Волонтер 13

                ВОЛОНТЕР №13




Вызов пришел неожиданно. Это был внутренний вызов, и, в отличие от вызова внешнего, он мог быть только свыше. Что было неожиданно в высшей степени. Ангел по имени Красный №13 находился в состоянии релакса и потому от неожиданности чуть не обделался. Вообще, с его уровня запросто позвонить наверх по внутренней связи он не мог. Чтобы связаться с кем-то из тамошних обитателей он должен был сначала по внешней связи отправить запрос типа "перезвоните мне, пожалуйста!"  и ждать ответного события, которое могло быть не скорым, а могло и вовсе не последовать. А тут прямой вызов по внутренней связи - волей- неволей обделаешься. Но времени на раздумья в таких случаях не бывает, и тянуть с ответом недопустимо.
Красный №13 унял дрожь до уровня легкого повиливания, озарился внутренней радостной улыбкой и включился в сеть:
-Я здесь и всем доволен, ваше светлейшество.
-Рад это слышать, - ответил Оранжевый 66666,проявляясь во внутреннем объеме сознания, закрытом для других. - Но может быть ты настолько доволен, что не стоит тебя и беспокоить?
-Ну что ты, что ты! - поторопился унять волну подначивания №13.-Это стандартная форма, ты же знаешь. Рад тебя видеть, давно не имел такой возможности...
Красный №13 и Оранжевый 66666 были друзьями. Когда-то были друзьями, потому что поддерживать дружеские отношения между сущностями разных уровней обитания нет никакой возможности, физически нет, невзирая на самое отчаянное желание эти отношения сохранить. Но когда-то, в ранние годы, они были очень близки. Вместе проходили обучение, становление, вместе лоботрясничали, строили планы, мечтали, размышляли... Их взаимная симпатия была столь велика, что даже индивидуальные свечения обоих, давшие им, собственно, имена собственные, приобрели одинаковый оттенок, одну тональность. Словом, были друзья, как говорится,- не расшей фотон. Но, как известно, все когда-нибудь кончается, пришло время и им расставаться. Надо сказать, что хоть Ангелы - все Ангелы - друг другу бесспорная родня, но и у них есть свои родственные линии, объяснить происхождение которых можно, но лучше не стоит, потому что не каждая бедная человеческая голова подобное объяснение в состоянии переварить. Да и не столь суть это важно. Важно понять, что там, как и здесь, среди равных не все обладают равными возможностями. Ну, жизнь - она и есть жизнь, на любом уровней внизу то же, что и наверху. Так вот, родственная линия Оранжевого 66666 уходила так высоко, что крышу сносило у неподготовленного наблюдателя, рискнувшего запрокинуть голову и туда заглянуть. Если подсказать молча и мысленно - до самых Престолов. Лично он всегда об этом помнил, поэтому никогда не выглядел таким простачком, как его друг Красный №13.В общем, в одно прекрасное мгновение Оранжевый - не по протекции, а совершенно заслуженно, как самый подходящий из всех подходящих кандидатов - был перемещен на открывшуюся вакансию более высокого уровня. Кто служил в армии, знает, как это бывает: кто-то пробился в генералы - и вся цепочка под ним - конечно, самые достойные - перемещается рангом выше. Есть от чего впасть в уныние тому, кто не попал в струю, кто остался в стороне и на месте.
-Не унывай, - сказал Красному Оранжевый 6666.-Я о тебе не забуду. Ведь мы друзья, верно?
С тем и отбыл.
С тех пор они практически не общались, поскольку иерархия предоставляет для этого мало возможностей. Некоторые даже склонны думать, что на этом она и держится.
У Красного №13 ,чья родня крупных звезд с неба не хватала, особого выбора в развитии карьеры не было, поэтому, погрустив о расставании с другом, сколько положено по этикету, записался он волонтером в Ангелы-Хранители. А чем еще заняться молодой честолюбивой сущности? Делать, что возможно и ждать свой шанс. Тем более что Ангелом тоже не всякого возьмут.
Его, слава Богу, взяли.
И вот, как оказалось, Оранжевый не забыл друга.
-Слушай сюда, - сказал он. - Слушай внимательно, у нас не так много времени. У тебя есть возможность запрыгнуть на небо. На наше небо. Справедливый ХХ00073 преставился, и был одобрен, так что завтра уже отбудет на повышение. Я выдвигаю тебя, у тебя есть отличный шанс стать Справедливым ХХ00074.
-Но ведь я...
-Я знаю. Но эту проблему ты должен решить сам. Все равно как, любым способом...
-Спасибо, Оранжевый 66666,ты настоящий друг.
-Как иначе, я же обещал! Кстати, я теперь зовусь Верный АБУ316ха. Только помни, на все-про все у тебя одни земные сутки. Удачи! - и связь прервалась.
Земные сутки! Миг на часах Космоса! Много ли успеешь за этот срок?
Тем более что в этом деле была одна тонкость.
 

Тонкость заключалась в том, что волонтер перед заступлением на волонтерскую свою вахту, подписывал контракт, расторгнуть который до полного его выполнения не смел. Не имел на то права. Не мог сказать: "А, надоело!", все бросить и уйти. Контракт обладал той особенностью и силой, что не признавал никаких форс-мажорных обстоятельств и предполагал только естественное окончание срока своего действия. То есть окончание контракта наступало одновременно с концом той человеческой жизни, которую по этому контракту обязан был Ангел хранить. Такая с позволения сказать тонкость.
Положительным же в сложившихся обстоятельствах могло оказаться то, что с точки зрения добросовестно выполняющего свои обязанности Ангела-Хранителя существенно осложняло этих обязанностей выполнение. Этим фактором могла выступить личность его подопечного, свойства души опекаемой и оберегаемой.
Красный №13 вздохнул, словно нуждаясь в увеличенном объеме кислорода, и попытался подсчитать, сколько же раз пришлось ему выручать  водимого им по жизни. И не подсчитал, сбившись на мелочах, не решив, идут они в зачет или нет, а точный отчет в Небесной канцелярии запрашивать не стал. Какова бы ни была правильная цифра, она во много раз превышала среднестатистическое значение, поскольку подопечный его постоянно лез на рожон. Собственно, лезть на рожон было главным делом всей его жизни. Спору нет-интересный, бесценный опыт для волонтера... А, другой стороны, вероятность несчастного случая при таком образе жизни росла с каждой минутой. И в каждую следующую минуту мог наступить момент, воспользовавшись которым караул имел право объявить, что устал. Ну, ведь может же он устать, правда? Все ведь знают, что даже бесконечному терпению рано или поздно наступает конец. Если конечно караульный не испытывает особого рода удовольствия от головной боли.
Красный №13 подобной слабости за собой не замечал. Он всегда осознанно и добросовестно выполнял обязанности Ангела-Хранителя. И в дальнейшем не собирался ими манкировать. Но вопрос нынче поставлен так, что на одной чаше весов благополучие и жизнь человека, который рано или поздно вопреки любому содействию на рожон все-таки залезет, а на другой - возможность, единственная возможность, что уж лукавить, подняться наверх и занять пост, находясь на котором можно будет помочь гораздо большему числу душ воплощенных. Оставалось решить, допустима ли такая постановка вопроса в принципе. Иными словами, как поется в одной земной песенке - «все дело в цене на билет".
Его подопечного звали Толстый Ро. И это прозвище он воспринимал молча. Сам же просил звать его по имени - Роберт, млел от ласкового - Робик, а за пренебрежительное Боб мог и в ухо заехать.
Это был худой мужик годиков сорока- сорока двух, своих лет за плечами  словно не носивший, он постоянно петушился, выпячивал грудь и надувал щеки, за что и заслужил свое прозвище - Толстый Ро. Как бы шутливое прозвище, но именно что как бы, потому что по жизни Робик всегда стремился занимать - и таки занимал - гораздо больше места, чем собственно для жизни ему было нужно. Этакий виртуальный великан, ну - толстый!
Толстый Ро был из той категории людей, которые считали, что головой можно пробить любую стену, важно лишь подобрать соответствующую длину разбега, а перед контактом с преградой покрепче зажмурить глаза. И он пользовался этим приемом всегда, на протяжении всей своей не длинной еще жизни, причём даже до того, как осознал и осмыслил для себя это правило. И надо отдать ему должное, хоть шишек и шрамов на голове его появилось не мало, стен он ею проломил - таки достаточное количество.
Волонтеры, подвизавшиеся Ангелами-хранителями в грубых материальных условиях Земли, обитали чаще всего в мыслеформах в виде своеобразных лакун в пространстве, что позволяло им всегда быть рядом с подопечными, и в то же время оставаться невидимыми для них и, самое главное, практически полностью оградить себя от вредного воздействия среды. И хоть волонтерам особый комфорт не был так уж необходим, но в этом их никто и не ограничивал, поэтому своей мыслеформе каждый мог придать любую собственно форму, наделив ее содержанием в соответствии с тем, какие у него были на этот счет мысли. Мысль-это субстанция, которая свободно перетекает между сферами, их разнообразие неисчерпаемо, что в свою очередь обусловливает и неисчерпаемое разнообразие мыслеформ, пригодных для обитания. Когда же по каким-то причинам подходящей не оказывалось под рукой, использовался  образец из стандартного набора. Любая мыслеформа обеспечивала волонтера всем необходимым, служила жильем и рабочим кабинетом, снабжала всеми видами связи и являлась отличным средством перемещения. Мыслеформы оберегали Ангелов от грубой материальности, но ни в коей мере не служили преградой  для контакта с ней в случае необходимости. Ангелу достаточно было только потянуться в нужном направлении, как он сразу оказывался там, где желал, и достигал того, к чему тянулся. На большие расстояния волонтеры перемещались в собственно мыслеформах, которые с легкостью рассекали пространство в любых направлениях. Обычно невидимые аборигенам Земли, иногда во время перемещения мыслеформы окутывались неким специфическим свечением, которое распространялось и на физическом плане. Это явление стало известно у землян под кодом НЛО, и с ним на самом высоком уровне было решено не бороться, поскольку, во-первых, вреда оно не причиняло никому, а, во-вторых, приносило пользу, так как многие над этим феноменом задумывались и ломали голову. Было принято решение: пусть их ломают! Не повредит.
Красный №13,расположившись в излюбленной своей мыслеформе, похожей на земной большой круглый аквариум, позволявшей вольно растечься по всему объему, контролировать всю сферу пространства и в то же время выделять в ней верх и низ, незримо завис над ларьком, крышу которого как раз взялся ремонтировать его подопечный. Робик, сколько себя помнил, был строителем, а поскольку спрос на строительные работы существовал всегда, это занятие позволяло ему зарабатывать на жизнь и содержать семью. Уже третью по счету. Или четвертую, сразу и не вспомнишь. Ну, это тоже специфика мелкого строительного бизнеса, чаще именуемого шабашкой. Долгое нахождение на свежем воздухе часто требовало сугрева, а нервность обстановки и бестолковость персонала вынуждали искать дополнительного кроме мата расслабления, чему в обоих обстоятельствах первейшим помощником был алкоголь. Который в свою очередь не способствовал благополучной семейной жизни, потому что входил в привычку, истощал семейный бюджет и крепко портил характер и манеры потребителя. А кому ж это надо, и кто ж это выдержит долго? Обещание держать себя в руках, как волюта, быстро обесценивается.
Вот и сейчас, Боб бродил по крыше, засунув руки в карманы робы, и зло пинал ногами то доску, то торчащий из нее гвоздь, то завернувшийся лист рубероида. Был он бледен и взъерошен. Он не очень хорошо помнил прошедшую неделю, но хорошо помнил, что вчера вечером произошло что-то скверное. Что именно-вспоминать не хотелось, хотелось наоборот пива, но он знал, что вскоре вчерашнее ему напомнят без его согласия, а на пиво денег не было. Оставалось злиться, и по мере приближения развязки злость нарастала.
Не добавило радости и хорошего настроения и утреннее происшествие. Да и не происшествие, а так, стычка локального характера. Дело в том, что он, по старой своей привычке, приехал на объект, вот этот ларек, будь он не ладен, ни свет, ни заря, когда вокруг кроме сторожей никого не было. Поставил машину, темно-синюю свою Хонду, тут же у ларька и, забравшись наверх, принялся строить планы... Да, собственно, никаких планов он и не строил, и так было ясно, что надо делать, не впервой. А вот прийти в себя после вчерашнего буйного вечера, переросшего в тяжелую и отягощенную кошмарами ночь, хотелось. И было крайне необходимо. И поначалу все так и складывалось, как он хотел.
Легкий весенний ветерок, по-молодому порывистый, ерошил волосы растопыренными пальцами шелковых струй, освежал лицо влажными салфетками неуловимости. Ощущение было сродни тому, которое испытываешь на морском мелководье в середине лета при первой пробе воды. В общем - самое то. Нахождение на крыше создавало достаточную дистанцию с миром, не прерывая с ним связь, но утверждая отдельность.
Из кафе напротив вышел грек Вася. Увидев Робика, он хотел было что-то крикнуть, но передумал, не желая нарушать утренний покой дальним криком, лишь махнул в знак приветствия, сложил за спиной короткие свои ручки и, выпятив живот, подставил большой нос солнцу. Ро шевельнул рукой в ответном знаке, теплея душой в благодарном чувстве за избавление от необходимости вступать в разговор. Ещё несколько минут покоя подарила ему жизнь, всё складывалось как надо и, даст Бог, и дальше будет продолжаться в том же духе.
Не - а, не дал Бог. То ли  с заутрени еще не вернулся, то ли к обедне уже убыл, то ли просто оказался ни при делах.
