Главы из книги Ich wurde geboren…(Я был рожден…)
На фотографии Моя первая театральная роль банщика Левады в спектакле "Смотрите, кто пришёл"
Кинематограф
Самой серьезной моей страстью был кинематограф. Я всегда, особенно в раннем возрасте был благодарным зрителем. Даже в посредственных фильмах я находил что-то, заслуживающее внимания. Мне нравились как художественные, так и документальные и научно-популярные фильмы, любил я и хронику. Массу фильмов я пересмотрел в 9-м – 10-м классах, когда прогуливал уроки. Об этом я расскажу отдельно. Но серьезным увлечением кино стало, когда я пристрастился к «Иллюзиону». Я только недавно пришел во ВНИИКС, когда ко мне подошел Олег Шведов из Российского отделения и предложил посмотреть в «Иллюзионе» ретроспективу фильмов Бергмана. До этого я пару раз бывал в этом кинотеатре, смотрел какой-то Хичкоковский фильм (названия не помню) и еще «Рим – открытый город» Росселини. Билеты мне тогда достала сестра. Из Бергмана до этого я видел только «Земляничную поляну», которая шла у нас в прокате.
С этого все и началось. Олег Шведов был одним из самых способных сотрудников института, он был широко образован, начитан и религиозен. Еще он имел физический недостаток – он был горбуном. Олег взял на себя добровольно функцию распространителя иллюзионовских билетов. Но за абонементы на интересные циклы (они составлялись по тематике, по авторам, по жанрам) надо было в «нагрузку» выбирать какое-то количество советских фильмов. Слово нагрузка я взял в кавычки, поскольку часто нагрузка по качеству превосходила зарубежные фильмы. После Бергмана и еще каких-то ретроспектив я уже не мог жить без «Иллюзиона». Я вызвался помогать Олегу, поскольку работал в основном здании на Колпачном переулке, а он на отшибе у Красных ворот. Мне было и ближе и потенциальных клиентов было у меня под боком в 6 раз больше.
Билетами для культоргов занималась пожилая администратор Елизавета Павловна. Она была рассеяна и не очень представляла, как ей надо распределять билеты. Достаточно было ей предъявить карточку, где кассир отмечала купленные советские билеты, и она, не считаясь с их количеством, выписывала бумажку на приобретение в кассе абонементов на ретроспективы зарубежных фильмов, сколько и на что попросят. Хоть и был, конечно, и у нее предел в 20-30 абонементов на 1 сеанс, но при таком подходе, опоздавшим культоргам могло не достаться вообще ничего и тем более на самые ходовые сеансы 19 и 21-30.
Присмотревшись к ситуации, первое, что я сделал – это на очередном собрании культоргов, где директор кинотеатра Зинаида Шатина и штатные киноведы рассказывали нам о репертуаре на следующий месяц, предложил ограничить количество абонементов на 1 сеанс десятью и установить два дня на выписку абонементов. Если же абонементы не будут полностью распределены, то в последующие дни до их продажи можно будет выписать еще. Я исходил из того количества абонементов, которое администрация выделяла для культоргов и примерного количества постоянных культоргов. В то время «Иллюзион» вмещал 369 человек. Он имел статус кинотеатра-музея при Госфильмофонде. По международным соглашениям количество мест в кинотеатрах-музеях должно быть ограниченным, но это давало возможность демонстрировать фильмы, на просмотр которых у СССР не было коммерческих прав. По этой причине «Иллюзион» не менял своего расположения, а его филиал, где мест было с полтысячи, был закрыт. Так вот культоргам выделялось 300 мест, 20 мест плюс остатки от брони, которая составляла 49 мест, поступало в свободную продажу. Но вскоре количество организаций, интересующихся «Иллюзионом» перевалило за пять десятков. Кому-то уже стало не хватать билетов.
