По линолеуму прошуршали колеса, скрипнула дверь, ведущая в совершенно лилипутскую комнату старенькой «двушки» в спальном районе.
- Мам, я дверь к себе закрою…
- О! А чего это?
- Поработать хочу…
- Сереж, заработался. Ну хоть в день рождения отдохнул бы!
- День рождения… День чего? Да фиг с ним. Я закрою, чтобы никто не мешал?
- А кто тебе мешает? Кроме меня - никого… я что ли тебе мешаю?
- Мамуль, нет, конечно. Просто я иногда не замечаю, как ты входишь… А я не люблю, когда через плечо смотрят, ты же знаешь.
- …? Как хочешь, Сереж, только открой, как спать ложиться будешь.
- Хорошо, мам… Спокойной ночи.
Коляска тихо проехала во вторую комнату – пороги убрали, чтобы хоть чем-то облегчить жизнь Сергея. Скрип повторился, и тишину квартиры нарушили два щелчка замка.
«Везде бы так просто было… Ни порогов, ни ступенек, все двери открыты… Все с тобой считаются. Но ведь мама – это не все… Уста-а-ал. Устал я от этого всего, устал быть никому не нужным. Даже работать не хочется… Уже вторую статью просрочил. Ну и хрен с ней, не больно-то и интересно было очередной криминал в подворотне расписывать. Хм, а что, может свою книгу написать? Сколько на других-то работать? Фентези какое-нибудь: «Человек-трансформер. Похождения Сергея-«коляски». Да уж, весело…»
Коляска прокатилась вдоль комнаты, остановилась напротив потемневшего в вечерних сумерках окна. Вытянувшаяся вперед рука тонкими сильными пальцами коснулась стекла, в ладонь кольнуло осенним холодком. Сразу почему-то нестерпимо захотелось вдохнуть этот холод, окунуться в него целиком, почувствовать, как «мурашки» побегут по телу, как осенняя изморозь мелкими иголочками вопьется в кожу лица. Осторожно опираясь на руку, Сергей открыл одну створку и перегнулся через подоконник.
«Дождь… Люблю дождь, особенно осенью. Тишина, низкие тучи, потемневшие деревья в парке, запах опавшей листвы, капельки на пальто, промокшие ноги… Да, ноги…»
Холодные капли упали на лицо. Сергей положил голову на руки, закрыл глаза, задумался. «Ну почему такая несправедливость? Почему я?.. Я не хочу… не хочу так больше. Вокруг столько всего в мире, а я как будто в барокамере. Туда нельзя, сюда нельзя… То есть нет, можно конечно же, но таким, как я – нельзя. Как будто прокаженный, честное слово… Ладно бы еще родился таким ущербным. Но я не инвалид! Я не инвалид! Я нормальный здоровый человек, мне всего лишь двадцать лет, я жить хочу нормально! Ходить на работу, с девушками встречаться, купить машину, возить маму к тетке и ездить на море раз в год… А мне что досталось? Чья-то комната в общаге, водка, пьяные подвиги, менты, авария, три месяца в больнице и второй год вместо ног – колеса. И каждый день одно и то же. Боже, сколько можно? Я уже и спать не хочу, я знаю: завтра будет то же самое, что и сегодня, с утра до вечера, в мельчайших подробностях… Жизнь по одному маршруту идет: дом – поликлиника, поликлиника – дом. Мать загонял совсем... От грузового лифта тошнит…
На улице все сверху вниз смотрят, такое чувство, что на коленях перед ними ползаешь. Противно… И все такие сочувствующие, такие понимающие… Еще противнее. А как попросишь просто помочь дорогу перейти, все сразу такие занятые: то телефон звонит, то сумок много, то просто отворачиваются, мол, не услышали. Что, впадлу? Или брезгуете? Раз в коляске - значит, ущербный, не человек уже, так что ли? Хотел бы я хоть разок на вас вот так же посмотреть. Да, на вас, глубокоуважаемый! Это же вас я случайно неделю назад зацепил колесом на переходе? Что ж, простите великодушно! Стало быть, я заслужил ваш презрительный взгляд и немое возмущение. Хотя ваши мысли, полные гадостей, слюней и мата, можно было и вечером без света читать. Наверное, я должен сказать вам спасибо, что не плюнули мне вслед? А вот поймает тебя мажор какой-нибудь на бампер на папином «хаммере», прямо на тротуаре, будешь ты, падла, как я, ползать на карачках в туалет по ночам, и руки отмывать от резины и грязи после «прогулки», и часами сто метров до дома в горку карабкаться, вывалив язык, и в очереди к врачам днями высиживать, корчась от боли, и таблетки килограммами жрать. Будешь жить и знать, что от этого всего может избавить одна лишь операция, но чтобы ее сделали, тебе надо будет продать квартиру, все бабкины золотые брошки-сережки и душу дьяволу под конец. Будешь, сволочь, жить, как таракан, и знать, что есть на свете какая-нибудь волшебная палочка, которой надо взмахнуть – и ты снова станешь человеком, и врач каждый месяц будет крутить ей перед твоим носом, а ты будешь губы в кровь от обиды разжевывать, потому что чудеса сейчас раздают только за деньги…»
Он судорожно глотнул холодный воздух и еще сильнее вдавил лицо в кулак.
