Колоколенка

      
      
      
      – Не сумлевайся, барин! Знаю, где Урусов живёт, – на Штабной! Скоро доедем! – прокричал, обернувшись, ямщик. – Вёрст десять осталось!
      
      Только вот в голосе его теперь не удаль слышалась, а беспокойство. Последний час Алексея знобило и бросало то в жар, то в холод. А ещё вот видеть стал, как сквозь туман. Хотя, на что смотреть-то? Вокруг белым-бело – ни деревца, ни кустика… Как только Ванька дорогу находит?
      
      ***
      
      На последней станции ямщик его сцепился со смотрителем. Алексей с чистой половины хорошо слышал, как они собачились едва ли не до драки – лошадь чем-то не глянулась ямщику. Смотритель божился, что других лошадей у него нет и дня три не будет. Точно, что врал! Шельмец, целую полтину за ужин и ночёвку содрал! А ведь видел, что подорожная в порядке. Да и ужин был не ахти. А водка… Кто ж теперь знает, сколько Алексей выпил?
      
      Перед самым отъездом смотритель принялся нахваливать ямщика:
      
      – Вы, господин поручик, спокойны будьте. Ванька молодой да дошлый! На полтыщи вёрст даже в буран все колокола различает. Да и в Оренбург ему самому до зарезу надо к племяннице на крестины. А в прошлом годе под самое Рождество от стаи волков одним кнутом отбился! Трёх матёрых насмерть положил!
      
      – Четырёх, – не согласился ямщик.
      
      – Трёх мужики привезли, – уперся смотритель. – Других никто не видел!
      
      Алексей тогда чуть распахнул тулуп, предъявив пару пистолетов за поясным ремнём, и кивнул:
      
      – Волки – это плохо…
      
      – Ну, теперича нам сами черти не страшны! – оживился ямщик.
      
      – Не поминай… – нахмурился смотритель и ушёл в конюшню.
      
      Наверное, именно последнее замечание Ваньки-ямщика подвигло Алексея спросить:
      
      – А что, Иван, меж ямами людишки пошаливают?
      
      – Не-а, барин! – Ямщик шлёпнул кобылу вожжами по бокам и добавил: – Как Пугача казнили в Первопрестольной, так и тишина наступила. Ну, а русалки там, да мороки всякие… Где ж их нет, барин? У нас такое увидеть можно – кровь стынет…
      
      Алексей плотнее укутался в овчинную полость и усмехнулся:
      
      – Да тебе, по всему видно, лет сто с лишком! Самого греховодника Емельяна Пугачёва помнишь.
      
      – В народе говорят, – пожал плечами ямщик. – У нас и Разина помнят…
      
      – Врёшь! Не ходил разбойник в эти земли!
      
      – Может, и не ходил, – не смутился Ванька. – Посылал кого… Да только кладов его да мест чёртовых в степи понатыкано, как вешек на переправе. И про Пугача сам слыхал, как батюшка на проповеди говорил – антихрист он в образе человеческом!
      
      Алексей промолчал. Кто ж со священником спорит? Да и не ему, человеку военному, рассуждать о принадлежности бунтовщиков к роду человеческому. Разве нормальный мутить умы крестьян да казаков станет? Одержимые они…
      
      – А вот ещё, – ямщик полуобернулся, – Белый волк в наших местах является. Огромный! Сажени две в холке! Всегда от солнца заходит и бежит поодаль. Тогда точно кто-то из родичей умрёт…
      
      – Вестник смерти? – усмехнулся Алексей в овчину. – А сам-то ты его видел?
      
      – Видел, – очень серьёзно ответил Иван. – Я и Чёрного Человека видел очень близко…
      
      – Это ещё что за напасть?
      
      – Жуткая вещь! – нахмурился ямщик. – Ко мне саженей на сто подходил. И не идёт, а плывёт над степью. Одёжа, руки, лицо черней угля! Страшное дело…
      
      – «Мне день и ночь покоя не даёт мой чёрный человек», – процитировал Алексей.
      
      – Тебе, барин? – округлил глаза Иван.
      
      – Не обо мне речь, – покачал головой Алексей. – Это стихи Пушкина. Поэт такой в Петербурге.
      