Сменилась и администратор. Теперь делами занималась Раиса Дмитриевна Махова. Женщина волевая и справедливая. Тогда, посоветовавшись с несколькими постоянными и авторитетными культоргами, я пришел к Маховой с предложением изменить систему распределения. Прежняя еще и не учитывала количество билетов, приобретенных в «нагрузку». Моя система учитывала этот фактор. Я предложил перед очередным совещанием культоргов группе содействия (это было несколько старожилов, которые помогали дирекции кинотеатра в организации дополнительных мероприятий, дежурили у касс, в фойе кинотеатра и т.п.) подбивать итоги реализации билетов на советские фильмы, а далее в зависимости от занятого места распределять билеты – от 10 абонементов первой десятке до 2 абонементов пятому десятку. Это касалось двух самых ходовых сеансов, на менее удобные утренние и 17-часовой квота лидеров была чуть меньше. Таким образом, культорги занявшие последние места в пятом десятке и те, кто остался за ее бортом могли гарантированно получить свою квоту.
Мою систему большинство культоргов восприняло на ура. - Мясин, это голова, он создал «СИСТЕМУ», - уважительно отзывались обо мне мои коллеги по «Иллюзиону». Моя «Система» просуществовала лет десять и приказала долго жить, в «лихие» 90-е годы, когда людям стало не до кино. Потом конкуренцию кинотеатру-музею составили видеотеки, прокат видеокассет. Сейчас же по некоторым каналам телевидения стали регулярно показывать классику.
В конце 80-х заниматься распространением билетов с нагрузкой стало мне и моим добровольным помощницам Наде Сентюревой и Тане Арсентьевой невмоготу. Тогда я придумал гениальный ход. Я предложил руководителю научной группы кинотеатра Владимиру Соловьеву провести серию социологических опросов посетителей «Иллюзиона», чтобы составить их социальный портрет, узнать пристрастия, способ, которым они добывают билеты и т.д. Соответственно оплатой этой работы служило некоторое скромное количество билетов, которые выделялись мне для ВНИИКСа. Мы еще немножко пользовались моей «Системой», но за количеством реализованных билетов на советские фильмы уже не гнались. Мы брали только то, за что было не стыдно отвечать: «Прощание с Матерой», «Ты и я», «Монолог», «Здравствуй, это я», «Пиросмани» и т.п., то есть классику советского кино, но без пафоса социалистического реализма.
Я не стану пересказывать свои впечатления от фильмов, которые я пересмотрел в «Иллюзионе». По моим прикидкам – их число превышает две тысячи. Еще примерно одну тысячу и пересмотрел за почти два десятка лет на ММКФ. К кинофестивалю я начинал готовиться заранее. Надо было создать запас билетов, для маневров. Во-первых, я использовал свои связи в том же «Иллюзионе» и Доме кино, где работала моя хорошая знакомая, а одно время и киномехаником дочка. Но этого было недостаточно для полноценного (на весь следующий год) насыщения современным зарубежным кинематографом. Программы этих двух фестивальных точек были наиболее интересные, но по-разному. В «Иллюзионе» показывали более серьезные, проблемные иногда совсем заумные фильмы, в ЦДК – более ширпотребовские. Но и там и там дирекция кинофестивалей навязывала по нескольку фильмов братских социалистических стран и кинематографистов из развивающихся стран «третьего мира». Смотреть все подряд, что включают организаторы фестиваля в абонементы, не хотелось. Поэтому вторым источником были абонементы в таких кинотеатрах, как Октябрь, Россия, Зарядье, которые можно было приобрести в свободной предварительной продаже. А далее начиналось самое интересное – составление программы уже для себя. На «биржах» шел обмен билетами. Тут имело значение, каким запасом прочности ты обладаешь, чтобы выменять нужный фильм, на нужный сеанс и в нужном кинотеатре. Эти две недели фестиваля надо было заполнить до предела и причем качественно. Кто-то из моих знакомых брали отпуска на это время, но мне удавалось обойтись без отпуска – в институте при лояльном начальстве это было попроще. Каждый рабочий день у меня обычно был заполнен двумя парами фильмов. Обязательно в моем раскладе был сеанс на 19 часов, а во второй паре чередовалась сеансы на 10 и 15 часов. В этом случае мое присутствие в институте было более разнообразным, а отсутствие не таким заметным. В выходные я еще иногда ухитрялся в свою программу втиснуть еще одну пару. Кроме того в некоторых кинотеатрах были дополнительные сеансы с демонстрацией только одного фильма рано утром в 7-30 и поздно вечером в 22-30. Это были особо привлекательные сеансы, поскольку на них показывали наиболее качественные фильмы. В среднем я ухитрялся просмотреть порядка 70-80 фестивальных фильмов. Бывало и чуть меньше и намного больше.
