Колька Егоров, спокойный, веселый, рассудительный парень, озверел. Стал хмур, раздражителен, разговаривать ни с кем не желал, вдобавок стал попивать. Кто бы его не спрашивал: «Что произошло»? - он молчал, а тех, кто досаждал вопросами, посылал «за грибами». Озлобленный, опустив квадратный подбородок на грудь и сдвинув на курносый нос козырек кепки, с работы заходил в магазин, брал четверть водки и спешил домой. Дома выпивал половину флакона, съедал тарелку щей и заваливался в зале на диван - до вечера. А вечером, допив остатки, шел к бабке Мане - она жила через три дома от Кольки - доброй, отзывчивой женщине и закатывал ей бесплатный концерт. За глаза бабку называли самогонщицей.
До злополучного дня бабка с Колькой жили дружно, и повода для раздоров не было. Встретятся, поздороваются, поговорят по душам, расскажет Колька что - нибудь смешное, повеселит бабку и расходятся, как в море корабли, не зацепив друг – друга бортами. Так и жили в дружбе и согласии, не подозревая, что судьба готовит им сюрприз.
В субботу надумали Колька и его друг Витька сходить на речку Сок порыбачить, а если повезет, то и ушицы похлебать. Договорились, где встретиться, и разошлись готовиться.
Накопал Колька вечером в навозной куче червей, настроил удочку, взял про запас крючки с леской, положил всё это в бидончик, родителям наказал, чтоб в четыре утра разбудили, и завалился пораньше спать.
Утром родители, провозившись со своей скотиной, забыли про Колькин наказ и, не разбудив сына, ушли на работу.
В шестом часу Кольке словно домовой по лбу постучал и сказал:
- Вставай, дружок, проспал!
Колька испуганно вскочил, посмотрел на часы, быстро одел робу, даже завтракать не стал; схватил снасти, сел на велосипед и на речку рванул.
Утро было теплым, безоблачным, тихим, изредка кричали петухи, блеяли и бегали по селу, отбившиеся от стада овцы, куковала в лесу у реки кукушка, отсчитывая чьи – то года. С речки порывами налетал свежий, прохладный, пахнущий водорослями ветерок, обдувая заспанное Колькино лицо. Крутя неторопливо педали, Колька еще подумал: « Тишина-то, какая… и утро зашибись»! Прибавил скорость. И тут из проулка, из-за угла, до которого оставалось с метр, вразвалочку, будто царица, выплывает маленькая, кругленькая, в цветастом сарафане бабушка Маня. На таком расстоянии среагировать трудно, каким бы ты опытным водителем ни был. Колька скорее почувствовал, чем увидел, что на что-то налетел. Почувствовал, что его велосипед таранит что-то мягкое, живое, и это живое, вскрикнув, грохнулось на землю со стоном и руганью. Колька, как с катапульты летит с велосипеда и бороздит телом, укатанную машинами дорогу, громыхает велосипед, трещит, и ломается удочка, звенит на кочках бидончик, выкидывая из себя червей и снасти; ноги, руки и лоб покрываются ссадинами, и из этих грязных, полосатых ссадин сочится кровь. Колька непонимающе усаживается на пыльной дороге, опирается на ободранную ладонь; другой рукой трогает лоб, определяя размер шишки, и с удивлением смотрит на сидящую и проносящую его, «на чём стоит свет» бабушку, думает: «Какой чёрт тебя вытащил в такую рань, на этот угол! Живешь-то на другом конце». Бабушка же, исковеркав свое привлекательное лицо ненавистью и болью, маша кулаком в воздухе и зажимая ушибленное место, надрывно вопила. В Колькин «огород» летело: «Скотина! Придурок! Вытаращил свои бесстыжие зенки и ещё ухмыляется… Паразит»! Но Кольке было не до смеха… От удивления и боли его лицо так перекосило, что со стороны казалось, он всему этому рад. «Вот так рандеву»! - думал Колька, пытаясь понять происходящее и успокоить бабушку. Но обиженная бабушка, не обращая на его извинения, проносила его и стращала, грозя кулаком:
- Бабник! Я вот расскажу Нинке, невесте твоей, что ты Любку у забора тискал!
