, нервов и ссор, подавило разочарование и я спокойно принял судьбу трястись и нюхать бензиновую гарь целые сутки. Всё сидел и наблюдал за дорогой, видя внутренним взором её глаза, волосы, губы ... Представлял, как нежно вопьюсь в них, оболью нежностью всё её любимое лицо, закатаю в мягкий ковёр из ласк и этим, компенсирую её обиду. Представлял и более откровенные компенсации. Ехал и ехал... День закатился куда-то в бок. Выкатилась ночь с убывающей луной, как надпись - "занято" на кружке в дверной ручке туалета в автобусе. Мотор всю ночь, агрессивно и монотонно ревел под моей задницей, и я чувствовал ею что, что - то не так... Все пассажиры уснули... Я сидел в своей инсомнии, вызванной странным последним смс от неё. Она хотела спать и просила пока оставить в покое и...- "до завтра" ... Злился на себя за свои выдумки. Злился на неё, за её, как мне казалось мщение за эту наигранную ссору. И  так до утра.
 Солнце обогнуло землю только ради того чтобы начать жарить меня теперь уже в Р. Я поздоровался в смс. Она тоже. Предупредила что будет на работе (её зачем-то вызвали) и встретит меня если не задержится. Это было уже предупреждающим выстрелом в воздух, я очень отчётливо это почувствовал. Она встретила меня вовремя... Но в одежде простой, спортивной, непринуждённой. Не так как тогда, в апреле, когда она одетая модненько и со вкусом, по случаю встречи главного человека в её жизни, нетерпеливо стояла на перроне и вглядывалась в выходящих передо мной пассажиров, а увидев, радостно бросилась ко мне и прижималась так счастливо и так детски. Нет, сейчас она протянула, сверкнув широкими и блестящими зрачками из под козырька своей бейсболки, своё простое -"привеееет..." так, будто я приехал уже в третий раз за сегодня на такси, за какой-то забытой случайно вещью.
 Мы ехали в маршрутке к ней домой и она сидела  рядом, опершись об мою руку, уткнувшись мне в левый бок... Неестественно молчала и разглядывала окно и то, что в нём проносилось мимо. Я тоже молчал, настороженный её необычным поведением и наблюдал за ней. Заметил худобу и усталость глаз. Понимал что виноват в своём дурацком замысле и ругал себя за него. Держал её ладонь в своей и нежно разминал, отмечая её вялость в ответном сжатии. Я чувствовал что, что-то не так. Что-то было новое в её поведении и это новое мне было совсем не по душе. Наконец закончилась эта напряжённая дорога. Мы вышли. Прошли мимо маленького рынка, того, что у её дома. Я вспоминал прошлый приезд. Тот весенний дождь, ненадолго заморосивший и намочивший тюльпаны, которые я, заметив её направленный, сначала на них – обожающий - потом на меня – вопросительный - взгляд, купил  у улыбчивой старушки  на этом самом рынке. Когда мы, так же, сойдя с нетерпеливой маршрутки, проходили мимо него и решили взять чего-нибудь сладкого. Она пикнула брелоком в домофон, и мы поднялись в дребезжащем лифте на её этаж, вошли в квартиру и стали жадно целоваться. Чувствуя её желание, я отмёл свою интуицию, которая всё ныла - Что-то не тааак ... Еле оторвавшись от её тела, я принял душ и свернул джойнт. Я пытался сдержать адские позывы желания в паху и терпеливо "уговорил" эту пяточку вместе с ней. (Дневник, если бы ты видел с каким партизанским терпением я ждал три дня человека, который пообещал  достать эту очень понравившуюся мне «Сативу» и хотелось её удивить) Мы жадно и алчно двигались… животные чувства… страстно оргазмировали вместе, на её огромной  кровати, которая тоже соскучилась по мне и подмахивала нам своими пружинистыми волнами. Как только мы оба приняли освежающий душ, я заметил, что он словно смыл всю её пассионарность, что присутствовала в ней перед актом любви. Она стала опять какой-то очень, даже чересчур, для долгожданной встречи, спокойной и расслабленной. Она спокойно разрезала арбуз, спокойно глядя только на арбуз. Опять задрожало в голове это "Что-то не так"...
Через три дня, несчастным квартирантом, я сидел у неё в квартире, слушал какую-то музыку и пил чай. Она была на работе. Я был уже в совершенно противоположном настроении и раздумывал об отъезде домой. За эти три дня она ясно дала понять что "что-то не так" это, на самом деле, абсолютное и безоговорочное - ТАК! К ней вдруг засобирался брат и мне (дневник обрати внимание) нужно было убраться до его приезда. Должна была приехать подруга, с которой они хотели съездить в магазин купить чего-то там, чего нет ни в одном из остальных маркетов мира. Подруга оставалась у неё на пару дней, и мне нужно было освободить им пространство для уютного интимного девичника.
 Я раздумывал, глядя на телефон, слушая его звенящее молчание. Раньше он сигналил каждый час, полтора, её смс и звонками, радостными, что я у неё есть и только её в этом мире (Дневник! Каждые полтора часа она давала знать, что в незримом контакте со мной и не приведи господь, если необоснованно не отвечу).  Сейчас он казался мне чужим. Немой телефон. НЕ МОЙ!
 Я собрался и выехал на вокзал. Приехав, послал ей сообщение, что нахожусь рядом с её работой (Был полдень - обеденный перерыв) и хочу взять билет. Она не ответила. Просто не ответила и всё. Я молчал, глядя на телефон. Он равнодушно показывал дату и время. Долго. Я успел взять в ларьке коктейль и выпить, прогуливаясь по площади центрального железнодорожного вокзала Р. Люди и машины гудели вокруг как расстревоженый улей. Ненормальная жара. Вонь от выхлопов сотен двигателей. Весь этот гвалт, объявления диспетчера, тарахтенье моторов, голоса людей... Всё... всё... всё это кружило вокруг одного молчаливого предмета в моей правой руке – Телефона -  который цепко держал мой туманный и выжидающий взгляд на своём маленьком экране.
Коктейль как всегда ввёл меня в скверное настроение и депрессию. «Закислил».