Конечно, я не забывал и о своих близких и коллегах по институту. Заявки поступали весьма разные: - Мясин, достань мне билетик на фильм с красивым сексом, - умоляла подслеповатая пышечка Наташа Волкова. И я ей приносил билет на фильм «Ответ знает только ветер», весьма качественный боевик, но с крутой постельной сценой. – Евгений, мне надо обязательно два билета для меня и жены, но чтобы мы отдохнули, - просил Акоп Сарян. И я ему предложил с некоторой опаской «Танцор диско», поскольку индийское кино любят далеко не все. Но после просмотра Акоп обрушил на меня такой восторг от увиденного, что мне даже стало неловко. Между парами я появлялся в институте и в курилке делился увиденным. Наум Перцовский спустя несколько лет вспоминал, как я смачно пересказывал содержание какого-то итальянского фильма, где по городу раскатывает автофургон с привлекательным названием «Мама-джоба секс ассошейтед», предлагающий услуги проституток.
Ну, это было фуфло. А вот для того, чтобы посмотреть «Кабаре» с Лайзой Минелли, мне пришлось потрудиться и совершить несколько обменов. На том фестивале – это была главная моя цель. Об этой актрисе и певице я много знал, слышал записи ее песен. Еще, что меня прельщало, это то, что Лайза была дочкой Джуди Гарланд, которой я уже давно восхищался.
Еще одним важнейшим фестивальным тех лет событием был показ «Апокалипсиса» Копполы. Для его показа с демонстрацией спецэффектов был дооборудован Центральный концертный зал в гостинице «Россия». Установкой аппаратуры занималась группа специалистов из НИКФИ (Кино-фото института), в том числе и моя знакомая Люся Анисимова (Секачева). Всего должно было быть два показа. Один для высокого начальства, кинематографистов и прочего околокиношного бомонда. Второй тоже блатной, но не понятно для кого. Во всяком случае в свободной продаже билетов не было, не было их и на «бирже». Поэтому Людмила была единственной надеждой. В конце концов после многих перепитий я-таки получил от нее приглашение. Начало сеанса по каким-то техническим причинам задержали более чем на час, а фильм был длиннющий (почти четыре часа). Он закончился где-то в половине третьего ночи. Огромная масса людей вырвалась на улицу и несколькими колоннами стала растекаться по ночной Москве. Я оказался в колонне-толпе, вышедшей на улицу Горького (Тверская) и устремившейся вверх по ней. Толпа шумела, скандировала какие-то лозунги, было весело. Мы шли прямо по середине улицы. На Пушкинской нас заметили милиционеры, стоявшие у патрульной машины. Они заволновались, начали что-то докладывать по радиосвязи, но, видимо, в их штабе уже знали о том, что происходит на самом деле, поэтому нас пропустили дальше, не пытаясь загнать на тротоуар. Толпа постепенно редела. На Маяковке я свернул на Садовое кольцо и поймал поливалку, на которой благополучно доехал до дома. Так закончилась эпопея с просмотром великого фильма.
Театральная студия
Еще одно хобби у меня было связано с любительским театром. В 83-м году ко мне подошел Серега Бердяев и пригласил поучаствовать в спектакле театральной студии Дома ученых. Там уже вовсю шли репетиции пьесы Арро «Смотрите, кто пришел». В пьесе был показан конфликт между советской интеллигенцией и зарождающимися новыми «хозяевами жизни», которые были представлены парикмахером, барменом и банщиком. Роль не простого парикмахера, а большого мастера по прозвищу Кинг, желающего стать своим в среде традиционной элиты, была закреплена за Бердяевым, но не хватало исполнителя на роль импозантного банщика Левады. Я частенько поддавался на предложения Сереги, иногда несколько авантюрные, загорелся я и в этот раз. Мне было интересно попробовать себя в этом качестве, тем более школьный опыт участия в любительских спектаклях у меня был, и я включился в этот процесс. Руководил студией режиссер из Малого театра Мартенс. Спектакль получился великолепный. Серега был на высоте, особенно удались ему любовная сцена и драка с барменом, где он продемонстрировал великолепный каскад приемов из карате. Правда бармен, которого играл полковник МВД Валерий Дьяконов, ухитрился лягнуть Серегу вполне реально, поэтому якобы полученная им по роли травма руки выглядела вполне достоверно. Я в роли банщика выглядел не менее убедительно.
