Второй день. Лабиринт лженауки, Академия морального греха
Быстро стемнело. В темноте посверкивали молнии. Мы видели, как несколько раз они ударили во флюгер высокой мрачной башни на холме, окруженной грозовыми облаками. В ней в многотысячелетнем заточении томились три самые злобные и страшные женщины человеческой истории – фурии Алекто, Тисифона и Мегера. Они неподвижно стояли в за-решеченных окнах верхнего этажа башни, каждая в своем окне, освещаемые острым блеском молний, и призывно смотрели на нас голодными жадными глазами. Волосы их сами шевелились и извивались как живые, хотя в густом душном воздухе не было ни малейшего ветерка. Окованная железом полукруглая дверь башни была заколочена огромными латунными гвоздями и завалена тяжелыми неровными булыжниками. Это были не простые булыжники. Ими были побиты насмерть шестьсот шестьдесят шесть блудниц на улицах Иерусалима. В просторных казематах замка, или, проще говоря, в вечно сырых и темных подземельях, пропахших серой, нескончаемыми рядами в ржавых железных гробах лежали с открытыми глазами лжеученые, лжепророки и предсказатели всех мастей, от Платона до Эйнштейна, от Нострадамуса до Ванги. На груди каждого из них лежал неподъемно тяжелый камень, смертной тоской стесняющий дыхание. Ежедневно три уродливые фурии спускались сюда и объединенными усилиями пытались сбросить камень с груди какого-нибудь присмотренного ими для своих любовных утех грешника, но неизменно оставались с носом.
– Откуда тут взялась вся эта нечисть? – нервно поеживаясь, спросил меня Тартюф, когда мы, пробираясь мимо башни, ускорили шаг, за что оскорбленные сестрички щедро осыпали нас плевками, всевозможными проклятьями и визгливым истеричным хохотом. – Разве в Аду томятся не только человеческие грешники?
– Конечно, нет! А куда, скажи на милость, было девать всех тех разумных, кто грешил до появления людей? Здесь тролли, великаны, саламандры и драконы, да много кто еще. Сюда бы одного ученого-палеонтолога, чтобы классифицировать все эти исчезнувшие с лица Земли реликты. Тут многие из них пришлись довольно кстати, и занимаются своим любимым делом под руководством бесов – мучают людей.
Тартюф надолго задумался и замолчал. Дорога снова пошла в гору. Дождь все не прекращался, и навстречу нам неслись потоки грязной воды, затрудняя движение вперед. Незаметно село солнце и стемнело. Мы прошли по бескрайнему полю, где на земле крылом к крылу, нахохлившись, сидела плотная масса ворон, сотни тысяч птиц с горящими красными глазами. С крепких клювов у них капала вода, а по грубым черным перьям бежали ручейки. Они не взлетали и не расступались перед нами, и чтобы пройти нам приходилось расшвыривать их ногами. В ответ они даже не пытались нас клюнуть или ударить крылом. Это было грандиозное и жуткое зрелище. Жалкие птицы вытягивали тонкие мокрые шеи, пытаясь разглядеть что либо во тьме, окутавшей их на веки вечные, ибо все они были слепыми. К концу этого дня, когда мы, наконец, достигли стен вожделенной Академии, Тартюф уже еле волочил распухшую ногу и подвывал исподтишка сквозь стиснутые зубы, искренне надеясь, что я его не слышу. Если бы я не знал дороги и не выбирал кратчайшие пути, лежащие вдали от основных скоплений грешников и бесов, его бы уже давно поймали и возвратили на девятый круг.