 Когда я прикурил третью сигарету, вдруг увидел её. Она шла со своей подругой, чётко чеканя шаг. Они шли мне навстречу. Навстречу, но, лишь в пространственном отношении. Она была в каких-то синих брюках, которые совсем не понравились мне. Особо на фоне модно упакованной подруги. (я пьяно и непредвзято отметил разницу между их "дресс-кодами") Эдакие директор и секретарша. Одна выше, другая ниже. Идут. Словно на подиуме. (Монтажёр для эффекта замедляет плёнку). Она шла рядом с этой, своей, не помню имя,  из средневысшего общества и, как казалось пьяному и злому мне, пыталась повторить размашистый её шаг, но у подруги ноги длинней и скорая частота шажков моих любимых ножек не дотягивала до солидной серьёзности шагов той. Я медленно сделал шаг назад, скрыв своё ничтожное тело за столбом, удачно оказавшимся за спиной, и не отрывал глаз от неё. Совсем не той как раньше...
 Проходящей мимо моей  жизни... Без меня в своей. Я не узнавал её. Она была другой... Просто другой... Она была уже не моей. Подруга была в псевдо – гламурных, солнцезащитных очках и я, своим интуитивным сонаром ощутил, её нечаянно нащупавший меня, взгляд, почувствовал, что она узнала меня, и даже как-то мерзопакостно улыбнулась сквозь них. Я улыбнулся  в ответ её чёрным стёклам.
 Они прошли мимо призрака и торопливо подошли  к маршруткам. Я не удержался и быстро набрал её номер. Через несколько, театрально не слышимых гудков, она подняла. Я сказал, что  хочу поговорить. Она (дневниииик...!) попыталась избавиться от этого разговора и бросила мне какой-то рабочий мотив о своей срочной деловой поездке. Я сказал, что вижу её и стою позади... И жду... ЖДУ! Что МНЕ! НУЖНО! С НЕЙ! ПОГОВОРИТЬ!... Трубка несколько секунд с запахом вечности, помолчала (Они были уже внутри транспорта и видимо она искала меня взглядом) потом я услышал - "... Щас... поговорю, окей?" (это уже подруге) и... вышла, наконец, к своему рабу, которому дарила  вольную. Я чувствовал, что оказался некстати в их намерении куда-то съездить. В её спешке угадывалось, как я напряг её своим неожиданным появлением.
 Подошла. Спросила, взял ли я паспорт. Потом энергично повела меня, пьяного и обесточенного, за собой, внутрь, кажущегося мне саркофагом вокзала (я был во власти алкогольных грёз и в ассоциативном ряду всё казалось мне декорациями к похоронам моей любви... Не знаю днев, алкоголь на меня так действует)
 Были тени у касс... Целая очередь теней... И она среди них. Она. Такая живая и одновременно мёртвая - "... Ты будешь мёртвая принцесса, а я твой верный пёсссс..."
 По её инициативе мы заняли две очереди. Я в одной. Она в другой. А ну-ка ребята, кто быстрее... отправит пса в прошлое? Я играл змейку в телефоне, делая шаг вперёд в десять минут и испытывал сильнейший никотиновый голод. Она стояла в параллельной веренице людей, также уткнувшись в свой телефон.
 Тот телефон, который она купила за день до моего приезда и внимательно изучала все эти дни, просто чрезмерно внимательно, не обращая внимания на мой взгляд... Я был его номером на первую букву моего имени в конце по алфавиту, да несколькими пробными фото.
 Я пикал в телефоне, собирая змейку и вдруг что-то сверкнуло синей вспышкой. Внутренним взглядом я увидел, как она, улыбаясь, разглядывала только что сделанную фотографию... Щёлкнула меня. На память о своём равнодушном триумфе. Змейка нечаянно уткнулась в себя. Я проиграл...
 Потом она купила мне билет (даже очередь с ней оказалась быстрей днев) и ушла на работу, а я побрёл на набережную и сидел там, слушая глупую попсу с теплохода и вглядывался в рябь реки. Она казалась мне Стиксом.
 Алкоголь и любовь медленно и  болезненно отпускали меня.
Потом, позже, вечером, я простил ей это. Мы неожиданно помирились. Джа Раста Фара!  Миру мир! Секс был утончённым в своей прелюдии с её стороны.


 На следующий день всё повторилось вновь. Она наложила на себя моральное вето. Установила так сказать, таможню на пути к её душе. Она казнила меня у себя на территории, и я понимал, что эта экзекуция рассчитана и окончательна. То есть, что бы я ни предпринял в ответ - война закончена. Я просто иду на все четыре стороны из её жизни. Я аннулирован. Я персона нон-грата в её доме.
 Сцена у двери, когда я (Я! Терпеливый и склонный к молчанию вместо дерьма изо рта ) не выдержал, собрал сумку и уже обулся на пороге, решив, больше ни секунды не оставаться в этой, уже неуютной, недоброй ко мне, и вытравляющей меня из себя, её квартире. Решил сгоряча отправиться, пока ходят маршрутки, на вокзал и там ждать своего поезда. Она не дала мне уйти. Вцепилась в сумку и не отпускала, пока я не обессилел от мысли об абсурдности и бесполезности всего этого и сел напротив двери.
Я курил. Она затягивалась от моей сигареты и плача  просила остаться. Просила подождать эти пару дней до даты отправления на билете. Том самом - пёсьем. Её объявление себя, как, уже просто человека, который, конечно, не хочет терять меня окончательно, но и продолжать эти бессмысленные отношения не может. Подкрепила несколькими колючими фразами о моей никчемности и бесперспективности в жизни. Эдакий, большой Либовски. (Да да, дневничёк – Просто  Дюдя) Дала понять, что уже не нужен. Возвратила все мои пули в одном большом, отлитом из них, снаряде. И этот её жест - Я оттолкнула! - рукой отодвигающей от себя невидимку. Попросила лишь не делать такую глупость, не уходить раньше времени.
 Я говорил. Потом молчал. Просто решил вытерпеть всё до конца. Оставалось немного марихуаны. Предложил ей в качестве трубки мира. Я крутил джойнт, а она, уже весёлая и жизнерадостная, говорила по телефону с каким-то сотрудником по работе, недавно вернувшемся с курорта и вяло интересующимся - "какие новости… серость?"  Она так мило интонировала свой диалог с ним. Так радостно приветствовала его - "Привеееет!... " Такой тон я давно уже не слышал в свой адрес и мрачно завидовал  у..бку. Просто сидел, забивал косяк для нас и слушал... Чёрт возьми, СЛУШАЛ И УЛЫБАЛСЯ. А она, следя за мной своим, невидимым, но постоянно включенным, периферийным зрением, так любяще и нежно обливала моё сердце соляной кислотой. Орать, наезжать или всячески подавлять было бессмысленно, ответ был один- Всё, мол, просто живём… Не парься амиго… Никто никому ничего…
 Марихуана забрала меня оттуда как ласковая мать и погрозила ей пальчиком – Ну, ну, ну ... И я смеялся над собой. Ты знаешь днев, уже научился как-то. Моё бесконечное поражение и падение с неба. Отъезд домой. Сутки мучительного молчания в дороге и взгляда в никуда. Сквозь эти книжки, совсем недавно, с месяц назад, заботливо скачанные ею для меня в инете. Сквозь её кухню, собранную для меня в дорогу. Сквозь весь этот мир. Жизнь. Смерть. Угрюмый пассажир, едущий в свой чёрный список. Один вопрос стреляющий мне в мозг – Так ли это?
