У меня собака умерла. Старая, больная и немощная. На нее в последнее время было больно смотреть, вернее, она меня страшно раздражала своим жалким видом, полуслепыми глазами и парализованными задними ногами, которые не позволяли ей ходить и вынуждали целый день лежать на мягкой подстилке в отведенном для нее углу.
Ей жена устроила настоящий дом престарелых, некое гериатрическое собачье отделение: мыла ее в ванной, варила специальную еду, добавляла витамины, взбивала миксером и кормила вручную. Про возможность пойти к ветеринару и усыпить нельзя было даже заикнуться. Собаку звали Томми, она прожила у нас уйму времени, почти двадцать лет.
У меня беспомощные старики вызывают не жалость, а невольный внутренний протест и отторжение, я стараюсь обходить их стороной, а Томми своим видом, сам того не ведая, каждодневно намекал на мою собственную перспективу. Я таким быть не хочу, ни за что и ни в коем случае, поэтому, когда перед глазами маячит старая, больная собака, нелицеприятно демонстрирующая заключительный этап любой жизни, так сказать, косвенно указывающая на твое собственное будущее, от которого не уйти и не спрятаться, то очень хочется от этих ненужных переживаний как-то удалиться, собаку стараться не замечать, жить по-прежнему беспечно, не думая о неизбежно приближающейся немощи, старости и смерти, это, как мне кажется, естественное желание любого психически здорового человека.
Рассуждения моей медицинской жены, о том, что и в старости можно оставаться нормальным и дееспособным человеком, нужно только вести правильный образ жизни, на меня не очень действуют и оптимизма не добавляют.
В общем, когда однажды утром я увидел, что собака умерла, то почувствовал что-то вроде облегчения. Жена заплакала. Я пытался ее утешить, с трудом выдавливая из себя общие фразы, что мол собаке у нас было хорошо, что она не мучилась, и, в сущности, мы продлили ей жизнь, но слова не доходили до адресата, были бесцветны и отдавали формализмом. Мы завернули Томми в старый плед, отнесли на пустырь и похоронили, не произнеся ни единого слова.
Вернувшись домой мы собрали все собачьи вещи: подстилки, одеяла, всякие ремешки, миски и полотенца, сложили в большой полиэтиленовый мешок, который я сразу же выбросил на помойку. Все было кончено, казалось, что ничего не осталось, но это было не так. Мы синхронно посмотрели на место, где лежал Томми, и я вдруг осознал, что собаки нет, а место осталось, его невозможно выбросить.
«Всё, нет у нас больше собачки!» - вдруг произнесла жена и ушла плакать в ванную.
Прошло время и я стал замечать, что не в состоянии избавиться от одной вредной привычки, можно сказать, навязчивой идеи: заходя в комнату, невольно смотрю на место, где лежала наша собака. Там никого нет, я знаю это точно, но все равно смотрю и не могу перестать.