Белоснежное здание Академии, напоминающее храм – надо полагать храм, а точнее лабиринт Науки, – стояло на красивом природном возвышении, нежась в холодном бледном свете полной Луны, и никем не охранялось. Двери ее были гостеприимно распахнуты для всех желающих, помещения были чисты и просторны, двери без замков, коридоры светлы и длинны, этажей было несчитано, окон не было вовсе, а вход был только один и вернуться к нему, углубившись сначала в лабиринт хорошо освещенных коридоров не было никакой возможности. В этих научных дебрях с потерянным видом бродили тысячи грешников с разным количеством колец на шее. Их доставляли сюда со всех кругов Ада для опытов. С высоты птичьего полета было заметно, что очень сложное по архитектуре здание Академии возведено в виде огромного знака Сатаны – перевернутой пятиконечной звезды в окружности. Фасад был украшен гипсовой лепниной и многочисленными нишами, имитирующими проемы окон. В них стояли статуи химер. Это была гигантская лаборатория морального греха, оснащенная по последнему слову прогрессивной бесовской техники, единственное место в Аду, где все бесы были не бесстыдно наги, а носили белые лаборантские халаты, накрахмаленные белые шапочки и очки и имели весьма лукавый и ученый вид. Как только мы, грязные и мокрые ввалились внутрь, тут же ослепнув от нестерпимо яркого света и изрядно наследив в приемном покое, несколько очкастых бесов бросилось к нам и с ласковыми уговорами уложили Тартюфа на лежанку, чтобы осмотреть его раненую ногу. Принесли бинты и носилки. Запахло какой-то едкой мазью. Все напоминало больницу. Мы с Тартюфом испуганно притихли.
– Куда их? – спросил кто-то из бесов.
– Давайте на пятый этаж. Ногу отнимать!
Тартюф страшно вскрикнул и попытался привстать с лежанки. Бесы вцепились в него, прижимая к лежаку, чтобы он не дергался. Я кинулся на них. Мы были в ловушке! Громкий смех разнял нас. Хохотали все бесы, даже те, кто держал меня за локти и успокаивал Тартюфа.
– Шутка! Шутка! Ишь, какой живчик! Значит, жить будет!
– Шутка же! Шутка! – закричали и захохотали вокруг.
– Небось, ногу жалко? – продолжал веселиться главный бес, дородный и сытый, с приятной, чисто выбритой физиономией. – Никуда она не денется, останется при вас, любезный. Эй, вы, несите им поесть! Нужно подкрепить силы. Пройдите, уважаемые гости, к лифту и поднимитесь на третий этаж, там у нас приличная столовая. Идите на запах, нипочем не ошибетесь.
Он подмигнул и исчез, распорядившись, чтобы отработанных грешников, собранных в нижнем зале, транспортом отправляли восвояси на Круги своя, в четвертом зале готовили аппаратуру, а также вкатили какую-то сыворотку десяти тысячам грешников со второго и третьего уровней – так тут официально именовались этажи.
В почти пустой столовой действительно вкусно и обильно пахло. Два грешника горько рыдали над тарелками. Один сказал, что его только что с помощью волшебного экрана заставили взглянуть на свое прошлое. Он с ужасом узнал, что сын его, которому он оставил свое царство, был не от него. Жена всю жизнь обманывала его с другом. Второму показали, что произошло после его смерти. Он узнал, что все его книги были преданы забвению, бездетная вдова продала дом и вышла замуж за тренера по теннису, а весь архив, который он так бережно хранил, в надежде на своих будущих биографов, был выброшен на свалку новыми хозяевами. То есть, от него на том свете не осталось и следа. Тартюф помрачнел. Прекрасная Академия начинала открываться ему в неожиданном, новом свете.
– Как ты считаешь, Люций, можно мне будет тоже взглянуть хоть одним глазком на то, что случилось после моей смерти?
– Боюсь, нам этого просто не избежать. Ты выдержишь? Ты хоть помнишь, кто ты? При нашем знакомстве ты даже этого не помнил.
– Помнил и помню, – с мрачным достоинством возразил Тартюф.
– А что тебя интересует?
– Где Христос Назаретянин.
