Последний день игры. Живая вода
Через пару часов нашего дальнейшего пути среди зеленых холмов сверкнули серые валы воды. Тартюф громко вскрикнул и злобно рассмеялся.
– Дошли! Свобода, Люций, свобода! Требуй что хочешь, я твой вечный должник!
Я отмолчался, экономя силы на очередной шаг. Меня шатало, сил на ответ ему уже не оставалось. Моя голова от напряжения готова была лопнуть. Вскоре мы подошли к скрытому в густых зарослях целебному притоку, тайну которого знали только избранные бесы. Я по-вернулся к чистому изумрудному ручью спиной и с наслаждением сбросил свой ненавистный ценный груз на середину мелководного потока. Тартюф от страха чуть не захлебнулся.
– Рехнулся, Люций? – закричал он, нелепо шлепая руками по воде и тщась нащупать ускользающее дно. – Если задумал меня тут утопить, зачем было тянуть с этим и тащить на себе через все круги?!
Он выполз из игривого зеленого ручья, кипя негодованием и гневом, и не сразу понял, что твердо стоит на двух здоровых ногах. Гангрена прошла, опухоль спала, как рукой сняло. Потом до него кое-что дошло.
– О, Господи! О Люций! – дико завопил он, прыгая на выздоровевшей ноге как непоседливый ребенок, ощупывая ее в поисках раны и не веря своему счастью. Он был готов качать ее на руках и петь ей колыбельные песенки. – Прости! Прости: я думал, ты мне врешь! Моя нога! Моя нога! Глазам своим не верю! Я уже мысленно ее похоронил. Как мне отплатить тебе за доброту? Что мне прикажешь сделать, чтобы испытать мою признательность тебе? Отдать за тебя жизнь?
– Отдай, если подвернется случай, – устало буркнул я, растягиваясь вдоль ручья. Обширная растительность давала тут живительную тень. Мы были надежно скрыты от чужих глаз. – Хватит болтать, ложись и слушай меня. Дойти до Стикса хорошо, но мало, это всего полдела, вторая половина дела будет потрудней. Реку самим не переплыть, нужен корабль, который перевозит грешников с того берега на этот. Свобода там. Как нам пробраться на корабль? Угнать его точно не удастся, он как живой, все понимает и не двинется с места без своей команды. Раньше договориться и сторговаться было проще, паромщиком служил лодочник Харон, мой добрый друг; потом он перестал справляться: люди размножились, стало гораздо больше грешников и под их перевозку приспособили вместительный трюм «Летучего голландца». Команда его хуже дьяволов, но вскоре и она, похоже, выбьется из сил.
– Нам теперь море по колено! – беспечно возразил мой спутник, растягиваясь рядом. После того, как он убедился, что его конечности останутся при нем, его уверенность в успехе возросла до наглости. Он весь так и лучился оптимизмом.
– Только не Стикс, его вброд не перейдешь! Тут нужен корабль.
– Давай сколотим плот.
– Хорошая мысль, но неосуществимая. Вода Стикса застыла, она никуда не течет и ничего не держит на своей поверхности, кроме корабля-призрака, даже лебяжий пух, случайно занесенный ветром, тонет, упав в эту воду.
Тартюф приподнялся на локте и недоверчиво посмотрел на меня, потом внимательно – на бьющую ключом воду целебного притока. Вода искрилась. Она была живой и настоящей. И она текла. Ход его мыслей было несложно угадать.
– Это живая вода. Теперь сходи взглянуть на воды Стикса. Вниз по ручью, двести шагов. Только не вздумай шуметь и щупать воду рукой.
Он быстро вскочил на ноги и исчез, только затрещали заросли, словно сквозь них пробирался огромный взбесившийся медведь. Я бросился следом, прячась за деревьями и ориентируясь на слух. Тартюф бежал по лесу, будто только что вырвался из клетки зоопарка, не соблюдая осторожность. Выскочив на плес, он остолбенел. Я так и застал его остолбеневшим перед застывшими валами воды и пены, когда осторожно выглянул из-за густых прибрежных кустов. Стикс – зрелище не для слабонервных. Бескрайнее перевернутое небо, упавшее в воду и смешавшееся с водой, вода, выплеснувшаяся в небо и подарившая ему свой серебристо-серый цвет. Нереально косая линия горизонта, заваленная влево, за ней далекий черный противоположный берег, недосягаемый и страшный. Необъятный простор между берегами. Самое правдоподобное в мире скульптурное изваяние воды с множеством филигранных деталей и тонких подробностей. Синие стрелки десятков тысяч молний безмолвным нескончаемым дождем сыпались сверху в этот простор и со слабым шипением гасли в остановившейся пучине. Последние судороги неба. Огненный вихрь, лишенный энергии и мощи. Не точные смертоносные удары ослепительных электрических искр и не грозные раскаты грома, а бесславная смерть всего живого, вот что такое был Стикс.
Он вернулся ко мне как побитая собака. Молча сел рядом, заглянул в глаза. Я увидел в них страх. И еще что-то темное, задумчивое, скрытое в глубине души. Но он продолжал играть отвагу.