      Ямщик быстро перекрестился и пробормотал:
      
      – Выходит, и в столице про эту напасть знают… – Он хлестнул лошадь и прикрикнул: – Но, дохлятина!
      
      ***
      
      Неделей раньше, вернувшись в Петербург, Алексей только и успел стянуть сапоги, как прибыл вестовой:
      
      – Поручик Ряузов! Срочно к полковнику Мезинову!
      
      Перегон выдался не из простых. Всего-то четверо суток, но Алексей вымотался с этими рядовыми остолопами, как за месяц! И от подпоручика никакого толку. Пороть бы этих скотов на плацу! Включая подпоручика.
      
      Сейчас бы водки стакан и выспаться… Но – служба! И меньше, чем через полчаса, Алексей уже стоял, вытянувшись перед полковником. А начальник объяснить причину вызова не спешил: заглянул в какие-то бумаги, прокашлялся, встал и подошёл к Алексею.
      
      – Хорошо служишь, поручик…
      
      Алексей щёлкнул каблуками сапог:
      
      – Рад стараться, ваше высокоблагородие!
      
      – Не ори, – поморщился полковник. – Не о том сейчас речь…
      
      Он положил руку на плечо Алексея, скорбно вздохнул и сказал:
      
      – Мужайся, Алексей Ильич! Батюшка твой Богу душу отдал…
      
      Отца своего Алексей видел года два назад – в отпуск ездил. Каким образом майор, воевавший с французом, мог превратиться в простого помещика… Не понимал этого Алексей и скрывать такое своё отношение не нашёл нужным. Не то чтобы они разругались, но уехал раньше срока и решил в поместье отца более не появляться. Да и девки сельские, понятно, оказались куда менее искусными, чем девицы у мадам Кло…
      
      Полковник вновь уселся за свой стол, пошуршал бумагами и откинулся в кресле.
      
      – Батюшка твой, поручик, бравым солдатом был! Сказывал ли он тебе, как мы генералов французских в плен взяли?
      
      – Никак нет, ваше высокоблагородие!
      
      – Скромен… Не тянись, – махнул рукой полковник. – Сядь на диван. Мы тогда Наполеона от Москвы гнали. Вышел приказ покоя французам не давать. Обычно гусары и казачки их ночами трепали, а тут нам было велено ночью подойти к расположению, дать залп из ружей и ретироваться. Трое нас подпоручиков вызвалось: отец твой, я и Урусов. Взяли пару десятков солдат, по рокаде прошли, а потом по какому-то санному следу отмахали вёрст пятнадцать и наткнулись на сельцо небольшое. Заслон французский в штыки взяли, и понесло нас в дом поповский. А ведь приказано было – палить и отступать! Ворвались, а там генералы над столом склонились, карту изучают. Илья Александрович быстр на руку был, да и промаха не давал. В один миг из своих пистолетов двух адъютантов положил, вырвал у нас с Урусовым запасные пистолеты и ещё пару на тот свет отправил! Нам и работы не осталось: я генералу, что за шпагу схватился, плечо продырявил, а Урусов кому-то полголовы снёс… И ведь каков твой отец был! Ни в рапорте, ни словом никогда не помянул, кто и куда стрелял: пришли, захватили в плен и всё!
      
      Никогда Алексей не слышал этой истории от отца. Даже намёка. Может, отсюда и его, Алексея, умение? В любое время, хоть трезвый, хоть пьяный, а пулю на пятнадцати шагах в игральную карту положить может…
      
      – …Но из ружей наши солдатики всё же пальнули! В два залпа. Как французишки в одном исподнем разбегались! Помёрзли, небось… Морозец-то знатный в ту ночь стоял!
      
      Полковник раскраснелся, развернул плечи. В голосе его слышался восторг. А Алексей подумал, что, знай он отца с такой стороны, лихим и бесстрашным, может, и уважал бы куда больше?
      
      – Прихватили мы генералов, других, какие под руку подвернулись, обоз французский и проторенной дорогой возвратились. Ни единого человека не потеряли! А уж в самом конце пути, как на дорогу вышли, возок повстречали с эскортом гусарским. А в возке наш корпусной генерал оказался! Рапорт выслушал, у генералов пленённых шпаги принял… Нам-то не по чину было – не забрали. Но они себя тихо вели. Только с ужасом на пистолеты отца твоего косились… Потом генерал отозвал своего ординарца в сторонку и нечто такое ему сообщил, что тот аж побледнел. Позже нам пересказали его слова: «Как это подпоручики ко мне генералов вражеских на сдачу приводят?!» Так мы и вернулись на место майорами – видать, адъютант расстарался с перепугу. Только на войне чудеса и случаются…
      
      Полковник опёрся грудью на стол, положил ладони на бумаги и посмотрел на Алексея.
      