 Да дневник. Я проиграл как СССР - США в этой нашей холодной войне. Она применила запретный приём. Она просто самоустранилась из этой войны. Я проиграл как Наполеон России. От моего милого врага остался номер и неудалённые пока смс. Ну, ещё несколько подарков, что она так самозабвенно дарила мне во времена (чуть не ляпнул-годы! Дневник, а ведь мне действительно кажется - прошли годы) когда ОНА! ОБИЖАЛАСЬ! НА МЕНЯ! ЗА ТО! ЧТО Я НЕ МОГУ СЕЙЧАС РАЗГОВАРИВАТЬ.  Мне просто стало не с кем воевать. Удар, неожиданно, и женскологической стратегией, перенаправленный в ворота напротив. Я просто превратился в ещё одного бывшего и видимо обсуждался теперь ею, с, той самой, тааакой хааарошей пааадругой и идентифицировался как шовинистский мудак.
ДАА? Да пошли вы! Мне по х..!  Я переосмысливал всё, в компании нескольких друзей и той же марихуаны. Тайм-аут, с ухающей куда-то в пропасть датой окончания. Необъявленный тайм-аут, хуже татарина, хотелось сделать ей больно… Да ладно, к чёрту, наслаждайся…  Счистить нагар с дула и зачехлить ствол. Я позвонил пятнадцатого августа. Этот день всегда мне напоминает о бренности и конечности жизни, и я не мог долго злиться на какую-то чушь, подумаешь расход, ведь каждый час человека может не стать и останется потом отвратительное чувство  недосказанности и неумения поблагодарить за хорошее. Она ответила шуткой о том что настроение у меня всё время меняется и нет никакой стабильности в моём отношении к жизни. Прошёл месяц, в течение которого она вела себя как тот самый "ПРОСТО ЗНАКОМЫЙ ЧЕЛОВЕК" как и позиционировала себя для меня. Советовала устроиться на подходящую моему гонору  работу - ДЛЯ СЕБЯ... Попробовать кем-то в этой жизни стать. Самоутвердиться.
 Я вознамерился её забыть. Почти преуспел в этом и не обращал уже внимание на то, как она равнодушно прерывала теперь смс переписку, которую сама же и начинала. Проходят несколько дней молчания с обеих сторон. Потом она, видимо предоставленная подругой в этот вечер самой себе, посылает мне закидон. Скучно же, а там человек (если можно так выразиться) поговорить способен. Ну и приходит мне, типа -"Привет. Чё делаешь?" Я как джентльмен отвечал, а она бросала мне ещё пару заводящих меня вопросов и не отвечала, если мой ответ (а внутри - тоскливый вопрос) выходил за двенадцать ночи. Это она, ложась спать, вырубалась вдруг от хронического недосыпа, и застывала в нечаянно охватывающем её анабиозе, сжимая, недоумённо мигающую непрочитанным мессаджем, трубку на груди. Господи, я даже следил за часами, чтобы не оставаться в этом проклятом ожидании продолжения переписки и не выглядеть (хотя бы перед своим телефоном) тупорылым идиотом.
 Я с ужасом наблюдал как она, моя родная, медленно и планомерно МЕТАМОРФИЗИРОВАЛА в обычную самку. И, по-моему, даже ловила неслабый кайф от этого своего, естественного, загадочноженского таинства.
 Я огрызался своим молчанием. Мой телефон, так союзнически и выслуживающе солидарно, молчащий вместе со мной, утром, тайно, пока сплю, подговорённый её ответом, на тот ночной и не удостоенный даже её сновидческим вниманием вопрос, так же выслуживаясь, подкликивал кнопками под моими, суетливо набирающими текст, пальцами, предавая мою гордыню и смеясь вместе с ней надо мной. Как же я любил  эту...

Потом как-то, с очередного такого утра, я получил от неё картинку. Получил, дождался загрузки, удивляясь
тому что, неужели она расщедрилась на ммс для меня. Глянул. Нет, не она. Предмет какой-то. Сначала подумал, какую-то фигню психоделическую отправила. Последнее время она присылала много таких непоняток. Видимо символизируя ими неопределённость настоящего и хаос в душе. Я разглядывал что-то вроде полоски с двумя цветами. Один из цветов занимал больший отрезок. К ммс прилагалась аннотация в трёх её словах - "Поздравляю нас обоих". Я отметил про себя это её - НАС. Меня насторожил её тон в разговоре, когда она САМА позвонила и объяснила мне что это за полоска похожая на тест для беременных.
 Это и был тест.
Положительный.