С Любкой бабка застукала Кольку на его дне рождения. Колька никогда сильно не напивался, а тут расслабился и, что в тот день делал, помнил смутно. Помнил, как проводил Нину, потом неизвестно откуда появилась Любка - вроде целовались… Всё остальное - как в тумане. «Пьяному-то всё до фени»! - рассказывал он другу Витьке. - Сведи тебя харя к харе со свиньей, она тебе красивее и милее всех красавиц вселенной покажется. Облизывать и ласкать её будешь, так горячо и ненасытно, как свою любимую по трезвяни и не ласкал сроду. Пьяному и баба Яга - Царевна - Лебедь». Они тогда посмеялись и всё забыли, а бабка Маня ничего не забыла - всё ему припомнила.
От обиды за незаслуженное обвинение Колька вспылил:
- А тебя откуда чёрт на этот угол выволок?! Все нормальные бабки спят, только «самогонщицам» покоя нет! Привыкли «ведьмы» по ночам летать и самогон дегустировать. Нормальным людям житья от вас нет! Ишь… забурлила - «бражка хренова»! Нинкой пугать вздумала! Я вот пойду, участкового приволоку - посмотрим, кто кого напугает. Хвост-то он тебе прижмет за твою отраву!
- Видела я тебя вместе с участковым в одном месте… - парировала бабка. Она тяжело, болезненно поднялась, отряхнулась и, прихрамывая на левую ногу, зажимая левой рукой ушибленное бедро, а правой цепляясь за забор, сгорбившись, засеменила к дому.
Колька тоже поднялся, собрал свои вещи, озлобленный сел на велосипед и поехал досыпать. Рыбалка пропала.
И как часто бывает, на злобу дня, а тут на Колькину голову, навстречу бабушке шла в телятник Нина - она работала телятницей. От боли, злости и обиды, бабушка ей и выпалила про Кольку всё то, что видела.
- А мне - то что?! - равнодушно ответила Нина и засмеялась. – Пусть хоть с коровой милуется… если ему приятно. - И легким движением поправив сбившуюся на голове косынку, чему-то усмехаясь, пошла прочь, удивив и насторожив своим безразличием бабушку, дав понять ей, что обсуждать Кольку дальше, не намерена.
Тем же вечером Колька, как всегда, взял свою спутницу – гитару и пошел в клуб. Знал он всего три аккорда - для частушек этого хватало. Пел он, конечно, скверно, но частушки орал справно, даже сам сочинял, чем и гордился. Встретив у клуба Нину, стоящую с молодёжью, хотел по привычке поцеловать, но получил от ворот поворот. Попытался объяснить ей, как всё произошло, но она и слушать не стала, кокетливо взяла другого, городского, приехавшего в гости к её соседям парня под руку и, демонстративно виляя кругленькой попкой, как манекенщица на подиуме, гордо зашла в клуб, опозорив перед друзьями Кольку.
Обиженный и озлобленный Колька посмотрел с ненавистью на светящиеся окна бабки Мани - они от клуба хорошо видны были, погрозил им кулаком и зло выдавил:
- Ну, карга старая, я тебе устрою райскую жизнь! - и пошёл к её дому. Подошёл к её крыльцу, уселся на лавочку, стоящую у крыльца, притулился спиной к забору и задумался: «Чтобы такое отмочить»? А ночь теплая, звездная, светлая, улица пустынная, и только у клуба звучала гармонь весело и напевно, да визжала и смеялась молодежь, раздражая Кольку своим весельем. От тоски Колька достал из-за спины гитару, взял аккорд и, стукая медиатором по струнам, тихо и грустно запел:
- Милка чё, милка чё, осертяла ты на чё?
- Али люди чё сказали, али выдумала чё?
