Деревня

I. Пролог

Тьма. Пятна света. Пронзительно и немного нервно.
За вашим окном тянутся пастбища – бескрайние, шелковые, как чье-то зеленое платье, раскинутое на земле. Пушистыми комочками мелькают овцы, мотают гривастыми головами дикие лошади. В вашем купе тепло и приятно пахнет хвоей и мандарином, который чистит попутчик, и у вас нет ни малейшего ощущения, что по ту сторону рельс – первые дни октября. Телеграфные провода танцуют, переплетаются и навеки теряют друг друга, точно разлученные влюбленные. И вдруг поезд въезжает в туннель, выдолбленный в скале.
Вас поглощает темнота. Нервные пятна света трепещут на каменных стенах. Вам кажется, что конца ему уже не будет.
Но он кончается, и вас ослепляет молочная белизна дымки, жемчужная серость воды и мшисто-бурый цвет деревьев и камня. Теперь вы на моей территории.
Горы окружили одинокий поезд кольцом: они высятся, точно крепостные стены, скрывая заповедные владения от людских глаз. И вдруг – поворот дороги, и ваш взгляд стремительно срывается вниз – туда, где долины объяты мглой, где рябь на поверхности озера похожа на складки синей одежды. Скалистые спины гор мохнаты от елей – они одеты туманом, и их верхушки курятся, как бы от влажного снега. Камни застыли в безмолвии. После тесноты туннеля от этой нежданной свободы на миг перекрывает дыхание, и вы приникаете к стеклу, не в силах отвести завороженного взгляда. Вас окружают какие-то древние чары, и вы чувствуете, как по позвоночнику бежит холодок, хотя снаружи все буйно и зелено. Мы в самом сердце Европы, и зима не приходит в наши края.
Минута спокойствия, воссоединения с этой древней природой, и новым изгибом пути поезд уносит вас к озерам Швейцарии или лавандовым полям Франции, в Германию, Италию или Австрию – одному Богу известно, куда.
Деревня распласталась в долине между косматых гор, на самой кромке огромного леса, куда не отважился ступить ни один путешественник. «Вековые сосны» – слишком поэтичное название для этого забытого Господом места. Но точнее, кажется, не придумаешь. Я стою на одном из утесов и смотрю на присновечные сосны, и горы, и огромный каменный мост вдали, по которому только что прогремел поезд: его блоки так неохватны, будто их поставили друг на друга не люди, а великаны. Они были здесь всегда, стояли тысячи лет до меня и простоят еще сотни и тысячи после. Сколько богатства дано одной деревушке! И в то же время, как далека она от благ цивилизации: электричество, и то в этой глуши провели чудом. Телевизор – неслыханная роскошь – есть только у деревенского старосты, и вся округа по воскресеньям собирается, чтобы посмотреть в крошечном экранчике с зернистыми помехами один-единственный канал, по которому ничего путного все равно не показывают. Поезда здесь не останавливаются, и до ближайшей станции надо весь день трястись на телеге. Но это не страшно: гостям в «Соснах» и без того не рады.