Я не мог въехать сразу во всё это. Сидел на краю кровати, курил и пытался проснуться окончательно. И всё смотрел на картинку с тестовой полоской. Сейчас она казалась мне самым большим восклицательным знаком из всех, что я в своей жизни видел. Сидел и пытался понять что происходит. Когда она позвонила позже я почувствовал в её голосе неуверенность и смущение и это окончательно убедило меня в том, что всё это правда. Я, как только мог, заверил её в том, что никуда не уйду и буду с ней во что бы то ни стало. Что постараюсь сделать всё для того чтобы она спокойно родила этого ребёнка, который сейчас медленно собирался из квантов нашей с ней странной любви и давал о себе знать изменениями в её теле. Я стал убеждать мать переехать в Р. и поселиться там. Привёл много аргументов. Она и не была против, всегда ей хотелось в более русифицированные города, и оставалось лишь дать объявление о продаже квартир. Все эти дни я находился в каком-то двойственном состоянии. Транс от её возвращения (она снова стала милой и доброй в разговорах со мной, и её голосок вновь зажурчал нежно и юно, как  в самом начале) и от ожидания радостного события. Рождение ребёнка. Нашего с ней ребёнка. Мне было тревожно от неопределённости, я всё ещё не знал что делать дальше и просто решил ответить на любой вызов. Я опять разжёг своё сердце самой нежной и покорной любовью к ней. Так было тревожно за неё, мою хорошую, мою уязвимую и капризную, красивую и очень любимую. Нужно было отправиться в Р... переговорить с её матерью и поискать квартиру, совпадающую в цене с нашими. Нужно было познакомиться наконец с отцом и братом, как-то обошли мы с ней и эту тему, они в другом городе и для этого нужно было остановиться в нём, всё должно было быть традиционным, серьёзным и я всё откладывал и она как-то не парилась по этому поводу. Просто пассивно ожидала инициативы с моей стороны. Хотелось обнять её, укрыть, завернуть в одеяло заботы... И говорить, что люблю и жду с нетерпением... Я был счастлив, что наш с ней союз скреплён навсегда этим случайным зачатием и был уверен, что всё пройдёт хорошо, и мы всё таки получим то, что так нужно было нам обоим - Нужного и верного человека рядом и это будет уже навсегда, соединённое с обеих сторон родительским инстинктом и той же самой неслучайной любовью. Я обращался к Богу. Говорил с ним. Просил о ниспослании мне хоть малейшей удачи в жизни. Чтобы найти для себя наконец то самое, что мне по душе, и заработать кучу денег в короткий срок. Господи! Как?! Спрашивал его. Аргументировал желанием исполнить его заповедь о законности пары и плодах любви в своих отчаянных монологах. Я просил Его послать ей уверенность во мне. Чтобы она даже не задумывалась о таком страшном слове как... Только не это...  Всё так произошло, как снег летом, так сразу. Я просил о помощи нам обоим... Я хотел чтобы всё было хорошо. Чтобы именно я оказался для неё тем самым человеком, который откроет перед ней сияющие ворота исполняющихся желаний. Нужно было торопиться, но я абсолютно не знал с чего начать. У меня нет связей, образование моё ничтожно, и в этой жизни у меня нет ничего кроме паспорта.  Те работы, которые мне оставались на выбор не оплатят всего что требуется для полноценной семьи, да ещё и с её притязательным вкусом и желанием чтобы её ребёнок был удовлетворён в самых лучших условиях. Она уготовила в своих убеждениях счастливое детство для своего ребёнка. Отец во образе меня никак не подходил на эту роль. Доброго деда мороза. Я сам ещё ждал его в новогодние ночи и он опять обо мне забывал.  Я даже к дьяволу обращался пару раз, решив что для Бога я скорее всего законченный грешник и вряд ли моя фамилия стоит в первых списках молящихся и страждущих. Я был готов сделать всё что угодно для продолжения и закрепления нашего с ней союза, если бы мне показали ближайший ход к результату. Мне казалось что этот союз благословлён всеми ангелами, архангелами и Отцом, просто нужно было пройти некоторые испытания и своего рода экзамен для того чтобы мы с ней поняли о пожизненной предначертанности союза наших судеб. Как же это красиво гремело в голове тогда.  Прошла напряжённая неделя. Бог молчал в мою сторону, занятый своей Вселенной. Молчал дьявол, подписывая заказ на новую партию сковородок с двумя выемками для ягодиц. Молчала фортуна, целующая очередного своего баловня. Молчала и она, видимо не желая пока со мной разговаривать. Всё опять свелось к ссоре. Был уже месяц маленькой жизни в ней, и её обертоны в голосе зазвучали равнодушные ко всему кроме неё самой. Волчица безупречно принимающая решение, без лишних соплей, поедающая своего щенка, ему всё равно не жить, стая не поймет. Действующая безупречно, безжалостно, смертельно серьёзно, со скептическим прищуром хирурга, определившим ненужный нарост. Молчал я, сидя на берегу моря, куря и слушая волны, не зная чем заполнить пустоту без неё. Ко мне заходили друзья и отвлекали меня от мрачных мыслей.  Я уже догадывался, почему она так долго молчит. Чувствовал сердцем. Она не верила в меня. Мне было плохо. По-настоящему плохо. Стояла жара и некуда было деться от этой духоты и дурного предчувствия.  Плохо шла вода, и это усугубляло жару, делая всё вокруг невыносимым. В квартире уже почти месяц было неубрано, и по углам собиралась пыль, но я бродил по ней, не замечая ничего. В городе после прошедших прошлой осенью сумасшедших ливней, с гор смыло всю грязь вниз, к вокзалу и она, пролежав в осенние, мокрые месяцы, огромными берегами слякоти и ила, теперь высохнув, рассыпалась в пыль и, поднимаясь за проезжающими машинами, слепила глаза и не давала дышать. Горящее лето. Мы совсем не таким представляли его в своих разговорах зимой. Тогда мы ещё носили свои телефоны в руках, чтобы тут же ответить на звонки или смс друг другу. Тогда мы ещё удивляли всех вокруг, своими бесконечными разговорами по ночам и искусством понимать друг друга с полуслова. Тогда она ещё любила меня. Тогда я обещал научить её плавать. Играть на гитаре. Это лето сожгло нас. Наши нервы. Наши отношения. Прошла неделя и не помню, кто позвонил первый, я или она, но вести были недобрыми. Она избавилась от ребёнка. Сомнения и неуверенность во мне. "... Не будем плодить нищету... Как я объясню отцу ведь мы не в браке... Что ты сделал для того чтобы я родила и не парилась по поводу содержания его?..." - Я слышал слова и предложения которые стирали меня как личность. Я не мог ничего возразить, потому что она была права. Права... Права... Бесконечно и сжигающе права... Я просто слушал и молчал, сжав зубы, чтобы не выпустить из своего нутра вой. Когда она закончила и сбросила, я долго сидел и молчал даже внутри. Мне нечего было сказать даже самому себе, и это было адски тяжело. Я проклинал всё подряд в своей жизни. Всё и вся... Моё имя стиралось и это было болезненным процессом. Она рассказала о своих мучительных трёх днях вытравления из себя своей же мечты. Она говорила так спокойно, и я чувствовал, что меня уже нет в её сердце. Я был растворён несколькими таблетками и мучительно, с проклятиями, изгнан в канализацию вместе с её половиной. Мне было так плохо от одной мысли о том, что сияние и красота объединившейся в одно целое любви двух людей, так упоительно нашедших друг в друге уют и покой, были затемнены и похоронены в вонючей жиже чужого говна и мочи. Мне было понятно что это я виноват. Было понятно, что не смогу устроить ничего, что от меня требовалось, и это было наказанием, самым отвратительным наказанием. Она звонила и жаловалась на последствия аборта и хотел ласково обнимать её и успокаивать