К ларьку, который был мясным ларьком, подкатил грузовик - рефрижератор, привез мясо. А подъезда-то нет! Там, где обычно происходила разгрузка, поставил свою Хонду Боб. Водитель, чеченец Мурат, из кабины выскочил, в одну сторону дернулся, в другую, а все ближние парковочные места заняты. "Эй!- закричал. - Чья Хонда?!" Посмотрел на грека Васю, но тот только молча улыбнулся, добродушно, как умел, и развел руками. Озлившись, водила пнул ногой по заднему колесу Хонды, от чего та истошно заорала сиреной, которую Боб и не помнил сам, когда включил. Надо сказать, что до этого момента Ро уже совсем было собрался спуститься со своего крышного неба и, как обычно это делал, отогнать машину подальше. Но эта бесцеремонность, эта фамильярность задела его точнехонько за живое. Вот есть такие директора отдельно взятых транспортных средств, автобусов, грузовиков, пикапов, ставящие себя выше остального общества и перпендикулярно к нему. Боб никогда не позволял себе такого поведения, но на хамство всегда отвечал адекватно.
Перегнувшись через край крыши и сплюнув вниз пеной презрения, Боб справился ледяным тоном:
-Чего шумишь?
-Твоя? - кивнул на Хонду директор рефрижератора.
-Моя, - не ушел от ответа Ро.
-Отгони, мешает, - послал запрос Мурат.
-Занят, некогда! - отклонил его Боб.
Они некоторое время поиграли в гляделки, потом чеченец не выдержал, плюнул себе под ноги и, чертыхнувшись, забрался в кабину. Он отогнал грузовик подальше, метров за тридцать, и оттуда уже, кряхтя, ругаясь и наливаясь злостью, перетаскал несколько туш в ларек. Но мужик был крепкий, справился.
Справившись с делом, Мурат остановился на тротуаре, поднял на Роберта толстый ствол указательного пальца, и, прищурившись, процедил:
-Я тебя запомнил.
-Пошел ты... - беззлобно, но мрачно отреагировал Толстый.
Мурат покачал головой, снова плюнул под ноги и, вскочив в рефрижератор, умчался совершать свой бесконечный дневной рейс, имевший ясное солнечное начало и более-менее понятное дневное развитие, окончание же которого терялось в вечернем мраке и неизвестно что сулило.
Толстый Ро на него ни разу больше не взглянул. День, так славно в общем начинавшийся, был безнадежно испорчен, и ничего хорошего уже не сулил. Совсем скоро Боб в том убедился.
№13 висел в своем похожем на серебрящийся воздушный пузырь аквариуме в сохранившем свежесть после ночного дождя весеннем пространстве и думал свою думу. Со своего наблюдательного поста он видел других хранителей, их было много, они были повсюду в своих ртутное играющих коконах, и то, что их было много, подталкивало его мысли в определенном направлении. Надо было решаться, решаться быстро, но он хотел все как следует взвесить. Подопечного своего он знал, как себя, ничего сложного в нем не было, но он снова и снова расставлял плюсы и минусы, перебирая его черты, пятна и отметины, в том числе - родовые.
Худой, злой, драчливый -  когда выпьет. Все то же самое, если не выпил еще, но уже захотел.
Мог быть ласковым - когда трезвый или слегка на подпитии. Мурлычет тогда, как кот, у которого на уме кошка или кусок колбасы - и, что характерно, почти всегда добивается своего.
Повышенное чувство справедливости, что есть, то есть. Но оно чаще всего уходит в выхлоп и горлопанство. Если же дело касается его лично - предпочитает о справедливости  не вспоминать. Потому что справедливо все, что отвечает его интересам.
Удачлив, чему сам не может найти объяснениям, и потому относится свысока ко всем, кого считает ниже себя. Ниже же себя считает практически всех. Особенно тех, то никогда не будет иметь возможности возразить ему лично. При этом безумно любит водить дружбу с теми, то в силе, и всегда хвастается подобными знакомствами.
В запой уходит внезапно, когда накатывает, уходит - словно спускается в ад. По возвращении смирен, как Христос, но не Христос.
Характер неровный, не нордический. В хорошем расположении духа пребывает редко, зато тогда обходителен и приятен в общении. Чаще же  хмур и погружен в думы и помыслы, в таком состоянии никого не узнает и ни с кем не здоровается, проходит мимо, искря и погромыхивая, словно компактное грозовое облако.
Щедр - да. Особенно, когда чует за собой провину и хочет ее загладить.
Отстаивает семейные ценности, каковыми считает подаренную матерью машину, хороший ужин и жену после ужина.
Одевается щеголем, любимый цвет - черный.
Словом, нормальный, обычный мужик, в котором поровну намешано хорошего и плохого, одно из другого вытекает и туда же в скорости возвращается.
Красный улыбнулся оранжевым бликом, когда вспомнил об удачливости Робика.
"А что бы ты без меня делал, дорогуша?» - подумал он. И, как ненарочное продолжение: "Вот, кстати, и посмотрим".  Последнее относилось к ситуации, возникшей на крыше, по которой расхаживал Боб.


Ситуация, однако, была вполне обычной: если ходить по крыше, которая требует ремонта, она рано или поздно провалится. Так и случилось. Крыша провалилась, провалилась рано, до того еще, как Боб приступил к ремонту. Какая-то доска подломилась, другие разъехались в стороны, и Робик с протяжным криком "Е-е-е-е!"  проник в помещение ларька сверху. Тут, конечно же, была возможность ему помочь, попридержать, скажем, разъезжающиеся доски, чтобы он смог за них уцепиться, и раньше Красный так бы и поступил, но теперь он принял решение посмотреть, как оно будет без его участия - поэтому просто смотрел, не вмешиваясь. Если быть совсем точным - он не принял никакого решения. События стали развиваться, а он не принял в них участия, вот и все.
Ларек назывался ласково "Мясо домашнее", принадлежал он двум братьям-толстякам Сереге и Юрке, и в момент, когда в него сверху ворвался Боб, в нем шла бойкая торговля. На огромном блестящем крюке висела свежая свиная полутуша, от которой Юрка как раз намеривался отхватить кусок вырезки. Рядом с занятым  в ожидании своей туши сверкал жалом еще один крюк, до поры свободный.
Пора настала, пришла вместе с Толстым Ро.
Проломив девственное поле потолочного гипсокартона, с непрекращающимся криком "Е-е-е-е!", в облаке белой пыли и древесной трухи, Боб упал на крюк и повис на нем рядом с полутушей. Жало крюка пронзило воротник его куртки и, минуя сонную артерию, рядом с правым ухом вышло наружу. Какая - то деревяшка свалилась сверху вдогон отшумевшему событию и  шмякнула его по голове, впрочем, не чувствительно.
Боб повис, как висельник, склонив голову к левому плечу, вздернув их оба, и вытянув руки вдоль тела. Его тушка покачивалась, убаюканный, он перестал кричать.
Толстяк Юрка, отшатнувшись от падающего потолка, инстинктивно убрал за спину острый мясницкий нож, который держал в руке и на который в противном случае Робик неминуемо бы напоролся. Правда, при этом толстяк задел локтем воткнутый в колоду острый мясницкий топор, тот кувыркнулся вниз и, срубив в полете каблук с ботинка Боба, с мокрым чмокающим звуком воткнулся в пол.
В общем, у пострадавшего - ни единой царапины.
Красный №13 удовлетворенно хмыкнул. Везунчик, ешкин свет!
Однако это было еще не все.
Повиснув на крюке, Роберт левой рукой угодил в открытый ящик кассы, ну и инстинктивно, не нарочно, зажал в руке то, что в нее попало. А попало в нее прилично, потому как ладонь у Робика была широкая, рабочая такая ладонь. Все произошло само собой, пока оседала пыль. И после, когда братаны снимали его с крюка, кулака он не разжимал. А и с какой стати?" Что в моей руке - мое!"- такого принципа он придерживался, и пусть кто-то попробовал бы его в том переубедить!
Толстого Ро, сняв с крюка, поставили на пол. Он лупал глазами и по виду ничегошеньки не понимал.
-Ты что, Толстый, охренел? - сходу взял его в оборот Серега.- Мы только неделю назад ремонт закончили. Ты попал!
-Попал-не то слово, - подключился Юрка. - Ты глянь, сколько товара перепортил!
-Ой - е! - сокрушился Серега.
-Ой, бля! - поддержал брата Юрка.
Вдвоем, как два слона недомерка, они стали зажимать Боба в угол. Тот почувствовал запах жареного, причём смекнул сразу, то будет выступать в качестве жаркого. Поэтому с криком: "Ты сам толстый придурок!"  он с левой зарядил Юрке в челюсть. Психанул, конечно, но что было делать?
Юрке его хук - все равно, что муха в полете споткнулась. Хотя, действительно, обидно. Тем не менее, инстинктивно он отклонился, и в образовавшуюся между двумя тушами щель, словно в игольное ушко, проскользнул Толстый Ро, вырвался из ларька и был таков.
Завернув за угол, он отбежал подальше, перепрыгнул через невысокий каменный забор, юркнул в кусты и там затих, притворившись антропологическим объектом. То есть окаменелостью. Правда, когда из-за угла один целой ордой выкатился Юрка с топором в руках и заорал на всю улицу: "Где эта сволочь?! Убью гада!" - ему страх как захотелось броситься наутек легконогой конницей, но он мужественно сдержался, чем в очередной раз сохранил себе жизнь.
Юрка побесновался-побесновался, но, не видя объекта своей ненависти, срубил подвернувшееся зеленое насаждение и, по - богатырски закинув топор на плечо, убрался восвояси.
Толстый Ро, переждав из принципа, тренируя волю, ещё с пол часика, с гордым видом выбрался из кустов. Разжав кулак, он пересчитал зажатые в нем тугрики и тут же зауважал себя и загордился еще больше. Такую сумму приятно было держать в руке. Теперь пива ему больше не хотелось. Хотелось коньяка. Хорошего коньяка. Он заслужил. И он, черт возьми, мог себе это позволить.
Магазин, в котором можно было приобрести требуемый продукт, поблизости был только один, идти куда-то подальше Роберту не хотелось. Но с этой торговой точкой не все было так просто. Во-первых, там регулярно отоваривались братья - толстяки, а, во-вторых, он был должен там денег. Обе проблемы Ро постановил решать в порядке очередности. Достав мобильник, он сверил показания хронометра с ощущениями собственного желудка, который уже достаточно продолжительное время порывался хоть что-нибудь переварить, и убедился в обоснованности его претензий. Наступало обеденное время, а это значило, что желудочный сок забурлил и у толстяков, и в ближайшее время кто-нибудь из них обязательно посетит магазин с гуманитарной миссией. Следовало выждать.
Укрывшись за автобусной остановкой и осторожно выглянув из-за нее, Толстый Ро как раз увидел, как Юрка, подсмыкивая штаны на ходу, словно розовый воздушный шарик, пересек улицу и втянулся в открытую дверь гастронома. Розовым он был по цвету щек, шариком - по их объему. Как младшему из братьев, двигаться в разных направлениях чаще приходилось ему, он хоть и роптал по этому поводу, но до бунта отношения не обострял, предпочитая сомнительному моральному удовлетворению реальную материальную выгоду. Выгода состояла в том, что при закупке провизии он, прежде всего, учитывал свои гастрономические пристрастия, и Сереге приходилось с этим, не молча, но мириться. Ну и, само собой, кое-какая мелочишка всегда оседала в его широченных карманах на их, карманов, карманные расходы.
Минут через десять Толстый Ро из своего наблюдательного пункта отследил перемещение Юрки в обратном направлении. В каждой руке толстяк держал по раздувшемуся полиэтиленовому пакету, до самых ручек наполненному печеньками, пряничками и заварными пирожными в равных пропорциях. Пряники и заварной  крем Серега если и ел, то с заметным отвращением, стало быть, сегодня ему придется пробавляться печеньем, пусть и песочным. Под мышками у Юрки небольшими декоративными понтонами висели двухлитровые пластиковые баллоны зеленого цвета с газировкой, и он плыл по улице вполне себе надежным плавсредством. Однако непорядок возник и с каждым шагом нарастал ниже ватерлинии. Штаны сползали, они просто катастрофически падали с его объемного зада, а подсмыкнуть их с пакетами в руках и с бутылками подмышками не получалось. Для замедления сползания одежды вниз ему приходилось раскорячиваться на ходу, причём с каждым шагом все шире и шире. Так, наверное, перемещается по палубе боцман в пятибалльный шторм, но там это уместно, а здесь, на чистом асфальте, было, однако, неловко.
Юрка злился, пыхтел, пламенел овалом лица и все ускорял шаг.
Когда младший толстяк закатился за ближний горизонт, Роберт оставил свой бивуак за остановкой и вошел в магазин. Вошел, как победитель. Не на белой лошади, но на своих двоих.
В гастрономе пахло едой. Желудок истерично забулькал, сглотнув слюну, Ро как мог, заткнул его этой эрзац - подачкой.
За прилавком, подперев круглое, розовое, как у Юрки, лицо ладошкой улыбалась навстречу Робику продавщица Мила. Ее узенькие глазки масляно блестели, и, похоже, она была в хорошем расположении духа. Что было важно, поскольку именно с ней предстояло уладить небольшую формальность. А точней - небольшое дельце.
Надо сказать, что гастроном этот был не из самых посещаемых, покупателей в нем бывало не очень много, иногда-и вовсе не бывало. Но существовала здесь своя публика, за счет которой и удавалось хозяевам сводить концы с концами. Ее приветствовали, ей радовались, шли на разные уступки и даже открывали кредит. Для этой публики в углу у окна давно поставили обычный общепитовский стол, с парой соответствующих стульев они составляли гарнитур.
