Правдивые истории поручика Соловьева

Денис Налитов
Вступление.

Нет, что бы Вы ни говорили, прогресс - вещь великая и удобства, предоставляемые человечеству новейшими технологиями не могут не поражать воображения.  Однако, вместе с тем, что-то милое и дорогое, принадлежащее лишь нашим сердцам, покидает нас.  Конечно, да!  Конечно, электронная почта и быстрее и проще в употреблении, и доступна почти всегда и почти везде.  Но, вместе с тем, нет больше тех бесконечно длинных дней, проведенных в ожидании дорогого письма.  Не найдешь больше в шкафу, среди памятных вещей, пачки аккуратно перевязанных писем, и не заговорят с тобой близкие тебе люди, не сухим и безликим языком компьютерного шрифта, а теплой строкой рукописного листа.

Кто возьмётся спорить, что цифровая фотография – это и качество, и компактность в одном комплекте?!  Но разве тогда можно посидеть уютным вечером, листая альбом и  вглядываясь в лица людей далеких и близких одновременно.

В наше время печатное слово все больше уступает место мониторам компьютеров и экранам мобильных телефонов.  Но разве может передать электронный текст ветхость страниц или наоборот, запах свежей типографской краски?  Разве вызовет светящийся экран мобильного телефона трепет прикосновения, который излучают пожелтевшие страницы редких книг?

Вот именно поэтому я был так рад случайно приобретенной мною рукописи, аккуратно подклеенной между двумя плотными листами бумаги.

Приобрел ее я на распродаже старья, которыми богата осенняя Новая Англия.  Книга была заткнута между подшивкой журналов «Национального Географического Общества» за 1970 год и туристической книгой-гидом по курортам штата Флориды.  Курорты были такие же старые, как и журналы, и улыбающиеся под лучами тропического солнца мужчины и женщины с бутылочками апельсинового сока, теперь уже вряд ли могли поделиться его оздоровительными  свойствами.

Где вы, загорелые и стройные молодые люди в купальниках и спортивных костюмах?  Какой безжалостный ветер времени унес вас в небытие со страниц когда-то модных журналов?  Осталось ли что-нибудь кроме этих выцветших и пахнущих пылью и сыростью журнальных фотографий?  Будет ли после вас какая-нибудь память?  Память!  Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, какую память вы оставите по себе?  Нет!  Вам было некогда.  Вы спешили.  Спешили покупать дорогие престижные костюмы, открывать и увеличивать банковские счета, кататься в роскошных автомобилях и обедать в дорогих ресторанах.  Попасть на обложки модных журналов вы тоже спешили.  Поэтому никто из вас не задавался вопросом, какую память вы по себе оставите.  А ведь суровые длинноусые норманны, глядевшие с обложки журнала «Национального Географического Общества» вас предупреждали, что все это «апельсиновое счастье» ненадолго.

Поэтому, эта рукописная книга так дорога моему сердцу.  В ней нет преуспевающих джентльменов, но есть бесстрашные герои.  В ней нет цветных гламурных картинок, но есть память, которая останется жить в моем сердце.  В ней нет богатства роскоши, но есть богатство беззаветной любви к своей Родине.

Кто ты, автор?  Кто ты – тот человек, который остался лишь в этих строках?  Я даже не видел твоей фотокарточки.  Что сделала с тобою жизнь?  Как оказался ты, родившийся и выросший под солнцем России, среди шумных городов далекой Америки?   Был ли ты счастлив здесь?  О чем думал ты, когда глядя в окно на серое осеннее небо, отсчитывал последние дни своей жизни?

Но, довольно философии!  Пусть читатель сам ознакомится с этими удивительными историями изложенными тобой, автор, когда память твоя была еще тверда и воспоминания рвались наружу, чтобы наполнить белоснежные листы бумаги чернильной строкой великих событий.


«Правдивые истории об удивительных приключениях и невероятных похождениях поручика Ярославльского драгунского Его Императорского Величества полка Соловьева О.С., а также подвигах, совершенных им во время Великой Войны 1914-1918 г.г.»

События, описываемые мною в этой книге относятся ко временам того трагического периода истории человечества, получившего название Великой Войны, а позднее – Первой Мировой Войны, отодвинутой на задний план еще более кровавой бойней, по сравнению с которой нашествие Батыя -  лишь кавалерийский рейд по тылам противника. 

Наш артиллерийский дивизион должен был обеспечивать огневую поддержку действиям Ярославльского драгунского полка, и я был откомандирован туда офицером связи, заменив тяжело раненого в предыдущих боях подпоручика В.  Я прибыл в расположение полка накануне боев за город С-ск и выполнял свои обязанности в течение двух дней, когда был отозван назад командиром моего дивизиона. 

Судьба была столь благосклонна ко мне, что доставила мне возможность встретить одного из примечательнейших людей нашего времени – поручика О. С. Соловьева.  До сих пор образ его жив в моей памяти: среднего роста и среднего телосложения, волосы русого цвета, обрамляющие кругловатое лицо с детскими ямочками на щеках и веселыми лучиками на конце глаз.  Аккуратно подстриженные на кавалерийский манер усы, и пружинистый чуб над широким умным лбом.

Знакомство наше, как и полагается у таких людей, состоялось самым удивительнейшим образом...

«Удачный выстрел»

В октябре 1916 года наши войска продвигались по югу России.  Немцы бежали широким фронтом, бросая обозы, вооружения и боеприпасы.  Для нас это было весьма удобно, так как уже несколько недель кряду тылы не поспевали за частями, и нам приходилось пополнять свои запасы только этими немецкими «подарками». 

На одной из станций отряд капитана Родникова сходу разгромил крупное подразделение немецких фузилёров.  Занятые расправами над местным населением, они не заметили, как кавалеристы Родникова, прячась за рощей, проникли в овраг и незаметно сгруппировались у самой окраины железнодорожной станции.  Когда начало смеркаться, Родников вывел своих кавалеристов из укрытия и развёрнутым строем атаковал станцию.

Атака была столь стремительна и неожиданна, что немцы даже не успели перезарядить пулеметы.  Почти не отстреливаясь, они в спешке побросали всё и еле-еле успели выйти из-под удара, попрыгав на бронепоезд, стоявший тут же на станции.  Захват станции оказался как нельзя кстати – наши подсумки были давно пусты и основным оружием были кавалерийский напор и шашка.  Ящики патронов, найденные на складах станции, подняли боевой дух наших частей.  В основном это были винтовочные патроны и пулемётные ленты, оставленные нашими войсками в ходе предыдущих отступлений. 

Пополнив запасы боеприпасов, наши части быстро двинулись вперёд и вскоре забыли об этом мимолётном бое.  Однако последствиям этого сражения ещё предстояло сыграть роль в наших дальнейших боях.

По мере продвижения, сопротивление немцев становилось всё упорнее и упорнее.  Оправившись после первых поражений, немецкие генералы начали стягивать крупные резервы к наиболее важным пунктам.  Одним из таких пунктов стал город С-ск, который надо было взять штурмом нашим измотанным и поредевшим частям.

Ранним октябрьским утром наш эскадрон вышел на равнину перед городом.  Мы стояли, как крестоносцы перед Иерусалимом.  Лица бойцов были хмуры и сосредоточены.  Местами уже лежал снег, и мокрый утренний ветер забирался под шинели и в обмотки ботинок.

Заухали шестидюймовки, вздымая вверх фонтаны промёрзлой земли.  Эскадрон шагом двинулся вперёд.  Через полчаса пушки смолкли, и мы пустили коней рысью.  Вдруг из ближайших домов застрекотали пулемёты, и захлопали винтовочные выстрелы.  Послышались крики раненых и стоны умирающих.  Нашему эскадрону пришлось отойти к рубежу атаки, а вперёд пустить пехоту.  Однако немцы держались крепко.  Пять раз наша доблестная пехота атаковала окопы врага, и пять раз ей приходилось с потерями отступать.  Тут к полковнику подошёл поручик Соловьёв с рискованной, но сулящей в случае удачи победу, идеей.  Город С-ск со стороны фронта наступления окружён степью.  С северной стороны – крутой обрыв к реке, так что обход невозможен.  Но чуть далее на запад к городу подходит почти вплотную лес, из которого атака была бы более успешной.  Пехоте туда не пройти: вся степь насквозь простреливается пулемётным огнём, а вот конница шанс имеет, если сможет галопом пролететь сквозь простреливаемый участок и укрыться за спасительными деревьями.