и нежно любить как никого в своей жизни, но в руке у меня была лишь трубка и её жалобный голосок, то в правом, то в левом ухе, по мере затекания рук. И у меня была та же блокада. Кто был всему виной? Кому бы я мог размозжить череп от праведной злости? Кто наслал на меня это проклятие всегда платить за свою радость той же монетой только с другой, противоположной, негативной стороны? Она была моей радостью. Она заставила меня смотреть вокруг и улыбаться. Она подарила мне веру хоть во что-нибудь в этом мире. Её любовь была для меня лекарством от затяжных депрессий, вызванных отказом от наркотиков. Она сама стала наркотиком для меня ради приобретения которого я не тратил особых усилий, наивно полагая что любовь выше и сильнее всех обстоятельств и неудач в жизни. Я всё ждал чего-то... Верил в свою удачу и просто любил всем сердцем... Ревновал к каким-то абстрактным конкурентам на сайтах или на её работе, высказывая всё ей прямо и злясь, что ещё и дерзит мне, на эти праведные, как казалось мне, предъявления. Какая глупость на нас находит порой, когда мы так безумно влюблены. Я забыл лишь об одном. Что я никто в её мире. Вспомнил того папика, который мог подарить ей что она захочет... Подарить, просто щёлкнув пальцами. Что я слишком зазнался от её признаний и тотального внимания ко мне. Я смотрел на себя её глазами полными опыта и знания мужской рефлексии. Я забыл кто я в этой системе ценностей. Она не забывала этого ни на миг, что мы в системе. Система безжалостна. Любовь прерогатива Бога и у него на неё монополия. А эта земная просто на время, пока есть деньги и средства. На семью, на еду, на одежду, на подарки на день рождения и на праздники... Деньги на всё. Нужны деньги... Деньги... Деньги. Они определяли и будут всегда определять людей. Они были и будут той мерой по которой отмеривают порции любви. Я никогда не забывал об этом, а с ней забыл. Мы живём на земле. Я был не прав и превращался снова в суходол, каким был до появления её в моей жизни. Она сделала меня богом и потом бросила меня вниз, на землю, под землю... Я не имел ничего этого. Она разочаровалась. Она эмигрировала внутренне из моего мира, этого придуманного мной мира, мира идеалиста, каким я всегда был, забывая о проклятой реальности, в которой я терялся где-то на задворках и покидал их хотя бы мысленно.  Я не хочу больше вспоминать о том чуде, которое мы сами выбросили, найдя его несвоевременным и постыдным. Сумасшедшие люди. Воистину велик в своей любви к нам Бог чтобы не испепелить нас за это, ведь мы бы так и сделали, будь у нас Его могущество и сила.  Я чувствовал запах горелого, это догорали и тлели мои крылья которые выросли от взгляда её  зелёных глаз.


 И я всё равно пытался что-то вернуть. Тот её наив, юный голосок который вводил меня в транс при разговорах. Её интерес и умение быть слабее для того кого любишь. Любила.
Но всё конечно было бесполезно. Она понемногу стала уходить и дерзче стали её ответы на мои, казалось бы, законные возражения и гневные попытки доказать её равнодушие. Погрузилась в мир, от которого ещё недавно сбегала ко мне. Нашла массу увлечений и кичилась своим медленно наступающим равнодушием. Вытеснила. Медитацией на – « Его нет!». Так и не простила мне моих неудач, моих реакций на её провокации, призванных как-то если не так, то иначе, если не сначала, то с конца, с противоположной стороны эмоций заинтересовать её, увлечь хотя бы мнимой войной, остановить её в её уходе. Но психолог из меня… Господи, залезаю обратно в свою яму.  Всё шло на убыль. Наконец она просто сказала мне что ничего не получается и ни к чему все эти разговоры. Что живёт своей жизнью и занята по горло выплатой ипотечного кредита и обязательством в связи с ним. Обязательство. Она занята тем самым своим миром и реалиями его, сама являясь законченной реалисткой. Я уважаю её, она принимает вызов, хвала ей моя не фальшивая.  А я?  Да. Я сам ничего не хочу. И может быть мне и на самом деле, было не нужно, даже больше чем ей, в моменты, когда она это так упрямо показывала. Может она меня убедила раньше чем я предполагал.  Мужчина определяется делом, а не словом. Я тот, кто ДЕЛАЕТ СЛОВОМ, но толку от этого? Гораздо приятней сидеть в дорогом ресторане и наслаждаться любопытными взглядами так называемых сильных мира сего - Кто эта молодая  женщина напротив их коллеги? Давать по мозгам официантам, не только потому что что-то не понравилось в их сервисе, а в первую очередь потому что есть такая возможность, надуть себя в глазах других и кинуть за это свои провонявшие спесью  чаевые.  Приятней быть той звездой, небрежно начищаемой этими правящими, диктующими, указывающими как жить другим. Гораздо слаще и законней. Всё это мерзко. Всё это лестно. Так ли это? Как всё запуталось в этом мире. Как всё смешалось в горько-сладкий коктейль под названием - жизнь. Как исправить всё это? Как навести порядок? Во всяком случае, мы оба это поймём позже, во времена более напряжённые и мерзкие чем сегодняшнее время. Закончатся, наконец, слова, что были в синтаксисе этих отношений. Утихомирятся и постепенно умрут в своих загонах эмоции. Сердца остынут. И это будет уже не игра живых в мёртвых – Кто мертвей. Чтобы напугать своей символической смертью милого врага и возвратить его внимание к себе. А уже  мертвецы будут играть в живых, чтобы оживить собственное внимание хоть к чему-нибудь в этом скучном мире и искать что-то от тошноты при столкновениях с остальным миром, людьми, лезущими со своими проблемами. Заставлять себя верить, что собственные смех и слёзы настоящие.   Какой-нибудь новый хозяин прочтёт что-то написанное мной для неё и заставит её уничтожить всё это, в угоду его душевному спокойствию и тотальному обладанию ею.  Какая-нибудь новая хозяйка пустит все её подарки на половые тряпки и здесь нет ничего циничного, материя тленна, а чувства и того мимолётней. А дальше и того хуже, безликая, уродливая старость с рыбьими,  выцветшими глазами. А ещё дальше… так и вообще – Смерть. Но этот срез… Эти кадры… Дорогая, это были мгновения… Я их ОСТАНОВИЛ. Те вечера. Холодные осенние вечера, когда всё начиналось и мы бежали к своим мониторам, жадно проверяя почту и читая, вчитываясь, впиваясь в строки что прислали друг другу, дабы друг друга согреть той золотой осенью, нежно и добро укутать во внимание, и погрузиться в иллюзию что так нужны друг другу. Тогда ещё не было важным показать во что бы то ни стало своё равнодушие и защитить своё драгоценное эго. Тогда было важным другое. Выйти на сайт, открыть страницу и чтобы в верхнем, левом углу экрана, радостно и настойчиво горела надпись- « Сообщение от…» И ответ… И новый вопрос… И ещё, ещё, ещё… Важным было ВАЖНОЕ - Быть нужными просто так. Без ценников и тарифа, без системы и стереотипов. Потом глухие ко всему, кроме любимого голоса в трубке, ночи. Бледный, но такой красивый рассвет… Усталое и такое же бледное лицо в зеркале после упоительного разговора ночью и оно кажется самому себе симпатичным и молодым. Пикающий от разрядки телефон, умоляющий поставить его наконец на зарядку. Эрекция здесь, капельки влаги там… Желание друг друга до странной, раздражающей, почти злости… Первый поцелуй на балконе и тельцо идеально подходящее к моим объятьям… Эти губы идеально подходящие к моим губам… Я скучаю по ее прохладным и мягким губам… Они навсегда остались там, на балконе, в первый раз поцелованные, сквозь незнание кто их до меня целовал, и такие сладкие от этого незнания… И она, такая любимая от того что ещё ничего не знал о ней… И я, такой желанный от того, что ничего обо мне не знала.