И постоянных клиентов, и случайных покупателей обслуживала Мила, одна, и неплохо с этим справлялась. А и делов-то, разлить, нарезать, прибрать... Главное - чутко уловить момент, когда гости начинали чувствовать себя как дома, и сразу же, без промедления рассеивать эти их заблуждения, остужая разгоряченные головы и другие части тел всеми доступными методами и подручными средствами. На этот счет глаз у Милы был наметан, а для еще лучшего его функционирования и поддержания так сказать в соответствующей кондиции резкости она его периодически поправляла спиртосодержащим раствором, чаще всего коньячком, внутриутробно. И порой к концу рабочего дня Мила наша была, а точней - бывала мила, не со всеми, но все же... Словом, и у нее хватало своих проблем.
Одной из этих проблем был Толстый Ро.
-Здравствуй, курочка моя! - прямо от дверей заведения как раз послал ей месседж он.
-Какая я тебе курочка? - надула Мила губки.
-Пеструшка, - уточнил Робик. Девушек он ласково называл исключительно птичьими именами
-Вот как дам щас пеструшка! - все никак не соглашалась быть милой Мила.
-Хорошо, - пошел на попятную Ро. - Птичка, просто птичка. Идёт?
-Идти-то идет, вот только зачем ты пришел? Неужели должок принес?
-И должок тоже.
-Покажи!
Толстый вытащил из кармана деньги  и, показывая, взъерошил пачку большим пальцем.
-Ты что, кассу взял? - удивилась Мила.
-Точно, - согласился Ро. - Ты как по телевизору все увидела.
-Гони монету, - протянула руку продавщица.
-Не торопись, ласточка. Сперва дай мне во - о - он ту бутылочку коньяка. Давно хотел его испробовать. А все, что сверху-пойдет в счет долга.
-Щас!
-Или я ухожу.
Мила с минуту подумала, потом потянулась и достала с полки плоскую увесистую фляжку.
-Деньги! - потребовала.
Робик бросил на прилавок все, что было. Мила цепкой лапкой подгребла купюры к себе и быстро пересчитала. Удивленно хмыкнула.
-В расчете! - сказала, и подала бутылку ему.
Боб уселся на стул у окна и, свинчивая крышку с горлышка фляжки, выглянул в окно, осматриваясь.
-Ну и времена настали, - протянул он. - А ведь было время - ты мне и так давала.
Мила как-то нервно оглянулась через плечо и сказала:
-Ничего я тебе не давала.
-Ну как же, давала! - продолжал настаивать на своем Ро. Как оказалось, лучше бы он этого не делал.
За спиной у Милы неожиданно возник здоровенный детина в черном, как и положено, спортивном костюме. Глазки его масляно блестели, как и у хозяйки, и так же были прищурены, но выражение лица было недобрым. Очевидно, что все это время он сидел в подсобке, вход в которую виднелся за прилавком в глубине, и слышал весь разговор. Тот факт, что он там находился, говорил о преобладании его прав над правами других граждан в данный момент и в данном помещении. По крайней мере, сам он именно так и считал. Мила пыталась его остановить, но он молча отодвинул ее в сторону и одним прыжком перемахнул через прилавок. Два шага - и он навис над Робиком:
-Не понял, кому она что давала? Тебе что ли?
От него несло луком. Зубы его были ровные и крепкие, как ядрышки фундука, но одного спереди не хватало. Бобрик на голове топорщился, а складка на  лбу сложилась вопросительно.
Робик перестал отвинчивать крышку и спрятал бутылку во внутренний карман, благо она была как раз по размеру.
-Ну, дорогуша, - сказал Ро добродушно. - Я же не с тобой разговаривал.
-А я тебя спрашиваю, - ткнул пальцем в плече Боба спортсмен и наклонился еще ниже.
Дышать сделалось трудней. Робик с тоской подумал, что, не задавшись с утра, день так и будет нестись по кочкам вскачь, пока не разгрохает все, что можно и что нельзя. Подняв палец кверху вслух сказал:
-Я, между прочим, КМС по боксу.
-Ну и че ты мне сделаешь? - поинтересовался крепыш. Затем он схватил Робика вместе со стулом в охапку и легко выкинул их в открытую дверь на улицу.
Робик во второй раз за день испытал острое и пьянящее чувство свободного полета, но, как и в первый раз, наслаждался он им не долго.
Из своего серебряного пузыря Красному №13 было отлично видно, как при ударе о землю подмялись и разъехались в стороны тонкие металлические ножки стула, и как при этом, заваливаясь на спину, отлично сгруппировался  его уже почти бывший подопечный. И хотя он не вполне правильно оценивал причины такой гимнастической ловкости Толстого Ро, который во время последнего пируэта прижимал к груди  двумя руками  бутылку коньяка и думал, прежде всего, о ее сохранности, все же чувство гордости, столь редкий для Ангела гость, посетило его на вполне законных основаниях. «Аи да сукин сын!» - даже подумал он. Тем не менее, невзирая на ангельское восхищение, без посторонней помощи Робику вряд ли  было успеть подняться на ноги и оторваться на безопасное расстояние от метателя стульев, если бы необходимая помощь не подоспела неожиданно, вовремя и совсем с другой стороны.
Внезапным джокером на стороне угнетенных оказался подручный Роберта Толян, парень с тысячью шрамов на лице, которого тот еще с утра отправил за черенком для лопаты, которую тот сам же и сломал за полчаса до того, швырнув ее с крыши ларька "Мясо домашнее" наземь. С черенком в руках Толян уже битый час слонялся вокруг вышеупомянутого ларька, чтобы отчитаться перед начальником за проделанную работу, попутно впитывая всяческие слухи о странных утренних событиях, случившихся в его отсутствие, и наполняясь тревогой. Кривая вывела его к дверям гастронома как раз тогда, когда из них, способом свободного перемещения по воздуху, был извергнут Ро. Накопившаяся тревога рванулась из Толяна наружу, он не раздумывал, более того, о обыкновению он не думал вовсе. Он подбежал к вышибале сзади и срубил его ударом черенка под колени. В ответ на вопрошающий и недоуменный взгляд последнего, вторым ударом тем же самым предметом по спине он уронил несчастного лицом вниз, в асфальт. За время, мигнувшее между этими двумя короткими действиями, Роберт успел подняться на ноги.
Они неслись легко, как два ангела, едва касаясь земли ногами, как за много лет до того давал деру товарищ О. Бендер. Чуткими своими ушами они слышали, как затопали было за ними тяжелые шаги, как эти шаги смолкли, сменившись громкими криками в форме грубой площадной брани. Тогда они перешли на легкий бег трусцой и даже позволили себе облегченно рассмеяться. Ибо поняли, что погони не будет, что погоня в этот раз отменяется. Потому что крайне тяжело бегать наперегонки с подрубленными черенком от лопаты ногами, о чем сами они знали и раньше, а теперь в этом убедился и их преследователь. Бывший преследователь.
Парочка спринтеров свернула в ближайший проулок и вычеркнула орущую позади угрозу из своей жизни, по крайней мере - на ближайшие десять лет. По крайней мере - так им казалось.
-Уф! - довольно отдуваясь, испустил пар напряжения Толян и подмигнул Робику. - Вовремя я подоспел!
Однако Толстый Ро не разделял его мнения и не светился от благодарности.
-Вовремя? - переспросил он. - Это называется вовремя? Да меня чуть не убили! Скажи лучше, где ты шлялся, скотина?
-Ничего себе! - опешил Толян. - Я еще и скотина! От возмущения его и без того маловразумительная артикуляция сделалась и вовсе неразборчивой. Он и раньше брызгал слюной, теперь еще стал заикаться и пускать пузыри. - Да я тебе жизнь спас! Спасибо сказал бы!
-Может тебе еще и медаль на грудь повесить? - резонно осведомился Роберт. Сегодня, после всего происшедшего, он совершенно не склонен был ни к каким компромиссам.
Но и Толян стоял на своем.
-Медаль себе на майку прицепи, - сказал он. - А мне гони зарплату, за два месяца.
-Во как! - не унимался Ро. - Зарплату ему! Ты уволен, придурок. Без выходного пособия!
Лицо Толяна побагровело, шрамы на нем побелели, губы собрались в узкую щель, над верхней выкатились бусины пота. Робик подумал, что тут он, пожалуй, слегка перегнул палку, хотя раньше такие вещи проходили нормально, но день сегодня, видать, был не нормальный, не хороший был день. А когда черенок в руках у Толяна начал описывать круги, будто на тренировке по Белояру, он с тоской в том уверился. Дубинка, раскручиваемая  Толяном, гудела пропеллером, глаза его сузились, слились в прорезь прицела и опустились, уточняя дистанцию. Робик совершил полицейский разворот на месте и с места же стартанул на пятой скорости. Это спасло лишь отчасти. Догоняющий удар дубинкой пришелся по затылку, боли, однако, не было, в голове зашипело, он качнулся вперед и, настигая ускользающее равновесие, быстро набрал скорость. Облизывая пересохшие губы, он левой рукой прижимал к груди бутылку так и не испробованного им коньяка, унимая ее дестабилизирующее биение. Он, похоже, вновь вырывался на оперативный простор, и это обстоятельство не могло его не радовать. За спиной, размахивая дубиной, сопел Толян, но горизонт впереди был чист.
Красному Ангелу из его наблюдательного пузыря было видно больше, чем несущемуся низенько над землей его бывшему подопечному, за которого он продолжал болеть, но в дела которого, похоже, больше не вмешивался. В скором времени и сам Толстый Ро увидел, как горизонт впереди закрылся.
Преграда из пяти малолеток спортивного, конечно, телосложения, да в придачу к тому и с битами в руках, возникла как из под земли. На самом же деле они вывернули из ближайшего переулка, к которому самого так быстро несли легкие ноги Боба. И тут вновь всплыло утреннее ощущение неприятности, случившейся с ним накануне, реальная память о которой затерялась где-то в нереальных пейзажах минувшей ночи. Сейчас же она и воссияла. Он вспомнил, как с вечера кутил немного в излюбленном своем кабачке. С парой знакомых ментов кутил, между прочим. Которых угощал за счет заведения. В котором
, в свою очередь, делал когда-то какой - никакой ремонт, и которое рассчитывалось с ним жидкой, но крепкой валютой. Такая нехитрая схема. А позже его потянуло преподать урок двум развязным подростками урок, видимо, состоялся - судя по разбитым костяшкам рук. Но теперь уже поздно было сожалеть - да и не время - о своем педагогическом рвении. Мальчишки явно искали его, и очень обрадовались, увидев его воочию.
-На ловцов наш зверь бежит! - крикнул кто-то из них звонким баритональным тенором.
Толстый Ро не успел ни остановиться, ни свернуть в сторону, только втянул голову в плечи и слегка уклонился, или же ему это показалось, что уклонился, а он всего лишь прищурил правый глаз: удар битой пришелся справа по голове над ухом. Щелкнул деревянный выключатель, сознание погасло с легким мерцанием, как экран черно-белого телевизора. Роберт ничком упал на левый бок и затих. То, что происходило дальше, за них двоих видел Красный №13.
А происходило следующее.
Молодцы с битами расступились. Толян с гудящим своим пропеллером перепрыгнул через распростертое тело поверженного на тротуарную панель Толстого Ро и, не останавливаясь, без всякой задней и с одной только передней мыслью, путеводной по определению, унесся в направлении забрезжившего впереди просвета, который в скором времени и поглотил его со всеми его потрохами. Проводив его понимающими, но не более, взглядами, парни сомкнули строй над Бобом, спокойно дожидаясь его возвращения в сознательное состояние. Они имели много чего ему сказать, причём сказать весьма доходчиво, с объяснением и растолкованием особенно сложных мест, и с обязательной проверкой усвоения изложенного материала. Куражиться же над бесчувственным телом - тоже вариант, но крайний, поскольку удовольствия и удовлетворения от него мало, одно лишь чистое торжество справедливости и неотвратимое воздаяние. За пределы их тесного круга вываливалась правая нога Боба с вывернутым голеностопом в веселеньком желто-голубом носке в полоску. Слетевший с ноги черный лакированный туфель с узким носком  валялся рядом в ожидании дальнейшего использования. Его открытая граду и миру светло-коричневая кожаная подошва даже на взгляд казалась раскаленной и, очевидно, медленно остывала. Вторая нога Толстого была поджата под живот, и, пока он почивал, обняв ее руками, тонкая струйка внутренней жидкости стекала из мягкого желобка губ на коленку.
Прохожих было мало, их и так бывает не много в этом районе, только местные, но и те попрятались от греха подальше. Словом, молодцы чувствовали себя спокойно, уверенно и никуда не торопились.
Красный №13,взирая с нижней ступеньки неба на происходящее, уже готов был вспорхнуть ступенькой повыше - после улаживания маленькой юридической формальности. Ему было неприятно, на удивление неприятно, и он чрезвычайно сожалел о том, что все так складывалось. Себя он успокаивал тем, что сможет позаботиться обо всем и исправить, если не все, так многое потом, после. Вооружившись, так сказать, новыми возможностями и полномочиями. И, как мы понимаем, он свято в то верил.
Вот Боб внизу зашевелился. Расплющив мутный глаз, он оглядел периметр вокруг себя и убедился, что он - замкнутый. В голове, конечно, прояснилось - как и должно быть-от хорошего удара дубинкой, но не на столько, чтобы сходу так найти выход из герметичной ситуации. А ситуация была аховой - вот так. Единственно, что оставалось, так это тянуть время, и Боб снова закрыл глаз. Ну, вроде как бы снова ушел в себя. Но молодые люди не склонны были поддаваться на его уловки, к тому же, им надоело ждать.