      – Я, поручик, тебе анекдоты вот к чему сказываю… Илья Александрович такую фанаберию построил – меня-то удивил! Дружбу он водил с Петром Урусовым крепкую и после своей отставки. Вот и сговорились они, если получится, детей своих поженить и породниться. Службу Урусов закончил подполковником в Оренбурге, там и вдовствует. Дочь у него – осьмнадцать в будущем году исполнится…
      
      Матушку свою Алексей не помнил. Слышал, что, произведя сына на свет, заболела она и зачахла за год с небольшим. А отец так и не женился более. Любил, наверное, очень…
      
      – Тебе сколько лет сейчас? – спросил полковник.
      
      Алексей вскочил на ноги:
      
      – Двадцать один, ваше!..
      
      – Сесть! – рявкнул подполковник. – Я тебе вставать не разрешал! – И тут же голос его стал мягче: – В твоём возрасте мы ещё в подпоручиках ходили… Но есть и разница! Французу мы знатно рыло начистили и пример всей Европе предоставили такой, что лет пятьдесят ещё не сунутся. И хоть служишь ты, поручик, не хуже отца своего или меня, но выслужиться, как мы, не сможешь. Для военного человека – нет войны, так и роста нет. А отец твой в завещании указал, что если не женишься ты на дочери Урусова, так и имение казне отойдёт. А там две с половиной тыщи душ числится! Ну, Ряузов! В приданом-то всего триста душ было, а его наследство дед твой подчистую в картах спустил.
      
      Полковник молчал с минуту, а затем встал. К тому времени, как он начал говорить, Алексей уже вскочил и стоял по стойке смирно.
      
      – Поручик Ряузов!
      
      – Я, ваше высокоблагородие!
      
      – Приказываю отправляться в Оренбург! Документы проездные получить в канцелярии немедленно! Вот два пакета. Один для Урусова. На нём и адрес есть. Второй пакет беречь, как зеницу ока! Передашь губернатору Оренбурга из рук в руки! Смотри у меня!
      
      Алексей принял пакеты, сделал два шага назад и щёлкнул каблуками:
      
      – Так точно, ваше высокоблагородие! Разрешите выполнять?
      
      – Выполняй.
      
      Поручик уже чеканил шаг в сторону двери, когда голос полковника заставил его развернуться.
      
      – Выспишься в дороге. И вот ещё что… Свои дела решишь на месте. Вдруг девица до колик хороша? Если получу  в почте твой рапорт об отставке – подпишу…
      
      ***
      
      – Беда, барин!
      
      Алексей с трудом разлепил глаза и посмотрел по сторонам – что за беда? Снег сияет – аж глазам больно… Ну, небо в дымке, да ветерок позёмку несёт… Волки?!
      
      – Что? – прохрипел поручик.
      
      – Буран идёт!
      
      Алексей зябко кутался в овчину. «И что? – вяло подумал он. – Под Казанью тоже в метель попали… Правда, тамошний ямщик сказал, что это цветочки в сравнении со степным бураном…»
      
      Сани вдруг остановились, будто наткнулись на что-то, а ямщик взвыл и выругался. В тот же миг померкло солнце и белесая визжащая снежная пелена обрушилась на степь. Алексей пытался разглядеть хоть что-то в этой круговерти, но не видел ни лошади, ни ямщика.
      
      Ванька вывернулся откуда-то сбоку и принялся причитать. Почему-то во всём этом вое и визге вьюги Алексей, порой очень отчётливо, слышал ямщика:
      
      – Лошадка издохла… Не дышит, окаянная… Да ты, барин, совсем заледенел… На печи бы тебе… Занесёт нас, но может и найдут когда… Аккурат меж верстовыми столбами…
      
      Ямщик замолк, прислушался и принялся истово креститься:
      
      – Оборони, Господь наш и Пресвятая Дева! Не дайте сгинуть, святые угодники! Нет здесь ни церквей, ни поселений… Да неужто – Колоколенка?!
      