Полковнику идея понравилась, и руководить атакой он поручил поручику.  Не ожидавшие такой смелости, немцы не успели сделать поправки к планкам пулемётов, и их пули, как мухи лишь прожужжали над нашими головами.

Без потерь мы достигли спасительного лесочка и укрылись за стволами деревьев и густым кустарником.  В это же время наша пехота опять начала атаку, и немцам стало не до нас.  Надо было спешить.  Мы ворвались на улицы города, давя копытами и рубя шашками разбегавшегося в стороны перепуганного противника.  Как смерч, круша и сметая, мы пронеслись по центру города и продвигались к окраинам, где пулемётные гнёзда сдерживали наступательный порыв наших войск.  Ещё немного, и сражённые кавалерийским наскоком, немецкие пулемёты умолкнут, открывая дорогу нашей пехоте.  Вот стрекотание доносится уже совсем близко.  Сейчас свернём в этот проулок и обрушим сабли на головы врагов.

Я задержался в погоне за группой немцев и немного отстал от остальных.  Это-то и спасло мне жизнь.  Несколько наших во главе с корнетом Обольевским вырвались вперёд и на полном галопе влетели в переулок.  Тотчас же из переулка застучал пулемёт – и всадники и кони кувыркаясь покатились по земле.  По мостовой потекли красные ручейки.   Пока мы продвигались по лесу, немцы успели перенести в переулок один из пулемётов и устроили засаду.  Пришлось спешиться.  Никакие попытки даже заглянуть за угол не удавались.  Смельчак тут же падал с простреленной головой.  Ручных гранат у нас не было, и нам пришлось остановиться.

Мы заняли круговую оборону.  Распуганные и разогнанные по городу немцы, могли вот-вот опомниться и контратаковать нас.  Положение было безвыходным.  Лишь один поручик Соловьёв не выказывал беспокойства.  Он осмотрелся.  Из-за ворот переулка виднелось большое здание красного кирпича: именно там засели немецкие пулемётчики.

- Эй-ка, братец!  А что это за дом? – обратился поручик к выглядывавшему из окна полуподвала старику.
- А это – наш оружейный завод, барин - ответил местный. – С-ский оружейный завод... - и немного помявшись, добавил – Его Императорского Величества.
- С-ский оружейный завод... - вполголоса произнёс поручик, - где-то я уже видел это название...
И тут лицо его прояснилось!
- А, ну-ка, остались ли у кого патроны из тех, что мы захватили на железнодорожной станции?

Я передал поручику подсумок до отказа набитый патронами.   Поручик вытащил пару и зарядил ими свою винтовку.  Почти не целясь он выстрелил по направлению переулка.  К великому нашему удивлению, пули с визгом пронеслись в подворотню и свернули за угол.  В то же мгновение раздались крики.  Поручик моментально вскочил в седло и кинулся в подворотню.  Все замерли.  Но пулемёт молчал, и вдохновлённый примером  поручика Соловьёва, эскадрон ринулся в атаку.  Через полчаса город был в наших руках.
Уже вечером, сидя у костра и отдыхая после боя, все задавали поручику один и тот же вопрос: «Что произошло там, у завода?»

Отхлёбывая из походной солдатской кружки, Соловьёв не спеша рассказывал:
- Я понял, что пули, изготовленные на местном заводе и побывавшие вдали от дома, выпущенные на свободу, с радостью поспешат в родительский дом.  Всё произошло именно так, как я и думал.  Не успел я выстрелить, как пули, визжа от радости, просвистели в переулок и, свернув за угол, устремились в окно завода, при этом, конечно, убивая всех на своём пути.  Немецкие пулемётчики были сражены наповал, и путь был свободен.  Ну, а дальнейшее вы знаете.  Однако не будем больше о войне, господа.  Поговорим лучше об охоте.

«Ново-Эриманфский вепрь»

Охота есть наиболее достойное занятие для мужчины, особенно когда она сопряжена с риском и являет возможность блеснуть ловкостью и отвагой.  Разумеется здесь речь идет не об охоте на тетеревов или куропаток, а об охоте на медведя или кабана.  Я бы мог занимать вас весь вечер любопытнейшими историями, случавшимися со мной, но мне хочется поведать вам об одном особенном, даже таинственном, почти мистическом случае, воспоминание о котором до сих пор наводит на меня дрожь.

Случай этот хотя и имеет отношение к нашей беседе, но охотой его в прямом смысле не назовешь.  Это была охота, но не человека на зверя, а зверя на человека, или я даже выразился бы так: человек и зверь охотились одновременно друг на друга.  Но не буду больше интриговать вас столь длинным вступлением, а напрямую приступлю к рассказу.

Это было за два года до начала войны, когда наш полк был расквартирован в небольшом польском селении, недалеко от австрийской границы.  Иные из офицеров уже тогда предполагали, что наше пребывание здесь не случайно, что войне быть, и что командование хочет, чтобы мы лучше пригляделись к местам будущих боев.

Ну, что ж, селение как селение.  Ничего примечательного.  Даже скорее наоборот: серенькое такое селение.  Людишки маленькие, незаметные.  Природа тоже вся вокруг такая вся какая-то мелкая.  Погода стояла премерзкая – дожди с градом.  На улице грязищи – не проехать.

Так вот.  В первый же вечер, нас, офицеров, пригласил на ужин местный помещик – пан Дупинский.  Тоже ма-а-а-ленький такой.  Голова круглая, как арбуз, а нос огромный, торчит на физиономии, как половник в чугунке.  Хотя характер ничего, веселый.  Пани у него тоже маленькая и злющая, все ходила вокруг нас, чего-то бормотала и фыркала.  Ну, так вот.  Собрались мы за столом.  Хозяин хлебосольствует, угощает.  А после ужина, проходите, говорит, вельможны пане, на веранду.  Там мы свои чубуки набили и сидим, покуриваем.  Тут хозяин достает бутылку с какой-то фиолетовой жидкостью.  Это, говорит, наливка, которую еще его дед делал.  Попробовали мы наливки, на вкус и впрямь, как чернила, но ничего – забирает.  «Из чего, - говорим, - твой дед наливку эту делал? Из чернил, чи шо?».  А он смеется: «Вы, вельможны паны, и знать не хотите.  А то мой дед такой выдумщик был.»  Ну, ничего.  Сидим, трубочки курим и наливочку эту, значит, потягиваем.

Тут корнет Обольевский говорит:
- А что, папаша, есть ли в ваших местах чего-нибудь интересное: легенды там какие или еще что?
- А как же, - отвечает наш пан, - нечто мы не люди.  Легенд, конечно, не слыхивал, а вот есть у наших краях зверь лютый.
- Ну-ка, ну-ка, - усмехнулись мы, - поведай нам про зверя лютого, страшного.

Но пан Дупинский на нашу иронию не обиделся и продолжал.
- Вот, вельможны паны, читал я то ли из Плутарха, то ли из Ксенофобиса, что жил в Греции вепрь огромный.  Что не щадил он никого.  И вот у нас, хоть и не Греция, а вепрь такой появился.  Как уж с месяц нет от него покоя.

Я, как страстный охотник, сразу встрепенулся:
- А, что, где его видели?
- Да видеть его не видели, а вот слышать – слышали.  Ходит вокруг селения, храпит, плетни ломает.  А утром то тут, то там: то огороды разоренные, а то и цыплят пожрет.
- А откуда же он приходит? - не унимался я.
- Откуда он приходит, того никто не знает, а только говорил Кривой Янек, что встречал его у Ям Водочных.
- Это что ж за Ямы такие?, - поинтересовались мы.
- Да это в старые времена были люди, что в тех ямах водку паленую делали, а потом ее в Россию сбывать возили.  Их потом переловили и на каторгу отправили, а мест тех люди бояться стали.  Говорят, что гиблые места те.  Вот в тех ямах-то вепрь и лежит.  А Янек Кривой спьяну забрел туда.  Ну, может думал, что там  осталось чего.  Да только он свечу-то запалил – как что-то как захрипит за спиной, как зачавкает – он еле живой до деревни добежал.  Говорил что вепрь тот за ним три версты гнался.  А Янек все оборотиться боялся, только все твердил: « Матка Бозка, что в Хлевницех, не дай меня на съедение».

