Карелина разбудил шум в коридоре. Он сбросил с себя одеяло, сел, ничего не понимая, в тревоге шаря ногами ботинки. Как вдруг кто-то торопливо пробежал на каблучках, хлопнула дверь соседней нежилой комнаты, и женский голос со смехом позвал кого-то:
– Иди сюда! Тут столы есть!
– А кто здесь живет? – спросил за дверью другой женский голос. И Карелин услышал, как нетерпеливо постучали в его двери: – Эй, есть кто-нибудь? Откройте…
Карелин не шевелился, боясь заскрипеть панцирной сеткой.
– Тут что, общага? – процокали каблучки в соседней комнате.
– Была общага. Теперь гостиница. Стремный отельчик, да? Пошли отсюда.
И Карелин услышал, как вразнобой застучали каблуки, отчего даже в его комнате заколыхался пол. В коридоре стихло. Часы показывали половину восьмого. Взглянув на дату, он вспомнил, что сегодня день его рождения. Сидел на кровати, тревожно прислушиваясь к шуму, доносившемуся с первого этажа. Там скрежетали по полу сдвигаемые столы, раздавались возгласы. Карелин провел ладонью по лицу – щетина была жесткой. Надо побриться, подумал он.
Он встал, натянул джинсы, сунул ноги в ботинки. Горячей воды в номере не было. Но спускаться вниз, где был титан, ему не хотелось. Местные проявляли к нему повышенный интерес, точно на лбу у него было каинова печать. И ему не хотелось встречаться с ними. Не хотелось даже показываться им на глаза. Хотя он не убивал своего брата как Каин. Брата Николая убили бандиты, когда магазин музыкальных инструментов, который брат открыл в столице, прогорел, и нечем было оплатить кредиты. Теперь бандиты бегают за ним. Но в распутицу они вряд ли сунутся сюда. Весь октябрь лили дожди. Местами грязь такая – машина на диффер садится.
Карелин подошел к ржавой раковине с фыркающей струйкой холодной воды. Наполнил водой алюминиевую кружку, поставил ее на плитку. Пока грелась вода, настроил бритвенный прибор. Потом снял с батареи постиранную рубашку. Она высохла.
Он стал бриться, глядя в мутное зеркало, висевшее над раковиной.
Обручальное кольцо не простое украшение… –
Загремела внизу музыка.
«Значит, свадьба…», – подумал Карелин, взглянув в окно на монастырскую колокольню, потемневшую от дождей.
Вспомнилось, как в сентябре, он простудился на стройке, таская под дождем доски. И валялся в этом номере с температурой. Тогда он еще не знал, что по выходным «холл» гостиницы, где он поселился, превращается в банкетный зал. Приехала свадьба. И начался шабаш. Дебильная музыка выносила мозги и сотрясала старые, обсыпавшиеся внутри, стены здания. За его дверью все время кто-то топотал, раздавались неразборчивые голоса мужиков, хриплый кашель, женский смех. А внизу кого-то встречали, радовались, обнимали. Карелин, лежал в жару на узкой койке и остро, как никогда, тосковал по покойным родителям, по брату, и чувствовал себя очень одиноким. С тех пор он никогда не оставался в гостинице по субботам, если намечалась свадьба. Об этом ему сообщал вахтер дядя Коля, живший при гостинице. Карелин уходил в рощу. Или – в библиотеку. Там, в читальном зале, он и познакомился с Таней, когда она выдавала ему книги. Темноволосая девушка невысокого роста была молчалива и серьезна. У нее были красивые ноги. И когда она приподнималась на носках, чтобы достать книгу с полки, он не мог отвести от нее глаз. Таня нравилась ему. Но познакомиться с ней поближе оказалось не так просто. Она была не похожа на местных провинциалок. Однажды они разговорились. И Карелин, неожиданно для себя, рассказал Тане, почему он оказался в этом городишке. Выяснилось, что Таня тоже, как и он, приехала сюда из Москвы, когда ей, молодому специалисту, предложили здесь место заведующей библиотекой. Она тосковала по большому городу, по друзьям, мечтала вырваться из этой дыры. И эта тоска по иной жизни сблизила их.
