Баба Матрёна впервые за свою долгую жизнь была счастлива. Счастлива по-настоящему. Полгода назад она потеряла память. Сначала она всё время порывалась куда-то идти, у неё постоянно появлялись какие-то дела: то ей нужно было доить корову, то она хватала ведёрко и рвалась в лес за ягодами. Она никого не узнавала и всё время разговаривала с людьми из далёкого прошлого. Баба Матрёна совершенно не ориентировалась в пространстве и, удалившись от дома на триста метров, уже не могла найти дорогу обратно. Её муж, дед Василий, поначалу просто закрывал свою жену в доме. Но постепенно баба Матрёна успокоилась, перестала разговаривать сама с собой, она выходила на улицу и часами сидела на скамейке у калитки, уставившись в одну точку. В обед появлялся дед, кормил её и снова уходил заниматься своими делами.
В тот день она мирно сидела на скамейке, плотно укутавшись в одеяло, сотканное из солнечного света, аромата цветущих яблонь и сонного жужжания пчёл, то и дело поправляя выгоревшую на солнце юбку. Немцев бабка заметила, когда они практически поравнялись с ней. Она рассеянно переводила взгляд с одного лица на другое, потом вдруг баба Матрёна вскочила на ноги, словно её поразила молния:
- Ой, людки, что ж это делается, немцы в селе!
В её голове сработал какой-то непонятный механизма, и в дремавшем до этого полгода мозгу медленно из непостижимых глубин памяти начали всплывать картины далёкого прошлого, сначала расплывчатые, непонятные, затем все чётче и ярче.
Их было много этих картин, они мелькали, накладывались друг на друга, вертелись как опавшие листья в осеннем вихре.
Их боялись все. Нет, сначала их боялся кузнец Ошер, его жена Мортка и их дети. Боялись и прятались. А потом они приехали и забрали Ошера, и Мортку, и их детей, и еще две семьи. И она тогда ещё спросила у мамы.
- Мама, а я - еврейка? - (Потому что все говорили, что немцы бьют евреев). Она не понимала тогда слова бьют и думала их куда – то отвозят и там бьют, наверное кулаками, а может даже и палками.
- Нет,- отвечала мама. – Ты - не еврейка.
Тогда она немного успокоилась. И ей даже показалось, что они не такие уж плохие и не такие уж страшные. Или просто ей хотелось найти в них что-то хорошее.
- Ком, - солдат поманил её рукой.
Но она не осмелилась подойти. Их было двое, солдат, из тех, что жили в усадьбе. Они подъехали на двуколке. Они часто ездили по деревне на двуколке.
- Ком, ком,- солдат улыбался.
Она посмотрела вокруг. Дядя Стёпа вёз снопы с поля, но был далеко. Ещё дальше гнали коров с пастбища. Во дворе напротив тётя Марта кого-то ругала. Наверное, Настю. Настя была вредной девочкой. Тётя Марта её часто ругала. И правильно делала, что ругала.
Она покачала головой: «Нет».
Тогда он достал из кармана конфеты и бросил ей. Второй солдат потянул за вожжи, и они уехали.
Но были другие немцы, они приезжали из города на машине. Они шли с автоматами наперевес, у них были закатаны рукава, у них были черепа на фуражках. Они били людей. Она уже понимала, что такое «били». Они заходили в дом и убивали всех и больших, и маленьких. «Паль», «паль», «паль». От этих звуков в жилах стыла кровь. За связь с партизанами. Так говорили.
Она знала, её папа не любил партизан. Партизаны забрали у них овечку. Партизаны забрали у них овечий тулуп. Это хорошо, что папа не любит партизан. Значит, немцы не будут нас бить.
Но тётя Марта тоже не любила партизан. И дядя Степа их не любил, а они приехали и убили их. И дядю Стёпу, и тётю Марту и их маленького сына Максима. И только Настя спряталась в картошке. И Настя потом говорила, что один немец видел, как она пряталась. Но ей, наверное, только показалось, что он видел.