«… я не верю, это не я, это не со мной… Так не должно было быть, здесь какая-то ошибка. Это не мой сценарий. Это не та страница!..
Дождь идет… Хочу под дождь, хочу по лужам гулять. Сам! Господи, говорят, ты любишь человека как свое дитя. Но если ты любишь, зачем мучаешь? Я люблю маму, неужели же я должен ее мучить и терзать, как последняя мразь? Разве в этом смысл любви, чтобы ради нее измучить, раздавить и уничтожить всех, кто тебе дорог и кого ты любишь? Бог есть любовь… Это ради Бога-то я должен наплевать на всех, кого люблю здесь, на земле, молиться Ему и в страдании спасти душу свою грешную? Себя одного спасти, а на других наплевать? Все мы приходим Оттуда и Туда же все уйдем. Только приходим безгрешные, а уходим – смотреть страшно, что за собой тащим и сколько говна после себя оставили. Так на кой же тогда эту жизнь посредническую проходить, если смысл потом один для всех: покайся – и вот тебе Царствие Небесное? Я не понимаю. А может, и нет ничего, а нас просто запугивают: «Не убей, не укради…». Запуганными проще и легче управлять.
Любишь же ты меня, Господи! Залюбил уже, честное слово. Жизнь ты мне подарил? А что я сделать успел в этой жизни? Да ни хрена! Ничего не успел! Думал, все впереди. А тут… вот тебе, Сережа, жизнь, что хочешь, то и делай. Любишь кататься?.. Дальше сам додумай. А это «дальше» - разве это жизнь? Пособие по безработице да пара копеечных статей в местную газетенку каждый месяц. «Это все, что останется после меня…»? Даже инвалидность не дают. Это, типа, не безнадежно, вылечить можно, а статья в бюджете сама не наполняется. То есть выходит, я еще и виноват остался, я для них – лишние расходы. Ладно, плевать на меня, но мать-то… не я же один мучаюсь! Знаешь, Господи, все меньше и меньше хочется верить в твои чудеса. Лучше бы я тогда погиб, в этой чертовой аварии: не было бы ничего этого…
… хочу звезды увидеть. Я раньше любил на звезды посмотреть, помечтать. Летом, у тетки в деревне. Здесь звезд не видно, освещение городское заглушает… Да и небо здесь редко когда чистым бывает – один сплошной туман из дыма и копоти. Дайте мне на звезды посмотреть, ну хоть одним глазком! Я желание загадать хочу. Пусть даже оно и не сбудется, просто загадать и все. Вот сейчас открою глаза, и если ни одной не увижу, пойду гулять через окно!»
Сердце Сергея похолодело. От страха он сжал веки, не решаясь открыть глаза. Он вдруг осознал, что сейчас именно так и сделает. Именно так, и никак иначе. И вдруг…
- Че за нафиг?! – послышалось откуда-то снизу. В дверь постучали.
- Сережа, ты спишь? У тебя компьютер работает?