-Эй- эй! Ты чего это?! - закричал худой малец с горбатым носом, на котором хорошо были видны следы недавнего внешнего ударного воздействия, которые в свою очередь стопроцентно совпали бы со следами на костяшках робикова кулака, буде их совместить снова. Малец пнул Толстого носком ноги под ребра: - Вставай, гад! Хватит придуриваться!
Бобу стало тоскливо, очень и очень тоскливо. Он приподнялся, опираясь одной рукой на тротуар, другой инстинктивно продолжая обнимать пригретую на груди бутылку. Внезапно его прошиб холодный пот, крупными каплями выступивший на всех открытых участках кожи. Вдруг сделалось трудно дышать, то есть совсем перестало дышаться, словно грудь, легкие оказались набиты ватой. Изображение в глазах померкло и сделалось дискретным. В общем же он ощутил, что подкрался тот, кто, как известно, умеет это делать незаметно.
-Готовься, сука, теперь мы будем тебя убивать, - подтвердил словом его ощущения и предчувствия другой юнец, тоже имевший свежие отличительные приметы на милом, но недобром лице. Помнишь меня? - осведомился он у Ро.
И словно дождавшись условленного сигнала, все молодцы подняли биты вверх.
Толстый Ро закрыл глаза. Из личного опыта он знал, что боль приходит позже, что первый удар только оглушит, а следующих он скорей всего не почувствует, они сольются с первым, как бы растянув его во времени. Так что больно не будет. Но не хотелось вот так...
Голова дернулась сразу во все стороны, поророка дубья прошлась по телу. Как и предполагалось, боли не было. Сознание свернулось в точку и закатилось в темную комнату, огромную, пустую комнату без окон и дверей, которую за мгновение до того покинуло подсознание. Комната была пуста, как состоявшееся ничто, в котором затихало гулкое послезвучие умершего эхо... Но кто-то еще в ней все же был, невидимый, незнаемый, непознаваемый, кто неторопливо собрал рассыпающееся в эфирный тлен сознание Толстого Ро, слепил из него более-менее цельный комок и  мягко вытолкнул его на свет через одному ему известный канал.
И это был не Красный №13,совсем не он.
Ангел-хранитель сам не знал, кто вновь помог его подопечному, и был не на шутку обеспокоен данным обстоятельством. "Ну- ну!"- говорил он себе, чувствуя возрастание дрожи в первой эфирной субстанции своего тела.- "Ну- ну!"
Робик вернулся в мир, следуя указанным коридором. Глаза открылись, а точней-с трудом разлепились, смазанные снаружи чем-то липким и едкими взгляд сразу уперся в черный зрачок пистолетного дула, выписывавший перед ним странные эволюции. Из ствольного канала все еще вился дымок. Робик, как зачарованный, некоторое количество секунд пытался следить за его перемещениями, но было неудобно, неуютно и неприятно. Он снова укутал зеркало души своей завесой век, отдыхая и сосредотачиваясь, а потом, уже, собравшись силами, посмотрел на пистолет целиком, на руку, его державшую, и, следуя по ней, выше, совсем высоко, где на фоне неба парило чье-то лицо. Цепочка впечатлений вызвала цепь ассоциаций, пистолет показался ему знакомым, рука, его сжимавшая - тоже, а лицо, в конце концов, он признал принадлежащим жене своей Вике. Стало быть, пистолет тоже был его, и в последний раз он видел его в бардачке своей синей Хонды.
Вика стояла рядом с ним на коленях, одной рукой гладя его голову, в другой руке у нее был пистолет, она водила им из стороны в сторону. Руку с пистолетом, похоже, свело судорогой, костяшки обнявших рукоять пальцев побелели, руку била то мелкая, то крупная дрожь, передававшаяся пистолету. Все перечисленные обстоятельства и сообщали травмату ту замысловатую траекторию, так быстро утомившую внимание Боба в первый же момент пробуждения.
-Ты? - спросил он, чтобы что-то спросить. - Ты что здесь делаешь, ласточка?
-Какой ты дурак, Робик, какой дурак, - бормотала Вика. - Я знала, чувствовала. Я повсюду тебя искала... Ну, ни на минуту нельзя тебя оставить одного. То нажрешься, то подерешься, то все сразу...
Толстый повел глазами в одну сторону, в другую... По самым быстрым наблюдениям, недалеко от него на асфальте лежало еще два тела, причем, если одно из них было неподвижно, второе подавало признаки жизни. Кто-то держался  руками за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, всхлипывал и что-то бормотал.
Робик откинулся на руки жены.
-Что ты наделала? - не столько спросил, сколько констатировал он положение вещей. Пустота, из которой он, казалось, ускользнул, тянулась за ним и уже начинала выедать пространство вокруг.
-А что было делать! - воскликнула Вика. - Они бы убили тебя!
Она была права. И еще: она только что спасла ему жизнь.
Откуда-то ворвался звук полицейской сирены, сразу переросший из назойливого жужжания в оглушительный рев, и тотчас затопил пустынную улицу.
Робик протянул руку и взял у жены пистолет.
-Давай, дуй отсюда, - приказал он. - Тебя здесь не было. Давай- давай, птичка - синичка, я хочу видеть, что тебя здесь не было.
И когда место происшествия оцепили менты, ее там уже не было. Удостоверившись в том, Роберт закрыл глаза, укрывшись сознательно в месте, вход и выход из которого был известен только ему.
На сей раз сознание значительно дольше бродило по неведомым темным дорожкам изнанки мира, прежде чем с видимым нежеланием воссоединилось с парящей в одиночестве и забвении душой его, вернув ей осознание себя и весь набор чувств и материальных проявлений тела. И лучше бы оно этого не делало еще долгое время. Потому что боль, которую некому было ощущать, пришла сразу, как только сознание оживило тело, соединившись с ним. Оказалось, что оно болело, болело все. Оно разламывалось, распадалось, разрывалось на части. Но рассыпаться на части окончательно ему мешали два связующих обстоятельства. Это, собственно, боль, не позволявшая ни одной из частей тела совершать какие-либо спонтанные перемещения без того, чтобы не потревожить все остальные, и тем самым не усилить боль до непереносимого порога, и, второе, большое количество бинтов в виде повязок, препятствующих таким перемещениям в материальном мире. Вообще он чувствовал себя мумией, забывшей или не сумевшей умереть.
Тошнило, хотелось пить. Голова под толстым слоем бинтов гудела, словно баскетбольный  мяч после удара о щит. Пересохшие губы казались смазанными клеем БФ-6,корка высохла и на ощупь была неотличима от бинтов, причём внутреннее, ответное ощущение было таким же. Боб попробовал облизнуть губы и поцарапал язык. Он помнил, что бороться с подобной напастью можно лишь одним способом, помнил, что когда-то у него было подходящее средство, только где оно теперь? Где, кстати, сам он теперь? "Хороший вопрос!» - подумалось насмешливо. Причём подумалось и насмешливо отдельно, как бы со стороны. Внутренний наблюдатель стал внешним, в то же время, продолжая оставаться в одном объеме с ним самим. Это было так странно... Пока только странно. Пока...
Боб открыл правый глаз, затем через некоторое время разлепил левый. Оба органических оптических прибора работали приблизительно одинаково, принимаемая картинка была мутной, но то, что она была в принципе - было добрым знаком. Через какое-то время муть осела - а может - поднялась кверху, кто знает, - изображение сделалось четким, и он сразу опознал место, в котором находился. Это было не сложно, потому что ему доводилось бывать здесь и раньше.
Маленькая комнатка, крошечный закуток, отделенный от других подобных помещений и узенького коридора  наполовину фанерными и стеклянными на другую половину перегородками. Стеклянная половина, естественно, была сверху. Неяркий свет, проникавший сквозь матовые стекла, позволял все видеть и в то же время не раздражал, не напрягал больные глаза. Но и к нему Бобу пришлось привыкать минут пять, прежде чем увидеть то, что он и так знал. Кровать с ним в качестве главного гостя в углу, тумбочка, стул у стены напротив. Штатив с висящим вверх дном пузатым баллоном на нем, из проткнутой пробки которого змеилась вниз пластиковая трубка, вторым концом присосавшаяся к вене локтевого сгиба правой руки. "Пока, значит, меня не было..." - начал было он размышление о правах временно недееспособных и их соблюдении, но сам же и придавил едва родившуюся мысль в зародыше, повинуясь внутреннему пониманию первоочередности решения других проблем. Первоочередным же было постараться вспомнить, что было до его пробуждения в этой палате, оценить текущее положение вещей и постараться предугадать, что будет дальше. Что было до контрольного удара битой в голову он, как ни странно, более - менее помнил, разве что мелочи какие рассыпались по пути. Но вот потом... Потом ему вспомнился пистолет, Вика, тела на асфальте... Черт! Чёрт!!! Это уже серьезно, очень серьезно. Дальше вспомнилось, как приехала опергруппа, он как раз приоткрыл глаза, когда над ним склонился знакомый опер и забрал его травмат, который он продолжал сжимать в руке. Это был тот самый опер, которого Роберт  угощал накануне вечером. Второй, его напарник, стоял рядом и смотрел в сторону. Он, помнится, хотел тогда пошутить, но неудачно, не получилась шутка, не задалась. Опера переглянулись и молча отошли в сторону. Он все пытался поймать хоть чей-то взгляд, но тщетно, после чего, видимо, отошел и сам.
И вот теперь он здесь, в знакомой палате травматологического отделения районной больницы. Если предположить, что для кого-то из напавших на него мальчишек с колотушками выстрел из пистолета, пусть и травматического, оказался роковым, резонно так же предположить и то, что кто-то из ментов его сейчас сторожит там, снаружи. Скорей всего кто-то из них сидит у столика ночной сестры и изводит ее трепом. Хотя, почему изводит? Им это нравится. Кстати, если сестра ночная, значит на дворе - ночь. Скосив глаза, он дотянулся взглядом до окна и убедился в непроглядной сини за ним. Ночь. Значит, вскоре в любом случае приедут опера, разбудят, поднимут и начнут составлять протоколы. Они всегда объезжают больницы по ночам, другого времени на это у них нет.
Услышав шаги за дверью, он успел прикрыть глаза. В палату заглянула сестра. Склонившись, поправила что-то в изголовье. Потом вышла, тихонько прикрыв дверь. И, уже отходя, послала кому-то: "Спит!" И легкий смех смешался с легкими же ее шагами и затих вдали.
Легкие шаги у сестер в больницах, других Боб не встречал. Теперь он должен показать, что кое-чему у них в этом плане научился, продемонстрировать свой, если и не легкий, так тихий шаг. В том смысле, что пора ему делать отсюда ноги. Не медля!
Он спустил ноги на пол и, плавно перекатывая центр тяжести, сел, вцепившись руками в край койки. Переждал, пока успокоится и придет в равновесие раскачавшаяся вселенная. Толчки пульса в мозгу утихомирил задержкой дыхания -  известный прием. Прямо перед ним у противоположной стены на стуле лежала его одежда. Что радовало. Успокоившись, он отстыковался от иглы в вене, и тем же способом перемещения центра тяжести встал. Прислушался. Все было тихо. Тогда он стал одеваться. Когда очередь дошла до  куртки, его ждал сюрприз: в ее кармане все так же лежала фляжка коньяка. Боб улыбнулся: привет от знакомых оперов. Последний привет, или знак того, что все не так страшно, как могло бы быть? Ладно, потом разберемся. Главное - выбраться отсюда.
Он открыл окно и ногами вперед выполз наружу. Ночь приняла его, как родного. Да, собственно, так оно и было. Каждый, нуждающийся в защите и укрытии был приемлем ею. Но и устраивающие засады так же получали от  нее поддержку. Роберт помнил об этом и был осторожен.
Через  полчаса он сидел в своей Хонде, которую нашел там же, где оставил ее утром, у ларька "Домашнее мясо", и пил коньяк. Наконец-то настало время, когда он мог без помех его распробовать. И, кстати, он был рад, что это ему удалось, ибо коньяк был отменный. После первого обжигающего удара по свежим трещинам и царапинам на губах и во рту, он стал нечувствителен к этому второстепенному раздражителю, и смог в полной мере насладиться напитком. Мягкий вкус, ванильные, ореховые тона, ягодное послевкусие... То, что надо, что он всегда любил. Коньяк - живая вода, хоть и огненная, поэтому все будет хорошо, завтра все будет хорошо. Никаких планов он не строил, но уверенность в том, что все сложится удачно, росла. На глаза попалась черная в свете луны идиотская вывеска "Домашнее мясо". "Почему "домашнее?" - подумалось,-  "человечина, что ли?" Хмыкнув абсурдной своей мысли, он прекратил дальнейшие измышления на эту тему. Ночь углублялась, коньяк мало-помалу убывал. Становилось жарко, он приоткрыл дверцу. Откинувшись на спинку сиденья, не думая ни о чем, молча потягивал тягучую, словно маслянистую жидкость, в темной глубине которой нет-нет да и вспыхивала янтарная искра. Перетекая в Боба, коньяк наполнял его теплом, успокоением и забвением.
Допив коньяк до конца, он повертел перед глазами пустой бутылкой и закинул ее под сиденье. Решил спать в машине, что было правильно. Он откинул сиденье и потянулся за дверцей, чтобы закрыть ее, но невесть откуда взявшийся ветерок распахнул ее настежь. "Черт!"- окликнул Боб предполагаемого шутника и мастера строить козни, и потянулся за дверцей дальше, для чего ему понадобилось высунуться из салона машины...
