Бой на высотке шел уже час. Боевики атаковали. Нестерпимо хотелось пить, лето выдалось на редкость жаркое. Андрей Силантьев, лежа под огромным раскидистым деревом, стрелял из своего «Калаша». Краем глаза он увидел, как справа от него упал раненный в грудь Серега Старцев. В этот момент раздался оглушительный взрыв. Андрей, почувствовал резкую боль в плече и сильнейший удар обрушившегося на него дерева. «Отвоевался», – мелькнуло в раскаленном мозгу.
Он очнулся только вечером, первое, что увидел, открыв глаза, закатное ярко-красное солнце, блики которого кровавыми пятнами отражались на лицах погибших. Андрей услышал голос старшины Василия Петровича Иванова и громко застонал.
– В рубашке ты родился, парень, – балагурил Иванов, перевязывая раненое плечо Силантьева, если бы деревом не придавило, тебя бы прикончили. В живых из роты трое осталось.
– Пить.
– Нельзя, братан. Терпи.
Шум взлетающей вертушки и, засыпая от уколы, Андрей подумал, что у своих и умереть уже не страшно…
Через месяц, после госпиталя, Андрей сошел с поезда на родном разъезде и пошел пешком в свою деревню. До Карповки путь был неблизким, парень наслаждался тишиной и покоем родных мест. Впервые за последний год он не ощущал того чувства опасности, которое преследовало его весь прошедший год службы.
Дома Андрея встретила мама Евдокия Алексеевна, тихая, черноглазая, еще молодая женщина. Она осталась с пятилетним сыном на руках, когда отец Андрея утонул весной на рыбалке. Мать замуж так и не вышла. Обняв сына, тихо зарыдала у него на груди.
– Ну, будет, мама, видишь, живой, – едва справившись с волнением, успокаивал мать Андрей.
В мирную жизнь Андрюха Силантьев ворвался оглушительно. Казалось, что война напрочь стерла в его сознании границы дозволенного и недозволенного.
По ночам бывшему солдату снился огромный кровавый, солнечный диск и вокруг него лица убитых товарищей. Они смотрели на Андрея укоризненно и тоскливо. В сильном поту, с криком, Андрей просыпался. Пытаясь заглушить душевную боль и пустоту, начал выпивать. Не проходило ни одного вечера, чтобы подвыпивший парень не устраивал драки в местном клубе.
Измученная жалобами соседей и знакомых, мать пыталась поговорить с сыном, но он не слушал, либо болел с похмелья, либо был раздражен, потому что еще не похмелился.
Через полгода Силантьев неожиданно женился на молоденькой девушке Ларисе из соседней деревни, только что окончившей десятилетку. Мать подумала, что после женитьбы сын сумеет победить отголоски войны, отравившей его полудетскую душу, но ошиблась.
Андрей практически нигде не работал, никто и из работодателей не терпел прогулов и скандалов бывшего солдата. Евдокия Алексеевна все чаще и чаще чувствовала ноющую боль в груди, но жаловаться было некому. Она жалела беременную сноху, проводящую бессонные ночи у окна, ожидая возвращения мужа. Женщина вспоминала того, доброго, отзывчивого мальчика, которого провожала в армию и не знала, как помочь своему ребенку.
– Ничего , деточка, пройдет все это…Война его таким сделала.Ты уж потерпи. Он ведь добрый. Я знаю. Просто тяжко у него на душе… – убеждала Евдокия Алексеевну молодую сноху.
– Устала я, мама, – всхлипывала Лариса, – не хочу всю жизнь у окна его пьяного ждать. Вот где он ходит? А мне рожать со дня на день…
– Потерпи, дочка. Вот родишь, ему нужно будет семью кормить, не до баловства будет…
– Ох, мама… Ваши слова да богу в уши…
–
Состояние Евдокии Алексеевны ухудшилось, когда Андрей не пришел в роддом встречать жену с сыном. Забрав Ларису и внука из больницы, Евдокия Алексеевна прорыдала всю ночь. Заботы о внуке помогали ей на время забыться.
Через несколько месяцев Андрей, выпивая в железнодорожном баре, ударил одного из посетителей. Охрана вызвала милицию, пьяного скандалиста увезли в районное отделение, задержали до выяснения всех обстоятельств.
На следующий день, покупая хлеб, Евдокия Алексеевна в местном сельпо узнала, что ее сына арестовали за драку. Она с трудом, задыхаясь и сгорбившись, как старуха, брела из магазина.
Сноха растопила баню и стирала во дворе детские вещи. Внук Кирюша спал. Сказав Ларисе, что немного устала и хочет прилечь, Евдокия Алексеевна зашла в дом.
Лариса развесила белье, потом тихонько, чтобы не разбудить свекровь, зашла за Кирюшкой, нужно было выкупать малыша в баньке. Через полчаса разрумяненная молодая женщина с ребенком вошла в дом, напоила маленького и уложила его в кроватку. Она подошла к свекрови:
– Мама, Вы в баньку пойдете?
Свекровь молчала.
Встревоженная тем, что Евдокия Алексеевна не отвечает, Лариса дотронулась до ее уже похолодевшей руки.
Утром Андрея выпустили из КПЗ, наложив штраф об административном наказании. До дома он не дошел, отметил освобождение в райцентре, в забегаловке.
Когда вечером в изрядном подпитии зашел в дом, мать, уже обряженная, лежала в гробу. Ничего не соображающего Андрея вывели и уложили в летнике. На похороны матери он очнуться не смог.
После похорон, увидев невменяемое состояние зятя, измученную Ларису и беспокойного малыша, родители увезли ее в свою деревню.
Через год после очередной попойки Андрей вышел ночью на улицу и, поскользнувшись, ударился головой о край крыльца. Утром его, обездвиженного, нашел сосед и вызвал скорую помощь.
Майское солнце приветливыми теплыми лучами грело землю. Цвела черемуха и распускалась сирень. В открытую форточку больничной палаты врывались веселые птичьи голоса. Солнечные зайчики бегали по стенам и кроватям, застеленным белыми казенными простынями. Один из них упал на лицо Андрея.
Ему снилась мать. Она была молодой и красивой, улыбалась, протягивая ему огромную охапку белой сирени. Андрей впервые после операции пришел в себя и открыл глаза. Вся его никчемная жизнь промелькнула перед глазами. Он вспомнил, каким веселым и жизнерадостным был до этой войны, вспомнил, как вечерами пела мама, а еще – эти солнечные блики, разбудившие его тогда, под деревом.
Потом, как черная полоса, его жизнь после ранения, смерть матери. Слезы душили молодого мужчину, очищая черный осадок, который, как сажа, коптил его душу после войны.
Дверь палаты осторожно открылась. Вошла Лариса с Кирюшкой на руках. Она присела возле кровати Андрея. Он смотрел на беленькую, похожую на одуванчик, головку сына и улыбнулся.
Сын заметно подрос, сидел на руках и с любопытством разглядывал его, одновременно лепеча что-то на своем детском языке.
– Папа, - вдруг неожиданно громко и отчетливо сказал Кирюшка. Солнечные блики скакали по светловолосой головке сына, заставляли щуриться детские глаза. Лариса замерла и посмотрела на мужа.
– Родные мои, теперь все будет по-другому, – прошептал Андрей – простите меня...
А за окном сияло яркое солнце и пахло цветущей сиренью.