И перенестись на года полтора вперёд, разочароваться в бесполезном поиске чего-то, на что выкупить твою любовь…  Мрачно выйти из вагона на оживлённый перрон, протолкнуться сквозь встречающих, галдящих, тарахтящих, с единственной мыслью о тебе и твоим именем в гудящей от жары голове, подняться по той широкой, (почти  кадр с Эйзенштейновской) лестнице, ведущей в город, и так хорошо знакомой тебе. Пройти мимо стеклянных дверей вокзального здания, купить пачку сигарет и выкурить одну, постояв возле этих дверей, спрятавшись в тень, изнемогая от жгучего зноя, не сумев охладить внутренний зной уходящей любви и… Ничего не знать… НЕ ЗНАТЬ что, только что, ты была здесь, на этом самом месте, прошла, остановилась и купила прессу для отца, поглядела на вокзал, на окружающих...  удалилась в сторону дома… Навсегда оставив меня позади… Недавно вспоминал это, то что ты сказала, когда мы поговорили всё-таки в последний раз (я не знал что это был последний раз, завершающий всё что было между нами и оставляющий горечь твоего последнего слова) и ты вдруг вспомнила, что тоже была на вокзале во время моего прибытия, ведь ты сама приехала днём раньше, решив провести свой отпуск на родине. И я не звонил. Молчал. Молчал. Знаешь, всё-таки нет в тебе романтизма. Нет, вернее ты его проявляешь, показываешь иногда, но это не романтизм. Это игра в романтизм. Ты так уязвлялась, когда я впервые это почувствовал, пластмассовость твоего романтизма, и сказал об этом. Ты так сердишься и сейчас читая, передразниваешь меня, как может быть, какого захудалого ботаника, как же, подумаешь романтик, куда там… Но нет в тебе этого, ты чувствуешь присутствие чего-то выше всего этого дерьма, но не можешь пересилить в себе свой чёртов прагматизм. Даже семья у тебя поделена на секторы и части, ценники… Просто это не высказывается вслух.  Я делаю тебе больно? Не уверен, сомневаюсь что ты вообще можешь чувствовать боль. Ты так хотела от меня это услышать, правда? Чтобы сказал, нет скорее проныл, что ты такая безжалостная, беспощадная акула с ланьими глазами, невинно и смущённо моргающими, при поглощении меня, ну или на худой конец того ботаника, что так наивно приударял за тобой, переводя с английского текст, помогая на московских курсах.  Ладно, к чёрту  психоанализ… К  чёрту. Давай выпьем. Не хочешь? А я выпью. Мне всё равно. Так я о чём? (закуря сигарету и по Обломовски развалившись в кресле) О романтизме. Вот мнение профессионала. Будь я на твоём месте, находясь всего лишь за сто километров, приехал бы, ЗНАЯ, что ты будешь там где должна быть. Просто зная об этом...  сердцем, интуицией, ты любишь и сама знаешь когда у меня отпуск и ждёшь, не обращая внимания на молчание… Просто с улыбкой. Ведь ты знала, что я буду на месте. ЗНАЛА! Я всегда, ВСЕГДА оказывался там где ты назначала встречу, просто упомянув дату, и молчала ты потом или не молчала, ты была встречена мной. Ты знала меня очень хорошо для этого. А ты всего лишь хотела вернуть ключ. Ну хотя бы в последний раз приехала бы, вот так, необъявленно, неожиданно, смело и романтично… Это и есть тот самый романтизм. Просто приехать, даже не зная, кто тебя встретит в квартире с которой связано твоё некогда наслаждение и весь мир, квартире от которой у тебя есть ключ. Приехать и если даже каким-то чудом меня не оказалось бы, хотя бы написать прощальное письмо (если связь со мной уже ничего не несёт) и положить его на ту полку где лежат твои вещи. Но атмосфера!  А? Как? Разве не романтично? Да я понимаю, не захотела, не заслужил. Но романтизма то нет. Есть такое сладкое и вроде бы авантюрное начало. И есть конец. И он никакой. Не болезненный. Не горький. Не сладкий. Просто пресный конец. Я опять всё испортил? Моральный урод? Знаю. Признаю свой стиль. Мгновенное перемещение с одного полюса на другой, противоположный. Бывало, я терзал тебя этим, ты плакала, прости. Но ты так хотела выглядеть безжалостной, что не удержался от предложения азов этой безжалостности. Вот она. Хотя знаю, что ты мне сейчас отвечаешь. Что я ничего не сделал, ни на что не способен… Знаю. Заготовленный, вызубренный, выпестованный в нашем молчании  текст, при случае если вдруг забуду своё место, и нужно будет опять оттолкнуть меня за пределы выставленной дистанции.  Да, я пьян сейчас и несу какую-то чушь, что называется - пороть горячку… Я опять обвиняю скажешь… Я схожу с ума по тебе, и вижу что это надолго… ПРОСТО СХОЖУ ПО ТЕБЕ С УМА… Сколько в тебе этой силы воздействия? Ты не представляешь что ты разбудила во мне, и «это», словно неведомый и инфернальный чужой, шевелится во мне, не даёт покоя своим постоянно растущим присутствием, лезет наружу, и я ворчу, рычу, ною и, задыхаясь в странной ненависти ко всему вокруг, пьяный брожу ночью по берегу, как сказочный вурдалак влюблённый в русалку… Улыбаешься? Нашла подходящее сравнение? Вурдалак. Хоть и симпатичный. Хотя, что толку сейчас вспоминать тот случай с НЕвстречей? Что толку уличать тебя в отсутствии романтизма? К чему все эти разговоры, когда нет материальных подкреплений, верно? У тебя монополия на жизненную сверхсерьёзность, у меня на боль. И оба заблуждаемся.  