На груди у меня была татуировка с изображением сердца, пронзенного стрелой, и надписью ЛЮСЯ. На плече был изображен Нептун с трезубцем. Рисунки выполнила моя Елена. Когда я выскочил в первый раз на авансцену, голый по пояс, по залу прошел одобрительный гул. А как мне потом рассказала Татьяна Левачева, сидевшая рядом с ней пожилая интеллигентного вида женщина (Дом ученых, однако) восхищенно воскликнула: - Вот это мужик! Тогда во мне было весу за 120 кг, и однажды встав дома на напольные весы, я из-за живота не смог разглядеть показания, поэтому попросил Лену огласить результат. Лена взглянула и довольно хмыкнула: - Ноль! Весы были рассчитаны на 120 кг, после чего их циферблат совершал полный круг и останавливался на отметке «0».
На премьере все играли блестяще, на сцене царствовала наша нестареющая прима Римская-Корсакова. Много лет назад она была актрисой, но вышла замуж за ученого, ставшего со временем членом-корреспондентом АН, и более на профессиональную сцену не выходившая. Зато она сполна отыгрывалась в любительских студийных спектаклях Дома ученых. Сцена в моем дебютном спектакле, когда она подносила к носу булку и с презрением откладывала ее в сторону со словами: - Нет, это не от Филиппова! – вызывала в зале продолжительные аплодисменты. Кроме того она выполняла функции старосты студии. Тогда еще руководителям творческих коллективов ДУ платили небольшую зарплату. Получали зарплату и старосты, их проводили на должности помощников режиссеров, дирижеров и т.п. Римская-Корсакова свою зарплату отдавала приглашенным режиссерам – тогда вместе получалось 120 или 130 руб. (не помню точно), а это уже была ставка театрального (не главного) режиссера. Получать такую зарплату при нагрузке два дня в неделю по 3 часа – это были заманчивые деньги. Поэтому при мне первые лет 10 у нас были и после Мартенса очень хорошие крепкие профессионалы: восходящая в театральном мире звезда Роман Козак, Николай Пузырев из МХАТ им. Горького, Александр Савостьянов из «Современника». Каждый из них оставил заметный след в театрографии ДУ.
Козак потряс всех постановкой «Другой жизни» по Юрию Трифонову, когда он сам сделал из этой очень сложной повести инсценировку. Шикарно было оформление спектакля. Это поработал художник из «Человека» Фирсов. Прекрасным был и звуковой ряд. Тут постарался Дима, сын моей приятельницы Наташи Авдакушиной, которого я пригласил в студию. Дима тогда был студентом и после ДУ еще некоторое время работал с Козаком в студии «Человек». Однажды младший Димин брат со своей невестой или уже женой попали на спектакль студии и в афишке увидел имя и фамилию брата. Он после спектакля зашел за кулисы и представился. Как он потом сказал, Роман был рад упоминанию о Диме, которого он весьма ценил как звукорежиссера. В нашем спектакле Роман добавил несколько мистико-романтических вставок, действие перебивалось чтением стихов, исполнением старинных романсов, завершался спектакль листопадом, передающим настроение финала. Чтобы листья падали и кружились, нами было изготовлено по лекалу несколько сот бумажных листочков, которые с театральных антресолей разбрасывали, не занятые в последней сцене исполнители.
Козак, как бы между прочим, научил меня двум вещам. Первая – это правильная расстановка логических ударений при завершения чтения стихов. В «Другой жизни», я уже упомянул об этом, участники спектакля (не главные герои) читали стихи. Читал и я. Читал, как мне казалось, очень выразительно и красиво. Но едва дослушав меня до конца, Роман вдруг обратился ко мне: - Женя, почему Вы умерли в конце чтения. Этого не должно быть – ведь это – стихи! И вот тут мне стало неожиданно понятно, почему много-много лет назад на районном конкурсе чтецов не оценили мой «Разговор с товарищем Лениным». Там я в концовке на словах: - Двое в комнате. Я и Ленин – фотографией на белой стене, - понижал тональность стихотворения, переходя почти на шепот.
