Старший прапорщик Жмыхов был старшиной второй роты. Ростом он был выше двух метров, внешность имел зверообразную. Солдаты его боялись, ведь внутри Жмыхов был почти такой же суровый, как и снаружи.
В любую погоду он ездил на службу на мотоцикле «Урал» без коляски. Кстати, расстояние от военного городка до части было шесть километров. Ерунда по сибирским меркам. Мы, курсанты-стажёры, без особого труда преодолевали его пешком.
На построение, если мороз был слабее пятнадцати градусов, старшина выходил без шинели, в одном полушерстяном обмундировании и унтах, и по нему не видно было, чтобы он мёрз. А ведь ему перевалило за сорок. Для нас, двадцатилетних пацанов, он казался стариком.
Михаил Иванович, так звали старшину, поначалу относился к нам настороженно. И его можно понять. Кто их знает, этих курсантов. Люди временные, приехали на полтора месяца, что от них можно ожидать?
Мы, то есть я, Игорь Фацул и Славик Дурманчаев, отвечали ему взаимностью и старались держаться от старшего прапорщика подальше. Так что я совершенно не могу понять, почему он как-то раз разоткровенничался с нами. Даже не помню, где и при каких обстоятельствах происходил разговор: не то в его каптёрке, не то в канцелярии роты. Но точно не на построении. А может потому старшина и разоткровенничался, что мы были в том отряде временными людьми? Синдром попутчика, знаете ли.
В любом случае история, рассказанная Михаилом Ивановичем, мне запомнилась и стоит того, чтобы её пересказать. Вот она:
«Я тогда только женился и как раз получил распределение в эту часть. – сказал Михаил Иванович, закуривая папиросу. - В каком же году? Семьдесят втором? Или в семьдесят пятом? Короче, жилья не было. Военный городок как раз только начали строить. Ну, деваться некуда, поселили меня в каптёрке.
Жена, а её тогда было всего девятнадцать лет, росточка небольшого, худенькая, как узнала, сразу в слёзы. Там же, говорит, военные строители. Они меня убьют или изнасилуют. Или и то и другое вместе.
Ладно, говорю, не переживай, я на двери хороший замок поставлю.
В общем, выходила она на улицу крайне редко, обратно в каптёрку влетала пулей и сидела там тихо, как мышка. Я за ней месяца два горшок выносил, и продукты таскал, а она еду на плитке готовила. Двери, когда я уходил по службе, запирала на замок, задвигала засов и ещё подпирала шваброй. Так боялась наших солдат. Впрочем, я тогда сам их побаивался. Сейчас-то ничего ещё, а тогда судимых много было. Такие рожи! Одно слово – стройбат.
Потом меня отправили в командировку. На месяц. Жена опять начала рыдать. Просила поселить её в другое место. А куда я её поселю? Утешил как мог, подбодрил. Сиди, говорю, тихо, авось обойдётся. Командира роты попросил присмотреть за ней, помочь если что, и уехал. А у самого, конечно, на сердце неспокойно. Как она там? Ночью ведь в казарме ни офицеров, ни прапорщиков. Разве что когда дежурный по отряду от нашей роты, а так – никого.
Через месяц я вернулся. Доложился в штабе и пошёл «домой». Вроде тихо всё, солдаты на работе, в части пустенько. Я так это аккуратно зашёл в свою казарму и приоткрыл дверь, чтобы изучить обстановку.
Тут как раз дверь каптёрки открылась, и раздался голос моей супруги: «Дневальный»!!! И голос ведь не такой как обычно, тихий, а самый настоящий командный. Я сам тогда так ещё не умел.
Дневальный, как только её услышал, сорвался с тумбочки и метнулся куда звали. Встал по стойке смирно перед дверью, руку к шапке вскинул и доложил:
- Товарыщ прапарщица, рядавой Хабибуллин па вашему приказанию прибыл!
Смотрю, из-за двери высовывается рука с помойным ведром и моя ему приказывает:
- На, вынеси.
- Есть! – солдат схватил ведро и убежал.
Тогда уже и я вошёл. Встреча, радость, подарки, всё такое. Оказалось, что пока меня не было, жена не то с перепуга, не то от безысходности, понемногу так осмелела, что стала командовать военными строителями. И у неё получилось!
Они называли её «товарищ прапорщица» и боялись больше чем меня. Все команды выполняли беспрекословно. И порядок, я вам скажу, в казарме был такой, какого я ни до, ни после никогда не видел. Такой порядок, какой только женщина может навести. Точнее, военные строители под её руководством.
Месяца через четыре мне квартиру дали, и когда мы съезжали, солдаты плакали от радости, что товарища прапорщицы в казарме больше не будет».
Михаил Иванович замолчал и затушил в пепельнице папиросу.
- Что было потом? – спросил я, чтобы нарушить паузу.
- Ничего. – пожал плечами старший прапорщик. – Пару раз жена по старой памяти заходила ко мне на службу, проверяла порядок в роте. Потом перестала. С животом тяжело ходить шесть километров, а автобусы тогда не ездили. А как родила, так ей не до того стало. Потом те призывы, что её помнили, поувольнялись. Командиры со временем сменились. Только я эту историю сейчас и помню.
Жмыхов вздохнул, вспоминая ушедшую молодость, а мы потихоньку вышли из казармы.