6. Неоконченный разговор

Миша Леонов-Салехардский
           Совхозный автобус увёз ребят на море, и в клубе сделалось тихо. На разных кроватях друг против друга сидели двое — Лёшка Шатов и Наташа Тоцкая — и вели между собой довольно вялый разговор. Голоса их отзывались эхом под сводчатым потолком, опиравшимся на толстые каменные стены. Стоило умолкнуть, и через распахнутое окно было слышно, как снаружи, под карнизом, в набирающем силу зное, любовно воркуют голуби.
— Воображаю, какое там пекло, — сказал Лёшка, отворачиваясь от окна. 
— На море не бывает жарко, — возразила Наташа, — всегда бриз. Мы с родителями каждый год ездим в Крым.
Лёшка нахмурился, будто его уличили в невежестве, и нервно теребил катышки на одеяле. Он остался с Наташей, узнав, что ей нездоровится и что на море она не поедет. Они были совсем одни. Другого удобного случая, чтобы объясниться ей в любви, нельзя было и придумать. И теперь он лихорадочно искал нужные слова, но те, что приходили на ум, были или не в меру высокопарными, или чересчур бледными, или до пошлости избитыми. Молчание затянулось. Встряхнув волосами, Наташа повернула голову и выжидающе смотрела на него.
— А я вчера тебя видел, — спохватился Лёшка. — В библиотеке! Что взяла?
— «Войну и мир».
— Фу! Господа с жиру бесятся, а ты им сочувствуй.
— А ты, значит, про крестьян и рабочих читаешь? — спросила она язвительно, раздувая крылья носа.
— Ну не совсем… «Белые ночи» Достоевского, например. А чего ты защищаешь богатых?
— Мой дедушка до революции был коннозаводчиком. Коней разводил, породистых, понимаешь? В Париж возил их — на выставку.
— Ого! Буржуй!
— Дом большой был, — ровным тоном продолжила Наташа. — В обед за столом человек двадцать сидело — родственники, гости, работники. А в тридцать седьмом кто-то из этих простых людей донос написал. И деда расстреляли.
— Ну, не знаю, не знаю… Богатые, возможно, разные бывают. А всё равно Лев Толстой нехороший человек.
— Чем это он перед тобой провинился?
— Писал, что военные — дармоеды.
— А ты, значит, офицером хочешь стать?
— Кинорежиссёром. Хочу снять фильм о Брестской крепости, такой, чтоб кровь в жилах стыла. Понимаешь? На экране война должна быть настоящей, страшной, не игрушечной. Пока что пишу сценарий.
— Мой отец на танке воевал. Ничего о войне не рассказывает. И кино про войну не любит. У него под сердцем осколок нашли. Оперировали. Вот я и решила хирургом стать. 
— Резать будешь?
— Режут свиней. А я буду оперировать.
— Не дашь спокойно умереть?
— Не дам. Человек должен жить вечно. Для того и медицина.
— Э, так на всех места не хватит.
— Будем уступать друг другу.
Лёшка улыбнулся криво и поднял глаза кверху. В снопе солнечного света, падавшего из высокого окна, плавали пылинки. Они сияли золотом и кружились, будто в танце…
— Красиво, — сказала Наташа, проследив его взгляд.
Лёшка обрадовался, потом смутился, что она заметила его радость и посуровел. Умные мысли в голове кончились, он усиленно соображал, о чём говорить дальше, и нервно дрыгал ногой. Наташа истолковала его молчание по-своему.
— Зря не поехал, сейчас веселился бы … с Алкой.
— Что я, моря не видел? — горячась, возразил Лёшка, пропустив мимо ушей замечание насчёт Аллы.
Наташа откинулась на подушку. Левую руку она заложила за голову, правую протянула вдоль тела. Лёшка рассматривал её пальцы. Они были красивые — длинные, тонкие, с ногтями овальной формы. Между большим и указательным пальцем — мозоль от ножика, которым срезали виноградные грозди. Лёшка хмыкнул.
— А мозоли-то у нас одинаковые! — сказал он радостно, показав красное пятно между своих пальцев.
Наташа улыбнулась. Подумав немного, спросила: 
— Она тебе нравится?
— Кто?
— Алка.
Лёшка фыркнул.
— С чего ты взяла?