Ро был не прав, чёрт в этом случае был ни при чем. Просто у его ангела-хранителя Красного №13 вышло время ожидания. Решение было принято раньше, а поскольку Боб так привык к везению, сопутствовавшему ему при содействии его опекуна, что ему стало везти и без его вмешательства, что волонтеру пришлось-таки самому приложить к этому делу руку. А и не руку вовсе: он просто шевельнул эфирным своим пальчиком. Затрепетали незримые нити связей, и грузовик, несущийся по пустынным улицам ночного города, неожиданно свернул с главной дороги в едва освещенный переулок.
-Э! - встрепенулся обнимавший баранку рефрижератора как колесо судьбы чеченец Мурат. - Куда меня понесло? Заснул я что ли?
Прильнув к стеклу, он всмотрелся в бегущий за бортом городской пейзаж и, узнав его, остался доволен увиденным. Все нормально, так он даже сократит путь, надо лишь повернуть на следующем перекрестке направо. Нет! Налево! Вот так. Повернув, он узнал улицу, на которой утром разгружал мясо. У обочины до сих пор стояла та дурацкая синяя иномарка. Дверца ее была открыта. Мурат улыбнулся удаче, ведь редко выпадает так быстро и так красиво отомстить обидчику. Несомненная удача! Прошептав свое  "Аллах Акбар!", не прекращая улыбаться, он принял вправо. Чуть-чуть, ровно на столько, на сколько было надо.
"Черт-это не имя, это профессия", - думал неподходящую мысль Боб, хватаясь за ручку дверцы.
И тогда бесшумно накативший сзади и притершийся совсем плотно грузовик вынес его из настоящего времени и текущей реальности...
Возможно, что навсегда.



"До чего же все хлопотно, до чего же суетно в этом мире» - подумал Красный №13 и, сотворив устремление, размазал свою серебряную капсулу дрожащим светящимся полотном по ночному земному небу. Он спешил и потому почти не скрывался.
Не смотря на то, что все происходило у Красного прямо перед глазами, точка перехода отстояла от места события неизмеримо далеко, что объяснялось, да и то лишь приблизительно, не точно, сложной небесной архитектоникой, но он торопился, был резв и потому успел вовремя.
Точка - она лишь с одной стороны точка, но с другой это длинный извилистый тоннель, по которому вновь развоплощенные души возвращаются с полей битвы с грубой материальной реальностью в места нереальные, в области неизведанные, в миры фантомные. Да и сам переход - не миг, а процесс, за время которого душа, переживающая перемещение, готовится к новому этапу своей жизни и испытывается, а не рановато ли ей, не лучше ли вернуться назад, доделать что- то, дожить? Процесс,  завершающийся, в конце концов, все же мигом перехода.
В отношении Ро ни у Красного, что понятно, ни у кого еще сомнений не возникало: да, ему пора. И,  более того - он уже существенно припозднился.
Сомнения, и большие, были у самого Ро.
Красный успел к месту встречи за пару мгновений до явления Ро в новом качестве и в новом мире. Как и положено, он распростерся белой фигурой на фоне выхода из тоннеля, он раскинулся и распахнулся, готовясь принять в объятия жалкий, перепуганный комочек души, дрожащий, с прилипшими к мокрому лбу волосиками, чтобы обнять и успокоить, и перенести куда положено. Но он ошибся в своих ожиданиях, просчитался в расчетах.
Из тоннеля, пробив темный свет  входного зеркала, злым  вертящимся веретеном, как черт из табакерки, выскочил Ро. Он не был жалок и не нуждался в защите - напротив, он пребывал в самой своей грозной и боевой ипостаси. Даром, что нематериальной.
Осмотревшись мельком, он мгновенно оценил ситуацию и сразу бросился на единственного присутствовавшего рядом Красного №13, резонно полагая, что тот уж точно что-то знает и ко всей этой истории причастен. И он непременно вцепился бы Красному в горло, во- первых, если бы оно у него было и, во- вторых, если бы тот в свою очередь не успел рассредоточиться и не пропустил бы Ро сквозь себя.
Вырвавшись на оперативный простор позади своего визави, Ро затормозил, словно бык на арене после промаха, выгнул шею, ударил копытом, пустил пар из ноздрей. И окинул взглядом место ристалища. Оно было бескрайним. Пространство вокруг него было однородным по всем направлениям, во все стороны, слабо, неярко светилось и представлялось совершенно пустынным. И лишь у пустого зеркала перехода в темной раме, спокойно висящего на складках эфира и, кажется, вяло дрейфующего на легкой волне по ним пробегавшей, раскинув разновысоко руки-крылья, маячила высокая светлая фигура, странно знакомая и одновременно неузнаваемая.
-Ты кто такой?- накинулся на него Ро.
-Тише, тише, дружок. Сбавь обороты, - осадил его Красный.- Я - твой Ангел - хранитель.
-Что? Ты мой Ангел - хранитель?- опешил - мягко говоря - Ро.- Ах ты, гад! Почему же я здесь? Ответь! Почему ты не хранил меня? Почему не сохранил? Не уберег?
-Ну, извини,- ответил Красный,- не доглядел. И вообще - отстань, спешу, дела у меня!
-У тебя дела? А у меня?! Мои дела кто теперь доделает? Я только жить начал...
-Ничего... В другой раз... как-нибудь... Доживешь...
-Доживешь! Ну, ты чудила! Да другого раза может вечность ждать придется! Кроме того, как там мои без меня, не скажешь? Дети, жена?
Он снова трансформировался в энергию броска, и опять просквозил Красного, не причинив ему вреда и даже не ощутив с ним физического контакта. Контактам другого рода он  обучен не был.
-Ну! Ну!- вновь проявил свое обильное миролюбие Ангел.- Не стоит так горячиться. Ты сам нарывался, всю свою сознательную жизнь только этим и занимался. Разве нет? Вот и нарвался.
-Да я только жить начал!- повторял, как рефрен, Ро.- Только все налаживаться стало! А как же Вика? Как она без меня? Как я без нее?
-Вот как ты заговорил! А почему раньше ты об этом не думал? Не до того было? Я тебя успокою. Не волнуйся, все у нее будет хорошо. У нее уже все хорошо. Если у  тебя, как ты считаешь, все наладилось, для нее жизнь с тобой была просто испытанием. Не простым испытанием! Так что - пусть себе отдохнет от тебя. А ты ее скоро забудешь, поверь.
-Что? Забуду?!  Ах ты, гусь облезлый, безрукий! Да я...
И он вновь набычился, готовый броситься на обидчика, но Красный выбросил в предостерегающем жесте перед собой белый флаг крыла.
-Стоять!- выкрикнул жестко.- Я не шучу: еще раз дернешься и горько об этом пожалеешь. Выждав некоторое время и видя, как Ро обмяк и расслабился, продолжал:- Ничего уже не изменить. Ни-че-го. Теперь все будет идти так, как заведено испокон веку.
-И как же это? Расскажи, если не секрет, - кисло поинтересовался Ро.
-Не секрет, - нейтрализовал его кислоту своей ненавязчивой доброжелательностью Красный. - Сначала Чистилище, потом, возможно, очистка. В твоем случае - точно очистка. Рискну предположить для тебя генеральную приборку и даже перелицовку. Ну, а потом, если все сложится благоприятно - для тебя - возможно новое воплощение.
-А если неблагоприятно?
-Об этом лучше не думать.
-Да?
-Да? Но я могу сделать тебе подарок. Ввиду того, что, так сказать, налицо твоя неудовлетворенность исходом, и, отчасти, из-за того, что и я чувствую за тебя свою ответственность. Да, я не снимаю ее с себя.
-И что же это?- расплылся ехидной улыбочкой Ро.- Наградишь меня переходным вымпелом?
-Зря смеешься. Я запишу тебя в Книге прибывших под именем, а не под номером, как обычно. Я оставлю тебе имя Ро, я имею такое право - оставить имя одному из моих подопечных. Это значит, что в следующей жизни тебе повезет значительно больше, чем в прошлой. Это означает, что реализоваться вновь ты сможешь значительно раньше, и на более высоком уровне.
Ро нащупал глаза Ангела в однообразном и утомительном общем сиянии, и твердо глядя прямо в них, произнес:
-Я хочу вернуться. Назад. Немедленно.
-Забудь!
-Нет! Не могу!
-Разочарую тебя, но обратного пути отсюда для тебя уже нет. Даже если тебе удастся найти, даже если тебе удастся пробить своей головой Пустое зеркало и спуститься по тоннелю, выход в тот мир для тебя заказан. По крайней мере, в человеческом облике. Ты превратишься в призрака и на века зависнешь между мирами. Незавидная судьба, не советую, не рекомендую. Да, ситуация не нова, ты не один такой резвый, и порезвей бывали, но никому - ни единому - не удалось вернуться обратно после того, как Пустое зеркало закрылось. А оно закрылось, увы.
Глянув Ангелу за плечо, Ро успел заметить, как растаял в пространстве, растворился в голубоватой ряби  эфирных драпировок темный обод зеркала. Все исчезло, пространство стало пустым и однородным, без направлений и расстояний, без зацепок и каких-либо ориентиров. Сделалось холодно, его одолел просто лютый холод,  забила мертвая дрожь, а учитывая его теперешнее агрегатное состояние - это была настоящая мертвая зыбь, хотя, по идее, ничего подобного он  ощущать не должен был.
-Сволочь... Ублюдок... - процедил Ро. Невероятным усилием духа, единственной субстанции и силы, присущей душе и остающейся с ней всегда, он унял дрожь, успокоил зыбь, подобрался, подбоченился и пошел на Хранителя.
-Не дури,- сказал Красный.- Иначе брошу тебя здесь. Будешь сам выбираться, хочешь?
-Ты знал! Ты все знал!- предъявлял на ходу обвинения Ро.- Ты специально тянул время!
-Ты думаешь, эти решения принимаю я? Не будь наивным, я тебя умоляю! Все решено без нас, я лишь следую инструкциям. Поэтому все твое упрямство бесполезно и лишь усугубляет ситуацию. Мой тебе совет - успокойся и покорись обстоятельствам. Они таковы, каковы есть, и их не переменить. Ну, что? Идешь?
-Мне надо назад, - шептал Ро. - Мне надо назад.
-Понимаю, - перешел на шепот и Красный.- Понимаю. Что-нибудь придумаем. Не шуми!
Он обнял несчастного за плечи, обволок субстанцией крыла и увлек за собой, нашептывая непосредственно в сознание: "Потерпи... Все будет, будет... но потом, позже... надо потерпеть".
Он ловко воспроизвел в мыслях формулу - отмычку, индивидуальный универсальный ключ, вскрыл им байпасный переход по измерениям и, опустившись тремя уровнями ниже, оказался у врат Чистилища. Не стоит объяснять, почему Чистилище располагается на нижних уровнях, можно сказать, что в подвале. Все же - Чистилище, по предназначению, логично, что все отходы, так сказать, процесса должны были оставаться внизу, не оскверняя собой верхних чистых этажей. Миазмы выводились наверх, это правда, но их хорошенько ароматизировали, во- первых, а, во-вторых, они добавляли пикантности там, где это было необходимо.
Ниже опускалось только самое Пекло.
Врата Чистилища были   массивными, надежными, непоколебимыми, непреодолимыми,  сотворенными из изначальной материи нижнего рода, словом такими, какими им и надлежало быть. Если кто еще не осознал - их нельзя было взломать с помощью какого-либо инструмента. Магия здесь тоже была бессильна. Более того, и универсальный ключ не мог их открыть. Они открывались только вручную и только изнутри.
№13 ухватился за массивное бронзовое кольцо, вделанное в рифленую поверхность Врат, и трижды им стукнул. Тотчас выше кольца распахнулся круглый глаз. Он совершенно вылез из орбиты, очевидно, чтобы ничто не помешало ему совершить круговой обзор. Совершив его, глаз сфокусировался непосредственно на Красном, было видно, как несколько раз распахивалась и сужалась внутренняя диафрагма. Результаты осмотра, видимо, оказались удовлетворительными, глаз радостно дурашливо помутнел и закрылся, Врата тут же совершенно бесшумно ушли вверх, проход открылся. При этом посетителей возникшим всасывающим потоком занесло вовнутрь.
Надо отметить, что и Приемная, и ворота в нее могут выглядеть как угодно. Они и выглядят как угодно, двух одинаковых картинок не бывает. И все дело в Привратнике. Скучно ему, на посту, вот он и развлекается, века коротая, изобретая всякие шутки, скетчи и прочие перформансы. А что делать? Все жаждут жизни вечной, но не все знают, что от нее ждать. А ну как тоска заест?
В общем, сегодня мизансцена была такой.
В Приемной напротив входа за огромным плоским камнем, по виду - куском базальта, отполированным пронесшимися над ним миллиардами лет, восседал Привратник. Зад его, однако, покоился на простом с виду, но крепком дубовом табурете. Был он строг ликом, но не брезглив, белые его одежды, подобно халату санитара в лечебнице, были испещрены разнообразными пятнами. Оно и понятно, работа, мягко говоря, пыльная, с весьма разношерстным контингентом приходится иметь дело. На  розовой поверхности камня лежала пухлая канцелярская книга с совершенно засаленными и загнутыми вверх углами страниц. По виду это была обыкновенная амбарная книга, содержание ее, конечно, было исключительным.
-Номер?- пророкотал Привратник голосом стотонного гидравлического пресса.