С гор поднялся порыв ветра, он треплет бледно-рыжие кольца моих волос, и я дышу туманом, повисшим где-то посреди неба, напоенным силой земли. Мы не бедствуем и не нуждаемся в помощи – просто мы самодостаточны. Обычная глухомань, каких на Континенте, может быть, сотни: деревня строилась вокруг скромной и ветхой церквушки, оплота и центра нашей общественной жизни. Крепко сбитые дома жителей, единственная школа, откуда детей отправляют сразу в ремесленное, на пастбище или пашню – вариантов немного. Все что нужно – одежду, питание, предметы быта – мы производим сами, иногда выращиваем скот и урожай на продажу. Земля для пшеницы здесь благодатная, трава сочная и питательная. Мать-природа позаботилась о своих потерянных детях: неподалеку пруд, где мы ловим жирную рыбу, в роще собираем ягоды и грибы. Но глубже в лес зайти никто не решается. Кроме меня – хотя знаю, что рано или поздно я поплачусь за свою смелость.
В горах елочным серпантином вьются дороги. Я люблю забираться повыше и глядеть на окрестности – отсюда поезд кажется ползущей зеленой гусеницей. «Вековые сосны» – это дом и тюрьма: мы научились здесь жить, существовать вместе, заводить семьи и поддерживать ближнего. И всех такая жизнь устраивает. Но руку готова дать на отсечение, если хотя бы раз в жизни даже наши самые ревностные старожилы не хотели вот так запрыгнуть в поезд и посмотреть, существует ли другая, еще более дикая, чем эта, свобода, за зелеными скалами.
Я дышу глубже, шепчу слова какого-то древнего заклинания, простираю ладони. Я готова взлететь… как вдруг кто-то хватает меня сзади за локоть. Резко оборачиваюсь: на меня сурово и неумолимо уставились темные глаза Вудраффа Мэя.
- Сколько раз тебе говорил не уходить так далеко от деревни и не забираться сюда! Ты меня, Айви, совсем не слушаешь, – он сокрушенно качает головой, но его взгляд уже смягчился.
- Но почему, папа?
- Это небезопасно. Идем, – отец тянет меня прочь от обрыва. Я следую за ним, но продолжаю настаивать на своем. Упрямство всегда было одной из тех черт моего характера, которые не выносят жители «Сосен».
- Что может быть опасного здесь?
Вудрафф продолжает бурчать на ходу, едва оборачиваясь на меня:
- Тебе незачем выходить глядеть на поезда. Будто ждешь кого-то, честное слово. Нам в «Соснах» хорошо без чужих, незнакомцы здесь не нужны. Не хватало накликать беду… Вспомни хотя бы свою мать.
Я круто останавливаюсь и выдергиваю руку из ладони отца. Упоминание покойной матери меня настораживает:
- А она тут при чем? Ты говорил, она скончалась при родах сестры.
Отец тоже замедлил шаг, неловко отводит глаза.
- Да, так и есть. Просто… я хотел сказать, – он накрыл мою руку своими толстыми заскорузлыми пальцами и посмотрел так, что у меня невольно дрогнуло сердце: – Ты мне дорога, Айви, и я не хочу потерять тебя, как потерял ее.
Я громко сглатываю, пытаясь не показать, что меня уязвило ничтожное чувство вины за мои вылазки. Снова даю руку отцу, и мы вместе осторожно спускаемся по горной тропинке.
- К тому же, – прибавляет он, чтобы до конца уверить меня в своей правоте, - не стоит приближаться к лесу. Нехорошее место.
Этого соснового леса, враждебно-колючего, как иглы ежа, в деревне суеверно боялись еще до начала моей истории. Но настоящий страх пришел позже… с появлением Зверя.

