Повествовательная пьеса в семи частях. Без действий.
Присутствующие:
1. Горнедухов – инженер.
2. Филофило – временно безработный, бывший снабженец.
3. Фрейдкинд – врач-патологоанатом.
4. Их статисты
5. Река Безымянка.
6. Небольшой городок
7. Беседка «ротонда».
8. Старый кусок цемента.
9. Прошедшее время.
10. Я.
Часть первая. По Фрейду. Весна.
Однажды, прохладным майским вечером, в небольшом городке, название которого ничего не значит для нашего читателя, и потому нет смысла его даже и упоминать, на поросшем ивняком пологом берегу мелкой и узенькой речушки Безымянке, в деревянной обветшалой круглой беседке, которую местные жители с затаённой гордостью называют «ротонда», покрашенной белой, уже облупившейся краской, собрались трое давнишних приятеля и вечных спорщиков: инженер Горнедухов; временно безработный, а в прошлом неудачливый снабженец, поставляющий по всей округе свечи от геморроя, Филофило; и местный врач-патологоанатом Фрейдкинд.
Не смотря на то, что они знали друг друга уже не меньше лет сорока, проведя в этой беседке, на берегу тихо журчащей речушки, несчитанное количество часов за раскуриванием недорогих сигарет, за потягиванием терпкого, не очень благородного портвейна и за беседами на разные, волнующие в данный момент, темы, эта троица, встречаясь, всегда чинно раскланивалась друг с другом, касаясь пальцами правой рук своих кепок. Разливая по гранённым мухинским стаканам начальную порцию и раскуривая по первой сигарете, они всегда обращались друг к другу на «вы», считая это признаком аристократичности и благозвучия.
Вообще в городке над ними посмеивались, называя святой троицей, потом что никто из них никогда не был женат. Почему? Узнаете позже, ближе к тому времени, когда на замерзающей Безымянке встанет серебристый лёд, а её берега покроют белые снеги.
Наши новые знакомые всегда собирались в своём месте примерно в одно и то же время. Около шести. Освободившись от праведных трудов, они с неким провинциальным жеманством и нехитрым сибаритством, предавались дружеской беседе, никогда друг с другом не соглашаясь. Если один говорил «курица», то второй отвечал «петух», на что третий замечал «яйцо». Вот и в этот, ни чем не отличающийся от других, вечер они встретились на привычном для себя месте и, проведя не затейливый, но чинный церемониал приветствия, расселись строго по своим местам. Врач сел напротив входа, спиной к речному пейзажу, так как любил наблюдать за проходящими людьми, про себя посмеиваясь: «Вот ходите сейчас, а когда-нибудь вас на каталке привезут ко мне, и тут-то мы посмотрим, была ли у вас душа…». Инженер всегда садился лицом к речке, ему нравилось смотреть на трассу, что простилалась по противоположному берегу и уводила…нет, как обещал выше, не буду сейчас рассказывать, куда она уводила, всему своё время. Добавлю только, что расположился он так и сейчас. Бывший снабженец же скромно притулился у самого входа, справедливо осознавая некую бесполезность своего существования. Он ни о чём пока не думал, ожидая тему, которую задаст кто-нибудь из товарищей.
- Ну, с почином! – сказал Фрейдкинд, разливая по первой.
- Быть добру!
- Дай, Бог, не последняя!
Закусили хлебом и свежим сырком. Чинно помолчали. Вместе крякнули. Оглянулись друг на друга. Повторили. Фрейдкинд окинул профессиональным оценивающим взглядом, прошедших в пёстрых крепдешиновых платьях, девушек. «Нет, им рано ещё…»
- Так вот, - продолжил он, по-видимому, когда-то раньше начавшуюся беседу. – В мире, всё что вытянуто, то имеет фаллическое значение. Огурец ли там. – он повертел в руках, взятый для закуси малосольный cucumis sativus, на секунду задумался, и аккуратно положил его обратно на газету. – Мемориальная ли стела или кабачок (тут он облегчённо вздохнул и поздравил себя с находчивостью, так как кабачки для закуски они не брали), короче, абсолютно всё вытянутое. Так американские евреи германского происхождения утверждают.
- Про стелу-то, Вы, уважаемый врач, загнули. Стела есть символ триумфа человеческого разума и духа, побеждающих неорганизованный хаос природы, - возразил инженер.