Железный, скрипучий звон гитары разбудил соседского пса. Пес на дребезг гитары в истерику. Услышав Колькино произведение, на крыльцо в одной ночнушке, с накинутым на плечи платком выскочила бабушка и не очень вежливо послала Кольку вместе с «балалайкой» к «чертям собачьим». Колька не раздумывая, отправил бабку к «корове под хвост». Та в гневе схватила лопату и, орудуя ей, как алебардой, пошла в атаку. Колька ретировался, зато усвоил, чем можно допечь бабку. Сказав на прощанье бабке пару «ласковых», пошел спать.
Сон у Кольки не шел. Подушка казалась каменной, в матрац будто гвоздей набили. Вставал пить, курить - только под утро заснул, а тут и на работу. На работу пришел злой, не выспавшийся. Злость срывал на своём стареньком грузовике - переключал передачи, будто струны гитары дергал. А после работы с горя напился. Проспался и снова пошел с поклоном к Нине, а она круче бабки выдвинула против него обвинения, приписав ему ещё несколько похождений, которых и в помине не было; с чего она это взяла - не говорила. Колька и в этих грехах обвинил бабушку. Как и в прошлый раз, с обидой проводил взглядом красивую фигуру и, яростно постучав кулаком по забору, пошел мстить бабке Мане.
Сняв на ходу с плеча гитару, положил её на лавочку и стоящей у крыльца лопатой подпер бабкину дверь. Вернулся к лавочке, взял гитару и судорожно вдарил по струнам. Такого звука в хорошие дни он бы и сам не перенес, а в данный момент ловил кайф. Его произведение походило на скрежет стиральной доски, смешанный со скрипом ржавых дверных петель, треском ломающегося забора, визгом кошки в зубах бульдога и его недоразвитого тенора переходящего в альты. Вторя ему, во дворах лаяли, выли, скулили собаки, в пойме реки в такт Кольке ржали лошади. Соседи, ругаясь, плотнее закрывали форточки окна и двери. Шедшие по улице люди, те, что постарше, неодобрительно мотали головами, молодые останавливались, смеялись и тут же уходили, боясь быть причастными к Колькиной затее. Даже мошкара с комарами исчезли, не перенося децибелов Колькиного голоса и инструмента.
Перепуганная сонная бабка в спешке запуталась в одеяле и грохнулась на пол. Вскочила и кулаками забухала в дверь:
- Спаситя! Помогитя! Горю! - визжала она. Опомнилась - и к форточке. Высунула голову и поняла, в чем дело. Её мат был не красив и, как заметил Колька, с ошибками. И из-за этих вот ошибок он драл глотку с большим энтузиазмом.
Спиртной запах, идет гон,
Манька гонит самогон.
Самогон прет через край -
Только кружки подставляй – яй! – яй! – яй! - визжит он, срывая голос, подражая западным группам и в продолжение с таким же визгом: «Успевай - яй! –яй»! Смотрит на остервенелую бабку и радостно ей заявляет: - Сам сочинил. Как, пойдет? - и завывает очередную частушку.
Собаки на разные голоса будят спящих людей. Люди призывают Кольку к порядку и руганью, и ласково уговаривая. Бабка визжит в форточку. Колька, никого не слушая, дерет глотку. Ругань, вой, лай, мат, крик, всё сплелось воедино. Полный « хаос». И до тех пор орут, пока от надрыва не хрипят и не пропадают голоса. Первая сдается бабушка - хлопает форточкой и пропадает в темном окне. Колька берет гитару за гриф, пристраивает на плече и довольный удаляется восвояси.
Такие концерты Колька давал ещё два дня и на следующий день настроился.
Проснувшись вечером, он увидел сидящую в кресле у журнального столика грустную и озабоченную мать. Она тревожно смотрела на него и о чем-то думала.
- Мам, ты что? Что-то случилось? - забеспокоился Колька.
- Да как тебе сказать? - в раздумье ответила она.