Я вздрогнул. Он сказал это так просто, словно Христос по-прежнему оставался для него другом и человеком, а все случившееся между ними произошло только вчера, а не две тысячи лет назад. Пользуясь тем, что ученые бесы в халатах оставили нас на время в покое, я рассказал ему, что случилось сразу после его смерти и что продолжается на Земле до сих пор. О распятии на кресте и воскрешении Христа, о вознесении на небо, о создании новой церкви и апостолах, его бывших друзьях, написавших об этих событиях книги, о массовом поклонении и культе христианства. Словом, это была смесь из Евангелия и мировой истории. Тартюф желчно пожелтел. Сначала он бледнел и сжимал кулаки, не сдерживая то гневные, то удивленные восклицания, потом угрюмо замолчал, не мешая мне рассказывать. Потом он спросил: «И люди верят всему этому?» и у него по лицу разлилась желчь. Я пожал плечами.
– Ты ведь в Аду, разве это не главное доказательство неверующим?
Мы огляделись, вспомнив, где находимся. Оказалось, что пока я рассказывал, столовая заполнилась народом. Грешники свободно входили и выходили, и вскоре столовая стала напоминать палату буйно помешанных, поскольку большинство грешников, входя, или рыдали в голос, или бились головой о стену, или бесновались, изрыгая всяческие проклятия. Один бывший судья, заработавший при жизни чрезвычайно высокую репутацию вследствие своей неподкупности, узнал, скольких безвинных людей он отправил на виселицу, а ведь некоторых из них ему предлагали оправдать за большую взятку. Тут был уважаемый врач, которому показали, скольких людей он в течение своей практики залечил и сделал калеками, поставив им неправильный диагноз. Здесь был один принципиальный английский лорд, который довел до самоубийства своего единственного сына, чье поведение он категорически не одобрял, и которому на смертном одре отказал в наследстве, в последний момент изменив завещание. Как в любом порядочном сумасшедшем доме не обошлось без Наполеона. Наполеон в своей неизменной потрепанной треуголке стоял у стены, скрестив руки на груди, и скупые слезы солдата текли по его пухлым щекам. Ему только что показали, какой малости ему не хватило, чтобы выиграть Ватерлоо. Александр Великий узнал, кто подсыпал ему яд. На него было страшно смотреть. Но страшнее всего было видеть мать с воображаемым ребенком на руках, по собственной преступной беспечности потерявшей десятерых детей. Рафинированная светская львица и жена уважаемого человека, она сделала десять тайных абортов от своих любовников, вследствие чего не смогла родить от мужа и лишилась радостей материнства. В лабиринте Науки бесы сумели реконструировать и продлить жизнь ее несостоявшихся детей от младенчества до взрослого возраста. Их жизнь во всех подробностях только что показали ей в волшебном зеркале. Она сошла с ума.
– На процедуры! – закричал в коридоре противный, высокий, подражающий сладкому женскому голос. Несколько убитых правдой грешников с криками ужаса заметались по столовой, переворачивая стулья. Они больше не хотели знать никакой правды о себе. Бесы в белых халатах с трудом догнали их, скрутили и куда-то повели. Какое еще испытание правдой и совестью придумали они для этих несчастных? Тартюф даже не обратил внимания на поднявшуюся в помещении суматоху. Он весь горел, на лбу его блестели капли пота. Он, наконец, плавился в Аду. В своем маленьком личном человеческом Аду. Он узнал правду. И он неслышно кричал внутри себя и корчился от боли. Его душа превращалась в пепел.
– Он оказался сыном божьим? А я две тысячи лет нещадно казнил себя, считая самым бесчестным и подлым человеком! Я считал, что меня еще слабо наказали – всего лишь вечными мучениями! Меня ел стыд! А что теперь? Я был ни в чем не виноват? Все было спланировано заранее, чтобы пострадать и выжать слезы из небесного отца? Сплошное надувательство, дешевые минутные мучения! Ему ведь даже на кресте ничего не угрожало!
– Тебя подставили, – со смехом поддакнул я.
– Подставили! Подвели к краю пропасти и толкнули в спину, зная заранее, что случится дальше. Ведь он всеведущий и всемогущий, все делалось и делается по его указке. А я – дурак! Не он, а я взошел на жертвенный алтарь и на вечные мучения! Это ли не подлость?!