Офицеры наши лишь посмеиваются, а мне вдруг авантажно стало.
- А что, - говорю, - папаша, хочешь я всю вашу округу от этой беды избавлю.
- Сделай милость, пан, избавь.
А корнет Обольевский говорит:
- Если уж Вы, поручик, решили себе лавры Тесея снискать, так Вы того вепря не ружьем, а как тот греческий герой, одним ножом живота лишите.

Говорит и ухмыляется.  Да только я не робкого десятка.  Отвечаю ему:
- Ну что ж, могу и с одним ножом на вепря пойти, и прямо сейчас.  А в доказательство я Вам, корнет, его клыки принесу.

Товарищи наши как увидели, что дело серьезное и до пари дошло, сразу меня отговаривать бросились.  Ведь на верную смерть, мол, идешь: ночью и без ружья.  Но такой уж я человек - раз слово дал, то сдержать должен, честь не уронить.
Одна  только пани обрадовалась, даже еще бутылку наливки достала.  Наверно надеялась, что вепрь тот русского офицера сожрет.

Итак, вооружившись лишь одним ножом, я вышел в темноту ночи.  Сгоряча, я не удосужился расспросить, где именно находятся Водочные Ямы и побрел в приблизительном направлении.  Стало совсем темно.  Небо заволокли тучи и видно было собиралась гроза.  Вернуться я не мог и продолжал идти в сгустившемся мраке.  Пройдя версты три, я совершенно потерял направление и недоуменно оглядывался.  Моя честь не позволяла мне вернуться назад.  К полноте моих злоключений пошел дождь, и через 15-20 минут уже вовсю громыхала гроза.  Дождь хлестал по лицу, одежда промокла, а ноги скользили по раскисшей земле.
Внезапно, шагах в трех от меня кто-то громко засопел.  Я похолодел: прямо через кусты на меня двигалась огромная туша какого-то зверя.  Не теряя ни мгновения даром, я выхватил нож и замахнулся.  Но прежде чем я вонзил лезвие ножа в свою добычу, от сильного взмаха я потерял равновесие и, ноги мои заскользили по мокрой земле.  Я упал на спину и покатился по склону оврага, на краю которого в тот момент находился.  Скатившись на дно оврага, я оказался на берегу маленькой речушки.  Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в расположение полка.

Мои однополчане встретили меня дружным смехом, увидев меня всего вывалявшегося в грязи и промокшего до нитки.  Однако сей конфуз придал мне больше решимости и желания разделаться с этим зверем, из-за которого моя репутация храбреца и первоклассного охотника оказалась слегка «подмоченной».

К своей следующей охоте я подготовился основательнее: заранее подробно расспросил местных жителей о дороге к Водочным Ямам и  вместо хрупкого кухонного ножа взял острый кинжал, приобретенный во время моих приключений в Туркестанском крае.  Друзья пытались отговорить меня, ссылаясь как на опасность предприятия, так и на то, что вчерашняя моя решимость была вызвана потребленной в большем количестве фиолетовой жидкостью.
Но я оставался непреклонен: ведь на кону была моя честь и мой охотничий авторитет.  Для большей убедительности в моей смелости, я решил выследить зверя ночью, когда темнота будет на стороне этого чудовища.  Конечно, это увеличивало мои шансы погибнуть, зато моим сослуживцам будет раз и навсегда ясно, что такой человек, как поручик Соловьев никогда не отступает даже перед смертельной опасностью.  Кроме того, за обедом, полковник сообщил нам, что завтра наш полк переводится в Молдавию, так что для поддержания чести русского офицера и спокойной жизни селян, я должен был убить это исчадие ада этой же ночью.

Лишь только последний луч осеннего солнца скрылся за лесом, я вышел на охоту.  Моя жертва, без сомнения, тоже покинула свое логово и отправилась на охоту за мной.
Итак, господа: ночь, лес, два охотника и две жертвы.  Через полчаса опять пошел дождь.  Когда до Водочных Ям оставалось всего четверть версты, я вытащил из ножен кинжал и приготовился к любой неожиданности.  Вдруг, сквозь шум дождя, я отчетливо услышал треск ломающихся кустов и легкое похрюкивание.  Я сжался как пружина, приготовившись к броску.  В это самое мгновение из темноты, визжа и хрюкая, на меня выскочил огромный свирепый вепрь.  Я по рукоятку всадил в него клинок, но зверь оказался настоящим чудищем.  Завизжав от боли еще громче, он ткнул меня под ребра своим тупым рылом и повалил на землю.  Я не переставал колоть кинжалом эту громадину.  Наконец вепрь, изнемогая от ран, отпустил меня и кинулся назад в чащу.  Преследовать его я не мог: при  падении я сильно подвернул ногу и теперь прихрамывал.  Вот в таком виде - хромой, грязный от крови вепря и лесной глины, мокрый и усталый вернулся я домой.

Радости моих друзей не было конца.  Они считали меня уже съеденным этим чудовищем и были несказанно рады во второй раз увидеть меня вырвавшимся из когтей смерти.  Правда клыков вепря, обещанных мною корнету, я не принес, но окровавленный кинжал являлся лучшим доказательством моей победы.  Количество ран, нанесенных мною чудовищу вселяло в меня уверенность, что к утру он будет найден мертвым от потери крови.

Наутро мы снялись с лагеря и выступили из селения.  Я чувствовал себя героем.  Теперь эти добрые селяне навсегда будут избавлены от охватившего их село кошмара.  Радость, которой светились их лица, когда они высыпали на улицу и выстроились вдоль плетней, могла свидетельствовать о чувстве искренней благодарности, переполнявшей их сердца.  Если бы не избавление от ужасного зверя, то можно было бы подумать, что они так рады нашему отъезду.  Радовались и мы, что можем сменить эти неприветливые серые места на уютные квартиры в солнечной Бессарабии.  Итак, ликование было всеобщим.

И только одна досадная деталь омрачила это радостное утро.  Уже на выезде из села, к полковнику вдруг подбежала панская жинка, и, со всей отпущенной ей Богом склочностью стала требовать от полковника денег, за якобы, зарезанную офицерами его полка, свинью.  Она, то есть панская жинка, имела обыкновение каждую ночь выпускать эту свинью из хлева, что бы она, то есть свинья, могла побродить по окрестностям в поисках чего-нибудь съестного.  А сегодня утром она, то есть панская жинка, нашла ее, то есть эту свинью, издохшую от большого количества ран у себя на дворе.  И теперь, видите ли, у них нечего будет на Рождественский стол подать.  Наш полковник сначала пытался утешить ее и говорил, что до Рождества еще дожить, мол, надо, а потом начал разъяснять этой глупой бабе, что всю ночь офицеры нашего полка из-за непогоды были в лагере, и только я в лесу сражался с чудовищным вепрем, так что никто ее свинью тронуть не мог.  Но так как та, то есть панская жинка, объяснениям не внимала, то полковник плюнул с досады, и, хлестнув коня, помчался в головной отряд колонны.
               
«Полчаса на воздушном шаре»

Тот полковник был хороший человек, солдат жалел, да и о нас, подчиненных офицерах своих завсегда заботился...

Но, если уж речь зашла о начальстве, то тут, я вам скажу, подход может быть разным.  Начальство оно ж тоже разное.  Бывает такой, что нашего брата жалеет, заботится, под пули зря не посылает.  И о кухне не забывает – сытого солдата в два раза бить труднее.  А бывает и такой, что все у него кругом «морды», «растяпы», «коровы собачьи» да еще и «трусы», а сам не то что пороху может никогда не нюхал, но и к фронту ближе чем на тридцать верст, так что и канонады не слышно, не подъезжал.