Выудив откуда-то гусиное перо, он обмакнул его в появившуюся перед ним чернильницу и приготовился записывать. Но что-то не понравилось ему в состоянии письменного приспособления, он какое-то время рассматривал его вблизи, внимательно и со всех сторон. Потом, по итогам осмотра, принялся чистить  о край одеяния, которое от  этого вовсе даже не потеряло. Закончив, вновь осмотрел перо и что-то такое всухую пописал им в Книге. Затем извлек оттуда же, откуда ранее извлек все остальное, некий округлый пузырек, выдернул из него с ясно различимым чпоком пробку и долил в чернильницу дымящейся алой крови. Обмакнул перо в свежатину и изготовился записывать.
-Номер!- повторил вновь.
Красный совершил незначительное самостоятельное движение навстречу Привратнику, распахнул крыла и предъявил ему совершенно обалдевшего Толстого.
-Его зовут Ро!- назвал он имя пациента, как и обещал, причем ни мало не смущаясь.
В Приемной повисла пауза. То есть в ней и так было не слишком шумно, но тут образовалось молчание, тишина со всеми принципиальными признаками паузы, которые суть напряженность и тревога.
Глаза Привратника широко распахнулись. Выдержав достойную, очень достойную паузу, он с тем же уровнем децибел вопросил:
-Ты уверен!
-Вполне!- подтвердил требование Красный.
-Соискатель достоин? Ты за него ручаешься?
-Как за себя!- с легкостью, на одном дыхании свидетельствовал Красный. Про себя он окрестил лжесвидетельствование небольшой мистификацией и замолвливанием словечка. Это оказалось для него удивительно легким делом.
-Как знаешь,- согласился Привратник.- Тебе отвечать.
Мановением руки он открыл Книгу на другой странице и, сопровождая голосом работу пера, записал:- Ро.
Сделав то, что обязан был сделать, Привратник все же не удержался и бросил укоризненный взгляд  на Красного. Тот в ответ лишь развел руками, мол, такое вот я... добро
Откуда-то в Приемной появились двое совершенно одинаковых с лица заплечных дел мастера. Их одежды не представлялись белыми, и цвет их определить было сложно. Они запечатали Ро в полу объятия с двух сторон и унеслись с ним в белесую мглу Чистилища, туда, где совершалось таинство очищения, и куда посторонним доступа не было.
 Красный проводил его долгим, вполне сочувствующим взглядом, а когда феномен Ро пропал вдали,  в туманной мгле, слегка подавшись в сторону Привратника, изложил, замечание:
 - Прошу обратить внимание, что вновь прибывший немного буен и слегка неадекватен. Бывает. Когда на него найдет. Неплохо бы применить острастку.
 Уперевшись руками в плиту стола, Привратник с любопытством поглядел на волонтера. Бывшего уже волонтера номер 13.
 -Что за игру ты затеял, сынок?- спросил он, наконец.
   -Да нет, никакая ни игра, просто мне кажется… - заюлил Красный.
-Ладно, разберемся, - прервал его скольжение на сальной корке начальник. – Разберемся. Но помни, если что – мы знаем, где тебя найти. Ступай с Богом.
И движением руки отпустил ангела.
   Выводящим потоком Красного вынесло наружи, и Врата бесшумно опустились на место, подтверждая и утверждая незыблемость миро установления.
Красный пожал плечами, как обычно делают  люди, которых не слишком печалит происходящее вокруг них. Чувствуя необычайную легкость от факта сбрасывания с плеч груза большой на самом деле проблемы, которую ему удалось разрешить, и удалось разрешить в срок, он взвился в верхние слои мироздания, словно пущенный на волю наполненный гелием шарик. Ему даже почти не пришлось применять свой универсальный ключ, все шлюзы открывались, все переходы совершались как бы сами собой. Перемены были возможны, они уже совершались, они происходили с ним и не только прямо сейчас, пока пространство проносилось мимо, пока он возносился на свое небо.
-Приветствую тебя, Справедливый ХХ00074!- встретил его на пороге Небесной Канцелярии второго уровня  Верный АБУ316ха.- Здравствуй, дорогой друг! Я знал, что ты успеешь в срок. Поздравляю!
-Спасибо, друг мой! - ответствовал Справедливый ХХ00074.- Я старался. А теперь вот не знаю, как тебя благодарить.
-Какие между нами счеты! Ведь мы - как два крыла одной птицы. Нам вместе парить в Сферах.
Они нежно обнялись и даже переплелись аурами. Что делать, возможно, не следовало, потому что на них уже начали обращать внимание. Приняв степенный вид, они совершенно прилично посмеялись, прикрывшись ладошками.
-И вот еще что,- перейдя на доверительный шепот, сообщил другу Верный.- Ты теперь Сила, можешь творить чудеса и ниспосылать благодать. Но это не все. Ты назначен в свой Круг, туда, откуда призван, будешь наблюдать за ним. Так, понимаешь ли, принято. Да, ты теперь помимо прочего -  Смотрящий. Позади за тобой никаких э…  шероховатостей не осталось?
-Вроде нет. Все чисто и спокойно.
-Вот и славно. Хотя и не так уж важно, ведь ты теперь в силах исправить все, если что...


Быт Чистилища категорически не устраивал Толстого. Не то, чтобы его слишком уж тяготили процедуры, нет. К всякого рода экзекуциям он относился вполне терпимо. Достаточно было сказать себе: "Раз надо - значит надо!" - и любое измывательство тут же превращалось просто в рутинную работу. Тут важно было переключить сознание на что-нибудь далекое, к происходящему не относящееся и, между прочим, не обязательно приятное. А вот это в Чистилище ему никак не удавалось. Не мог он думать ни о чем другом, кроме как о необходимости возвратиться назад на Землю. Его не устраивало быть ни над Землей, ни под ней, его жгла мысль о необходимости вернуться именно туда, откуда ушел так глупо и несообразно, не выявив к уходу ни согласия, ни желания, ни готовности.
За каким лешим ему возвращаться туда, где жизнь тоже была  далеко не сахар? Этого он толком объяснить не мог даже себе, но в нем жила и крепла час от часу мысль в форме ощущения, что что-то он там такое не сделал, что следовало бы, что-то очень важное кому-то не объяснил, не сказал. И он почти уже вспоминал, что, и в памяти вот-вот восстанавливалась ситуация, в которой нужные слова не были произнесены, и сами слова уже почти всплывали в сознании, но всякий раз за полмгновения до того, когда все прояснится и встанет на свои места, его что-то отвлекало, и состояние почти-озарения истончалось и рассеивалось, словно выдох продукта табакокурения. И это бесило его невероятно. При том, что он обязан был держать себя в руках. Обязывало  место, в котором он пребывал.
Чистилище представляло собой сумеречное пространство, сплошь состоящее из теней и полутеней, тенями же и населенное, где над головой было то же, что и под ногами, и того же самого свойства. Это был бесконечный, убитый тьмами и тьмами ног тракт, именуемый безымянными путниками Араф, приходящий оттуда и туда же ускользающий, причем "оттуда" и "туда"- пункты, отстоящие друг от друга ровно на половину мистического измерения, отмеренного Смотрящим за Чистилищем. Мечтою и целью всех страждущих на этом пути было добраться до места, где "оттуда" и "туда" сливаются в "там". Это место было еще более мистическим и таинственным, как точка пересечения ленты Мебиуса, оно было у каждого свое и определялось величиной грехов и степенью воздаяния. Слева от Арафа, если встать лицом в сторону "туда", в глубоком каньоне клубились дымы, подсвеченные изнутри отблесками багровых пламен. Тоску и отторжение, усугубляемые мнимо или явно доносящимися из провала приглушенными криками и стенаниями, вызывала в душе эта печальная панорама. Там содрогался и содрогал своих обитателей Ад.
Справа уступ ограничивался высоченным забором, стеной, сложенной из материала, издали удивительно напоминающего обильно припорошенные прахом, но все еще крепкие человеческие кости. И то, правда, если разобраться - на что еще более подходящее можно было бы употребить эти вечно воспроизводимые останки, тем более в таком месте? За стеной периодически сверкали разноцветные зарницы, иногда доносились дразнящие обрывки  неких мелодий, возможно - прекрасных, и щебетанье птиц. Но ни одно из пернатых существ, ни кто иной никогда не залетал в пределы сумеречной зоны. Оно и понятно, ибо даже среди птиц не было ни одной столь глупой, чтобы по доброй воле покинула Рай. Ну, а другой воли там, собственно, не было.
На стене через равные промежутки восседали служители, те самые заплечных дел мастера. Они дули в странного вида дудки, гнали пургу, нагоняя тоску и отчаянье. Поэтому, собственно, и называлось Чистилище по - другому -  Пургаториум. Очистительная тоска, нагнетаемая с силой и яростью пурги, срывала с душ комки присохшей грязи. Пятна въевшиеся вытравливались и вымывались горячим жидким отчаяньем. И никто не смел сказать: хватит! Кому и когда довольно не знали даже смотрители, за всем следила и все определяла высшая инстанция, которая одна все отмеряла и имела волю убавить иль подсыпать, ослабить или подкрутить. Но они, смотрители, строго отслеживали, чтобы каждый получал ему причитающееся,  и никто  не смел уклониться. Ну, как медсестры в больницах: сами назначений не делают, но кого как лечить понимают досконально.
Принимающие очищение стояли бесконечной колонной между обрывом и стеной, каждый был накрыт плотным покрывалом - саваном, что существенно усиливало внушаемое ощущенье забвения и безысходности. Атомные часы отсчитывали срок для каждого, но, похоже, они  давно уже остановились, во всяком случае, никто не знал принципа их работы и куда они запропастились, и потому все терялись в догадках, а других хронометров не предполагалось, так что итоговым сроком для всех была вечность. А вечность - это когда  и радость превращается в муку. Между тем, желающих броситься с обрыва не было. Впрочем, как и жаждущих пробить стену головой. Возможно, как на то, так и на другое из всех более был способен лишь Толстый Ро.
Эта мука постоянно прерываемого воспоминания, конечно, способствовала душевному очищению, поскольку, помимо искомого, вспоминалось много чего другого, давным-давно позабытого, и, как оказывалось, совершенно напрасно забытого. Всплывали вдруг из бездны забытья какие-то поступки, которые совершались мимоходом, и которые не было нужды совершать вовсе, грешки, стираемые из памяти светом очередного рассвета, мысли, не тянущие на то, чтобы считаться преступными, но, тем не менее, такие себе плесневелые, с душком. Призраками прошлого проявлялись в памяти данные, но не выполненные обещания, многие из которых и не предполагалось выполнять уже в самый момент произнесения. Приходили вдруг освобожденные от беспамятства слова, растраченные понапрасну и требующие ответа: на что нас употребили? Вспоминались обиды, равно нанесенные и полученные. И конечно - чувства, глубокие и не самые, и, рядом - страсти, опалявшие и иссушавшие его когда-то.
Постепенно вспомнилось все, что жизнь составляло, и на что она была растрачена, день за днем, шаг за шагом. Толстый никогда чрезмерно не таился, ни от себя, ни от других, особенно в состоянии веселого пьяного  куража, но он и представить себе не мог, сколько в душе его окажется липкой синей грязи, и сколько в ней таится скелетов и вполне себе целиком покойников. Словом, польза от процедуры была явная. Но спорная. Ибо все, им вспомненное, если честно, мало  интересовало его теперь, потому что ни на пядь не приближало к тому, что выжигало изнутри, что вспомнить так хотелось, и было  жизненно необходимо. Ему поначалу показалась странной сама мысль о жизни в таком месте, но, поразмыслив  немного, он пришел к выводу, что нет, не странно, что именно так только и следует - думать о жизни и стремиться к ней. Всегда и везде. И всем.
Но именно его жизнь в нынешний момент была неразрывно связана с тем, что ему не удавалось вспомнить, и, как казалось, всецело зависела  от этого исследования.
Вдруг Ро пронзила догадка. Мысль, ясная, как вспышка, и доходчивая, как выстрел в упор. Он тут же ухватил ее петлей сознания, чтобы не упустить, и только потом осторожно и неспешно додумал. Мысль эта звучала так: "За ним наблюдают!" Что вовсе не удивительно, учитывая то, в каком месте он находился. Но наблюдают не только визуально, наблюдают за его мыслями, отслеживают и направляют их и, наверное, навевают. И, если это верно, ему никогда не удастся вспомнить то, что хочется. Ему просто не дадут этого сделать. Ибо тогда сама идея очищения через страдание изживет себя, потерпит крах. Хотя лично он не торопился бы с выводами, потому что еще не известно, что там ему вспомнится. Но само предположение, что им, его сознанием манипулируют, словно он не душа бессмертная есть, а раб бессловесный, что тоже не оправдание, было ужасным. Его пробил озноб, хотя, казалось, с такой тонкой и лишенной чувств субстанцией, которой он теперь являлся, ничего подобного произойти не могло. И тем не менее.
Ро хотел было надеть на себя защитный экранирующий колпак, как научила его когда-то одна бабка - колдунья, с которой у него была некогда странная дружба, возникшая и окрепшая на почве разведения кроликов... Ну, да, был у него однажды такой, кроличий период в жизни, что тут... Дружба с бабкой была странной, да, потому что ни с кем другим у нее вообще не было нормальных отношений. Со всеми она была в конфронтации в той или иной степени, а вот к нему она благоволила, была расположена. Толстый даже предполагал, почему, но не хотел бы в эту тему углубляться вовсе, тем более что мысли читали. Нет, колпак не годился. А вот...
Был у него другой опыт. С грибочками. Довелось ему как-то отведать сушеных мухоморов, и не суть важно уже где, когда и при каких обстоятельствах это произошло. Тем более что ему не понравилось. Грибочки - это на любителя, а он, как оказалось, не любитель таких вещей. Лучше – водка. И никаких изысков. Но был в том опыте, в отношении него в целом отрицательном, один смысл, глубинный и, если угодно, нутряной, напугавший его тогда, но в данных условиях очень даже могущий пригодиться.