II. Две сестры


Цветут плющ с остролистом
погожим зимним днем.
Венец у остролиста –
Ему быть королем .


- Ржавая, ржавая!
Кучка сопливых деревенских мальчишек, свистя и улюлюкая, тесным кольцом окружила рыжеволосую девочку шести лет. Ее маленькое личико стало не по-детски серьезным, и она оборонительно расставила в стороны руки, не подпуская обидчиков к белокурой трехлетке, боязливо выглядывающей у нее из-за спины. Младшенькая была уже в слезах, но на лице старшей не дрогнул ни один мускул.
Джонни Ли, главный задира из шайки, разошелся пуще всех.
- Ржавая, голова кудрявая! – противным голосом тянул он, приплясывая вокруг девочки и корча страшные рожи. – Айви подменыш! А мать у нее колдунья!
При этих словах хладнокровие жертвы улетучилось в одночасье. «Мама!» - прошептала она и, точно остервенелая, сверкнув кометой огненных волос, бросилась на мальчишку. Не прошло и секунды, как нос у него был разбит в кровь. Приспешники Джонни поспешили на выручку, завязалась потасовка.
- Не трогай сестренку! – сев на земле, в голос ревела малышка.
На шум стали сбегаться односельчане. Появившийся ниоткуда девятилетний мальчик с вечно взъерошенной копной темных волос схватил рыжую за плечи, насилу оттащил ее от истекающего кровью обидчика. Прибежала мать Джонни и, увидев, во что превращено ее любимое чадо, заголосила:
- Ты, Айви Мэй, маленькое чудовище! Тебя и подпускать к людям нельзя!
- Ну и пусть, – тихо и удивительно серьезно проговорила девочка, рукавом утирая со лба следы пота и крови противника. – Он первый начал.
- Да, миссис Ли, это Джонни стал обзываться, я сам видел! – заступился за хулиганку темноволосый мальчуган.
Потом появился отец девочек: упреки тотчас посыпались на него. Тот только тяжело и бессильно вздохнул и взял дочку за руку.
- Наказание ты мое, – устало прошептал он и, свободной рукой подняв с земли ее заплаканную сестренку, повел обеих подальше от сборища.
С детства мало что изменилось. Нас две сестры: Холли и Айви Мэй – вечнозеленые остролист и плющ, как в старой рождественской песенке. Венец у остролиста – ему быть королем… Все сбылось, как по предсказанию: Холли получила венец, а мне достались тернии.