Как-то раз (дело было в самые первые месяцы войны) наша дивизия была сбита  с позиций под Камышевским фланговым ударом гессенских пехотинцев барона фон Грюлова.  Сам по себе городишко тот был так, тьфу, но с него открывалась возможность для глубокого охвата тылов всей нашей армии.  И надо ж было такому случиться, что острие клинка немецкого наступления пришлось как раз на наш полк.  Мы бы конечно продержались бы, но у немца такая артиллерия была, такой они нам удар нанесли, что от нас только пух полетел.

Полковник наш, видя что эдак он без пользы для воинской славы всех своих людей потеряет, отдал приказ отойти, дабы перегруппировавшись вслед за тем, контратаковать.  И вот, когда мы, терпя ненужные потери под сильнейшим огнем противника, вышли наконец из зоны обстрела, является вдруг к нам в расположение командированный наблюдателем от Ставки генерал Дибиляев.  Приехал, значит, порядок навести, да заодно и нас воинской доблести поучить.

Ходит перед строем, живот вперед, физиономия красная, глаза выпучил и орет:
- Как допустили!  Морды!  Как посмели супостату тылы показать!  Как могли оставить позиции!

Полковник наш пытается объяснить ему, что так мол и так, артиллерия противника подавляющими силами, используя всю огневую мощь, заставила вверенные его командованию части, во избежание ненужных потерь, ну и так далее.  Но генерал и слушать не желает:
- Какая артиллерия! Вам со страху холостой выстрел огневым шквалом кажется!  Вы просто трусы!

Но тут я не выдержал:
- Никак нет, Ваше Высокоблагородие!  В нашем полку трусов нет!
- Что-о-о-о!!! – взревел буйволом генерал, взбешенный тем, что ему, генералу, кто-то, вместо того чтобы во фронт стоять и глазами его пожирать, возражать решился.
- Это кто посмел?!
- Поручик Соловьёв, - спокойно отвечаю я.

Генерал подлетел ко мне и взглядом сверлит.  Я стою спокойно, взгляд его выдерживаю.  Это его еще больше разозлило.  Однако он совладал с собой.  Отошёл чуть в сторону, помолчал, а потом поворачивается к полковнику и с ухмылочкой говорит:
- Ставлю Вам боевую задачу: к полудню завтрашнего дня, кавалерийским маневром разгромить батареи противника и тем самым обеспечить соседним с Вами пехотным частям захват утерянных Вами позиций.  Для обнаружения вражеской артиллерии поручик Соловьёв должен проникнуть в тыл врага и, если он не трус, выкрасть со стола командующего барона фон Грюлова карту с нанесенными на неё обозначениями расположенных батарей.  Задача ясна?

А чего же не ясно: яснее ясного.  Решил генерал этот загубить меня за то, что я ему слово поперек посмел молвить.
Полковник наш откозырял ему, тот ещё раз глазами на меня сверкнул и в машину.  А полковник ко мне:
- Ну, брат, выручай!  Сам понимаешь – не я тебя посылаю, нужда посылает.
- Это ничего, - отвечаю, - я и не в таких переделках бывал, и как гусь из воды сухим выходит, живым возвращался.

Направился я за линию фронта.  Немцы только-только заняли новые позиции, так что сплошной линии фронта образовать ещё не успели, поэтому я без приключений, никем не замеченный, прошел через боевое охранение противника и углубился во вражеские тылы.  Пробираюсь по лесочкам, в канавах прячусь, за кустиками укрываюсь.  Примечаю куда посыльные да курьерские машины направляются – там значит и есть штаб.

Так добрался я до имения, расположенного рядом с небольшой рощицей.  Дом двухэтажный, добротный, кирпичный и с колоннами по фасаду.  Перед  домом полно офицеров, часовые и посыльные то туда, то сюда как шмели снуют.  Ну, в общем, это и есть штаб.  Я решил дождаться ночи, и когда поутихнет, внутрь забраться.
 
Прокрался я в рощицу, залез на дерево, что как раз напротив окна, и смотрю.  Прямо передо мной зала огромная.  Рядом с окном стоит большой стол и весь картами завален.  А перед столом по зале генерал прохаживается.  Важный такой, весь в крестах.  Усы как у моржа, голова ёжиком стрижена, а в правом глазу монокль.  Ходит он так, прогуливается, вдруг дверь открывается, влетает в залу адъютант дежурный и пакет передает.  Генерал послание то прочитает, на карте циркулем потычет, и ответный приказ пишет.  Так у них весь день дело шло.  Даже обедал генерал тут же, в зале.  А как стемнело, он все карты в портфель сложил, портфель в шкаф убрал, а шкаф на ключ запер.  И с ключом тем из залы и вышел.
Я ещё немного выждал и по ветке через окно - в залу эту.  Подбегаю к шкафу и так пробую и эдак – никак открыть не получается.

Вдруг слышу – шаги в коридоре и прямо сюда.  Я за портьеру – шмыг, и притаился.  В щёлку смотрю: открывается дверь, входит генерал, а с ним ещё двое офицеров.  Садятся они за стол и начинают банк метать.  Ну – думаю, – попал.  Если это настоящие офицеры, то они так до самого утра просидят.  Но, делать нечего – продолжаю ждать.  От скуки за игрой следить начал и вдруг вижу, как тот, что ко мне спиной сидит, из обшлага кителя карту тянет.  Э – думаю, – да тут дело нечисто.  Не вытерпел я!  Война войной, но честная игра это – знаете ли – дело офицерской чести.  Выскочил я из-за портьеры и кричу двум другим:
- Вас тут за дураков держат!  Как малых детей обманывают!

Кричал я всё это, разумеется, по-русски, так как на немецком знаю лишь «руки вверх» и «чудный вечер для прогулки на свежем воздухе, не так ли, сударыня?», а этого, чтобы объяснить всю щекотливость ситуации было недостаточно.
Немцы опешили, вскочили со стульев, а один даже за кобуру схватился.  А я им всё на карты показываю.  Тут генерал понял, что я хочу что-то важное сообщить, и другого, что к кобуре потянулся, за руку схватил.  Тогда я шулера того - за рукав, и давай карты из него на стол трясти.  Смотрю, генерал тот аж побледнел, а монокль, прям, как молния сверкает.

Подходит генерал к этому офицеру и что-то тихо-тихо говорит ему, а потом пощёчину как даст, даже у меня в ушах зазвенело.  Затем позвонил в колокольчик.  Вбегает денщик, генерал ему - пару слов и на меня смотрит.  Денщик убежал, а минут через пять солдат появился, переводчик значит.  Тогда генерал уже через переводчика поблагодарил меня за то, что я помог ему шулера выявить.  В штабе, оказывается, давно подозревали, что у них шулер орудует, но всё никак поймать не могли.  Генерал тот и штабную контрразведку и разведку фронтовую подключил, а всё напрасно.  Но, теперь, благодаря русскому офицеру его поймали и, генерал свободен теперь от обязательств платить за проигрыши.  И, если бы он, то есть я, был бы немцем, то он, то есть  генерал, представил бы меня к Рыцарскому Кресту, но так как я русский офицер, находящийся в немецком штабе, несомненно, со шпионскими целями, то меня надлежит повесить.  Но, генерал говорит, что он человек великодушный и умеющий быть благодарным, поэтому за оказанную мною услугу, он велит заменить повешение расстрелом.  Н-да, хрен редьки не слаще.  А генерал подождал немного, чтоб я смог прочувствовать всё благородство его души, и спрашивает: нет ли у меня какой-нибудь просьбы.
Я говорю:
- Да какая уж тут просьба.  Разве вот только монокль у Вас попросить на память.
Генерал моей иронии не понял, только плечами пожал и монокль дал.  Увели меня и заперли до утра в сарае.  А утром выводят в поле за домом.  Тут команда стоит расстрельная.  Фельдфебель рядом.  А на балкончике генерал тот сидит кофию пьёт и новым моноклем поблескивает.  Генерал булочку с изюмом откусил и спрашивает меня на предмет последнего моего желания.
Я огляделся и вижу, что невдалеке готовится к поднятию наблюдательный аэростат.  Я и говорю:
- Ваше Высокоблагородие, всю жизнь мечтал под небесами как птица полетать.  Дозвольте хоть перед смертью испробовать.