— Только с ней и танцуешь.
Лёшка покраснел до ушей, глаза его бегали.
— Как бы тебе сказать…  Мы нашли точку соприкосновения. То есть не точку, а тему, общую тему — Иду Кляйн. Знаешь такую? У неё ещё муж Владас Мельникайтис…
Наташа пожала плечами. Она мало кого знала в Салехарде.
— Мои соседи. Мы потом переехали от них. Так вот Алка живёт с ними. Через стенку, разумеется. Интересные люди, замечу тебе! Особенно Ида. Штучка с перцем!
Лёшка принялся рассказывать Наташе разные случаи из жизни Иды Кляйн. Рассказывал он в лицах, так увлекательно, так ярко и сочно, что Наташа искренно смеялась.
— Ты, правда, пишешь сценарий? — спросила она у него, поднимаясь на кровати и поправляя волосы. — Трудно, наверно? 
— Пустяки… То есть не пустяки — мучение. Напишу — порву, напишу — порву. Всё не так, всё не по мне…  Нужное слово не идёт.
— А сочини… Например, про нас… Что-нибудь такое… красивое.
— Экспромт? Хм, только, чур, не ругай потом… Итак экспромт... представь, что я твой муж, а ты моя жена.
— Ты мой муж, а я твоя жена, — охотно повторила Наташа и, подавшись к нему, прибавила: — У нас есть собака, спаниель.
— Пусть так. И мы втроём живём в домике.
— В сарае. 
— Хорошо, в сарае. Вот с такими щелями.
— Да! И без дверей. Дождь льёт как из ведра. Холод из щелей. А мы читаем книжки. Слушаем Баха. Папа из Риги привёз пластинки с органом. Тебе бы понравилось…
— Уже нравится, — сказал Лёшка.
Они рассмеялись. Фантазия увлекла обоих. Говорили наперебой. Обмениваясь словами, они всё чаще делали паузы и смотрели на губы друг другу. Глаза у Наташи, отливая влажным блеском, совершенно потемнели, зрачки расширились. «Пора!» — повелел внутренний голос Лёшке, он заговорил:
— Наташа, я тебя… Ты мне…
Она напряглась, выпрямив спину. И тут в зал ворвалась шумная гурьба. Ребята приехали с моря. Лёшка не успел договорить. Наташу обступили мальчики. 
— Салют, Натали! — сказал Боб, размахивая сырым полотенцем.
— Ты как, Натали? — спросил Серж, возвышаясь над головами приятелей. — Не замёрзла?
— Как дела, старуха? — пропищал Мишель.
Наташа рассмеялась, подняв большой палец вверх.
— Натали, море без тебя, как гитара без струн! — закатывая глаза, нараспев проговорил Джон.
Мальчики принялись хохотать как сумасшедшие. Эти четверо всегда держались стаей. В клубе они жили отдельно от других мальчиков — в обитом фанерой закутке с дверью (то ли гримёрка, то ли раздевалка). Наташу они уважали, выделяя её из прочих, как они говорили, чуваков и чувих. Ребята они были смышлёные: только увидели, что зарплату складывают в общий котёл, как тотчас охладели к работе и потешались над теми, кто безотказно работал. На танцы не ходили, у них была своя гитара. Джон пел Высоцкого или играл «Led Zeppelin».
— Натали, прикинь, — продолжал Серж, — Мишель засунул медузу Алке в трусы!
— Слышала бы ты, как она кричала!
— Видела бы ты, как возила его мордой по песку!
Приземистый Мишель смущённо прятался за спинами друзей, а те реготали. Наташа слушала их охотно, поворачиваясь то к одному, то к другому и, казалось, совсем забыла о Лёшке.
— Натали! Натали! Натали! — звучало беспрерывно.
Это слово бесило Лёшку. Такое глупое, такое пошлое — не имя, а кличка. Передёрнув плечами от злости, он стремительно вышел из клуба. И в дверях столкнулся с Аллой. Она взвизгнула как ошпаренная.
— Тьфу, на тебя! — вскрикнул он, отпрянув от неё.
Она прошипела в ответ, а когда они разминулись, подковырнула его на прощание:
— Узнал, кто ей нравится?
— Узна-а-л, — пропел он счастливым голосом. 
Алла подняла бровь от удивления. Задумалась.