Колька сел, взъерошил длинные, темные волосы, снова посмотрел на мать и догадался.
- Ты, мам, из-за бабки Мани? Не уж-то ты думаешь, что я её специально сбил?
- Нет, не думаю. Я о другом хотела поговорить.
- Если тема поучительная? То не надо…
Колька встал и вышел на кухню. Поставил греться чайник, умыл заспанное лицо и сел к столу, уставившись в темень окна.
С улицы вошел отец. Его злобный взгляд прожигал Кольку насквозь, раздеваясь, сказал:
- Ну и как долго ты над старым человеком издеваться намерен? Если, как бугай вымахал, то всё дозволено? Сила есть, ума не надо! Люди побоятся и промолчат? Так, что ли? Двадцать семь охламону, а ума…
Колька недовольно сопел и ковырял оконную замазку ногтем.
- Неужели тебе не стыдно старого, больного человека доводить до инфаркта? Мало того, что сшиб её, а теперь и покоя не даешь?!
На шум вышла мать. Сказала спокойно и рассудительно:
- Сынок, ведь и ты когда-то состаришься. Тебе ведь тоже не понравиться, если какой-то… если какой-то…
- Ублюдок! - вставил отец.
- Если над тобой вот так… Хорошо, она в милицию не заявляет. А то б усадили суток на пятнадцать за хулиганство.
- И надо усадить! - рявкнул отец. - Что б другим неповадно было. Распоясались, стервецы!
- А что она языком, как помелом машет! - озлился Колька. - Я в упор не видел, как она из-за угла вывалилась! Почему сама за угол не глянула? Боялась, башка отвернется? И Нинке про меня набрехала черт те че! А я за всё отвечай. Нашли козла отпущения!
- Ты что, не понимаешь, что она тебе не ровня?! - кричал отец. - Для таких забав ищи помоложе! Тебе, паразиту, и не снилась такая жизнь, которая ей выпала! Она путем и не жила вовсе. Ургучила, как лошадь, а после войны за мужем, как за маленьким, ходила. Помнишь дядю Ваню безногого? Она за ним в Белоруссию ездила. Не хотел он возвращаться. Не хотел ей обузой быть. Так она его силком приперла - не бросила. Ни дай Бог никому такой судьбы. А ты, стервец… концерты ей устраиваешь! По твоей милости по посёлку стыдно пройти. От людей стыдно!
Не дослушав родителей, Колька схватил гитару и вышел во двор.
Ласковый, теплый ветер прошёлся по лицу, по волосам. От полной луны село освещалось, как днем. Видно было, как к клубу, по одному и толпами собирается молодежь. Играет гармонь. Кто-то грустно поет: «Зачем вы, девушки, красивых любите? Не постоянная у них любовь». В душе Кольки скребли кошки: злость волком выла на Нину, на бабку. Сердце колотилось, как во сне от бешенной гонки, ведущей в никуда. В клуб он не пошёл, не хотелось, свернул к дому бабушки. Когда усаживался на лавочку, сердце тупо защемило, к горлу подкатил комок. Закурил.
В последний день он бабушку не закрывал, она и так не вышла, только голос подала в форточку и то как то тихо, неуверенно.
Он выплюнул сигарету и собрался вдарить по струнам, но его что-то остановило. Задумался. «Почему не заявила в милицию? Может, меня, дурака жалеет? - посмотрел в темные глазницы окон. - Спит, наверное»?