Адьютант засуетился и говорит генералу, что в корзине только один наблюдатель поместиться может: двоих аэростат не потянет.
- Это ничего, - говорит генерал, - аэростат привязан, так что улететь он не сможет.  Пусть разрешат.
Развязали мне руки, и залез я в корзину.  Солдат внизу стал потихоньку канат отматывать.  Поднимается аэростат, а я сигнал рукой даю, мол, выше, выше.  Генерал головой кивает, и солдат опять веревку травит. 
Поднялся я, наконец, под самые облака.  Утро ясное, без единого облачка.  И что ж вы думаете – вся местность у меня прямо как на ладони.  И батарея эта треклятая - вот она, тут же, за рощицей.  Эх, своим бы сообщить, но, как?  И тут меня осенило: монокль генеральский!  Солнышко ярко светит.  Стал я тогда зайчиков солнечных в расположение полка пускать, да не просто, как гимназист какой, а азбукой Морзе.  Наши меня заметили и давай мне отвечать.  Тут я им всё и докладываю.  Только немцы тоже догадались.  Генерал булочку отложил, рукой солдату машет, опускай, мол, давай.  Только наш пятак  – тоже не простак.  Стал я из корзины мешки с песком выбрасывать.  Взмыл аэростат вверх – верёвка натянулась, да от натуги и лопнула.  Плыву я, как птица под облаками, и, посредством солнечных зайчиков, продолжаю в полк координаты батареи сообщать.
Немцы поняли, что я их в дураках оставил, рассвирепели.  Стали по мне из винтовок палить.  Только я тоже не свиная рожа.  Только как кто захочет меня на мушку взять – я тому в глаза солнечным зайчиком:  сверк!  Тот в ослеплении и зажмурится.  Так вот и воюю.

А у нас в полку - всё в движении.  Сигнал к атаке трубят, бойцы на коней садятся.  Вперёд, на вражескую батарею!  В общем, отбили мы тогда всё, что накануне потеряли.  Генерал тот немецкий еле убежать успел, кулаком мне погрозил на прощанье.  Но это ничего: кулак  – это ж не пуля!

«Магрибец, шашки или тысяча вторая ночь Шахерезады»

- Это просто мистика, - усмехнулся прапорщик Сухилин, когда поручик окончил свой рассказ.
- Что именно? - сухо спросил Соловьёв.
- Да вот то, что Вы сейчас рассказывали.  Как можно слепить людей обыкновенным моноклем.  Мне представляется такое невозможным. – простодушно ответил тот.
- Невозможно?  А Вы пробовали?
- Ну, нет, но... Я думаю, то так очевидно... - растерянно протянул Сухилин.
Соловьёв поморщился:
- Очевидно для кого?  Как Вы смеете подвергать сомнениям мои слова, если никогда не пробовали совершить то, что сделал я?  Я рассказываю о том, что было, а Вы строите свои сомнения на том,  чего не было.
Прапорщик сник под негодующими взглядами однополчан и смущенно произнёс:
- Я как-то не подумал об этом...
Поручик добавил уже более снисходительно:
- Я понимаю Вашу неопытность и молодость и поэтому извиняю Вас, но коль скоро Вы изволили заметить о мистике, то позвольте рассказать вам, друзья, действительно мистический случай, произошедший в годы моей службы в Туркестане.

Доводилось ли мне когда-нибудь говорить вам, что службу свою я начинал корнетом в одной из частей Туркестанского края.  Наш полк был расквартирован в небольшом городке неподалёку от Бухары.  Яркие восточные краски, экзотические фрукты, колорит арабских ночей времён халифа Гарун-Аль-Рашида, как будто переносили нас на страницы Шахерезады.  Но вместе с тем - изнуряющая жара, ослиный рёв и абсолютное отсутствие дамского общества делали нашу жизнь невыносимо скучной.

Задыхаясь от немилосердного солнца, мы искали убежища в живописных чайханах, расположенных у дышащих прохладой арыков.  Там, сидя в тени кипарисов, можно было предаваться воспоминаниям о милых сердцу любого русского суровых снежных  и морозных зимах.  Местное население не особенно вступало с нами в беседы.  Мы были для них чужие, как и они для нас.  Впрочем, мы не мешали друг другу и были этим довольны. 

Так продолжалось с месяц, пока как-то раз у чайханы, где после обеда мы запивали жирный плов ароматным чаем, остановился посетитель весьма необычного и таинственного вида.  Закутанный в длинные черного цвета арабские одежды, он выделялся среди запылённых халатов местных дехкан.  Чёрная борода, окаймлявшая его смуглое лицо, придавала приехавшему вид учёности.  Он был похож на магрибского дядю Алладина, персонажа известной арабской сказки.  Каково же было наше удивление, когда выяснилось, что он и впрямь прибыл из Магриба и, как сообщил нам хозяин чайханы, известный маг и чародей.  Каждый год он приезжает с караваном в Бухару и каждый раз останавливается на отдых в этой чайхане.  Два сурового вида и внушительного размера арапа сопровождали его.
Магрибский купец приказал приготовить ему достархан в дальнем углу чайханы, где он находился бы в отдалении от прочих посетителей.  Двое арапов, как верные псы, уселись неподалёку.  Понаблюдав некоторое время за этими любопытными образчиками Шахерезадовских сказок, мы, помня о том, как местное население не любит когда кто-либо рассматривает их, вернулись к нашей беседе.

Вдруг, вглядываясь в отдыхающий рядом с чайханой караван, я увидел необыкновенной красоты жеребца, привязанного в тени тополя.  Будучи прекрасным знатоком и ценителем лошадиной красоты, я, извинившись, встал и подошел поближе, желая лучше рассмотреть это грациозное животное.  Конь воистину был прекрасен.  Это был арабский скакун с длинными тонкими ногами.  Он свирепо раздувал ноздри и нетерпеливо мотал головой.
Я стоял и любовался им, когда ко мне подошел один из арапов и, низко кланяясь, сообщил, что его хозяин, заметив мою заинтересованность его конем, приглашает меня к достархану.  Я сел перед большим блюдом с фруктами.  Магрибец посмотрел на меня и вдруг заговорил на чистом русском языке с едва заметным акцентом.
- Я видел, Вам понравился мой конь?
- Да, - ответил я, - конь изумительный.
Магрибец задумался, затем, пригубив из пиалы ароматного чая, вдруг твердо взглянул мне в глаза и промолвил:
- Хотите сыграть?  Выигрыш – конь.
Я слегка растерялся от неожиданности этого предложения.
- Предложение заманчивое, да только, что могу я поставить против коня?  Да и во что Вы хотите играть со мной?
- Играть мы можем в нарды, а против коня мне от Вас нужна будет самая малость.  В том случае, если Вы проиграете, я заберу у Вас Ваши уши, - с насмешливой улыбкой ответил маргибец, скаля белые как сахар зубы.

Я оторопел от такого ответа, но, увидев, как посмеиваются в бороды завсегдатаи чайханы, понял, что надо мной смеются.  Этот негодяй решил выставить на посмеяние русского офицера!  Кровь отлила у меня от лица.  Сдерживая гнев, я с возможно большим спокойствием ответил:
- Я принимаю Ваше предложение.  Где и когда Вы изволите назначить партию?
Магрибец удивленно вскинул брови.  Он, видимо,  ожидал, что посрамит русского офицера, но не на того напал!  Магрибец хлопнул в ладоши: один из эфиопов вышел во двор и вернулся с доской для нард.  Мой противник устроился удобнее в подушках и жестом предложил мне начать игру.
Тут до меня стала доходить серьёзность ситуации: ведь в нарды я играл всего лишь пару раз в жизни.  Однако делать было нечего и я двинул фишку.  Все, затаив дыхание, с волнением следили за игрой.
И вдруг, я увидел такое, что сперва подумал, что у меня начались галлюцинации от тяжелого запаха развешенных вокруг восточных трав.  Черная фишка магрибца вдруг поднялась сама собой в воздух и, перескочив через ряды белых, заняла удобную лунку.  Я двинул свою, но она отпрыгнула с того места, куда я поставил её,  и вернулась на исходную позицию.  В недоумении я взглянул на магрибца и сразу все понял: этот колдун пустил в ход черную магию.  Закатив глаза, так что видны были только белки, он сидел согнувшись и шептал заклинания.