Но чем больше он узнавал Таню, тем меньше чувствовал, что знает. И оттого она нравилась ему все сильнее, все мучительнее. Мысли о ней согревали его сердце, когда было ему особенно одиноко. Наверно, то же самое, чувствовала и Таня, потому что однажды сказала ему словами маленького принца из сказки Сент-Экзюпери, что слова только мешают людям понимать друг друга. Хотела бы она выйти замуж, однажды спросил он ее. О, да, засмеялась она, хотя в слове «муж» ей слышится что-то уродливое, до зевоты скучное. Вот «незнакомец» – другое дело. И он не мог не согласиться с ней, подумав, что и слово «жена» нагоняет тоску, если женщина, которая живет с тобой, лишена тайны, низведена до вещи, которую можно потрогать, изучить. Но сегодня к черту тайны! Сегодня он скажет Тане напрямую, что любит ее так, как никогда и никого еще не любил. И предложит ей жить вместе. Это нормально. После того, что между ними произошло. Как там у Экклесиаста? Если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?
Побрившись, Карелин смочил лицо водкой из плоской бутылки, стоявшей на полке под зеркалом. Надел чистую рубашку. Застегнул ее на все пуговицы, подошел к зеркалу, причесался. Потом достал из тумбочки бутылку коньяка, купленного для «особого случая». Такой случай наступил! Конечно, он не надеялся, что Таня снова придет к нему, в это убожество. Но возможно, они выпьют по рюмке в библиотеке, как это было в минувшую субботу, когда Таня так неожиданно отдалась ему…
А в ту субботу Карелин, уйдя из гостиницы, отправился в библиотеку. Таня, нарядная, с завитыми волосами, была чем-то взволнована. Вместо свитера и джинсовой юбки, на ней было красное платье и черные чулки со швом, точно она собралась на молодежную тусовку. Ей часто звонили на сотовый, она выбегала из читального зала в служебную комнату, и оттуда доносился ее низкий быстрый смех. В задумчивости возвращалась. С чуть насмешливой и горькой, застывшей улыбкой смотрела на него. Карелин пытался развеселить ее, рассказывал ей что-то смешное. Она смеялась, закидывая назад голову с каштановыми волосами, но в ее глазах стояли слезы. За окнами стемнело.
– Таня, что случилось? – не выдержал он, собираясь уходить.
– Ничего не случилось.
– Но ты плачешь?
– Просто грустно, – вымученно улыбнулась она.– Слушай, Костя, – переменила она тему. – У тебя какие планы на вечер? Значит, свободен? Отлично. Сегодня у нашей старой работницы, Нины Львовны, юбилей. Пенсионерки, ветераны библиотечного дела, решили собраться здесь, в библиотеке, где прошла их жизнь, и скоро сюда придут. – Таня по-детски шмыгнула носом: – И Люба придет. Ты ее знаешь, она у нас методистом работает… Короче, оставайся, Костя. Будешь моим кавалером. Годится? – залихватски тряхнула она волосами.
– Годится, – сказал Карелин. – Только с одним условием, – добавил он. – Я схожу в магазин за шампанским!
Таня медленно ему улыбнулась, показав ряд белых зубов. И Карелин остался. Пришла седенькая, высохшая, как мумия, восьмидесятилетняя старушка в «бериевских» старомодных очках, Нина Львовна, а с ней еще две пожилых женщины, и Люба. Пенсионерки принесли цветы и домашние вкусности. И когда всю снедь выставили на стол, разложив ее по принесенным из дома тарелкам, от запаха пищи у Карелина закружилась голова. Карелин откупорил шампанское, выстрелив пробкой. И женщины, включая Нину Львовну, лихо опрокинули по бокалу шампанского в честь именинницы. Карелин тоже выпил и стал «оттаивать». Он сидел рядом с Таней и думал: «Ну что ж, это все-таки счастье…». Старушки потягивали шампанское, а Таня, он и Люба пили коньяк, купленный Карелиным на последние деньги. Потом, бледный от хмеля, Карелин стал читать свои стихи, жалея что нет гитары – он был в ударе и ему хотелось петь. Опьянев, женщины хлопали ему. Полнотелая Люба, мать-одиночка, похожая на восточную красавицу с лубочной картинки, откровенно смотрела на него. Таня нашла в старом виниле пластинку Тухманова «По волне моей памяти», поставила ее на проигрыватель. Звучала «Сентиментальная прогулка» на стихи Поля Верлена – все повышаясь, звуча, чем дальше, тем все томительнее, в сладко сжимающей сердце грусти. И музыка эхом отдавалась в сердце Карелина.