      Теперь и Алексей разобрал в порывах ветра неровный и рваный бой колокола. Поручик хотел наказать дурному ямщику править на звук, к селу, но припомнил, что править нечем – лошадь-то пала…
      
      Сани дёрнулись, раздалось дикое ржание, и ямщик метнулся к вожжам:
      
      – Стой, тварь!!!
      
      Но кобыла не слушалась ни грозных криков, ни вожжей, ни кнута. Порой Алексей ощущал, что сани скользят вниз, как бы по склону оврага, а иногда шли на подъём, да такой, что и тройка не сдюжила бы. А набат колокола слышался всё отчётливей. Только вот сознание ускользало…
      
      – Не боись, барин! Не брошу я тебя!
      
      Когда Алексей очнулся, ветра не было. Буря бесновалась в паре десятков саженей, а над санями нависала чёрная, как уголь, колокольня с покосившейся маковкой. И без креста. Впритык – добротный бревенчатый поповский дом, но ни домов селян, ни церкви не было.
      
      У крыльца стояли два карикатурных урода, бледные, как сама Смерть. Один – высокий и толстый, в драной одежде и с улыбкой от уха до уха. Второй – почти карлик – мрачный и облачённый ничуть не лучше своего товарища. А напротив них, спиной к саням, – понурый ямщик с обнажённой головой.
      
      – Иван! – позвал поручик.
      
      Ямщик обернулся и обнажил зубы. Но очень уж невесёлой получилась его улыбка…
      
      – Ну что, барин? Теперь и погреться можно…
      
      – А что ему греться? – злобно прошипел карлик. – Дохляк он степной!
      
      – Как так?! – вскинулся ямщик.
      
      – А так! – Высокий захохотал, как прокаркал, и добавил: – На тракте он замёрз! Туда и отправится…
      
      Едва прозвучали эти слова, как кобыла, до того лежавшая грязной кучей перед санями, вскочила на ноги, повернула голову и повела на Алексея дурным белёсым глазом.
      
      «Сейчас посмотрим, кто из нас дохляк!» – подумал Алексей, вытягивая из-за пояса пистолет. Прицелиться, как следует, не смог – оружие ходило ходуном, да и после выстрела он уронил пистолет и потерял сознание.
      
      – От, зараза! – воскликнул высокий, прикрыв на груди ладонью отверстие от пули. – Дырку в одёже провертел!
      
      – Мало их у тебя? – скривил лицо карлик. – Одной больше…
      
      – Да карты ж, подлец,  спортил! – И высокий швырнул на снег пару прострелянных игральных карт.
      
      – Туз… Червонец… – выкатил глаза карлик. – Вон оно как! Вон как ты верхи берёшь!
      
      – Заткнись! – отмахнулся высокий и обратился к ямщику: – Ну, что, Ванька? Долго ты от нас бегал!
      
      – Да всего-то два раза Колоколенку и слышал… – пожал плечами ямщик. – Видать Бог Троицу любит…
      
      – Не поминай здесь! – зло взвизгнул карлик.
      
      – Да уж теперь не по чину тебе, – кивнул высокий и почти ласково спросил: – Значит, ты колокола по бою различаешь? Так будешь у нас за звонаря!
      
      – Наш-то совсем поистрепался. Чудит… – ввернул карлик.
      
      Ямщик сунул руку за пазуху и достал колоду засаленных карт:
      
      – Вот. Почти новая…
      
      – Дай! – протянул руку высокий, и карты вереницей, одна за другой, легли в его ладонь.
      
      Перебросив пару раз колоду из руки в руку, высокий сунул карты карлику:
      
      – На! Наши дополнишь.
      
      Но ямщик ясно видел, что несколько карт скрылись в рукаве высокого. Сделав шаг вперёд, Иван отвесил поясной поклон:
      
      – Дозволь, Хозяин, просьбу…
      
      – Хорошо говоришь, правильно, – высокий ещё больше растянул губы. – Что просишь?
      
      – Дозволь, – Иван выпрямился, – слово прижизненное сдержать. Чтоб душу очистить.
      
      – На душу свою ты только в карты теперь играть можешь! – хохотнул высокий. – Что за слово?
      