На следующий год Роман задумал сделать триптих из одноактовок, в каждой из которых было занято всего по два актера. Мне было предложено сыграть в одноактовке «МэНээСы», С. Злотникова. Я зароптал: - Роман Ефимович, ну, какой я младший научный сотрудник. Во мне больше 100 кг, у меня психология уже давно заведующего отделом. – Женя, в театре самого большого успеха добиваются актеры, когда им удается преодолеть привязавшиеся к ним стереотипы амплуа. К сожалению, Роман не закончил работу над этой постановкой. Тогда он полностью погрузился в постановку ставшего культовым спектакля «Чинзано» в студии «Человек». Работу с нами продолжила Ирина – его первая жена.
В студии у нас было довольно много участников, поэтому в каждой одноактовке было по два состава. В «МэНээСах» мы с Аней Брун были заняты во втором составе. Конечно, основная работа велась с первым составом, нам же доставались лишь крохи от внимания Ирины. Мы не обижались. Ведь и она в первую очередь попала в затруднительное положение. После триумфа «Другой жизни» надо было поддержать ее уровень, а она хоть и была женой Романа, но не была им самим. Мне уже довелось сыграть большие роли, и я считался актером опытным. Аня же бывала занята совсем в маленьких сценках, с минимумом слов и игры. В какой-то момент она решила сойти с дистанции, полагая, что у нее ничего с ролью не выйдет. Тем более были доброхоты, которые исподволь ее на это настраивали. Но я не привык сдаваться и уговорил ее идти до конца. Времени было мало, Ирина торопилась с выпуском спектакля и работала практически только с первым составом. Мы с Аней, как проклятые, следили за ее репетициями, мотали себе на ус, а потом оставались вдвоем и вкалывали, пока нас не выгоняли из ДУ администраторы. Как более опытный актер, я в этих репетициях верховодил, добиваясь гармонии в нашей игре.
Премьера прошла весьма успешно. Пьесы были остро комедийные и публике нравились. Дошла очередь и до второго показа, в том числе с нашим участием. Спектакль начинается с того, что на освещенной сцене на скамейке сидит девушка и делает вид, что читает книгу. Я же прохожу через полутемный зал и расспрашиваю зрителей, не видели ли они девушку и далее следует отрывочное описание ее примет. Это довольно банальный театральный прием, но потому, как на него отреагировала часть зрителей, было понятно, что эффект сопричастности зрителей с действием на сцене достигнут. Когда же я начал (по роли, конечно же!) неуклюже влезать из зала на авансцену и какой-то мужчина услужливо подхватил меня и попытался проводить к ступенькам, которые из центрального прохода вели прямо на сцену, я ощутил необыкновенный подъем (я имею в виду не подъем по лесенке из зала на авансцену, а подъем творческий). Далее у нас всё пошло, как по маслу, наши реплики точно цеплялись друг за дружку, монологи завершались аплодисментами – в общем это был наш с Аней Аустерлиц. Аня сейчас живет в США и, как говорят, часто видится с Андреем, который также живет в Бостоне. Он в нашем спектакле играл роль м.н.с. в первом составе. Таковы превратности судьбы.
Опять же я иногда себя спрашиваю, а может во мне остались не раскрытые способности к режиссуре? Они ведь точно были. Я вспомнил один такой случай, не связанный с театром, но давший мне возможность проявить задатки постановщика. Моя дочка Ляля начала заниматься фигурным катанием, но не потому, что нас прельщали лавры Родниной или Пахомовой. Тут мы опоздали, как минимум, лет на 5-6 Мы с Катей заботились о здоровье и физическом развитии нашего ребенка. Стоять на коньках и полезно, и красиво. Повод, как часто случалось, исходил от друга Сереги, дочка которого Ксанка (она ровно на год день в день была старше Ляли) уже ходила на фигурное катание в ЦСКА. Занятия были платные, каток закрытый. Ляля прозанималась там год, но каток закрыли на реконструкцию, а желающим продолжить занятия предложили перебраться в ЦПКО им.Горького. Но там каток уже был открытый и занятия проходили на свежем воздухе. В это время мы с Катериной разошлись и в мои отцовские обязанности вошло два раза в неделю отвозить Лялю на каток, а потом доставлять ее обратно. Ляля занималась в группе, как минимум, на год меньше других и среди остальных двух десятков девочек и мальчиков рассматривалась как малоперспективная. А для неспортивной секции целью детей было получить значок «Юный фигурист».