Жалость тихо, но уверенно тронула его сознание. За проделки было стыдно. Сам не понимая для чего, подстроил гитару. Взяв аккорд, тихо провел по струнам. Ещё раз посмотрел на темное окно бабушки и перевел взгляд на противоположную сторону улицы, на окна Нины, снова подумал: «Вот кому серенады завывать надо, а я на бабушку накинулся. Чем этот городской лучше меня? Что она в нём нашла? Что смазливый - это да… но и я не урод! Может, морду ему набить? Людей насмешишь. У меня кулак больше его головы - убьёшь ненароком». Он привалился спиной к забору и забылся. В душе было пусто и тихо, как в склепе. Ленивое безразличие окутало своей паутиной весь организм: думать, любить, тем более играть, не хотелось. Его ничто не забавляло, ничто не интересовало. Наступила полная апатия ко всему. Проходили люди, здоровались, удивленно смотрели на неподвижно сидящего Кольку и шли дальше. Гремела цепью соседская собака, тявкая в темноту. Проносились мотоциклы, освещая фарами улицу, дома, строения. И тишина. Слышно было, как ветер играет скрипучими, не закрытыми калитками, как клен шелестит листьями, как мыши, попискивая, шуршат в стогу соломы. Их неожиданно сменял дикий визг кошек, гонимых звериным инстинктом на чердаки. И снова тишина. Просидев так около часа, Колька швырнул давно потухшую сигарету в траву и пошёл к реке. С этого дня у дома бабушки он не появлялся.
Шли дни. Посёлок продолжал жить своей жизнью.
Однажды поздно вечером после работы, Колька направлялся домой и увидел сидящую на лавочке бабушку, без злости подумал: «Не спится ведьме. Опять приключений ищет». Натянуто с ней поздоровался, прибавил шаг - хотел быстро пройти - но её вкрадчиво заботливый голос его остановил:
- А я, Коль, думала, ты болеешь? Что-то давно тебя не видно и не слышно?
- Никак, баб Мань, по моим частушкам соскучилась? - ухмыльнулся Колька и остановился.
- По правде сказать, скучаю по твоему зеву, - также с усмешкой, ответила бабушка. - Привыкла. Раньше - то всё одна и одна в энтой тишине. А щас… Заснуть без твово зёву не могу… Как ополоумела! Дурацкие думы посещают и сны плохие видятся - страшно одной. Эт черти меня за грехи мучают. Сама ведь виновна, что за угол не глянула. Ты уж извини меня, дуру старую. Я ведь тогда вгорячах наговорила. С утра коза меня завела. Убежала, паразитка, и не загоню никак. Весь поселок за ней избегала. Думала: «Убью её паршивку, если поймаю». А тут ты налетел. Вот я и… А щас переживаю, что твою жизнь расстроила. Глянь я тогда за угол – то…
- Да ладно, баб Мань… - перебил Колька. - Я не меньше виноват. Тоже нахамил. Теперь, как говориться, проехали.
- Ты знаешь, Коль, чё я скажу? Ты только не серчай… Не глянешься ты Нинке.
Кольке как нож под ребро сунули. В голове зашумело, лоб покрылся испариной. «Откуда бабка знает? - думал он. - Любит она или нет. Обсуждала, что ли, с ней? - спрашивать не стал, только глубоко вздохнул. - Это же село… Друг про друга и так все всё знают. Иной раз сам про себя меньше знаешь, чем соседи про тебя».
- Я те, Коль, вот что скажу. Если б глянулся - она б мне не поверила, а убедилась. Мало ли чё! А вдруг я на тебя со зла или зависти наговорила. А она хвостом - круть… и к другому! Так же не поступают. - посмотрела на стоящего в раздумье Кольку и заботливо сказала: - Да ты присядь. В ногах правды нет. И стоймя горю не поможешь.
Колька присел на край лавки, потер виски и нехотя выдавил:
- Да я баб Мань, и сам об этом задумываюсь.
- Небось задумаешься! Эт, чай, не так просто, взял и оторвал!
Колька привалился спиной к забору, закурил и грустно сказал:
- Бывало и раньше с ней ругались, но тут же, мирились. А сейчас… как с цепи сорвалась. Орёт и слушать не хочет. Ну и чёрт с ней! Переживем. На ней одной свет клином не сошёлся.