– Послушайте, милейший, – сказал, стоя в дверях давешний главный бесовский весельчак и начальник. Он уже некоторое время кисло внимал нам, наводя дамской пилочкой красоту на свои длинные, чуть загнутые ногти. – Вы отнимаете у нас хлеб. Зеркало правды открыло бы ему глаза не хуже вас. Оно, конечно, не стоит без дела, но все же лучше, если бы этим занялись профессионалы. Эй, бесы! Тащите хромоногого на процедуры! Сейчас он узнает, о чем злословили за его спиной добрые соседи, а потом – что было бы с ним, если бы он имел мужество иногда говорить «нет» своему больному самолюбию.
– Я хочу знать, почему из всех друзей он выбрал именно меня? Почему он выбрал именно меня? За что? Почему меня?! – кричал увлекаемый бесами Тартюф.
– Всему свое время, – твердо ответил главный бес. – Узнаете. У нас еще много чего для вас припасено. А потом ваш черед, милейший.
– К вашим услугам, – насмешливо ответил я. – Я просто горю желанием узнать всю правду о себе. Только смотрите, не спалите ваш волшебный экран.
Главный бес ухмыльнулся. Ухмыляться он перестал потом, когда я напустил туману, и его зеркало правды выдало им, что я агнец Елай, не больше и не меньше, и сразу потемнело. Беспокойно забегали бесы, снова запуская аппаратуру. Агнец Елай. Агнец Елай. Агнец Елай. Меня скрутили и повели к главному врачу.
– Итак, вы агнец Елай? – со злостью сказал он и вытащил большой клетчатый носовой платок, чтобы натереть до блеска ненужные бесам очки. – Овечка с лицом, твердым как орех и со статью воина? Ничего себе овечка! А кто, собственно, этот агнец Елай?
– Вы разве не слышали? Это жертвенный агнец, которого Господь подсунул на закланье вместо сына Исаака Аврааму, когда проверял Авраамову лояльность. Помните Библию?
– И вы та самая бедная невинная закланная овечка? – прищурился он, игнорируя мой вопрос о Библии.
Я улыбнулся и развел руками.
– В тот момент я был взрослым овном, а не агнцем. Но не суть.
– И вы здесь, в Аду?
Я снова развел руками. Неисповедимы пути Господни. В этот момент главврач незаметно и словно невзначай провел твердым острым ногтем указательного пальца по простой металлической линейке с делениями, мастерски извлекая из этого нехитрого приспособления такой отвратительный и громкий скрежет, что у менее крепкого человека непременно за-ныли бы зубы. Я улыбнулся. Меня этим не проймешь. Главврач не сдался и извлек из своего своеобразного музыкального инструмента еще более мерзкий и долгий звук. Такой мерзкий и такой долгий, что врачу хватило бы времени, если бы он имел дело с размазней, чтобы вытянуть из несчастного все жилы и намотать себе на кулак. При этом он мне еще приятно улыбался. Мы смотрели друг другу в глаза.
– Ну ладно, – сказал он, наконец. – А как вы относитесь к визгу пенопласта по стеклу?
– Никак, – ответил я. – У меня крепкие нервы.
– Вижу, – согласился главный бес с ноткой уважения в голосе. – А некоторые, знаете ли, просто выходят из себя. Готовы на все, лишь бы прекратить этот визг, особенно женщины. Им кажется, что с них живьем сдирают кожу.
– Представляю.
– Представляете? – с надеждой встрепенулся он. – Давайте попробуем?
– Не тратьте зря время. Я неточно выразился. НЕ представляю.
– Ну, хорошо, хорошо, не будем отвлекаться. Вернемся, так сказать, к нашим баранам. За какие такие грехи вы здесь, агнец Елай? Вам ведь место в Раю, если я не ошибаюсь.
– Гарантия молчания. Я слишком много видел, когда меня убивали на той злосчастной горе. Чего только стоят две мозоли на пальцах правой ноги Господа! Как далеко нам всем до совершенства! А его вечно поджатая левая нога? Я могу рассуждать о ней часами!
– И сейчас мы имеем дело с реинкарнацией? Ваша овечья душа переселилась в тело воина?
