Я живу во дворике, тесно заключённом среди четырёх кирпичных домов в два этажа и оттого напоминающем колодец. Во время дождя на меня неизменно обрушиваются холодные и крайне неприятные потоки воды, а в ясный день я могу нежиться на солнышке всего два-три часа, пока оно висит в просвете между крыш. Какая несправедливость.
Я лестница, и я – связующее звено между скользким покрытием дворика и обшарпанной дверью, надо сказать, довольно противно скрипящей. Я состою из четырёх ступеней – не широких и не узких, изготовленных некогда из отличной еловой древесины. По молодости, помнится, я имел обыкновение источать аромат хвойного парфюма, однако эта тщеславная привычка осталась в прошлом. Первая моя ступень начинает потихоньку прогнивать от частой сырости, но это пока не особенно меня беспокоит: эта ступень – как лишняя, ненужная часть моего тела, потому что расположена слишком близко к земле. Проходящие по мне люди зачастую игнорируют её, да и сам я недолюбливаю эту часть себя, бесполезную и приземлённую.
Сейчас солнечно, и я блаженствую, подставляя свои бренные доски теплу, подсушивающему последствия утреннего дождя. Волны тепла разбегаются по серому кирпичу стен, задевают краешек окна, занеженного недорогими кружевными занавесями, охватывают синюю рабочую куртку, забытую у входа. Я хотел бы, чтоб тепло досталось только мне, но, увы, оно так непостоянно.
Но вдруг я слышу гулкое цоканье каблучков, и во дворике появляется худощавая девица в тёмно-фиолетовом платье простого покроя. У неё белокурые волосы, причёска незатейлива и слегка растрёпана – возможно, ветром. Глаза небольшие и голубоватые, нос почти идеально прямой. Наивно изогнутые брови едва заметны на узком лице. В руках у девицы потрёпанный ридикюль странно соседствует с пачкой совсем новой бумаги для печатной машинки. Приблизившись ко мне, она останавливается и разом заслоняет мне солнце, которое и так с минуты на минуту должно скрыться за одним из домов.
Я негодую. А эта особа, кажется, и не подозревает, что нагло портит мне удовольствие от жизни. Держа пачку бумаги под мышкой, она силится найти ключ от двери в своём мерзком ридикюле. Бумага выскальзывает и с глухим стуком падает на мокрую землю, так что я вздрагиваю, а девица шипит сквозь зубы нечто нелицеприятное. Она сгибается пополам, поднимает пачку и отряхивает её, а затем усердно продолжает поиски. Я чувствую, как начинаю потрескивать от охватившей меня ярости. Солнце уже наверняка наполовину съедено крышами, а это бесстыдное создание всё не уходит! Но вот она догадалась заглянуть за подкладку и подцепила ногтем провалившийся туда ключ. С ключом в руке она делает ещё шаг, и я с ужасом обнаруживаю, что солнце скрылось. Впереди снова долгое, промозглое ожидание тепла. Всё из-за неё, из-за этой невзрачной рассеянной девицы. Вот она ставит ногу в чёрном башмаке на мою первую ступень. Решительно собирается присоединить к ней вторую, но тут моя ступень не выдерживает морального напряжения и с треском ломается. Девица поскальзывается на останках ступеньки и едва ли не падает, а слово, сорвавшееся с её уст, уж явно недостойно леди. Выдохнув, она с опаской поднимается выше, звенит ключом и исчезает за дверью. А я вновь жду солнца.