Нечего и говорить, что не прошло пяти минут, как партия была мною проиграна.  Магрибец щелкнул пальцами и эфиопы, вытащив кинжалы стали приближаться ко мне.  Что было делать?  Закон чести требовал от меня вернуть проигрыш, даже если я знал, что игра велась нечисто. Но мои товарищи совершенно не хотели, чтобы их сослуживец превратился в урода, и честь русского офицера была подвергнута осмеянию. Послышался лязг выхватываемых сабель и, казалось, что вот-вот произойдет драка.  Тут меня осенило:
- Позвольте, почтенный, - воскликнул я, - вы играли не по правилам.  Простите за дерзость, но по международным правилам игры в нарды магия приравнивается к недозволенным приемам.
Магрибец презрительно взглянул на меня:
- Скажите уж, что Вам жалко стало своих ушей.
- Мои уши тут не причём, тут дело в принципе. – отпарировал я, стараясь оттянуть время и надеясь, что решение придет само собой.
- А кто Вам запрещал колдовать? – продолжал магрибец, - могли бы и Вы, хотя занятие это доступно лишь посвященным.
- Отнюдь, - воскликнул я, - только наше колдовство действенно только на наши национальные игры: лапта, прятки, вышибалы.  Бьюсь об заклад, что в вышибалы  Вы не продержались бы и пары минут.  А из настольных игр у нас очень любят шашки. 
-Вы хотите предложить мне другую партию? – спросил магрибец, - только что же Вы теперь поставите на кон?  Свои уши Вы уже проиграли!
- Ставлю уши моего денщика Фрола Афанасьевича!
- Идёт, - согласился магрибец, - только шашек у меня нет.
- Шашки есть у нас в полку.  Предлагаю завтра встретиться здесь же и в это же время.
- Вообще-то я спешу в Бухару, но так и быть, я дам Вам ещё один шанс.
Откланявшись, я вышел из чайханы и, сопровождаемый приятелями, направился домой.  В голове моей уже созрел великолепный план.

На следующий день чайхана была набита до отказа местными жителями и офицерами нашего полка.  Всем хотелось посмотреть чем закончится этот необыкновенный матч.  Когда магрибец прибыл, его уже ждал, поставленный в самом центре чайханы стол с тонкой фанерной доской и круглыми металлическими шашками, окрашенными в черные и белые цвета.  Увидев несвойственные для восточного заведения европейские стол и стулья, магрибец вопросительно взглянул на меня.
- Игра в шашки – русское занятие, - пояснил я, - поэтому играть в них надо по-русски, сидя за столом.
Недовольно побурчав, магрибец уселся, и я также поспешил занять место напротив.  Все умолкли, и в чайхане установилась такая тишина, что было слышно, как жужжа летали огромные черные мухи.

Мой противник сделал ход, я тут же ответил.  Магрибец потянулся к следующей шашке и вдруг с изумление отпрянул: шашка сама двинулась вперед, подставив себя под удар моей.  Я воспользовался этим.  Магрибец хотел было двинуть другую, но не успел он даже протянуть руку, как шашка двинулась сама собой и опять оказалась убитой.  Магрибец в полной растерянности смотрел как таяли его силы.  Я еле успевал снимать убитые шашки с доски.  По чайхане прокатился шёпот, который нарастая превратился в шум удивления и внезапно оборвался, когда последняя белая шашка исчезла с доски. 
Магрибец, всё ещё недоумевая, что-то крикнул одному из арапов.  Тот отвязал коня и передал его одному из наших офицеров.  Выйдя из-за стола, я, под злобные взгляды магрибца, направился из чайханы и уже у самого выхода приостановился и произнёс:
- Фрол Афанасьевич, вылазь, нам тут больше делать нечего.
Скатерть под столом зашевелилась и из-под стола показалась сначала голова, а потом и вся фигура моего денщика.  Смущённо улыбаясь и кланяясь изумлённым дехканам, он вылез, держа в руке большой магнит.  В мгновение ока магрибец понял,  как был обманут и, зарычав, вскочил, опрокинув стол.  Оба эфиопа, сверкая саблями, кинулись на меня.  Но я был начеку.  Два ловких движения и, сабля одного отлетела в угол, а второй замер перед направленным прямо в горло клинком.  С глазами, налитыми яростью, магрибец тяжело дышал,  переживая позор поражения.
 Пятясь к двери, я сказал:
- У нас, у русских, говорят так: не рой яму другому, а то сам туда угодишь.  В следующий раз я сыграю на твои уши!  Ну, всё!  Не горюйте!
Мы выскочили из чайханы и под весёлые крики моих однополчан поспешили в полк.   
А коня я проиграл в тот же вечер капитану Жердеву в карты.  По-честному, без всякой магии.

На какое-то время воцарилось молчание, потом один из офицеров сказал:
- А всё-таки – магия магией, но ведь в наше время есть столько замечательного, что позавидовал бы любой чародей.  Возьмите, к примеру, аэроплан: раньше только в сказке, и только с помощью волшебства под силу было взлететь над облаками.  Теперь же это может сделать любой человек.  Ну, пусть не любой, - быстро поправился он, - но всё-таки...  Скажите, поручик, Вам доводилось летать на аэроплане?

«Верхом на крыле»

Поручик снова наполнил кружку горячим чаем и начал рассказ.
- Произошло это накануне нашего грандиозного наступления, теперь более известного как Брусиловский прорыв.  Перед нашими войсками стояла нелёгкая задача с ходу прорвать австрийские укрепления.  Как Вы знаете, на участке нашего корпуса вражеские позиции были особенно неприступны.  И это понятно: открытая местность, отсутствие каких-либо серьёзных природных препятствий делали этот район особенно удобным для глубоких кавалерийских охватов.  Поэтому австрийцы постарались здесь вовсю: тут вам и хорошо укреплённые окопы с бревенчатым настилом, и ряды колючей проволоки, и изрядное количество пулеметных гнёзд, и, наконец, самое неприятное – это хорошо замаскированные артиллерийские позиции.  В случае выдвижения нашей кавалерии, огонь пушек на открытой местности мог стать самым губительным.

Поэтому понятно почему штаб придавал решающее значение разведке и обнаружению этих позиций.  Предполагалось, используя биплан, пролететь над австрийскими тылами и нанести на карту рассекреченные батареи.  Для этой задачи надлежало использовать австрийскую форму и захваченный недавно «Альбатрос», на котором были оставлены вражеские знаки различия.
Конечно, в случае поимки нас бы повесили как самых заурядных шпионов, но мы об этом не думали.  Нас занимала ответственность поставленной задачи и доверие, оказанное командующим. 

Итак, мы вылетели рано утром.  Летчик, опытный пилот, когда-то летавший с самим Нестеровым,  и я – кавалерийский поручик.  Ну, да!  Кто как не кавалерист смог бы лучше оценить все возможности кавалерийского маневра.  Кроме того, всем была известна моя выдержка, смекалка и храбрость.  Сначала мы летели на юг версты три вдоль линии наших окопов.  Затем, круто повернув на запад, пересекли нейтральную полосу.  Углубившись во вражескую территорию мы взяли курс на север.  Расчет состоял в том, что если бы нас заметили с земли, то наша разведка выглядела бы как облет австрийскими наблюдателями прифронтовой полосы.
Как мы и предполагали, австрийцы не обращали на нас ни малейшего внимания, что позволяло нам внимательно осматривать местность.  Некоторые даже помахивали нам руками, на что мы отвечали тем же.
Однако нам подходила пора возвращаться, а орудийных позиций мы так и не обнаружили.  Неужели нам пришлось бы вернуться с пустыми руками?  Подвести командующего и подвергнуть риску успех всей операции?  Нет,  я не мог этого допустить!  И тут, внизу, я заметил группу офицеров, занимающихся учебной стрельбой.  Я попросил летчика опуститься ниже и сделать круг над ними.  Мы пролетели так низко, что я смог разглядеть петлицы и погоны австрийцев.  Мне повезло: все они были артиллеристами, и среди них было три капитана, два майора и один полковник.  Вот этот полковник и был мне нужен.