Я снова покивал. Бес нацепил на нос очки и злорадно заблестел на меня круглыми стеклышками в тоненькой проволочной оправе.
– А вот я не индус и, к несчастью для вас, не верю в реинкарнацию. Мы догадались сосчитать количество колец на вашей шее и на шее вашего спутника, и засомневались. Мы давно не заказывали для опытов грешников с девятого круга, слишком уж ненадежный и отвратительный материал, да и транспорт с новыми опытными образцами придет только через два дня. Тут рядом есть одна букмекерская контора, – доверительно сообщил он мне, понизив голос, чтобы караулившие у дверей его кабинета бесы ничего не услышали. – Я уже сделал там весьма крупную ставку. – Он подмигнул и снова заблестел стеклышками очков. – У каждого своя игра, господин агнец, и свои интересы. А что прикажете делать? И что прикажете думать? Через наше зеркало правды мы вдруг доподлинно узнаем, кто ваш спутник. Мы тут в Академии тоже не лыком шиты, и кое-что слышали о табу на этого грешника. Вопрос: что он делает на нашем круге? Почему шляется по Аду без конвоя? Почему пришел к нам добровольно? К нам не приходят добровольно, моральные муки часто ранят сильнее физических. Вас же наше зеркало вообще никак не идентифицирует. У вас что, нет прошлого? Словом, я быстренько сделал ставку против вас и послал гонца к господину Люциферу. Жду его с минуты на минуту.
Я привстал. Он поспешно позвонил в колокольчик, не спуская с меня глаз. Я снова сел. Вошли бесы в фартуках. Без очков и халатов, очень плечистые и рослые. Драться с ними не имело смысла.
– Возьмите этого господина и того скандалиста, что пытался бросить в зеркало стулом и уведите их на первый уровень. Заприте в каземате. И не пытайтесь бежать, господин агнец; даже если вы выйдете из каземата, из лабиринта Науки еще никто сам не выходил. На то и наука! Ну-с, желаю не скучать.
Мы оказались в сыром каменном мешке. Тартюф замкнулся и молчал, переваривая всю свою злосчастную прошлую жизнь, перечеркнутую кривым зеркалом. Я был в отчаянии. Я представлял Люцифера, который мчится сюда на огнедышащем драконе, радостно скрежеща зубами и потирая руки. Если бы ему было позволено пользоваться в игре своими собственными крыльями, он бы уже давно был в Академии. Я так увлекся этим красочным видением, что пропустил момент, когда за стеной вдруг заскрежетало и раздалось три взрыва подряд. Они потрясли и всполошили Академию, а третий взрыв обрушил часть стены каземата. Взрывной волной нас отбросило к противоположной стенке. В проломе показался кусок бледного неба и чей-то башмак, который ударами каблука выбивал из поврежденной кладки и расшвыривал в стороны обломки камней, расширяя пролом, затем он сменился мужским лицом с прекрасными темными коровьими глазами, нежными как у девушки и опушенными длинными загнутыми ресницами. Глаза кротко взглянули на нас и вспыхнули радостным блеском.
– Они здесь! – громко крикнул незнакомец. Несколько смуглых мужчин с крючковатыми большими носами, в белых чалмах на головах, одновременно протянули к нам через пролом сильные цепкие руки и помогли выбраться наружу. Снова шел дождь. Хмурый день клонился к закату. Я пришел в отчаяние: мы незаметно для себя волшебным образом провели в Академии большую часть вторых суток из пяти, отведенных нам на побег.
– Кто это? – тихо шепнул мне Тартюф, охваченный невольной дрожью из-за свежести налетевшего на нас ветерка.
– Это мусульмане, – ответил я ему. Спрятанные за кустами горячо всхрапывали кони. Где-то высоко в небе две трепещущие, широко разверстые ноздри огнедышащего дракона с шумом выдохнули водяной пар и мелкие раскаленные угольки и искры, фейерверком разлетевшиеся в дождливом небе. Минуту спустя дракон начал снижаться на Академию, плавно припадая на правое крыло.