Заплаканная светловолосая малышка, не умевшая защитить старшую сестру, превратилась в первую красавицу на деревне: в свои семнадцать лет она распустилась, как белый падубов цвет, –нежная, покладистая, отзывчивая, любимая всеми в «Вековых соснах», – а я цепляюсь за нее, как вечный плющ, существующий лишь за счет силы и великолепия остролиста, паразитирующий на нем, но вечно остающийся в тени кровавой яркости его ягод. Светлые волосы и правильность черт Холли унаследовала от отца – Вудраффа Мэя, красивого русого великана, напоминающего дровосека из северной сказки. Только он будет поважнее обычного дровосека: отец – третья самая уважаемая в «Соснах» персона после старосты и священника – он местный богач, что-то вроде предпринимателя, промышляющего скотом и посевами и ведущего подсчеты для всей деревни. Холли и характером пошла в него: она работящая, добрая, какой и положено быть будущей безупречной жене. Глаза у нее не отцовские карие, а мамины: синие, как цветы в горах по весне. Зато я ее полная противоположность.
Говорят, я больше похожа на мать – ту женщину, которую этот сопляк Джонни назвал колдуньей, – хотя как она выглядела, почти не помню. Примроуз Мэй, в девичестве Арчер, умерла, когда мне было чуть больше трех лет, и в размытых младенческих воспоминаниях осталось только яркое пятно рыжего и голубого: она была единственным лучиком цвета в серой повседневности нашей деревни. Отец остался безутешным вдовцом:  так больше и не женившись, он воспитывал двух дочек один. Маму, говорят, в деревне недолюбливали так же, как теперь недолюбливают меня. Мои жесткие мелко вьющиеся волосы бледно-рыжего цвета точно выгорели на солнце – темнее, чем у сестры, но не такие яркие и роскошные, как у матери; кожа чуть смуглая оттого, что я постоянно бываю на солнце. А глаза зеленые, как ни у кого в нашей семье – этого довольно, чтобы в нашей суеверной глуши прослыть ведьмой, если угодно.
- А девчонку, видать, пригуляла, – цокая языком, сказала как-то отцу соседка. – В ней течет кровь Арчеров, но она не настоящая Мэй. У тебя глаза карие, Вудрафф, у жены были синие – откуда же у дочки зеленые? В твоем роду ни у кого не было таких глаз.
- Мать Примроуз была зеленоглазой, – отрывисто ответил мужчина, не желая продолжать разговор. Он слишком мягок, чтобы хоть раз высказать этой не в меру осведомленной кумушке то, что ей причитается.
Я, Айви Мэй, с детства заработала в «Соснах» недобрую славу. Не спорю, я всегда была упрямым и своевольным ребенком, никогда не слушалась старших и делала все, как вздумается, не заботясь о последствиях. Я хотела быть независимой, вольной, как ветер, а рамки правил, предписанных жизнью в деревне, невыносимо стесняли меня. Когда девочки учатся заниматься хозяйством, я целые дни пропадала одна на озере или в горах, куда забираются разве что дикие козы. Частенько я убегала со школьных занятий или службы в нашей единственной церкви, чтобы отправиться туда, куда звало меня сердце. Я видела больше, чем было доступно взору других, больше знала и понимала, и поэтому меня называли подменышем: ребенком, подкинутым феями. Некоторые особо набожные старожилы нашей деревни даже приписывают мне темную силу, но сама я не дальше от Бога, чем они: просто вижу Его в каждом Его творении, разговариваю с Ним голосом ветра. Разве может Его величие уместиться в четырех стенах маленькой церкви, разве может о Его силе и мудрости рассказать монотонный голос старого пастора? А здесь – на озере или в лесу – Он глядит на меня из каждой росинки, учит познавать Его вселенную, оберегать и лелеять каждый миг отпущенного нам срока. У меня своя догма, и я не хочу никому подчиняться. Правда, за своеволие тоже приходится платить недешевую цену.
Каждой весной на празднике мая королевой выбирают, разумеется, Холли. Она чудо как хороша в венке из бледно-розовых цветов, улыбчивая и счастливая от осознания того, что ее любят. Она кажется вечно свежей и юной, а я в двадцать лет остаюсь таким же угрюмым гадким утенком, каким была в шесть, в десять, в пятнадцать. Все деревенские парни мечтали бы заполучить ее в жены, но Холли уже избрала себе короля. Ее женихом стал Блай Барли, сын кузнеца – тот самый растрепанный темноволосый мальчишка, который заступился за нас в ребяческой драке. Мы крепко дружили с самого детства: резвились втроем, бегали, лазили по деревьям (точнее, лазили только мы с Блаем – Холли тем временем чинно играла в куклы, готовясь к будущему материнству). Блай, думалось мне, единственный пытался понять мои причуды и относился по-доброму, по-мальчишески. Но стоило нам вырасти, как все встало на свои места: он разглядел в маленькой Холли то, к чему прежде был слеп, и попал под ее чары, как все остальные. Только его любовь была настоящей, я это знаю, и сестра ответила ему теплой взаимностью. Мой друг стал видным и сильным, и с Холли они самая красивая пара в «Вековых соснах». Связанные узами будущего родства, мы с ним не стали друг другу чужими, но ему я теперь скорее просто свояченица, чем подруга – странная и нелюдимая.
Несмотря на свою невинность, Холли не может не понимать, сколь различно наше с ней положение. Она добра ко мне, как добра к остальным, по-сестрински поддерживает, даже сочувствует, но мне ее любовь как милость монарха, снизошедшего до своей черни. Я знаю, что никогда бы не стала такой, как она – и не хотела бы стать, потому что выбрала иную дорогу, и все-таки… Стоит только задуматься, что у нее есть все, чего можно желать, как во мне просыпается отвращение. Зависть? Да, она тоже. Да, я завидую Холли, иногда страшно, до одержимости, иногда ненавижу ее за ее добродетель, проклинаю ее чистые голубые глаза. Я точно плющ, которому иногда хочется сжать свои кольца и задушить остролист, вокруг которого он обвивается. Глаз у меня черный, сердце, может быть, тоже – кто знает, чем все закончится?
Всегда всей душой рвалась я из «Вековых сосен». Порой, кажется, что угодно бы отдала, чтобы сбросить Холли с ее пьедестала и утереть нос односельчанам, никогда не скрывавшим своей неприязни. Если бы только придумать способ…
И в наших лесах объявился Зверь.

Продолжение следует...