      – Обещал я барина в Оренбург свезти в целости. Ну и ещё… – Иван замялся на пару мгновений. – Мне бы племяннице подарок, крестик золотой, свезти. Ну и деньги, за год заработок, оставить. Они ж мне ни к чему теперь?
      
      – Крестик? – прищурился карлик.
      
      – А ты что думал? Православный Ванька-то… – покосился высокий на карлика, – А ты слово исполни. И от нательника избавься.
      
      – Да он… – взвизгнул карлик и тут же получил подзатыльник:
      
      – Цыц, недомерок! А ты, Ванька, слово своё справь, но смотри! Буран до полуночи будет – с ним и вернись. Иначе другой разговор случится!
      
       – Да, Хозяин, – вновь поклонился ямщик и бросился к саням.
      
      
      ***
      
      Северную заставу Оренбурга терзал буран. Даже сторожевую будку перевернуло, но по счастью она оказалась пустой. Несколько лет назад постового солдата в такую погоду занесло аж по пояс и ноги поморозило. Приказа на то как бы не издавалось, но разрешалось в буран нести службу в сторожке, при печке.
      
      – Ну-ка, сбегай, глянь, – приказал прапорщик молодому солдату. – Показалось мне что-то…
      
      Посланный вернулся быстро и принялся, отдуваясь, стряхивать с себя снег.
      
      – Тама след санный… Уже снегом заносит. А шлак… Шлагбум! Он закрыт! И будку повалило.
      
      Прапорщик пригладил усы, вздохнул и сказал:
      
      – Шлагбаум, дурень! Не к добру это. Ой, не к добру!
      
      
      ***
      
      Сани подлетели к дому Урусова, и Ванька принялся колотить рукоятью кнута в двери:
      
      – Откройте! Барину плохо! Пётр Петрович! Скорее!
      
      Спать ещё не ложились, а потому всполошились все. Сам подполковник у дверей с фонарём в руке раздавал приказы, а денщик, кухарка и горничная кое-как втащили завёрнутого в овчину Алексея в дом. Свою дочь, Софью, Урусов отослал готовить постель, но лишь для того, чтоб девицу холодом не охватило.
      
      Ямщик выставил к ступеням сундук с вещами, сумку, пристроил сверху разряженный пистолет и прокричал уже из саней:
      
      – К тебе он, Пётр Петрович! Из столицы! – хлестнул лошадь кнутом и канул в буран.
      
      Позже горничная божилась, что глаза ямщика светились, как угли в печи.
      
      Больного денщик и кухарка раздели, устроили в кровати, обложили грелками, но помогло это мало. Алексей бредил, шарил руками по одеялу и даже пытался встать. Доктор проживал в соседнем доме – его и позвали. Польза от этого была очевидна. Доктор послушал пациента трубкой, накапал что-то из пузырька в стакан с водой и принудил Алексея выпить половину. Буквально через минуту лекарство подействовало, погрузив больного в тяжёлый сон.
      
      – Вот, – доктор указал на стакан. – Если приступ повторится, то дайте ему это. А я, наверное, после обеда зайду его проведать.
      
      На вопрос подполковника о перспективах болезни доктор пожал плечами:
      
      – Я, Пётр Петрович, врач и в чудеса не верю. Это может быть и крупоз, и полное нервное истощение… Но всё может произойти…
      
      Ещё до прихода доктора подполковник прислушался к выкрикам Алексея, сделал какие-то выводы и наутро послал денщика с приглашением к губернатору. Благо, что буран закончился ещё ночью.
      
      – Ваше превосходительство! – начал чеканить Урусов, вытянувшись перед гостем, но был прерван.
      
      – Прекрати, Пётр Петрович! – поморщился губернатор. – Здесь мы одни и с тобой не одну лошадь без соли съели. Уверен, что просто так ты меня от дел не оторвёшь.
      
      – Дело такое, – согласно кивнул Урусов. – Прибыл ко мне вчера сын давнего товарища. Болен он тяжко. Но я просмотрел его подорожную, что в одежде была, и сомнений нет – сын это Ряузова. В бреду говорил он о какой-то колокольне, чертях…
      
      – Ерунда это! – отмахнулся губернатор. – Мне тут тоже доложили о санях, через шлагбаум закрытый прошедших… Бабьи сказки!
      
