До сих пор не могу понять почему, когда он эту историю рассказывал, всё время смотрел на меня?
рисунок автора.
ОДНА СУББОТНЯЯ МАЙСА, ОДНАЖДЫ РАССКАЗАННАЯ МОИМ МУДРЫМ РАВВИНОМ ЗА ШАББАТНЫМ СТОЛОМ
Конечно, эта история стара, как свет. Или, по крайней мере, не моложе Талмуда. Может, предки этой истории жили задолго до того, как дяди и тети решили, что лучшего способа воспитывать детей, чем вовремя рассказывать им хорошие и мудрые сказки, не найти? Скорее всего, так. И, видимо, Всевышний сочинил эту историю задолго до создания книжек. Он заранее поместил её на обочине дороги, чтобы потом человеку легко было ее найти. По всякому красиво и следовательно - по всякому может быть. Вот эта история.
Шел по полевой дороге Балагула. Шел себе да и шел, песенки под нос напевал. То веселые, то грустные. Разные. Оставил за спиной и детство, и юность, и хедер, и иешиву. Собрал всё, что заработал и отдал матери на пропитание младших, а сам в дальние дороги пустился. В их штетле все работы перепробовал. Не так, чтобы виртуозом стал, но работал неплохо, только ни в одной работе мастером становиться не хотелось. Справлялся не хуже других - даже лучше многих, но дальше - не интересно становилось.
Однажды сунул в котомку горсть соли, немного муки, кастрюльку, сковородку, ножик перочинный, обернул в талит Тору заботливо и тщательно, надел башмаки, подстегнул под куртку кацавейку и двинулся в дальние края. Нет, на очень дальние не рассчитывал, так, - немного мир посмотреть, - и как Б-г даст. Так и хватит. Взял с собой немного бумаги и старого карандаша огрызок. Это, чтоб если интересное что увидит, пометить то в блокноте и потом матери да братьям с сестрами рассказать.
Шел Балагула от села к селу, от городка в городок. Кому плетень починит, кому дров наколет, кому башмаки сошьет, кому сеть сплетет, где из камней дом сложит, где бричку смастерит, у кого неделю поработает, у кого на месяц задержится. Но на субботу – обязательно к синагоге поближе останавливался. Всегда у него и вино на кидуш имелось, две свечи и две халы, немного еды, немного питья и пара чистого белья.
Так себе шел да шел Балагула, сам не знал сколько времени. Где что услышит, где сам что придумает, все записывал и записывал.
И вот какое приключение с ним произошло.
Шагал он в полуденный час по проселочной дороге и песенку насвистывал. Ни с того ни с сего откуда ни возьмись нагнала его в поле золоченая карета, шестеркой цугом запряженная. Натянул кучер вожжи. Осадил, да так, что кони за задние ноги до земли припали. Открылась дверка, и красивый господин голосом добрым, таким, что никак не откажешься, пригласил его в карету. Тут не отнекаешься - живым бы остаться.
Поднялся Балагула в середку, а там на бархате и на парче восемь господ, один богаче другого одет. Угостили пирогом, вина красного налили и про благословение не забыли. Если бы не страх, так чудесная еврейская компания получилась бы. Стали господа друг другу майсу за майсой рассказывать, одна лучше другой - таких наш еврей сроду не слыхивал. Слушал, слушал - заслушался, жалел только, что огрызок карандаша в заднем кармане, а бумага в котомке, неудобно как-то при всех копошиться. Решил, что и так запомнит, и затих в уголке.
С этого места самое страшное и началось.
Говорит ему один господин, что постарше других, и борода у него самая седая и самая длинная.
- Теперь, попутчик дорогой, расскажи нам, что сам знаешь, чего на свете повидал, где жил и что делал.
Если б не стакан вина, смелости у нашего еврея на одно слово не хватило бы – напрочь память отшибло. А так - он и сам не понял почему, но стал рассказывать попутчикам как дом строится, как телега складывается. Как гриб растет, и как кукушка кукует. Слово за слово, «а» за «б», о доме своем отцовском рассказал, о дороге, о том, зачем в синем небе коршун парит, - и не злой он совсем, отчего в темном бору волк рыщет, и не свирепый он вовсе. И о лисе, и о бобре, о ветряке и водяной мельнице рассказал. Так, до самого большого города дорогим господам байку за байкой, историю за историей, майсу за майсой, рассказывал. Даже сам удивился, как такой наглости набрался, но ни разу его не перебили.
Приехали они в город. Тут еще более удивительные вещи стали происходить. Достает тот, который самый пожилой и уважаемый из сумки-саквояжа бумагу. И говорит:
- Нам с друзьями надо еще много дел в этом городе сделать, так что прощенья просим, дальше вместе быть не можем.
- А за что собственно прощение-то просить? - подумал Балагула.
- Но строго-настрого тебе наказываем сесть в поезд №17 послезавтра, вот билет, и прибыть к нам в столицу. Твои истории нашему главному раввину интересно будет послушать. И не вздумай ослушаться, если что, мы тебя все равно отыщем.
Как уж тут не подчиниться, коль господа велят. Только неудобно и боязно - куда ему - к главному раввину?
На послезавтра пришел Балагула на перрон в нужное время, видит вагоны стоят впереди, паровоз дышит, отпчихивается. По перрону ходит исправник, в кассе кассир сидит, люди в вагоны садятся. Все нарядные, красивые. Оглянулся-осмотрелся, полез в самый последний вагон, там где крестьяне да мастеровой люд разместились. Только и те, на его взгляд, поприличней его выглядели. Так что залез он на самую верхнюю полку в самый дальний угол, чтоб не мешать никому и не показываться.
Утихло вроде, успокоилось, пассажиры по своим местам расселись, кто - тормозок раскинул, кто - разговоры начал разговаривать, вот-вот поезд тронется.
Когда глядь, идут по вагону несколько людей в форме, что-то от каждого пассажира требуют, и каждый им исправно что-то показывает. Дошли до нашего еврея, предлагают билет показать, а тот со страху всё перепутал, всё перезабыл, слова сказать не в силах, дух сперло. Взяли его контролеры под руки и на перрон выволокли. Однако вагоновожатый остановил их, говорит, что был у него при посадке билет, и, вроде, не жулик он. Остановились контролеры, подождали, пока Балагула за пазухой то, что ему вчера господа дали, отыскал. Но тут снова огорчение, опять его под руки подхватили и по перрону потащили, как он не изворачивался, как не отбивался, - никаких оправданий.
Но с перрона не увели и к приставу не доставили. Подвели к самому красивому и богатому вагону, открыли двери и подсадили в богатое и красивое купе, - а там позавчерашние господа, как раз завтракать собрались.
Вот и всё тут - весь сказ. Непонятно где конец?
Вот я и повторяю:
До сих пор не могу понять отчего, когда раввин эту историю нам рассказывал, на меня всё время смотрел? Я-то тут при чём? Сижу себе от всех слева, буквы алфавита за три года не выучил, дубина стоеросовая, в пятьдесят-то лет. Два слова связать на иврите не могу. Учусь-учусь, по десять часов в день учусь, а через пять минут всё забываю. Стыдно. Он-то видит, что я, чтоб дураком не выглядеть, из прошлого учительствования выдумки и примеры пересказываю или то, что мне мама с отцом рассказали, передаю.
Нет, надо хорошо пораскинуть, для кого он эту историю рассказал.
А может, для себя самого?
Ну, тогда понятно! У него большое будущее! Он - умничка!
А я-то тут при чём!
Борух-Нахман. Февраль, 2006 г.