В конце сезона должны были состояться соревнования, где всё и вся должны были быть расставлены по своим местам. На соревнованиях надо было выступать под свою музыку с произвольной программой, в которой должны были присутствовать обязательные для этого спортивного звания элементы. Какую-то канву тренер задала, но на прикидке перед соревнованиями Ляля заняла одно из последних мест. Она путалась в элементах, не попадала в музыкальный ритм и была, конечно, очень расстроена. Но я ведь в прошлом не зря был мастером спорта, боевой дух во мне вскипел, и похерив тренерские установки, я взялся сам поставить выступление дочки. Естественно, что на коньках я уже давно не стоял, поэтому мы репетировали под музыку на паркете. Важно было отработать композицию с четкой последовательностью номеров и строгом попадании их в музыкальный ритм. У нас была всего неделя, я забросил работу и каждый день после Лялиных занятий в школе приезжал на улицу Ермоловой (Б.Каретный), чтобы снова и снова повторять пусть и на паркете нашу программу. Музыкальным сопровождением у нас была заводная песенка «Чунга-Чанга». И вот соревнования. Лялина очередь. Я включаю проигрыватель и из радиорубки слежу, как моя дочка лихо прокатывает программу без единой помарки. Она – третья. Это триумф воли, труда и терпения. Цель достигнута: Ляля – «Юный фигурист».
После Козака и Ирины к нам в студию пришел режиссер Николай Пузырев, который поставил два замечательных спектакля. «Прощай, Зеленая Пряжка» по нашумевшей в свое время повести Михаила Чулаки и Булгаковскую «Зойкину квартиру». В «Зеленой Пряжке» (так называлась знаменитая питерская психушка) я отказался от главной роли и сыграл небольшую роль местного сумасшедшего, но мой вклад в спектакль был огромен. Я вызвался сделать инсценировку из повести и довел это дело до конца. Пузырев лишь слегка подшлифовал текст и сократил его, сообразуясь с режиссерскими задачами.
А вот в «Зойкиной квартире» я буквально купался в роли Аметистова (в какой-то мере это был прообраз Остапа Бендера). На вопрос режиссера, каким я себе представляю своего героя, я ответил без всякого сомнения, что мне не надо ничего представлять, потому что Аметистов – это я. Пузырев оторопел, но я объяснил, что, конечно, же не имею в виду криминальную составляющую Аметистова, а его характер, эпатажный, рисковый и отчасти наглый. На том и сошлись. Жалею об одном, что этот спектакль был сыгран не на большой сцене, а в малом зале киностудии ДУ.
На премьере произошел забавный случай. Как таковой сцены в киностудии не было. Зрители размещались в зале полукругом, оставляя артистам небольшой пятачок для действия, но мы также по ходу обыгрывали винтовую лестницу, дверь, уходящую в кладовку, пианино, шкаф из которого появлялись Зойкины девочки-модели. В какой-то момент практически в самом начале моего появления в разгар напряженного выяснения отношения Аметистова с Зойкой из зала вышел мой Илья, ему тогда не было и 5 лет. Как зачарованный он подошел к нам вплотную и снизу, задрав голову, уставился на меня. Лена Зеляева, игравшая Зойку, зашипела на него: - Мальчик, иди отсюда, иди к маме. Я старался не обращать внимание на Илью, боялся, что он начнет скандалить. По залу прошел смешок, но тут выскочила Лена и забрала его. Она не могла это сделать раньше, поскольку у нее на коленях сидел двухлетний Сашок.
