Поехали с орехами глава 5

Александр Курчанов
                5

   Ночь у затухающего костра долга и бесприютна. Туман, перемешанный с темнотою, сотворил картину загадочную, жутковатую даже. Смотрю на слабеющий огонь и представляю, как проснусь ночью от холода и спросонья ужаснусь той непроницаемостью окружающего, которая предстанет мне, ещё сонному, плохо соображающему – куда попал и на каком я свете. Надо что-то сделать, потому что дров – на одну подкладку. Мужики – Женька с Михалычем, дрыхнут, свернувшись калачиками. Михалыч подставил костру спину, а Женька – согнутые колени. Я встаю, отыскиваю топор Михалыча, который он оставил сбоку от себя, под рукой, и шагаю с ним в темноту. Найти сушняк – дело почти бесполезное, а потому тюкаю всё, что попадается под руку: свисающие ветки сосны и кедра, тонкие стволики какого-то лиственного подроста, полусгнивший пенёк давным-давно срубленного кем-то дерева. Неожиданно натыкаюсь на толстый замшелый буреломный ствол. Стучу топором. Ствол оказывается сгнившим почти полностью, трухлявым и никуда не годным; только верхний луб ещё разламывается на крупные щепки, способные гореть. Содрав на ощупь мягкий слой мха, колочу по стволу, превращая его в кучу трухи, среди которой, опять же на ощупь, нахожу и собираю на руку твёрдые щепки не успевшей сгнить древесины. Когда охапка получилась уже солидная, едва умещающаяся в замке рук, направляюсь к костру, но, сделав два или три шага, падаю, зацепившись за крупный сук. Топор, заткнутый за пояс, больно стукает по спине, дрова рассыпаются. Снова, теперь уже ползая на коленях, собираю злополучные щепки, поднимаюсь на ноги и… понимаю, что совершенно не знаю, в какую сторону идти.
 
   «Во попал!»
 
   Печальная мысль заставляет остановиться и задуматься: если сейчас сделать несколько шагов в неверном направлении, то потом останется только одно: орать, будить мужиков и выходить на их голос.  Но этого-то, как раз, делать и не хотелось. И даже не смеха и шуток их опасаюсь, но больно уж не хочется самому себе представиться таким недолугим, заплутавшим в десятке шагов от костра, пусть даже и в кромешной темноте. Стоя на месте, медленно поворачиваюсь кругом, всматриваясь при этом в темноту и стараясь разглядеть в ней хоть малый намёк на огонь костра. Пусто и тихо, словно во сне. А, может, я и правда сплю, и всё это мне только снится? И  неожиданно что-то действительно перевернулось в моём сознании. Я понял, что никогда в жизни не снились мне такие страшные сны, в которых не видно ни зги, а только существует представление, будто где-то, совсем рядом, есть выход, но ты его не знаешь, не видишь, и каждый лишний шаг может оказаться шагом в пропасть.
 
   То чувство безысходности сохранилось явственно и прочно на долгие годы, на всю, видимо, жизнь. Вот и теперь, через тридцать с лишним лет, стоит лишь вспомнить о нём, как сразу же делается не по себе. По спине пробегает озноб смятения и неуверенности, будто случилось всё только что, по крайней мере, – вчера. А вслед тому невольно являются сей же час и воспоминания об отпуске, моём первом честно заработанном отпуске, который взял я строго по закону, ровно через одиннадцать месяцев и, с радостным чувством свершения чего-то большого и самостоятельного, прикатил на родину, в Великие Луки. Встречи с родными, друзьями были восторженны, сердечны и душевны, словно вернулся я к ним через много-много лет с какой-то другой, не ведомой им планеты. И среди этих встреч, будто обухом по голове, был первый же вопрос дружка и земляка моего Ваньки Андреева, который учился вместе со мной, только курсом младше:

   – Ну, расскажи, как ты там геологов топил?
   
   Словно крутой обрыв, явившийся из той непроглядной туманной ночи, разверзся у меня под ногами. Такого сокрушительного, потаённого удара не ожидал я от первого моего директора  Милентия Яковлевича Простака. Долго крутил потом я слабыми, романтикой пропитанными мозгами, доискиваясь причины этакой крутой немилости. Осмелился даже «поблагодарить» директора по возвращении из отпуска, спасибо, дескать, Милентий Яковлевич, век не забуду вашей милости. Тот, расплывшись слюнявой улыбочкой, недоумение выказал:

   – Что такое, Саша? Что там у тебя приключилось опять?

   Так бы и врезал по хитрозадой морде!

   И только потом, перед самой армией, из случайного разговора узнал, что директор наш и управляющий совхоза «Введенский» – давние и закадычные друзья-приятели. Мяском, сметанкой, маслицем и прочей сельхозмелочёвкой «Милеша», как все звали его за глаза, затаривался в совхозе регулярно и прилежно. Так и связались все ниточки в один узелок.

Далее:    http://www.proza.ru/2015/07/16/1795