И тогда она поняла, что немцев бояться все: и мама, и папа, и все, все, все… И за что нам всем такая напасть?
Их боялись и партизаны. Боялись и от них прятались. Тайком приходили и тайком уходили. Потому что немцев было больше. Но однажды партизан было много. Может двадцать, а может и больше. И они днём открыто ходили по деревне с оружием. И они не прятались. И они не боялись немцев. Наверное, нет, точно не боялись. И двое зашли к ним в дом. И мама поменяла им грязное нижнее бельё на чистое. А больше они ничего не взяли. А один ещё сказал:
- Всё, что нам нужно, мы у немца возьмём.
А ночевали они в пустом доме тёти Марты.
Но утром уже все было по-другому. Утром, рано утром, приехали немцы, верхом на лошадях. Приехали откуда их не ждали. Их было много. Может сто, а может тысяча. И они кричали и стреляли. И было страшно. И мама всё время молилась. И они всё молились.
А потом всё стихло. И в доме у тёти Марты были выбиты все стекла. И во дворе у тёти Марты лежали на снегу два партизана. Те самые. Босые и в чистом нижнем белье. Нет, это вчера оно было чистое. Сейчас она было красным от крови. А потом к ним в дом принесли немецкого офицера. Один из партизан ранил его в грудь. И ему делали перевязку. Но потом он всё равно умер.
И она не знала, боялись ли те партизаны немцев или нет. Папа говорил, что они могли убежать, но не стали. А раз не стали убегать, то не боялись? И они потом долго приходили к ней во сне. И она их спрашивала, а они улыбались и не отвечали.
А потом они жили в лесу всё лето, а зимой жили дома. Но всё равно бежали в лес, если начинали стрелять. И там ждали до ночи. А иногда ночевали в соседней деревне. И это уже был не страх. Это уже был какой-то ужас. И папа ходил всё время сердитый, сердитый. А мама их обнимала и плакала. Нет, не плакала. Рыдала во весь голос. И ей было жалко маму, и ещё ей было жалко себя.
А потом шёл фронт. Так все говорили. И в деревне было много немцев. И всё горело, стреляло и взрывалось. И они где-то прятались, а потом куда-то ползли. Подальше от деревни. Потому что там, где идёт фронт, гражданским людям нет места, и нет места птицам и зверям.
А потом они увидели солдат. Русских солдат, они шли по дороге в деревню. Их было немного. Двадцать или тридцать. И один сказал:
- Подождите здесь, сейчас выбьем немца. Потом вернётесь.
Странно. Разве немца можно выбить?
И солдаты пошли в деревню. А через час действительно всё стихло. И в деревне было полно солдат. Русских солдат. И у них были пушки. И им привезли снаряды на подводах. И они немцев не боялись. И утром ничего не поменялось.
А ещё был дед Павел. Дед Павел тоже никого и ничего не боялся, и ни разу от немцев не прятался и не бегал. Он говорил, что за свою долгую жизнь он израсходовал весь запас страха, отведённый ему богом. Но дед Павел защитить её не мог. Он был старенький. А солдаты могли её защитить.
Баба Матрёна смотрела, как серыми тенями скользили мимо неё призраки из прошлого. И всё перевернулось в её душе. Но не было уже там ненависти – ушла с водой. Осталось лишь негодование - как посмели вернуться.
- Уходите прочь. Мало вы кровушки людской попили? Как вас только земля носит?- грозно стала наседать баба Матрёна, размахивая палкой.
- Тихо, бабка,- ответил ей на русском языке шедший последним немецкий офицер.- Прожила жизнь за своим дедом как за каменной стеной. Дай тебе счастливое детство – ты и бога забудешь.
И на какое-то мгновение бабка вспомнила это лицо, бледное, бледное и кровавую пену на губах. Но и это лицо исчезло. И снова наступил покой. И её мир снова свернулся, и осталось там место лишь солнечному свету, жужжанию пчёл, и пьянящему запаху цветущих яблонь.