Ушли старушки и Люба, пару раз наступившая ему под столом на ногу, но без ответной реакции с его стороны. Карелин помог Тане убрать со стола посуду. Потом они сидели вдвоем, горела только настольная лампа. За окном шумел дождь. Они допивали коньяк и говорили, по обыкновению, о постороннем. Было уютно и спокойно. И когда возникла долгая, но не мучительная пауза, он как-то легко и весело обнял Таню, поцеловал ее в сухие потрескавшиеся губы. Таня выключила свет. И они стали целоваться. Она ничему не противилась, но все время молчала. А когда она почувствовала, что он больше не в силах владеть собой, отстранила его. Попросила включить свет и ушла. Карелин включил лампу. И допил коньяк. Вернулась Таня, уже одетая в пальто. Держалась она спокойно и просто, точно ничего не было перед этим:
– Проводишь меня?
Они шли под дождем вдоль зубчатой монастырской стены, белеющей в осенних сумерках. Он что-то рассказывал. Таня молчала. Автомашины, рассекая пелену дождя, разбрызгивали лужи, освещая фарами изъезженную площадь с полуразрушенной громадой Успенского собора. Они завернули за угол стены. Здесь ветер дул, как в трубу. Таня ежилась. Он погрустнел. Подошли к гостинице. Оба ее этажа были погружены во мрак. С деланной беспечностью он пригласил Таню в гости на чашку чая, пошутив что-то на счет гранд отеля, откуда даже тараканы разбежались от седой русской тоски. И неожиданно для него Таня согласилась. Видно, ей тоже не хотелось идти в свой угол, который она снимала в частном доме у одинокой женщины, болеющей раком.
Карелин налил воды из-под крана в металлическую кружку и поставил ее на плитку, стоявшую на голом щелястом полу. С него было довольно и того, что Таня пришла сюда, и он слышит ее медленный голос, глядит на губы, которые он недавно целовал. А когда он обернулся, Таня, сняв берет, и, закидывая назад волосы голой рукой, оглядывала комнату, где кроме стола, заваленного исписанными листками, да четырех железных коек, стоявших вдоль стен, ничего не было. Не было даже штор на окнах, и в черных стеклах тоскливо отражалась тусклая лампочка, свисавшая с потолка. Вода в кружке не хотела закипать. Карелин взял гитару. Сел на расшатанный стул. И перебирая струны, стал напевать песню Окуджавы:
Тьмою здесь все занавешено и тишина как на дне…
Ваше Величество Женщина, да неужели ко мне?..
Начал-то он игриво, но вдруг запел с душой, легонько стуча в пол ботинком. Пока не поднял голову и не увидел, что Таня сидит на его постели и, вытянувшись, как растревоженная птица, готовая улететь, смотрит на его ботинок, подметка которого, как назло, отвалилась от сырости. Стыдясь, он задвинул ногу под стул и, продолжая перебирать струны, допел:
Кто вы такая? Откуда вы? Ах, я смешной человек…
Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век…
Вода в кружке начала парить. Карелин отложил гитару. Он хотел шутливо извиниться, что кроме чая у него ничего нет, но Таня посмотрела на него потемневшими глазами и сказала глухим голосом: «Иди ко мне…». Это было неожиданнее всего. Он хотел что-то сказать. Но она повелительно перебила его:
– Затвори дверь на ключ и выключи свет.
И встав, через голову стянула с себя платье. Он выключил свет, повернул ключ в двери.
Таня уже лежала в его кровати, натянув одеяло до подбородка. Растерянный, в безумии любви, он дернул одеяло из ее рук, раскрыв всю ее, в одних чулках…
– Согрей меня, – сказала она.
Вскоре она ушла. «Считай, что это был алкогольный удар…», – грустно улыбнулась она, прощаясь.
Всю следующую неделю он вкалывал на стройке от рассвета до заката. Ему было досадно, что они так нехорошо простились. Он едва дождался выходных. Ну что ж, теперь он купит цветы и пойдет в библиотеку к Тане.
Карелин надел свой светлый плащ не по сезону; надвинув на лоб кепку, спустился по лестнице вниз и, ни на кого не глядя, вышел из гостиницы
День набирал силу. Воздух был свеж. Сквозь разрывы в тучах выглядывало теплое солнце. Он зашел на базар и купил букет астр. Астры не пахли. Но других цветов у бабушек не было. От счастья, от прозрачности утреннего воздуха чуть кружилась голова. Дома мимо которых он шел были серыми, стены обшарпанными, но зато окна отражали солнечный свет, резко отделяясь своей яркостью от фасадов.
«Я сейчас увижу Таню, – думал Карелин. – Судьба пощадила меня…»
В библиотеке в читальном зале вместо Тани скучала Люба. Она порывисто обернулась на звук его шагов.