Пузырева заменил Савостьянов, довольно долго работавший у нас. Александр Иванович поставил несколько спектаклей, но я играл далеко не во всех. У него и у нас, разумеется, были, на мой взгляд, три интересные постановки: «Вишневый сад» Чехова, «Самоубийца» Эрдмана и «Ревизор» Гоголя. «Вишневый сад» я пропустил, в «Ревизоре» сыграл Бобчинского, а в «Самоубице» - писателя Виктора Викторовича, провокатора, который стремится из бытового конфликта создать видимость социально-политического протеста. Чем не сегодняшняя ситуация?
Не могу ничего сказать плохого об Ирине Пулиной, которая работала у нас последние годы. Но мне с ней не повезло. Я несколько раз начинал репетировать с ней, но по каким-то причинам дело до выпуска спектакля не доходило. А когда же она выпустила очень неплохой спектакль по пьесе Франсуазы Саган «Рояль в траве» (о том, как богатенькая хозяйка роскошного поместья собирает спустя много лет участников, когда-то состоявшегося здесь пикника), то я в нем из-за болезни не участвовал. Зато в нем блистательно сыграл Север Сидоров, двухметровый гигант с громовым голосом, большой любитель приколов, правда, не всегда удачных как по содержанию, так и по месту. Режиссеры справиться с ним не могли, поэтому роли у него были, хоть немного соответствующие его органике. Пулина совершила чудо. Она обломала нашего Севера до неузнаваемости. Он сыграл роль профессора Сорбонны, казалось бы, достаточно успешного в жизни человека, но неуверенного в себе, закомплексованного, нервного человека, к тому же измордованного нелюбимой стервой-женой. По ходу спектакля профессора соблазняют, и он на какое-то время совершенно преображается: его переполняет эйфория от переизбытка чувств, полное погружение в новые для него обстоятельства. Он счастлив, он глупо улыбается, не замечая насмешек окружающих. Но вдруг вновь появляется стерва-жена, и он возвращается в свое первобытное состояние. После спектакля многие завсегдатаи ДУ подходили и поздравляли Севера с такой удачной игрой. Я же еще отправился рассыпать комплименты Пулиной, поскольку в свое время не очень верил в возможность такой метаморфозы.
ДУЭТ
Еще одним интересным фактом в жизни Дома ученых, затронувшим и лично меня, было создание ДУЭТа (Дом Ученых Эстрадный Театр). Идея создания капустника на базе творческих секций ДУ принадлежала Наталье Селезневой, методисту здешнего культотдела. У нее уже были какие-то замыслы. Например, предполагался номер «Визит кинозвезды», где звезду должна была сыграть настоящая пышнотелая импозантная мулатка, член ДУ Лия Голден, а я должен был изображать кинокритика, разоблачающего загнивающее западное кино. Потом спустя много лет я узнал, что известная телеведущая Елена Ханга была дочерью нашей Лии.
Выбор меня на роль кинокритика был связан с моей некоторой схожестью с известным киноведом Дмитриевым, регулярно читавшим лекции в «Иллюзионе» и неоднократно выступавшим также и в ДУ. У нас были примерно одинаковые комплекции, черные бороды, очки. Трудность была только в имитации речи. У Дмитриева была каша во рту. Мне пришлось потрудиться, чтобы добиться схожести и в этом. Но тем не менее, когда я выходил вперед, выставив живот, и начинал взахлеб, брызгая слюной, разоблачать западный кинематограф, при этом пальцами правой рукой повторяя движения Дмитриева, привычно проверяющего по нескольку раз, на месте ли узел галстука, пуговицы на пиджаке и даже ниже, в зале возникали очаги узнавания и одобрения.
Валера Канер (известный бард 60-х годов), который несколько лет возглавлял ДУЭТ, в своей книге «Шизики футят», написал, что ему больше нравился номер, когда роль критика исполнял миниатюрный Вася Новосельцев, который резко контрастировал с крупной Лией. Мне было немного обидно, потому что я строго следовал данной мне изначально установке, пародировать именно Дмитриева, и как мне все говорили, попадание было 100-процентным. Я все это высказал Валере, оказалось, что он не знал о Дмитриеве, поэтому созданный мной образ был для него лишен прелестей конкретики. Я был вынужден согласиться, что поскольку далеко не вся публика в ДУ, знала Дмитриева и его манеры, наблюдать конфликт зайчика (Васи) с медведицей (Лией) было веселее.