Я сделал знак летчику приземлиться.  Ничего не понимающий пилот выполнил мое приказание.  Несколько офицеров отделились от группы и, выкрикивая что-то на немецком, направились к нам.  Я сел на крыло  и с самым непринужденным видом ответил им «Аллес гут!»  К счастью их удовлетворил мой ответ и они вернулись к стрельбам.  Я тем временем приглядывался к ним и вырабатывал план захвата полковника. Вскоре решение пришло само собой. 

Офицеры не просто упражнялись в стрельбе – они держали пари.  Самым правым стоял полковник, другие же по очереди подходили и становились слева.  Тогда оба состязающихся начинали стрелять, и после того как барабан револьвера опустошался, дежурный солдат бежал за мишенями.  Подсчитывались очки и проигравший отходил в сторону.  Победитель, а им всегда был полковник,  перезаряжал револьвер и состязание продолжалось.  Я выждал пока все отстреляют свои патроны, и когда полковник уже чувствовал себя полным победителем, я приблизился и, учтиво кивнув, приготовился стрелять.  Полковник принял мой вызов и мы начали.  Когда прогремел последний выстрел, солдат принес два изрешеченных квадрата бумаги.  Возглас изумления вырвался у всех присутствующих.  Все до единого моего выстрела легли точно в яблочко.  Полковник был сражен моим мастерством наповал.  Овладев собой, он хотел похвалить мое умение, как вдруг слова застряли у него в горле: прямо перед его носом блестел ствол нагана.  Ничего не понимая он оглянулся на других офицеров.  Те тоже недоумевали.  И тут я выпалил: «Хэндэ хох!»  Наконец до полковника дошла вся безвыходность его ситуации.  Лицо его побагровело от ярости и сознания того, что он так ловко обманут.  Другие стояли, не шелохнувшись.

Мой расчет оказался верен: отстреляв все патроны, офицеры оказались беззащитны передо мной.  Я же предусмотрительно захватил ещё и револьвер пилота.   Полковник багровел все сильнее и я уж начал опасаться, как бы его не хватил удар.  Но он вдруг зашипел как раскаленный утюг, на который попала вода, и начал выплёвывать слова немецких ругательств.  Ну, вроде «руссиш швайн» и тому подобное.  Я лишь усмехнулся и кивком головы предложил проследовать к аэроплану.  Полковник, не переставая ругаться, направился в указанном направлении.  Офицеры же, бледные как полотно, зная меткость моей стрельбы, боялись пошевелить пальцем.

Через две минуты мы уже были в воздухе и могли (в отличие от полковника, для которого все злоключения только начинались) вздохнуть с облегчением.  Ещё бы!  Ведь будь те офицеры посмелее и напади они на меня всем скопом, то я не успел бы воспользоваться своим огневым преимуществом.
Миновав линию вражеских окопов, мы оказались у себя дома.  Австрийцы по нам не стреляли, принимая нас за своего разведчика, наши же солдаты были предупреждены спокойно относиться к любым австрийским самолетам.
Оттого, что опасность была уже позади и задание выполнено, нам стало легко и весело.  Даже шипящий и плюющийся немецкими ругательствами полковник казался симпатичным.  Я запел.  Мой напарник подхватил, и над южно-русским полями зазвучала певучая «Среди долины ровныя».  До взлетного поля оставалось рукой подать и я мысленно уже сидел в кругу однополчан, согреваясь бутылочкой чего-нибудь веселого.

Вдруг над нами мелькнула тень огромной птицы, и по плоскости крыльев, вырывая куски обшивки, защелкали пули.  В последний момент пилот рванул вправо и мимо нас, свистя очередями, пронесся черный австрийский самолет.  На хвосте его белой краской был намалёван улыбающийся скелет, в костлявой руке держащий карту с трефовым тузом.  Это был ас воздушного боя, непревзойденный барон Эрик фон Наххаузен.  Мы уже были наслышаны о том, что он охотится в наших краях и знали, что пощады от него не будет.  От барона еще никто не уходил.
О своей  жизни я не жалел.  Я прожил её как полагается прожить настоящему офицеру. Я никогда не отступал пред врагом,  смело глядел в глаза опасности, любил бутылку доброго вина, и она отвечала мне тем же.  Я был душой любой веселой компании, непревзойденным рыбаком и отличным наездником. А геройски умереть за Отчизну для офицера - честь и достойный итог жизни.  Но наш пленник!  Как доставить его живым и невредимым?!  В том, что это важная птица, я не сомневался, если сам барон фон Наххаузен вылетел охотиться за нами.  Видимо этот полковник располагал такими сведениями, что противник скорее хотел бы видеть его мертвым, чем в руках русской разведки.

Тем временем барон развернулся и начал заходить на новую атаку.   Я приказал пилоту набирать скорость и уходить в облака, повернув аэроплан таким образом, что солнце светило бы в глаза преследователю.  Этот маневр заставлял нас уйти в сторону от взлетного поля, но у меня уже родился хитроумный и, в то же время, отчаянный план.  Убедившись в верности моих расчетов, пилот беспрекословно подчинялся моим приказам.  Мы взмыли вверх и затаились в облаках.  Ослеплённый лучами полуденного солнца, барон тщетно пытался отыскать нас.  Мы видели его чёрный силуэт, парящий внизу.  И вот, когда биплан барона был прямо под нами, мы камнем ринулись вниз.  Стрелять мы не могли – у нас не было пулемета, таранить тоже – это значило бы подвергнуть риску важного пленника.  Оставалось одно: когда наш самолет был уже над самой головой барона, я одним рывком выбросил себя из сиденья и прыгнул вниз, обеими руками уцепившись за обшивку фюзеляжа австрийского аса. 
Увидев меня, карабкающегося по плоскости к кабине пилота, барон как необъезженный конь начал носиться по голубому небу, выполняя самые замысловатые фигуры высшего пилотажа.  Но все было напрасно: я мертвой хваткой держался за аэроплан, неумолимо подбираясь к кабине.  Наконец, оказавшись рядом, я выпрямился, выхватил револьвер и выстрелил.  Барон уткнулся лицом в приборную доску и биплан начал падать.  Я изо всех сил прижался к крылу.  Вот я уже над верхушками деревьев. Еще мгновенье, и шасси стали ломать ветви. Тут удар крыла об одну из ветвей покрепче оторвал меня и, подбросив вверх, предоставил падать уже самому.  Пытаясь задержать падение, я цеплялся за ветки, продолжая камнем проваливаться на дно лесной чащи.  Наконец, достигнув конечной точки моего движения,  я ударился о землю и тут же потерял сознание.

«Спасительные нитки Ариадны»

Очнулся я от тряски, лёжа в телеге и, первое, что увидел - было бородатое лицо санитара.  Он весело подмигнул мне.
- Что со мной? – еле слышно спросил я.
- Всё в порядке, Ваше благородие! Ногу только повредили малость, а так  – ничего.
Тут только я почувствовал ноющую боль в правой ноге.
- Куда меня везут?  Где мы? – спросил я санитара.
- В госпиталь везём Вас, Ваше благородие. Как Вы уцелели, ума не приложу. Знать в рубашке родились. Ероплан в щепки, огонь, пожар, а у Вас только нога сломана.
- А скажи, любезный, наступление началось?
- А как же, уже первую линию прорвали. – с довольным видом, как будто он сам прорвал австрийские позиции, сообщил солдат.
- А что австрийская артиллерия, - продолжал я, беспокоясь за успех моего задания.
- А что артиллерия?  Молчала. Мы её первым же налётом накрыли. Так хорошо били, что и пристреливаться не нужно было.
Успокоенный я откинулся на охапку сена, положенную в головах и несмотря на боль в ноге снова уснул.