- Пережить обязательно нужно, если чувствуешь, что тобой чураются: лучше забыть вовремя. Один раз перемучился, и… Жизни всё одно не будет. Есть, конечно, исключения… Но это не всем дано, да и время не то. Я ведь, Коль, всё это на себе испытала. Думаешь, я по любви выходила? Прям! Нас тоды силком совали - правда, не всех. Меня за Ивана - принудили. Он на вид был неказистый, стеснительный и мне не глянулся. А куды деваться? Да и отца, как огня боялась: он строгим был, за словом в карман не лез - сказал как отрезал. Семья - пятнадцать душ. Жили худо. А семья Ивана зажиточная была. Отец меня и сунул. Хотел, что бы и я хорошо жила, и, случай чё, другим могла пособить. Я понимала, зла он мне не желал. Согласилась. А ведь другого любила. Иван ко мне с лаской, а меня воротит - хоть вешайся. Вроде жена я ему, а хуже чужой. А он мужик умный, добрый - всё стерпел, понимал, каково мне. Он-то знал, что другого любила. Прожили мы с ним после свадьбы с год. Чую, тянет к нему, да так здорово! Он по делам дня на два, а мне ночами покоя нет… «Не случилось ли чё, думаю»? Встану под образа и молюсь: что б беда его стороной обошла. Во как, Коль, было… Эт я тебе для того, чтоб ты мог понять. Вы с ней сколько уже?..
- Если не считать детство, то года два.
- Да за это время всего разузнать можно. Нет, Коль, не глянешься ты ей. Таких пташек по полёту видно. Им вон, городских да учёных подавай. Эх, Ваня, Ваня! - задумчиво произнесла она и украдкой смахнула невидимую слезу. Говорила сама с собой. - Война проклятущая… всего искалечила. Знал, что вперед меня помрет, всё учил, наказывал. А какой умный был, добрый, ласковый.
- Да ты, бабуль, не переживай, - Колька виновато улыбнулся и тронул бабушку за руку. - Жить - то всё равно нужно.
- Хороший ты парень, Коль, и бесхитростный. Не подходит она тебе, помяни моё слово. Как говориться: «Бери жену, чтоб не каяться, жить в любви да не маяться».
Они посмотрели друг на друга и простодушно улыбнулись.
- Спой частушечку, что ли… Люблю я их, грешная. Я ведь в молодости ох какая песельница была! Бывало с Ваней как заголосим… на другом конце слышно было - завидовали нам. А хошь, я те припою? - она, озорно размахивая руками и в такт, притопывая, запела:
Мой милёнок, как телёнок,
Охранял меня с пелёнок.
А приехал, молодец -
Хвать меня и под венец.
- Ты, баб Мань, в мой огород, что ли? - засмеялся Колька.
- Да что ты, Бог с тобой! Какая на ум взбрела, ту и…
Они ещё долго сидели, вспоминали и пели частушки, мечтали о будущей жизни, думали, как лучше прожить в этой. Светало. Колька засобирался: утром на работу, хотелось выспаться.
- Ну, ты приходи, навещай, – улыбалась бабушка Маня. - И тебе веселей, и меня тоска - кручинушка покинет.
- Зайду, обязательно зайду! - и Колька, смеясь, затопал прочь. После беседы с бабушкой, с его души будто камень свалился. Остановившись у угла, оглянулся. Бабушка, сгорбившись, медленно взбиралась на крутое крыльцо и что-то напевала. - Никак частушки припевает? - хихикнул Колька. - Вот идиот! Столько дней хорошего человека мутузил! - посмотрел в небо, подумал: « А может, это было всевышним запланировано? Не зря ж мы с ней столкнулись? Просто так ничего не случается. Значит, нам обоим нужна была встряска. Сразу выяснилось, кто есть кто», - он посмотрел на то место, где они столкнулись, ещё раз посмотрел на небо, мысли с душой слились в унисон, хохотнув, сказал: - А всё же хорошая штука жизнь! - и мурлыча под нос знакомую мелодию, не спеша, вразвалочку, как матрос по палубе, пошёл к дому.