Она сидела на полу - лохматая, нечасанная, майка неопределенного цвета сбилась к плечу. Она раскачивалась, глядя в пространство. И грызла свой палец. Он только зажил от прошлых ее укусов и ей недавно сняли повязку. А она опять за свое. Сейчас она не чувствовала боли. Не замечала капающую с руки на пол кровь, разгрызенный палец не привлекал ее внимания. Он был во власти ее зубов, а она сама - во власти миров, которых никто не видел. Они существовали, были самыми что ни на есть реальными. Но некому было о них рассказать - не было ни слушателя, ни самого рассказчика.
Ее не навещали. Лишь изредка приходили справляться о ней у врача. Без изменений? А, ясно... Прогнозы неопределенные? Понятно... И уходили. Лишь раз подошли к ее двери, заглянули в смотровое окошко. Она в тот момент как раз впервые разгрызла себе палец до крови и ею же что-то пыталась написать на стене. На лице смотрящего появилась гримаса ужаса и отвращения и он отпрянул от окошка. С тех пор больше не подходил. Не хотел сталкиваться со своим собственным кошмаром. Потому исправно платил за ее содержание и старался о ней не помнить слишком уж часто.
К ней относились хорошо, не били. Не дергали попусту и не кричали. Но для нее это уже давно не было ценностью. Прошли уже те времена, когда она была в состоянии заметить подобное отношение к себе, оценить его как обидное или презрительное.
Сейчас ей было уже все равно. Она блуждала по своим плохо и местами освещенным коридорам памяти и ее руки касались того, чего перед ней не было. Она не была буйной физически, потому этим не доставляла хлопот. Но часто плакала. Иногда тихо, а иногда взахлеб и с воем. И усмирить ее выходило только успокоительным. В инъекции. Ее приходилось держать санитару, пока ей делали укол. А она продолжала выть.
Наутро обычно болели синяки на руках от скручивания и разгрызенный палец. Как он болел! Она не совсем понимала, что сделала это сама, и временами все же тянулась зубами к тугой повязке на пальце. Потом плевалась - ощущение бинта на зубах вызывало оскомину.
Ей давно уже ощущения тела заменяли многие чувства. Будто чувств стало значительно меньше, а ощущений больше. Будто тела стало больше, а души меньше.
Ей не нужны были разговоры и впечатления - что-то другое изнутри заменяло ей все это. Собственные переживания тела заменяли ей чужие прикосновения. Она становилась все более автономной. Уже почти никто ничего не мог ей причинить, причинение приходило теперь только изнутри. И ей не было дела до того, как дорога в денежном эквиваленте ее жизнь тому, кто за нее платил.