      – Согласен. Но в бреду поручик упомянул и пакет секретный для губернатора Оренбурга.
      
      – И? – приподнял бровь собеседник подполковника.
      
      Урусов вытянулся по стойке смирно и отчеканил:
      
      – В вашем присутствии, ваше превосходительство, и в связи с болезнью поручика Ряузова, я намерен осмотреть его багаж!
      
      Губернатор задумался и кивнул.
      
      Уже в сумке обнаружились два опечатанных пакета, которые подполковник и предъявил.
      
      – Это письмо тебе, – губернатор вернул один пакет. – А это… О! от Мезинова! Не забыл… С твоего позволения, Пётр Петрович…
      
      Губернатор отошёл к окну и вскрыл пакет. Читал он долго, а, прочитав, задумчиво смотрел в окно.
      
      – Да… – наконец промолвил он. – Полковник Мезинов вхож в Петербурге в высшие сферы… Спасибо ему, что предупредил! Тебя, Пётр Петрович, я хорошо знаю – слова никому не передашь! Потому скажу, хоть ты и в отставке, что мне Мезинов прописал. Едет к нам военная ревизия…
      
      Губернатор стремительно подошёл к Урусову, пожал ему руку и решительно заявил:
      
      – Ну да за две недели я лоск наведу! Не подкопаются! Кстати, как там твой поручик?
      
      – В бреду, – помрачнел Урусов. – Доктор надежды не даёт…
      
      – Ерунда! От докторов только приговоры и слышно. Пускай выздоравливает! Ведь больной, а какое важное письмо доставил! Я уж придумаю, как его отблагодарить…
      
      
      ***
      
      Вопреки скепсису доктора, Алексей пришёл в себя на десятый день. Осунувшийся и слабый, он отказывался есть, и только общими усилиями, включавшими приказы подполковника, удавалось его накормить. Ещё несколько дней – и поручик начал вставать на ноги, но его неизменно укладывали обратно на кровать. Доктор удивлялся, твердил о каких-то медицинских казусах и пользе положительных эмоций. В исполнение последнего Софья читала Алексею вслух и очень сердилась, заметив, что больной неотрывно смотрит на её лицо и совершенно не слушает.
      
      Однажды, в разговоре с отцом, совершенно не к месту, Софья задумчиво произнесла:
      
      – Он назвал меня ангелом, когда первый раз увидел…
      
      – Не удивительно, – рассмеялся подполковник. – С того света и курица за ангела сойдёт!
      
      – Папенька! – нахмурилась Софья.
      
      – Ладно-ладно! – вытер слезу Урусов. – Шучу я. А то, может быть, пригласим того капитана, за которого ты в прошлом году обмороки устраивала?
      
      – Папенька! – и Софья, разрыдавшись, убежала в свою комнату.
      
      – Ничего… – улыбнулся подполковник. – Такие слёзы только на пользу.
      
      А Софья рыдала и думала, что даже на Страшном суде не сознается – пока Алексей бредил, она неумело целовала его и молила Бога о совместной смерти…
      
      
      ***
      
      Венчались молодые в апреле. Все приглашённые признавали – бравый поручик и счастливая невеста являли собой идеальную пару. Скромным торжество не получилось – воспротивился губернатор, и в зале офицерского собрания состоялся бал. А всего через неделю Софья и Алексей, на подаренном губернатором роскошном тарантасе, отправились в имение Ряузовых. Урусов покидать Оренбург отказался наотрез:
      
      – Здесь могила моей жены. С ней рядом, как придёт срок, и лягу. Вы только мне пишите подробно обо всех своих делах.
      
      А дела сложились как нельзя лучше. Ещё до смерти Петра Петровича узнал он, что в сыновьях своих Алексей и дочь его отобразили отцов своих и полковника Мезинова, а позже и дочерей назвали именами матерей. Но никогда Софья не писала отцу, что ближе к концу зимы Алексей мечется в постели, бормочет что-то неразборчивое и воображает, как будто стреляет в кого-то.
      
      Пистолет свой поручик в отставке Ряузов приказал зарыть в саду – на рукояти проявилось отвратное пятно, и вывести его не было никакой возможности. Такое же по форме пятно, напоминающее колокольню, осталось и на правой ладони Алексея. Но руку-то разве зароешь?