В госпитале я провёл чуть меньше месяца. Это было прекрасное время! Мы наступали, а враг бежал. То и дело с фронта приходили известия о новых победах и о сдававшихся подразделениями австрийских частях, оказавшихся в окружении. Все пребывали в приподнятом настроении и все, даже тяжело раненые, стремились вернуться в свои части. Разумеется в данной обстановке со своей лёгкой раной я выглядел дезертиром. Я не мог позволить себе остаться в тылу ещё хоть на один день и, найдя полкового врача, вымолил у него разрешение на возвращение в строй.
Мне советовали подождать ближайшей маршевой роты, двигавшейся на фронт, но я не хотел ждать ни дня.  Причиной для опасения были разрозненные австрийские части, скрывающиеся в лесах Галичины.  Но я верил в свою счастливую звезду, а также полагался на смекалку и сообразительность, чтобы медлить с отъездом.  Итак, выпросив у коменданта городка, где стоял наш лазарет трофейную австрийскую кобылу, я отбыл на поиски своего полка.

Мой Росинант смотрелся лучше, чем оказался на самом деле. Я рассчитывал к вечеру оказаться в какой-нибудь занятой нашими резервными частями деревушке, но вместо этого выглядело так, что ночевать мне придётся в лесу. Довольно скоро лошадь перешла на рысь, затем на шаг, и как бы я не понукал её, она упрямо плелась шагом. 
Меж тем сумерки сгущались, и стало совсем темно. Я, на всякий случай, расстегнул кобуру и приготовился к любой неприятности. Часа с два я ехал без приключений и уже начал постепенно привыкать к своему положению, как вдруг черный силуэт выскочил из-за дерева и преградил мне дорогу. От неожиданности нападения лошадь испугалась и встала на дыбы, пожалуй, впервые в своей жизни. Несмотря на боль в ноге и полную внезапность происшедшего, я удержался в седле. Рука моя скользнула к кобуре, но к моему удивлению, револьвера в ней не было: он выскользнул, когда лошадь поднялась.  В то же самое мгновенье сильный удар по спине дубиной сшиб меня и, я упал под ноги своей лошади. Вынырнувшие из темноты рук схватили меня и через несколько секунд я был связан. Глухие гортанные слова и ругань выдавали в нападавших австрийцев. Меня поставили на ноги и, подталкиваемый в спину винтовкой, я последовал за своими похитителями в лес, прочь от дороги. Наш отряд быстро двигался в темноте пока среди деревьев не показались отблески костра. В низкой ложбине у австрийцев было что-то вроде штаб-квартиры, и у горевшего костра нас встретил старшой, оказавшийся судя по нашивкам, капралом. Он бесцеремонно обшарил мои карманы и, закончив свой обыск, ругнувшись, сильно ударил меня в живот, а затем по лицу. Потеряв равновесие, я растянулся среди валежника. Ко мне был приставлен часовой и на меня перестали обращать внимание.

В неровном свете костра я стал приглядываться к своим похитителям: их было одиннадцать человек, включая часового. С удивлением я обнаружил, что у них на всех была лишь одна единственная винтовка. Видимо, убегая от наступавших наших частей они в панике побросали оружие. Старшим среди них был ударивший меня капрал. Старшим он был не только по званию, но, выделяясь ростом и фигурой, в самом деле казался вожаком. Остальные побаивались его и беспрекословно выполняли любые его приказания.
Неожиданно мой часовой заговорил. Его речь была сбивчивой и с сильным то ли польским, то ли чешским акцентом. Говорил он шепотом, оглядываясь на сидевшего у костра капрала. Капрал и остальные австрийцы были заняты ужином и не замечали нашего разговора. Для меня же эта беседа оказалась очень полезной. Я, например, узнал, что эта, ошеломленная нашим внезапным наступлением группа солдат, вот уже как две недели скитается в лесах, отсиживаясь днями по оврагам, а ночами двигаясь вслед отступающих австрийских войск.
За главного у них – верзила капрал, польский немец. Злющий, жестокий и невероятно сильный, внушающий всем остальным почти животный страх. Живут они тем, что нападают на проезжающих и грабят одинокие хутора.
- Мы стали, как разбойники, - жаловался часовой, - я присягал воевать за императора, но я не бандит.
Причиной его разговорчивости была крайняя усталость и чистая совесть деревенского паренька.  Он был солдат, но убивать и грабить по ночам, как разбойник, он не хотел.  Янек, так звали солдата, был чехом, и мы довольно сносно могли понимать друг друга.
- А почему они меня не убили сразу, а притащили сюда? – спросил я.
- Побоялись шума, да и медлить не хотели. По нашим следам уже ходят казачьи разъезды. Но пусть пан не беспокоится – завтра его повесят.
«Успокоенный» таким образом я замолчал. Но вдруг слабая надежда затеплилась в моем сознании.
- Послушай, а ты помог бы мне бежать, и сам бы бежал со мной? Ты, наверное, знаешь, что многие чехи переходят на нашу сторону, и к ним у нас хорошо относятся.
Часовой ответил:
- Мы не убежим далеко с твоей ногой. Скоро рассвет и, нас хватятся. Капрал организует погоню и тогда..., - Янек вздохнул, - тогда нам будет лучше, если бы нас убили на месте.
- Но ведь у нас винтовка! Мы можем отстреливаться! – пытался я вдохнуть в часового побольше решимости.
- Винтовка, - усмехнулся он, - да только к ней всего один патрон.  Немного мы настреляем...
- Да, - опять понурился я, - положение и впрямь трудное.
И тут меня осенило:
- Послушай! Развяжи меня! У меня есть отличный план. Я свяжу тебя, чтобы в случае неудачи на тебя не пало подозрение, хотя я уверен в успехе. Но если план провалится, то пострадаю я один. А если меня постигнет удача, я обещаю, что буду просить о тебе перед начальством.
Янек немного поколебался и согласился.
Как только солдаты у костра захрапели, мы начали действовать.  Янек освободил меня от пут, и я с удовольствием размял затекшие руки. Затем, как мы и договаривались, я связал его и приступил к выполнению своего хитроумного плана.

Вам всем хорошо известно, что я человек аккуратный, всегда с английской придирчивостью следящий за своей внешностью, а это в условиях войны и постоянных походов, согласитесь, нелегко. Чтобы моя выправка была безукоризненна, я привык возить в кармане небольшой матерчатый складень. В нем я всегда имею расческу, маленькую пилочку для ногтей, две-три иголки и два мотка суровых крепких ниток. Эти-то нитки я и решил использовать в качестве оружия пленения.
Я осторожно приблизился к спящим и в течение получаса крепко пришил рукава их шинелей друг к дружке, так что все одиннадцать оказались как бы привязанными друг к другу.
Затем я взял винтовку и громко скомандовал подъем. Сонные, ничего не понимающие солдаты пытались подняться и падали, увлекая за собой остальных. Наконец они кое-как встали на ноги и сбились в кучку. Я направил ствол винтовки в грудь капрала и попросил Янека перевести, что если он сделает хоть одно подозрительное движение, я без сожаления вгоню в него пулю.  Видели бы вы его налитые злобой глаза! Он был готов разорвать меня на куски, но крепко пришитые рукава не давали ему возможности расправиться со мной, а ствол винтовки усмирял его воинственный пыл.
Поминутно спотыкаясь и падая, подгоняемые мной, пленники начали движение. Уже рассвело и, по моим предположениям, мы должны были быть недалеко от дороги. Что делать дальше я не знал, так как до ближайшего пункта было верст семь или восемь, а за это время кто-нибудь из солдат мог бы освободиться и  напасть на меня. 
Вдруг, к своей неописуемой радости, я услышал топот десятков сапог и какую-то особенно удалую песню.  Дождавшись паузы, я стал звать на помощь и, уже через несколько мгновений я ...

*  *  *
Тут рассказ поручика был прерван прибежавшим вестовым:
- Ваше благородие, - вытянувшись во фронт, обратился солдат ко мне, - Вас требует к себе полковник!
Я последовал за вестовым, пообещав господам офицерам скоро вернуться.  К сожалению, тогда я не мог знать, что моим словам не суждено сбыться – срочное задание, и полученное в ходе его выполнения ранение разлучило меня с моими боевыми друзьями.

Мне не пришлось больше встречаться с поручиком, хотя, кажется, я мельком видел его фигуру на сходнях эскадренного миноносца «Стремительный», когда остатки армии барона Врангеля высаживались на берег в Константинополе.  Но в суматохе тех событий мне не удалось тогда найти его, а затем водоворот иммигрантской жизни утянул меня далеко от тех мест.