Развалило тогда сушеное снадобье его сознание надвое, словно мясник свиную тушу, словно лихой рубака саданул палашом своим плоским по голове его бедной, мастерски ударил так, неотвратимо. И отделился от головы мертвый кусок, причем было ощущение, что он давно уже, заранее был мертвым. Отвалился тот кусок, съехал вниз, словно пласт глины с обрыва, ухнул с высоты и со света сразу в пучину, и залег там, в мрачном омуте. Но вот что удивительно, сознания этот мертвый кусок не утратил вовсе, оно просто сделалось отдельным и обособленным, и было неживым, словно принадлежало камню. И оттуда, из сумеречной глубины, из подвала, из самого подсознания, где, утверждают, жизни нет и быть не может, это мертвое нечто наблюдало за продолжавшим резвиться на поверхности под солнцем, не замечающим потери половины себя самого существом. Человеческим существом, коим он, несомненно, продолжал оставаться. Причем, то неживое и разумное оказалось чрезвычайно наблюдательным, все замечающим, и сопровождало свои наблюдения  убийственно циничными и очень точными комментариями, яд которых начал свою незаметную разрушительную работу потом, когда, казалось, все кончилось, все прошло. Яд тот оказался смертельно токсичным, действовал медленно, исподволь разрушая главное, а именно самоуважение и веру в себя. Все это в конечном итоге вылилось в длительную, все углублявшуюся депрессию, выйти из которой ему помогла встреча именно с Викой. Собственно, не встреча, а сама Вика, его птичка-синичка, ему помогла, вытащила его из той трясины, того дерьма, в которое он провалился уже почти по макушку. Так что, он перед ней был в долгу. Все еще.
Что  ж, теперь у него был план, а значит - и сам он был, значит не все еще потеряно. Только бы удалось план осуществить, а то... Как, кстати, сделать это, раздвоить сознание, если раньше по своей воле он никогда этого не делал? Черт его знает, как-нибудь... Вот, вот, началось...
Сознание вдруг подернулось дымкой, словно внутреннее солнце попалось в ловушку тумана. Пошли наплывы, волны, череда прояснений и стираний, и его понесло по тем волнам, укачивая, убаюкивая. Вокруг, по поверхности савана забегали, защелкали искры слабых электрических разрядов - это он так определил это явление, а там Бог его знает, что оно было, - тогда он понял, что пора. Отвлекаясь от внешней ментальной круговерти и привязанности, он постарался вспомнить, как было оно тогда, с грибами. Ну, представлять себе их вкус и тошноту, за его ощущением последовавшую, не имело смысла, а вот тот удар... Оказалось легко, словно не забывал никогда, словно это всегда было с ним. Недаром же говорят,  наркоманы и алкоголики не излечиваются... Прости, Господи! Нет, нет! Ну, нет! Его это точно не касается. И все же, только подумал, только представил, а половина головы... Да, не головы - сознания... Отвалилось и ухнуло вниз... куда-то... в могилу... в небытие. Там не было ничего, и он задохнулся от ужаса, потому что ничего, полное ничто не в состоянии вынести ни одна душа... даже пол души, все равно. Через какое-то время он почувствовал, что там все-таки что-то или кто-то был. Что-то такое подплыло, откуда-то из неизвестности взявшись, вплотную к его половине сознания и  удивленно посмотрело в упор круглым глазом. Потом моргнуло и исчезло. Что это было? Что-то как бы знакомое, что-то смутное... И тогда ужас пропал, на смену ему пришел страх, но с ним совладать уже было можно, такой опыт у него имелся. Страх нельзя было подпускать к себе, его следовало, не упуская из виду, держать на расстоянии, и  через какое-то время возможно его даже можно будет почти приручить. Так он и сделал. И  вдруг вырисовалась такая странная конструкция в странном таком пространстве: он, лежа в бездонной черной яме, держа в поле зрения свой страх и стараясь не повернуться к нему спиной, наблюдал за собой же там, наверху, относительно беззаботным, плывущем по довольно крутым волнам памяти. "Куда путь держишь?" - хотелось спросить. И узнать, на самом деле, куда?
Что удивительно: лишенный эмоциональной окраски и заинтересованности, разум-тот-что-внизу утратил весь свой цинизм и работал простым, но надежным регистратором. Только все видеть, все замечать и запоминать. Обе половины сознания, хоть и разделенные странным образом, действовали, тем не менее, в унисон, слаженно, потому что преследовали одну цель, и потому, что был план.
Воспоминания начались, и, в то время как верхний Ро просто пропускал их через себя, нижний отметил, что это был именно тот поток, который кружил его раз за разом и нес к той точке, к той скале, взобраться на которую и вспомнить все он был обязан. Ро приготовился запоминать. Оба. Кто-то должен был преуспеть в задуманном. Такой был план.
Это было в самом начале их с Викой знакомства. Да, через полгода, или меньше. Месяцев через пять. Они уже стали жить вместе, трудно, неряшливо, беспорядочно. Она что-то там себе думала, планы строила на них двоих, а он просто жил, как Бог на душу положит, периодически пускаясь во все тяжкие, пытаясь забыть и изжить предыдущий брак. Да, естественно, Вика была у него далеко не первая, он никогда этого и не скрывал. Но он и старше ее на десять лет, это тоже что-то значит. Словом, такая была петрушка ароматная. От той, первой, даже имени которой он теперь не хотел называть, у него был сын. И пусть они не жили вместе, но он всегда знал и чувствовал, что у него есть сын. Он был его надеждой, его гордостью, его оправданием. Он был смыслом и центром всего. Незримой опорой в зыбком поле существования. Отложенным выигрышем. Гарантированным бонусом, наградой. Словом - всем. Потому, что он знал: что бы ни случилось - у него есть сын. Он придет, он встанет за спиной и, если что, скажет слово, упрется плечом, подхватит, доделает за него. Не важно, что доделает. Все. Жизнь. Переживет, переиначит как надо. Потому, что - сын. Он никогда не думал об этом связными словами, но всегда знал в душе, что так есть. Это был воздух, которым он дышал, и который не всегда ощущал. И без которого, как выяснилось, не мог обходиться
И вдруг его не стало. В одночасье. Неожиданно, глупо, нелепо. Парень упал в бассейне на пол и ударился головой о кафель. Неделю голова болела, лечили как-то, потом -  отек, кома и - конец. Никто и предположить не мог! Так быстро, что он едва  успел на похороны. Впрочем, это уже не важно. И ничто уже не важно. Тогда ничто уже не было важно. Тогда именно он и сорвался, в те дни случились и те грибочки, и много чего другого случилось. Он напивался до беспамятства и плакал, пьяный, от горя и безысходности, пока не валился в мертвецком сне под стол. Очнувшись, выползал из-под стола, не трезвый еще, вновь рыдал, напивался и валился под стол. В конце уже и вовсе перестал покидать объем подстольного пространства.
Извлекла его оттуда Вика. В прямом и переносном смысле. Сначала вытащила за ноги из-под, потом взвалила на плечи, и так, на себе, через весь город. Такие они, женщины, всегда свое домой прут. Но тут интересно и странно другое - как она его вообще нашла в той трущобе, про которую он и сам не знал ничего ни до, ни после. Ну и во время - тоже не осознавал.
Пока все шло по плану, верхний вспоминал, нижний регистрировал и вроде бы запоминал. Только к чему все клонилось, куда развивалось,  не понимал ни тот, ни другой.
Воспоминания! Это были воспоминания. Запретные воспоминания, на которые он сам для себя наложил табу. Черные, тяжелые, постыдные... Кто-то раскручивал их, кто-то накручивал, нагнетал...
Черные дни, тяжелые, ломкие, постыдные... Жернова... Они перемололи, переломали его. Одна мысль била в голову и изнутри, страшным тяжким молотом: почему, почему его не было рядом? Ведь все, все было бы иначе? Он спрашивал... наверное, Бога: "Все было бы иначе?" Но Господь молчал, предоставив  самому отвечать на свой убийственный вопрос, что - да, все было бы по-другому. Но было бы все по-другому? И мог ли он находиться рядом? И если нет-почему? И если да - почему тогда? Убийственные вопросы. Они убивали тогда, они приканчивали сейчас.
Но тогда рядом была Вика.
Она отмывала, отхаживала, отогревала его, смотрела за ним, как за малым дитем. Как за больным, душевнобольным, выпорхнувшим из реальности ночным мотыльком, напоровшимся там, в другом измерении на иглы своих противоречий и сомнений, и повисшего на них. С игл его надо было снимать, его надо было спасать. Однажды, после месяца щадящей домашней терапии, после месяца апатии и, казалось, отмирания всех чувств и желаний, однажды ночью, очередной из ночей, когда он жег бесновавшихся во тьме внешнего мира демонов мрачным огнем своих бессонных глаз, она прильнула к нему. Преодолела его попытку отстраниться.
- Тише, тише,- сказала.- Ты только не волнуйся. Ты расслабься. Я все сделаю сама.
Она скользнула по нему, как горячее сухое дыхание, как эманация, как отражение тени пролетевшей птицы, как гитарный пассаж в ми миноре...
Горячие сухие руки, горячие сухие губы...
Огонь вспыхнул не сразу. Огонь разгорелся, когда он вновь заплакал. В том огне сгорели все демоны, бродившие поблизости. Почти все. Остальных смыл паводок слез. Вика плакала вместе с ним,  прильнув к нему и обильно орошая волосы на его груди. Когда они вдоволь нарыдались, и полежали еще какое-то время в темноте, тишине и покое, она подняла к нему свое все еще мокрое от слез лицо.
-Робик, скажи мне,- спросила она,- ты...
-Я? Что?
-Ты...
-Я...
Тут Ро - который - внизу понял, что его верхний Альтер-эго уже выпал, уже вне процесса и ничего больше не воспринимает и не вспоминает. На его сознание, как на свечу в высоком канделябре, нахлобучили колпачок и загасили. А вот в слабый камелек души плеснули чародейского бензина, и она вспыхнула, загудела, как горн под наддувом, как магический атанор. Пламя жгло, выжигало изнутри, пытка воспоминания начиналась с пытки огнем, в реторте возгонялась смесь, и температура неуклонно повышалась. Но, видимо, не все составные части присутствовали в нужных пропорциях, поэтому  Великого Делания не происходило.
Но это было по плану и по версии Высшей силы.
Ро, залегший внизу, имел собственный план. Он спешил, и он не утратил способности вспоминать и воспринимать, воспоминания. Он вспоминал. Он вспомнил!
-Ты...
- Я... Знаешь, я бы сейчас выкурил сигаретку...
Сказал, и - пожалел о сказанном. Викины глаза в широко распахнутых  махаонах мокрых ресниц поблекли, померкли, потускнели, ушли в себя и подернулись мутной пленкой - все вместе. Она оттолкнулась от него и, как он ни старался удержать, выскользнула, ушла прочь. Чувство единения и родства, которое было между ними до того, как он разродился вслух своей идейкой о сигаретке, рассеялось и никогда потом уже не возникало в такой обнаженности и востребованности. Потому что его спрашивали про другое. Спрашивали его о том, что одно лишь имеет значение вообще и всегда, а особенно в тот момент, который случился. Моменты, они такие, они решают все. Теперь он знал, что тогда должен был сказать: "Вика..."
-Вика! Вика!- заорал Ро во всю мочь, содрав с головы ненавистный саван забвения и оглядываясь. Его не услышал никто. Бесчисленные души заблудшие толпились вокруг и думали каждый о своем, о чем им предписывалось и дозволялось. У них не было своего плана, и они не ждали, что кто-то поделится с ними своим. Нет, его услышал, все же услышал служитель, заплечных дел мастер на ближайшем столбе в стене. Он навел на него свою странного вида дудку и выдул в его сторону пургу. Она пришла, как лавина с горы, сминая и отшибая. Но Ро был готов, он снова находился в своей боевой ипостаси. Он швырнул свой саван навстречу пурге, отвлекая и прикрываясь, сам же поднырнул под нее и, льня к поверхности, промеж ног страждущих выбрался из колонны. До стены было рукой подать. План его кончился, а новый придумать он не успел, поэтому действовал по наитию. Одним рывком он преодолел расстояние до стены и, вытянувшись в полетном режиме, бросился  на нее. Откуда-то возникло представление, что он - острие. Чей-то череп ухмыльнулся ему вблизи. Он вошел ему в глазницу, не причинив, впрочем, вреда. Он вошел в стену, как кинжал в масло - мягко и туго. Ему даже хватило силы пробить ее. Он увидел свет с той стороны, он почувствовал аромат райского сада, его лицо покрыли капли нектара, и некая птица пропела  в честь него трель. И все. Дальше стало темно, совсем темно, свет погас, и ощущения обнулились.
В какой-то момент из темноты, из ниоткуда возник большой круглый глаз. Тот самый, из тайных подвалов нижнего уровня. И, кажется, они встречались где-то еще, теперь не вспомнить, где. Он приблизился, покружил вокруг да около, потом вошел вовнутрь и высветил изнутри всего его, каков он был, каков он есть. И не понятно, и не факт, нашел ли он  то, что искал, и что он искал тоже не известно, но похоже, что что-то такое его заинтересовало. Его заинтересованность явствовала из тонкого предощущения, прозвеневшего в сознании серебряным перезвоном далекого колокольчика. Малиновый звон пробудил сознание, оно вздрогнуло и начало движение, вместе с тем как око покинуло его и стало удаляться. Тогда появился свет, свет проявился как негатив, и черное стало белым, а белое - черным.