Оба. Но если посмотреть с другой стороны, которая, слава богу, всегда есть и будет, всё равно это было романтично. Ведь это тот же мой стиль. Неоромантический депрессив. Это было как обычно в моей, да и уже нашей с тобой жизни, ведь мы были частями одного целого, хоть и на миг. Это было самое острое что должно было случиться с нами, после всех этих эмоциональных перипетий, после той неродившейся двойни… И это было так болезненно. Даже не то что сила провидения не позволила нам встретиться, а больше то, что это был знак  из всех плохих знаков, показывающий что всё завершилось. Показывающий наш расход и поочерёдность, разобщённость действий, нашу с тобой теперь чужеродность. И бессильные спазмы в горле  душили меня в ночной, жаркой и тихой темноте уходящего лета. Ты пришла на вокзал вовремя, это было моим жгучим желанием встретиться с тобой… Но очередь выходящих передо мной в вагоне оказалась такой медлительной, что я опоздал на несколько минут. Я вижу это было твоим нежеланием, иначе ты была бы просто расплавлена там, напротив памятника, моим горящим и ревущим внутри огнём. Маленький диссонирующий элемент в намерении этой встречи. Ведь проведение  всегда следило за нашим обоюдным желанием. Ты просто перехотела меня видеть и я не упрекаю тебя, а понимаю как женщину, даже если заметила меня там, как всегда первая и незаметная для меня, и не стала давать о себе знать.   Я остановил мгновения и аккуратно сложил в этой игре слов. Всё что могу сделать для тебя. Ты как-то перепечатывала, оцифровывала мои рукописи, стихи и обрывки прозы, в которых я остановил другие моменты, других женщин и говорила, что я не представляю как это тяжело, женщине любящей автора, невольно натыкаться и читать что-то из его прошлых лет о других королевах до их свержения. Я остановил эти мгновения… Я остановил их, лихорадочно, точно сам скоро умру, вспоминая всё, что так ослепительно и чарующе пронеслось между нами. Раскинул ладони, загрёб ими пустоту наполненную смыслом и сквозь пальцы просыпался золотой песок, на котором мы так и не понежились с тобой. А я так хотел научить тебя плавать. Опала золотая листва нашей с тобой последней осени, и теперь сожжена дворником на задворках прошлого. Я остановил несколько кусочков её пепла, замешал его в  слезах по утраченному и этой смесью нарисовал тебя как ты и хотела. Юную и красивую. Да. Ты красива. СЛЫШИШЬ?! Чёртова ведьма! Что ты сделала со мной!? Что!? Вынесла за границы и теперь я обречён плестись и бродить в поисках Икстлана, в котором когда-то  был с тобой, которого никогда уже без тебя не найду и ничто не останется прежним. Но я остановил…  Я художник и может быть найдётся хоть одна добрая душа, которая скажет тебе что я не принадлежу этому миру, и умение делать деньги у меня просто атрофировано, и мир никогда не грел таких как я своим благорасположением, и можно хоть чуточку простить меня как мужчину не сумевшего наладить быт.  Я благодарен этому ЧЕЛОВЕЧИЩУ. Но время. Время… Оно тебе расскажет о дальнейшем, плавно и щадяще для твоих нервов, милосердно растянув и замедлив его до приемлемой скорости. Придавая этой картине КВАНТОВ ПОНИМАНИЯ, как крепости коньячному спирту… (который все эти годы, тащил и тащит с Коньячного Рафик и угощает   двадцатипятилетним эксклюзивом) Художник путешествует по мирам и надеюсь ты всё же улыбнёшься как нибудь в этой вечности мне из своей реальности… из твоего сейчас, после прочтения, сквозь уже несколько лет, изменивших всё вокруг тебя, изменивших тебя и меня, изменивших наши взгляды и лица. Ты занята сейчас "им", "его"  столовыми предпочтениями и размером одежды, занята вашим ребёнком которому ты даришь три четверти своей жизни, знаю, ты так любишь детей. Столько лет уже прошло, но иногда, втайне от "него", ты пробегаешь взглядом по этим строкам, в желании вспомнить и ещё раз почувствовать себя в двадцать пять, и вспоминаешь и чувствуешь, и я целую ту маленькую слезу, что скатилась по любимой  щеке.  Эта слеза посвящена всему, что было с тобой, знаю, не спеши её утирать, я хочу сам сделать это своими губами. Надеюсь всё-таки тронуть тебя, моя Герда, которой по её же просьбе пересадили ледяное  сердце злого Кая, чтобы не переживать, как ты говорила, лишний раз. Снежная королева-Сила теперь не оставит тебя… Нас. Хотя и не оставляла никогда. Но, как это принято считать, раньше всё-таки было лучше. А сейчас… Всё заканчивается так легко и в то же время тягостно. Когда мы должны прощаться, почему-то не говорим просто - «Прощай», а долго ещё  тянем время… Наверное для того чтобы подольше насладиться непрощением друг друга. Пусть останется любимой до конца своих дней, она этого достойна как женщина. Измученно, но дерзко бросающаяся на мир в ответ на броски самого мира, держащая удар, айкидошно оборачивающая его против пославшего его. Такая серьёзная и от этого больше смешная иногда, такая взрослая и одновременно юная. Без особого воодушевления встающая в полвосьмого утра и первым делом заглядывающая в телефон, выйдя в сеть, в надежде, что кто-нибудь на сайте, из тех самых друзей, написал ей что-то поднимающее настроение. Терпящая общественный транспорт и тряску по дороге на работу. Терпящая вопросы юзеров по телефону и популярно объясняющая им одно и тоже. Терпеливо выслушивающая кого-нибудь, кто решил поплакать в её жилетку, дающая ему дельный совет. Спокойно наблюдающая свой серпентарий, слыша разговоры других о любви, с усталой и молчаливой, знающей уже улыбкой, наливая чай в свою кружку и смотрящая только на кружку.  Из её окна видны маковки тополей, по которым гуляет ветер и иногда она просыпается ночью, открывает окно, закуривает свою тонкую сигарету с ментолом, изящно и уютно закутавшись в одеяло, смотрит на эти гнущиеся верхушки, согретая теплотой своей спальни, и завидует свободе этого ветра, безжалостно обрывающего все листья, которым она была так рада весной. Ей двадцать пять. Она та же, просто утратила ту щекотку в груди, когда слышишь голос любимого человека и в солнечном сплетении шевелится и не даёт покоя чувство что под силу свалить горы и мир.