– Давай я сам столкуюсь с капитаном? Ты будешь ждать меня на берегу. Нам больше незачем рисковать вдвоем, свое дело ты уже сделал. Условимся о тайных знаках. Я думаю, что к капитану можно подобрать ключ, поскольку он не бес. Ведь он не бес?
– Не бес, но тоже не подарок. Команда состоит из форменных мерзавцев, которых не пустили в Ад, боясь, что по сравнению с ними бесы покажутся грешникам агнцами божьими. А капитан любого из своей команды запросто заткнет за пояс.
Тартюф опять немного присмирел.
– Если подумать, чем можно прельстить такого?
– Вот это-то как раз несложно. Главная слабость капитана – честолюбие. Все эти садисты и головорезы даже во сне мечтают о славе. Однако, в данном случае имеется одно досадное тайное обстоятельство, которое уже четыре сотни лет гложет и отравляет капитана. Если сыграть на нем…
– Какое обстоятельство?
– Капитан «Летучего голландца» известен миру под двумя разными именами: Ван дер Декен и Ван Страатен. Никто не знает точно, какое из них правильное, к тому же оба имени не те. Официальная наука села в лужу. Для капитана, который из-за этого лишается своей законной славы, нет горше огорчения. Я знаю его истинное имя. Пообещай ему, что выбравшись отсюда, мы откроем человечеству настоящее имя капитана «Летучего голландца» и он нас перевезет. Покажи ему вот этот документ, которым я заранее запасся. Это подлинник. Скажи, что мы подложим документ в голландские морские архивы. Кому не хочется, чтобы через четыреста лет о нем писали книги и ежегодно отмечали день его рождения?
– Отличная идея! Браво, Люций! Я преклоняюсь перед твоим умом и предусмотри-тельностью. На это купится любой дурак! Дай мне взглянуть на документ, и я бегу! Условимся о тайных знаках и о встрече.
– Не спеши. Если ты будешь так неосторожен, нас поймают.
– Не поймают, я буду очень осторожен, – заверил он со снисходительной улыбкой. Мне не понравилась его улыбка. Ненависть так и кривила его губы. Он весь дрожал как в лихорадке. Я чувствовал, что после короткой встречи с матерью он перестал дорожить своей жизнью, хотя слова и поступки его как будто свидетельствовали об обратном. Если бы он знал, что такое атомная бомба и имел ее в своем распоряжении, то, не раздумывая, сбросил бы ее в самый центр Ада. Интересно, а что бы сделал с ней я? Может, проглотил?
– Мне хочется вырваться отсюда не меньше, чем тебе.
Кажется, он сам еще не понимал, что лжет самому себе. В ответ я напомнил ему о его клятвах в вечной преданности мне и о том, что он играет не только своей жизнью, но и моей и он ушел. День назад я бы его скорее убил, чем отпустил, положившись на его заверения. Не знаю, что со мной произошло. Возможно, я просто устал тянуть эту лямку один. Пусть уже в нашу игру вмешается Судьба. Перед его уходом мы начертили на земле круг, воткнули в центр палку и сделали отметку, до которой должна была доползти тень от палки. Это были наши импровизированные часы, по ним мы условились о времени. Потом договорись о месте встречи и о новой внешности, которую я выберу себе взамен нынешней, так как я был уверен, что на эту мою внешность уже составлен подробный словесный портрет и фоторобот при помощи главного врача Академии и многих других свидетелей. На последнем этапе путешествия я не хотел допускать ошибок. Что было с Тартюфом, после того как он ушел, я представляю смутно. Согласно уговору, я должен был выждать время у притока, изменить внешность на условленную и выйти на речную набережную, чтобы затеряться в толпе грешников и бесов возле трапа корабля. Я прилег и приготовился ждать, сколько было нужно. К концу томительного ожидания, когда по моим расчетам Тартюф был уже на корабле, в зарослях, скрывающих целительный приток, что-то зашуршало, и чья-то кривая клюка отогнула ветки, под которые я забился. Я увидел высокого статного старика с седой бородкой и лохматой головой, румяным лицом и пронзительно-синими глазами, одетого в просторный белый балахон. Он не был дряхл и крепко прижимал к груди могучей левой рукой тяжелый фолиант из телячьей кожи, окованный по углам слегка позеленевшей бронзой. На фолианте бронзовыми буквами было выковано слово «Илиада». На его плече покоилась увядшая белая лилия со сникшей головкой.
– Кто здесь? – осторожно спросил он, шаря клюкой по сторонам и не сводя с меня пустых синих глаз. Он был слеп как крот. – Не прячься, добрая душа!
– Я тебе не добрая душа! – ответил я ему, пряча за усмешкой пронзившую меня нервную дрожь. – Я злой архангел Гавриил!
Он рассмеялся и опустил клюку, бросив притворяться. Пустые синие глаза разверзлись зрачками и обрели осмысленное выражение. Белая лилия ожила и приподняла с плеча свою нежную головку. Ее увядающие лепестки встрепенулись и порозовели, наливаясь жизненным соком. Далеко-далеко за воздушными перистыми облаками приглушенно и торжественно взревели трубы.
-Я думал, ты примешь меня за Гомера, Люций.