Сергей открыл глаза. Темно, только где-то вдалеке за каналом соседний квартал подмигивал разноцветными огнями да вдоль моста растянулись две полосы – красная и бледно-желтая. Тучи немного разошлись, и в образовавшиеся просветы тихо заглянули звезды. Одна, две, три… Он смотрел на них, они смотрели на него: «Звал, человечек?»
- Сережа! – позвала снова мать. – Дверь-то открой.
- Мамуль, все нормально, сейчас открою, – отозвался, наконец, Сергей, не отрывая от неба удивленного взгляда. Немного помедлив, он перебрался в кресло и открыл дверь. - Что случилось-то, мам?
- Да представляешь, похоже, во всем квартале свет отключили! – возмущенно всплеснула руками мать. – Это же безобразие какое-то! Опять бомжи какие-нибудь провода воруют! И куда только у нас милиция смотрит? А ЖЭК? То есть как это теперь… ЖЭУ? Неужели их совсем не волнует, что у них на участках происходит? А тут ведь все-таки люди живут! Сергей, ты же у нас вроде как журналист. Вот тебе тема – безответственность и халатное отношение к своим должностным обязанностям сотрудников местной администрации!.. Сережа, ты слышишь? А чего у тебя окно нараспашку?
Сергей все слышал, но не понял ничего из того, что ему сейчас нагородила в возмущении мать. Он снова подъехал к открытому окну и, не отрываясь, продолжал смотреть на небо. Женщина подошла ближе, положила руки на плечи сыну.
- Ты чего там увидел?
Сергей вздрогнул.
- Да так, ничего… Подышать… Насчет администрации – это ты, мам, наверное, перегибаешь немного. Ну, а в остальном… Я, конечно, не совсем журналист, но… Мне б побольше разузнать подробностей, я такую вам статью разгромную забабахаю – у нас не то, что свет отключать не будут, у нас к зиме в июле готовиться начнут!
- Ну, для такого чуда как минимум Гарри Поттер какой-нибудь нужен будет! – засмеялась мать и вдруг спохватилась. – О, да ты у меня развеселился наконец-то?
- Так день рожденья же, мам, - улыбнулся Сергей, - Ты иди, а я спать лягу. Света все равно нет.
Мать поцеловала его в растрепавшуюся макушку и, улыбаясь, вышла из комнаты. Конечно, такое внезапное отключение электричества ей пришлось совсем не по душе – был прерван традиционный вечерний телефонный звонок подруге. Но то, что сын наконец-то улыбнулся, впервые, может быть, за эти годы болезни улыбнулся – это было для нее как яркая вспышка маяка в темном море безнадежности и уже почти обреченности. Это значит, он сам еще не опустил руки, он готов бороться и он будет бороться, а для него это сейчас самое главное.
Сергей еще несколько минут молча улыбался звездам. Почувствовав, что уже порядочно озяб у открытого окна в своей «арийской» футболке, он снова подтянулся и закрыл створку. Перебравшись на кровать, он вытянул из-под себя одеяло, но раздеваться не стал. Накрыл им свои неподвижные ноги и повернулся лицом к окну, за которым виднелся черный клочок ночного неба, усыпанный белыми точками.
«Ишь, высыпали…- улыбнулся им Сергей. – Дурак я, дурак… Какой же я дурак! Ведь так и надо было, чтобы со мной это случилось, мне это просто надо пережить. Не было бы этого, я бы может быть, совсем оскотинился. Стал бы таким же, как тот тип в переходе, проходил бы мимо всех, кому помощь нужна, и не слышал бы их и не понимал. Прости меня, Господи, прости… Вот что, операция будет! Я достану деньги. Пока не знаю, как, но я обязательно достану. Я должен, и не только себе. Я выздоровею! Я буду ходить! Просто надо немного подождать, надо собрать силы… и я обязательно придумаю, где достать эти деньги, черт бы их …»
Он еще долго строил планы, как ему заработать деньги на долгожданную операцию, как он потом наконец-то сам будет гулять по городу с друзьями, как устроится на работу в местную газету, как вернется на журфак… Думал о том, что к нему снова вернется та жизнь, которой он не дорожил, но которую оказывается так легко потерять… И уже засыпая с улыбкой на устах, он снова бросил взгляд на мерцающие в небе огоньки и загадал-таки свое желание. Какое? Не скажу. Нельзя говорить, а то не сбудется.