Первые же спектакли ДУЭТа стали событием в московской ученой среде. Канер решил, что наши капустники должны иметь строгое концептуальное решение, то есть это были достаточно цельные тематические спектакли. Первый спектакль назывался «Шаги по Дому» и был посвящен жизни нашего ДУ, естественно с юмором, самоиронией, но и с элементами политической сатиры. Потом были «Шаги по городу» и т.п. Причиной успеха ДУЭТа были три момента. Первое – это таланты его участников. В спектаклях были задействованы солисты вокально-оперной студии ДУ: Гордина, Цыбина, Гребняк, Лягин, которые могли с успехом блистать и на профессиональной сцене; музыканты из известного в Москве оркестра под управлением Ландо; не портили картину и наши люди из театральной студии; были прекрасные девочки-танцовщицы. Второй составляющей успеха были авторы тестов как прозаических, так и стихотворных. Здесь важнейший вклад внесли Канер, Андрей Петров, Ольга Суходольская. И, наконец, третий фактор успеха – это был сам Валерий Канер.
По аналогии с Железным канцлером мы все дружно называли Валерия «Железным Канером» за его необыкновенное долготерпение, за проработку планов репетиций с мельчайшими деталями, за подготовку, размножение и доведение текстов ролей до каждого из нескольких десятков участников спектакля, за разработку действий во время спектакля каждому из участников, обслуживающих ход спектакля (осветителей, звукорежиссеров, киномехаников, рабочих сцены, реквизиторов). Он сумел собрать, объединить и организовать такую огромную массу творческих людей, готовых заниматься изготовлением костюмов и декораций, звуковым и видеовизуальным оформлением, поиском и доставанием необходимого реквизита (от бронежилетов до баллонов с жидким азотом), что это казалось фантастикой.
Помимо несомненных талантов, привлеченных в ДУЭТ, у нас было еще одно секретное оружие: братья-близнецы Север и Амур Сидоровы. Когда-то Серега Бердяев привел в театральную студию Севера, с которым они вместе учились в 1-м медицинском. Амура любительский театр не заинтересовал, но в спектаклях ДУЭТа он иногда, когда этого требовала ситуация, участвовал. Так, первое одновременное появление братьев в спектакле было в номере «Телекинез». Я изображал человека с уникальными способностями, по ходу отгадывал тайные вопросы, зажигал силой воли лампочки, а потом приглашал Севера на середину сцены и начинал пасами загонять его в правую кулису. Как только он исчезал, я разворачивался и начинал вытягивать из левой Амура. Эффект был потрясающий. Всем было очевидно, что Север не мог за 1 секунду обежать кулисы и выскочить с другой стороны. Братья были одинакового двухметрового роста, как говорят, два молодца – одинаковых с лица. Только после третьего или четвертого повторения фокуса гул недоумения начинал перерастать в смех и аплодисменты. У Канера в запасе была еще одна пара близнецов. Поэтому фокусы с клонированием, распиливанием и удвоением, в том числе и удвоением пар, использовались и в дальнейших спектаклях.
С уходом Канера я потерял к ДУЭТу интерес и вскоре перестал в нем участвовать. Правда с Валерием я еще пару раз поработал, когда он вернулся в 1994 году. Тогда на свой юбилей он поставил в ДУ спектакль – бенефис «Когда мы были молодыми» - воспоминания о своем творчестве, начиная с университетского Архимеда. У меня была роль соведущего - последняя в ДУЭТе. Спектакль удался. Канер пригласил несколько звезд, в том числе Сергея Никитина. Помню, как Север отчудил в своем репертуаре. В гримерку зашел Никитин, положил свои вещи. Север начал снимать брюки, потом развернулся к Никитину и невозмутимо спросил: - Сережа, это ничего, что я при Вас переодеваюсь. – Никитин опешил, но потом оценил прикол, хотя ответить в том же духе не смог, пробормотав что-то вроде: - Ничего, ничего.
Последняя творческая встреча была связана также с юбилеем Канера. Он проходил в Доме композиторов, но там я был постановщиком номера, в котором участвовали мои детки. Об этом я еще расскажу.
Приложение http://www.proza.ru/2016/02/05/2287