Глаз тоже стал черным, большим черным глазом с белым круглым зрачком. И глаз стало двое. И принадлежали они Смотрящему за Чистилищем, перед которым Ро оказался подвешенным в пространстве, странном, будто придуманном пространстве, где не было ничего и было все, но, самое главное, был тот, перед которым он находился. Смотрящий рассматривал его с нескрываемым удивлением, ну, на то он и Смотрящий, чтобы смотреть и рассматривать. Был он велик, был он Властью, и силу имел необыкновенную изгонять дьявола, буде такой,  как он есть,  пред ним восстанет.
Ро, однако, не вызывал у него опасений, напротив, побуждал удивление и интерес.
Насмотревшись,  сколько посчитал он нужным, Смотрящий проявился голосом, в котором плескалось скорей веселье, чем суровое осуждение.
- Экий ты забавный, какой! До тебя еще никому в голову не приходило, чтобы этой самой головой пробивать себе дорогу в Рай! Вот, думаю, не заразно ли это? А то начнут сейчас... Ну и как, позволь полюбопытствовать, впечатление?
- Ничего, понравилось,- ответствовал Ро. Страшно ему не было, хотя, быть может, и следовало бы бояться, но вот чего у него не отнять - он никогда не тушевался, если прижат в угол и отступать уже некуда.
- Вот как, ему понравилось! А позволь тебя спросить, чего это ты так взбрыкнул? - продолжал дознание Смотрящий.- Что понесло тебя в райские кущи, а? Что за нужда? Туда, знаешь ли, дружок, очередь на многие века вперед расписана, а ты вот так, через пролом в стене решил.
-Да видал я тот Рай!- весьма непочтительно ответствовал Ро. Ну, мы ведь помним, что он чувствовал себя припертым к стене, а какая в такой ситуации почтительность?- Мне на Землю, домой надо!
-Вот оно что!  А мы тут понять не можем, куда это он так заторопился! А ты в курсе, что существует определенный порядок, что события идут так, как они идут, как им предписано, и что этот порядок невозможно ни остановить, ни изменить?
- Да, я в курсе...
- Так что же?
- Дельце у меня там одно осталось.
- А ты думаешь, ты один такой? Ты же сам видел, какая на Арафе толпа стоит. Видел? Вот. Так это не толпа, не просто толпа, это очередь, понимаешь?  И у каждого позади осталось недоделанным некое дело, а то и не одно, и каждому хотелось бы вернуться, но никто не рвется, потому что такой порядок, потому что все ждут своего срока и своего определения. И твое место там, среди них, под саваном!
- Но меня предали!- не сдавался Ро.- Мой Хранитель. Он меня подставил! Я вообще не должен был сюда попадать!
- Должен, дружок, должен! И давным-давно. Я тут ознакомился с твоими хрониками, из них следует, что твой Хранитель столько раз выдергивал - в буквальном смысле, за волосы, за уши! - тебя из твоей законной - той! - очереди, что впору представлять его к награде или отпускать на повышение.
- Вот - вот, - не унимался Ро, - от солдатских кровей...
- Разговорчики! - прикрикнул Смотрящий.- Если он в чем виновен - ответит, не переживай.
- Вот по этому поводу я как раз не переживаю!- продолжал ерепениться Ро. - Мне-то что с того, кто какое понесет наказание? Да и не в этом дело!  Мне надо на Землю, домой. И, словно в забытьи, прошептал: -  Мне надо... меня предали...
- Предали! - взвился, ухватившись за последнее слово Смотрящий. -  Что ты знаешь о предательстве? Хотя ты, именно ты - знаешь. Разве ты сам никого не предавал? Нет? Подсказываю: своего друга? Лучшего друга! Ты помнишь, как ты увел у него жену? Да-да, свою Вику, о которой ты тут грезишь. А ты помнишь, что сталось с твоим бывшим другом, а? Не помнишь, не хочешь это помнить! Так вот это и есть предательство. Ты думай всегда о себе, и отвечай за себя, лично.
- Я только о себе всегда и думаю. И вы же знаете, что то была любовь, а не предательство.
- Любовь? Допустим... А как же Мила, продавщица из гастронома? Как другие знакомые, не случайные, но близкие? Все это тоже любовь?
- Ну, это же по согласию сторон... Да и никто не знает...
- Ну, мы - то знаем. И, опять же, где тут любовь?
- Любовь одна. Любовь - это Вика. Мне надо к ней.
-Еще раз, дружок, не кричи "караул!", никто тебя не грабит, не казнит. Свободу воли никто не ограничивает, но никто ее  и не отменял. За что каждый получает соответствующее воздаяние и вознаграждение. И ты получаешь свое.
- Да что вы заладили, право! - стоял насмерть Толстый. - Я хочу вернуться. И я вернусь!
- Ну, ты тупой! Мне ведь вовсе не обязательно тебя уговаривать, понимаешь? Но вот захотелось выслушать, понять и как-то вразумить. Чтобы по- человечески было, как вы все любите. Пойми, тебе назад пути нет. Только вперед, через общую очередь, по полной процедуре. Единственный проход назад - через Пустое зеркало. Но он закрыт. Он укрыт. Тебе его не сыскать. Но если даже случится чудо, и ты найдешь его и, что уж вовсе невероятно, ты проникнешь сквозь него, путь на Землю тебе заказан. Ты навсегда, навечно зависнешь между мирами. Ты будешь их видеть, слышать, но для них, для Вики своей, тебя уже не существует. И это необратимо. Ты останешься призраком, вечным скитальцем, и я не знаю, что такое надо будет совершить, чтобы выдернуть тебя оттуда. Так что...
Толстый уже не слушал и не слышал слов Смотрящего. Он неотрывно смотрел в его глаза. Они были странными. Они были разными. И если правый был полон клубящейся тьмы, левый был пуст, как зимний плац ранним воскресным утром. Его зеркальная поверхность матово переливалась древней, как бытие, амальгамой, а сам он, в темном ободе роговицы, казалось, вяло дрейфовал отдельно от  всего. Что-то такое Ро уже видел, и не так  давно...
Вспомнил!
- Эй, эй! Ты что задумал! - закричал Смотрящий, но было поздно. Ро все понял и мгновенно принял решение. Уж что - что, а это он умел. Вытянувшись в рывке, со знакомым уже ощущением себя, как острия неодолимого и неостановимого наперевес,  он бросился вперед, в туман зеркала, которое оказалось рядом, стоило лишь хорошенько представить холод его глубины. Он проник в него без всплеска, и скрылся в нем весь. Крик Смотрящего прозвучал позади и не настиг. Ро ухнул вниз, и извивы тоннеля поглотили его.
Обратный путь был таким же бестолковым, как и прямой, разве что более быстротечным. Его мотало из стороны в сторону и било о гофрированные стенки прохода, он ссыпался по нему, как тюк с грязным бельем в подвал отеля, что, кстати,  было не так уж далеко от истины. А когда его выбросило из перемежающегося черно - серого пространства наружу - он очень удивился. Потому, что попал не туда, куда стремился, потому что это был совсем другой мир.
Если входил он через парадный вход, то вернулся, похоже, через черный. Его выкинуло в какие- то развалины, в которых он через некоторое время с трудом опознал остов недостроенного общественного туалета, несколько лет громоздящийся у конечной остановки городского автобуса, как раз напротив гастронома, в котором служила свою нелегкую службу Мила. Туалет, кстати, он же в свое время не достроил, неожиданно и кардинально разойдясь во взглядах по вопросам диалектики в строительстве в условиях частного предпринимательства  с генеральным подрядчиком объекта. В общем, кто- то кого - то послал подальше в обстановке плохого настроения в понедельник утром, причем оба разошлись по указанным адресам в разные стороны. С тех пор стройка замерла, хотя и продолжала использоваться местными жителями по прямому назначению, правда, без исчерпывающего удовольствия. "Проклятое место!" - выносили свой вердикт граждане после посещения заведения. И продолжали посещать наперекор суевериям, которые перешли в разряд неопровержимых фактов после того, как Ро своим, прямо скажем, неожиданным появлением спугнул с насеста парочку мужиков, как раз пристроившихся на камешках справлять естественную нужду. Нуждающихся словно ветром сдуло! Причем, многочисленные свидетели утверждают, что те, поспешно покидая место вспугнутого уединения,  доделывали начатое на ходу, то ли не в силах прерваться, то ли по каким другим важным обстоятельствам. В общем, после того случая посетителей в проекте туалета больше почти не бывало. Да, собственно, один остался, Толстый Ро. Тем более  выяснилось,  что покинуть недострой он не мог. Физически. Некая упрямая сила препятствовала тому, природу и причину которой Ро постичь не мог. Изредка, по ночам, около полуночи, ему удавалось совершать недальние прогулки по близлежащим улицам, но они не решали проблемы.
Проблема состояла в том, что ему была нужны Вика. Ему - кровь из носу - необходимо было видеть ее. Но, похоже, она перестала появляться в этих местах. Оставалось ждать. Что Ро и делал, одновременно подрабатывая призраком местного масштаба. А что, были другие варианты? Он их не видел.
Верный и Справедливый, два друга - небожителя, стояли на балконе небесной канцелярии и молча смотрели вниз. Оттуда им все было видно, как на ладони
- Проблема!- прервал молчание Верный, кивая на затаившегося в развалинах Ро. - Твоя проблема.
- Нет человека - нет проблемы, - ответствовал Справедливый. И, пожевав воображаемый ус, добавил: - Будем решать!
Они согрели друг друга продолжительным нежным взглядом, возрадовавшись такому радостному единению душ своих. Все было хорошо, они знали, что так и будет. Потому что все проблемы решаемы, на то они и поставлены на своих  местах.
Прошло много тоскливых дней и ночей, прежде чем однажды Ро почувствовал близость Вики. Он и раньше чувствовал, что она продолжает оставаться в городе, но так близко от него она оказалась впервые.
Вызревал конец лета в этой части земли, и очередной его день уже был готов стать вечером. Солнце растапливало свой мед над крышами домов, он стекал по стенам, собирался в лужицы на тротуарах, источая аромат и придавая вдыхаемому воздуху сладость. Вика вышла из- за поворота, из - за остановки и быстро двинулась по направлению к гастроному. Одна из солнечно - медовых лужиц оказалась у нее на пути, и она бесстрашно в нее вступила. Солнечные брызги облизнули ее стройные, крепкие, энергично шагающие ножки. Ро тоже облизнулся. Вика была в так нравящемся ему маленьком черном платье, которое выгодно выпячивало все, что лихорадило и возбуждало его в ней. Руки она плотно сложила  под грудью, на левом локте болталась сумочка - та самая, что он подарил ей на последний день рождения. Или это было в другой раз? Да какая разница теперь - то? Лицо жены было серьезно и,  как ему показалось, устало. Эх, синичка! Как он был рад ее видеть!
Следом за Викой из-за поворота вырулил Толян. Он быстро семенил за ней, подстраиваясь под ее шаг, что-то бубня на ходу. На его лице и на крепких оголенных руках появилось несколько новых шрамов, и Ро с удовольствием добавил бы ему еще столько же, потому что этот подлец, судя по всему, нагло клеил Вику посреди бела дня!
- Вика! - закричал он. - Вика!
Тщетно, она ровным счетом ничего не слышала. И никто не слышал. Надо было срочно что-то предпринять.
Столь ласковый к обычным людям солнечный свет обжигал его, но он презрел эту боль. Покинув руину сортира,   огненной искрой блеснув в накаченном светом кристалле воздуха, он пересек улицу, оставив солнцу частицу себя, и вошел в сумрачную тень стекла витрины. Было мучительно больно, но куда больней было оставаться на месте, не решаясь приблизиться.
Вика замедлилась у зеркального стекла, поправляя прическу. И тогда, спеша не упустить момент, Ро закричал из глубины призрачного пространства то, что давно должен был сказать, о чем вспомнил там, в Чистилище.
- Я люблю тебя! - закричал он.
И Вика, кажется, услышала что-то, поняла. Или что-то заметила? Она остановилась и широко распахнутыми глазами стала вглядываться в мутную глубь стекла. Что за тень напряглась там?
- Я люблю!..- начал было вторую попытку Ро, но ему не дали ее завершить.
Громадное стекло вдруг треснуло по диагонали от края до края, повинуясь невидимому никому жесту, скромному движению мизинца Справедливого ХХ00074. Зеркальный пласт распался на разновеликие осколки, и мягко съехал стеклянным водопадом к ногам Вики.
- Вот и нет проблемы! - бесстрастно, описательно сообщил другу новость Справедливый.- Осталось прибрать мусор. И закопать в надежном месте.
- Верно,- согласился с ним Верный.- Все верно.
Насладив друг - друга долгим томным взглядом, они изрекли в унисон:
- Высшая справедливость торжествует всегда!
Во вверенном им сегменте воцарялся порядок.
Откуда- то взявшиеся уборщики стали быстро собирать битое стекло лопатами и закидывать его в кузов грузовичка.
- Осади, осади! - отгоняли они любопытных.
Почему - то никто не обратил внимания, как Вика, быстро нагнувшись, подобрала с земли большой осколок стекла и так же быстро сунула его в сумочку.
- Пошли отсюда,- потянул ее за руку Толян, но она решительно высвободилась.
- Знаешь, что, малый, - сказала она ему.- Пошел бы ты!
- И куда это?- осклабился привычный к различным посылам Толян.
- А вот куда тебе мамка не велела. Туда и пошел!
И, не дожидаясь ответа, отвернулась и быстро пошла прочь, унося с собой в душе внезапно проявившиеся воспоминания и маленькую толику  надежды, заключенную слабой искрой в осколке витринного стекла.




Январь-май 2014