Безработный пока промолчал.
- Совершенно верно. Именно так. Триумф созидания над хаосом. И вот этой самой стелой, созидание входит в хаос по самое, - тут он слегка осёкся под неодобряющими взглядами товарищей, – Хм, - сделал неопределённый жест рукой, подбирая эвфемизм. - По самое гранитное основание этой чёртовой стелы!
Все вздохнули. Регламент был соблюдён. Ещё выпили. Горнедухов посмотрел за речку, по трассе проехал оранжевый междугородний автобус. У Горнедухова дёрнулась бровь, но он быстро взял себя в руки.
- А морковь? – спросил он, как бы никого и одновременно Фрейдкинда.
- Что морковь? – ответил спрашивая и одновременно разливая остатки из второй бутылки врач.
- А морковь тоже этот самый символ?
- Конечно. Очень даже он. Все признаки на месте. Форма, цвет даже…
- Так, может быть, вы, утверждаете, что те, кто любит есть морковь целиком, скрытые извращенцы?
- Вполне возможно, что среди них таковые есть.
- Но ведь морковь растёт в огороде! на грядке! в земле! Это природное явление!
- Фаллос – это тоже природное явление.
Горнедухов бросил беспомощный взгляд на бегущую неизвестно куда трассу, она была пустынна.
- Но она же растёт в независимости от того, был бы в этом мире человек с этим, так сказать, предметом физиологии или нет! И, если бы не было у человека того самого предмета, то морковь бы была всё равно! И была бы такой же формы!
- Если бы у человека не было фаллоса, то он был бы у кого-нибудь другого! Обязательно был бы!
- Аааааа!!! – завопил Горнедухов! – Вы меня с ума сведёте!
Тут в разговор вмешался Филофило.
- Позвольте вставить мне свою ремарку. Понимаете, тут есть один нюанс. Дело в том, что если бы у самцов вида гомо сапиенс не было, так сказать, кхе-кхе, этого самого отростка, то это значило бы, что эволюция пошла другим путём. И вот тогда совсем не факт, что и морковь была бы той формы, что сейчас.
- И какой же она была бы тогда? – заинтересованно спросил Фрейдкинд.
- Не знаю какой, но другой.
- Вот видите, не знаете, а говорите! Не знаете, а я знаю!
Его собеседники озадаченно посмотрели на него.
- Она была бы той же формы, как то, что тогда бы было у него между ног вместо фаллоса!
- А если бы там ничего не было?
- Тогда бы она была формой этого «ничего»!
Горнедухов, вскочив в стоянии бурной ажитации, и эмоционально жестикулируя, накручивая повышенные тона на свои голосовые связки, словно рыбак леску на катушку спиннинга, запустил знаменитый русский процесс под названием «нет, ну на это я сейчас возрожу!»:
- Вот вы утверждаете, что все вытянутые, овальные, притуплённые предметы являются фаллическими символами?
- Безусловно!
- То есть, вы утверждаете, что, если я целую пальчики любимой женщины, то я по вашему утверждению, представляю, как сосу член?! – уже, не обращая внимания на досадные вульгаризмы, истошно завопил Горнедухов. Сигарета, вылетев из, кружащихся в диком танце Шивы, его рук, упала на круглый столик и, сделав несколько оборотов по часовой стрелки, тоже уставилась тлеющим концом на Фрейдкинда, удивлённо дымя.
- Вы, может, и не представляете, но, если бы ваше подсознание освободилось от социальных установок, условностей, то…Подожди, но у тебя же всё равно её нет, чего кипятишься-то?
- Хватит! Это, вы знаете, мы так далеко зайти можем! – Горнедухов, нервно затушил валяющуюся на столике и всё ещё дымящую сигарету в переполненной до краёв пепельнице, расплющив до середины бычка, и с громким сопением вышел из беседки.
- Чего он распсиховался так? – удивился врач.
- А кто его знает? – ответил Филофило. – Может быть, на работе нелады, может, уволить пригрозили… – и он, задумчиво сделав паузу, спросил: - Кстати, там чего-то сталось ещё?
- Да, по последней, как раз на двоих. Да и хрен с ним, что свалил, нам больше достанется. Орёт ещё на всю набережную…
И мутная жидкость заиграла в гранях стаканов под лучами заходящего солнца.