Всё превратилось в себя, каким было раньше. Всё перестало быть собой, каким должно было стать. Попробуй сейчас посмейся… Ну? Давай, выдави улыбку… Что? Уже улыбаешься?  Да не… Это какая-то улыбка мертвеца, улыбка гумплена… Совсем не та, что играла тогда, так сладко реально на этих редких губах… И в редких глазках лукавые искры, как посадочные огни ада… ( Ай-яй-яяй! Дневник зацени!))) Вот теперь верю твоей улыбке. То-то же. Та любовь, настоящая и ласковая, тёплая в холод и прохладная в жару… Помнишь? Идеальная пара. Снимок со спины. Его левая рука, обнимающе, приспущено и расслабленно лежащая на её плечике; Её ладонь, уютно забравшаяся в его правый задний карман джинсов.  Двое. На Арбате. Их вторая весна. Апрель. Пасхальные каникулы. Она приехала тогда по командировке, а он всё пытался изменить своё настоящее, и тоже находился в столице. Уже ожидающий её с утра и не знающий времени прибытия, (Это уже в её дурной голове план сюрприза, театрально подогнанный под мнимую ссору) идущий в сторону метро, просто не выдержав напряжения нервов и пытаясь дорогой выгнать из себя, или хотя бы унять то бесовское нетерпение и адреналин. Они так долго уже не виделись. Вечером позвонила, а часом позже прыгнула ему на спину и закрыла ему глаза, а он разом обмяк, и телом и душой, узнав её небольшой вес и прохладные маленькие ладони. И все вокруг разом превратились в тени, идущие навстречу, идущие по пути… Просто озвученные тени и разных цветов, шумящие собственной волей тени… А они шли сквозь их поток, снова привыкая к объятиям друг друга, и остановились где-то за громадой похожей на здание МИД, долго, молчаливо улыбаясь, стояли, уткнувшись друг в друга, у шумящей магистрали, словно на берегу бурной и вечной реки. Арбат. Оглушительная эйфория. Прогулка. Оживающее электричество, фонарь за фонарём, витрина за витриной, звуки, голоса. Всё вокруг выпятило на передний план свои самые приятные и положительные свойства. Всё засверкало, поменяло свой парфюм и запахло счастьем. Уважительно притихло и с понимающей молчаливой улыбкой отошло на задний план, за сцену, выглядывая из-за кулис, ожидая когда станет нужно. Всё вокруг словно живое и понимающее, умягчило свою каменность и затупило остроту концов, на время этой прогулки. Улыбки повёрнутые друг к другу. Тот номер в гостинице напротив Рижского вокзала, молчаливый свидетель потрясающей страсти. В сексе… В ссорах перед ним… Сцены достойные Тарковского. Тот поцелуй… Они поссорились и так и легли спать не помирившись. Она уснула, повернувшись к нему и полураскрыв губы. Он глядел, глядел…  Чёртова  красота! Не выдержал, очень медленно и осторожно чтобы не разбудить, как в прошлом, потянулся и нежно приник к её губам… Она рефлекторно отвернулась, не проснувшись и сделала свой бессознательный, но упрямый даже сквозь сон, жест – отталкивая руками от себя невидимку. Милая, это было больно и... прелестно.

Прошёл год. Я иду домой. Один. Левая рука в кармане, правая поигрывает серебряной цепочкой закручивая ее на указательный. Влево... замотал, вправо размотал. Ни дать, ни взять «Моро». Цинично прохожу перрон. Зловеще поблёскивает сталь рельс. Плавно изогнутых и заострённых на дальнем конце справа. Уже не указывающих и  не зовущих в её сторону своим остриём, словно знаком направления, на том самом, первом повороте, всегда безжалостно проглатывающем последний вагон её поезда, когда она с утра уезжала, а я шёл отращивать новое сердце. 
 Скучная электричка дремлет в ожидании отправления. Несколько фигурок перронных фантомов. Продавцы из магазинов и полицейские у входа…
Маленький, провинциальный вокзал со своим старинным зданием и старым циферблатом под табличкой с названием города. То место где была та адская урна. Ни следа от цветов, что она прикрепила тогда на ствол дерева, к одному из торчащих из него осколков. Тогда было много цветов. Теперь даже осколков не видно. Наверно дети вынули. Интересно что было бы … Нет, до сих пор даже воображать не хочу.  Город встречает меня каким-то знакомым пижоном, из тех, после рукопожатия с которыми, долго пахнет нежным парфюмом правая ладонь. Я прохожу мимо стариков сидящих возле своего двора и говорящих о смерти. Старики подлежащие сносу. Они узнают первыми, когда кто-то из них умирает и потом об этом судачат. Я заметил как сам постарел. Как это обычно бывает. Стареешь, не замечая процесс, каждый день наблюдая своё лицо в зеркале, привыкнув к нему, до момента, пока, какой нибудь, ну совершенно  бестактный и беспощадный человек, не скажет это тебе - Как ты постарел! И потом пристальный и осознанный в настоящем моменте взгляд в зеркало заставляет вспомнить о нескольких промелькнувших годах, которые, на первый бессознательный, вроде так долго длились.  О её морщинках я не хочу и думать. Пусть только живёт и всё у неё будет хорошо. Она этого достойна.


P. S.

Да… Всё таки скажу… Тебе… Да, да. Тебе… Что, каким-то образом из тысячи случайных, сейчас читает это произведение, призванное служить его героине тем дамским зеркальцем в которое она будет смотреться время от времени и вспоминать и даже может хвалить, но в основном ругать конечно, меня, несчастного  в  её сердце «квартиранта», а ля  Леонид Енгибаров, «Клоун с осенью в сердце». Не обращай внимания мой невольный читатель, я так шучу… Это для Её улыбки…  Но…

Побудешь владельцем
Станешь рабом
ОСТОРОЖНО 
с  М Е Т А М О Р Ф И Н ом
               
                Радомир Снов.   27 ноября. 20… г.