– А Таня где? – спросил Карелин, поздоровавшись.
– Таня отпросилась на свадьбу А что? Меня просят – я соглашаюсь, – засмеялась Люба, кокетливо поведя глазами с приклеенными ресницами.
– На свадьбу? – растерялся Карелин.
– А ты не знаешь? Я думала ты…
– Что ты думала?
– Так, ничего… Короче, сегодня вернулся Танькин парень. Он прилетел из Англии на свадьбу своей сестры. В свое время он бросил Таню. Она пыталась его забыть. Он, козел, еще неделю тому прилетел в Москву. Но сюда не стремился. Таньке позвонили знакомые, сказали, что он там таскается по кабакам с бабами. Она была вся на нервах. А сегодня он приехал, на свадьбу. Приперся в библиотеку с цветами, с шампанским. И Танька потеряла голову, стала как безумная, все ему простила. По ходу непостижимая тайна! Слушай, а ты-то куда принарядился? Прямо жених с цветами!
– День рождения у меня, – сказал Карелин.
– Поздравляю. Брось, Костя. Чего ты? Не парься. Таньке нужен денежный муж, перспективный. Зачем ей нищий поэт со стройки…
Люба продолжала трещать.
– Пойду я, – положил он на ее стол цветы.
– Ой, спасибки. А куда пойдешь-то?
– По лесу прогуляюсь.
– День рождения дома за столом проводят, а не среди берез. Ты ко мне приходи вечером. На новостройку. Дом пять, квартира шестнадцатая. Я плов сделаю. Выпьем за твою днюху…
Он не ответил. Зашагал к выходу.
– Костя, слышишь? – крикнула ему в спину Люба. – Я буду ждать. Приходи!
Он не ответил.
________
В гостиницу он вернулся затемно, вымокнув под дождем. Свадебный народ уже расходился, разъезжался. Возле конторки вахтера стояло несколько мужиков со стаканами в руках, они умолкли, когда он появился, недружелюбно покосились на него. Вахтер дядя Коля, ветеран войны, мертвецки пьяный, спал на продавленном диване в своей комнатушке лицом к стене. Из уборной в конце коридора вышла невеста в свадебном платье.
– Блин, я платье обоссала! – громко сообщила она своим подружкам, вышедшим из уборной вслед за ней.
Они проводили Карелина любопытными взглядами, и он услышал, как одна из них спросила: «Что за чувак?» – спросила не насмешливо, но с заинтересованностью в голосе, думая, что он не слышит ее. Он поднялся на второй этаж. Открыл ключом свою дверь, вошел в комнату, и хотел было включить электричество, как вдруг за стеной, в соседнем номере, раздался смех Тани, ворчание, испуганный возглас:
– О, Боб! Не здесь ...
И он услышал стук тел, с размаху упавших на койку, вскрик Тани, и в следующее мгновение койка ритмично заскрипела, ударяя железной спинкой в хлипкую стену, за которой в дикой тоске замер Карелин. Казалось прошла вечность, пока стук в стену, стоны не прекратились. Соседи заговороили. Мужской голос уговаривал ехать в Дублин, где можно по полной оторваться в Тепмпл Баре. Таня настаивала на Канарских островах. В конце концов, мужчина сказал, что ему плевать – куда они поедут в свадебное путешествие, деньги у него имеются, только бы она, Таня, была с ним. И спинка койки снова застучала в его стену, все сильней, все неистовей, грозясь проломить ее …
Карелин почувствовал, что устал и хочет спать. Он подошел к раковине. Взял с полки, под зеркалом, бутылку с водкой. Глотнул из горлышка. И постояв, с размаху швырнул бутылку в стену. Осколки стекла разлетелись по полу. В соседней комнате стало тихо. Карелин вышел из номера, хлопнув дверью; спустился по лестнице вниз. В холле уборщица, шаркая ногами в разносившихся туфлях без каблуков, собирала в мешок мусор. Дядя Коля лежал на полу возле дивана, измятый, посеревший, из задравшейся брючины торчал, блестя металлом, протез. Карелин приподнял старика, уложил его на диван. «Обручальное кольцо-о, а не простое украшение…», – в беспамятстве прохрипел дядя Коля, продолжая праздновать свадьбу.
– Напоили старика ироды, – проворчала уборщица.
Карелин вышел из гостиницы на воздух. Дождь перестал. На небе, среди звезд, царила тишина. «Есть ли там кто-нибудь…», – подумал он, глядя в черные провалы неба, но так мимоходом.