Не то, чтобы Мишка сильно страдал, скорее, он просто смирился и поставил на своем здоровье большой крест. Про крест – это мама так всегда говорила, когда вспоминала о том, что поручала сделать папе. Мишке почему-то это выражение про крест нравилось. Вот он и поставил его на своем каком-то неправильном здоровье.
Весь сентябрь он почти спокойно слушал, как на первом уроке каждого нового школьного дня длинная Ленка, староста его, 5 «Б» класса, обязательно говорила про кого-то из одноклассников: «Его нет, он заболел».
Ангиной болели все, не болел ею только Мишка. Домой с уроков он каждый раз тащился нарочито медленно, волоча по земле свой тяжелый, прошлогодний ранец, собирая под ним на мокрой асфальтовой тропинке охапку желтых листьев. Куртку не застегивал и шапки не надевал. Дома каждое утро стоял перед зеркалом широко раскрыв рот, и только тогда, когда не находил в своем горле ничего подходящего, начинал чистить зубы. К концу сентября Мишка перестал разглядывать по утрам свое горло и стал по привычке надевать шапку. Тут-то все и случилось.
Людмила Николаевна, очень строгая и очень молодая учительница математики, предупредила всех в пятницу о том, что надвигается первая в этом году контрольная. Надвигалась она в понедельник, впереди были долгожданные выходные. В субботу с самого утра пошел дождь и в воскресенье тоже пошел. Да и гулять все равно было не с кем: Петька и Лешка, лучшие товарищи, давно слегли с ангиной. Скорее от скуки, чем от усердия, стал листать учебник по математике, вспоминая все пройденные в сентябре параграфы.
В понедельник, перед уроком математики, Мишка чувствовал себя так, будто бы это именно он, а не какой-то там Македонский, перешел через Альпы, и снисходительно, сверху вниз, всем улыбался. Обычной дрожи перед контрольной не было, а было какое-то незнакомое желание, чтобы Людмила Николаевна войдя в класс скорее написала на доске задание по вариантам. Просто ужасно хотелось что-нибудь решать.
Прозвенел звонок, Мишка плюхнулся за свою парту. Чувствовал он себя ну уж если не гением, то великим математиком - это уж точно. У него, видимо, от нетерпения, жарко пылали щеки. В это-то момент и подошла к нему Людмила Николаевна:
- Остапцев, что это с тобой? – спросила она, и приложила к его лбу свою прохладную, пахнущую мелом руку. - Да ты просто горишь весь! Да у тебя температура, Мишенька. Сходи-ка, дружок, в медицинский кабинет быстренько, быстренько!
Мишка нехотя поднялся и быстренько сходил. Школьная медсестра тревожно посмотрела на градусник, спросила мамин рабочий телефон и велела сейчас же обязательно идти домой. Вернувшись в класс, он сложил свои вещи в портфель и поплелся одеваться в гардероб. Шел урок. В школе было странно и непривычно тихо. Мишка почувствовал себя обиженным и лишним. «Ну вот, - думал он, натягивая на первом этаже свою видавшую виды куртку, - выучи им математику, раз в жизни выучи! И что? Да ничего! Не учил сроду, и начинать было нечего!»
Веселый небритый дядька в белом халате, совсем непохожий на детского врача из районной поликлиники, прописал Мишке всякие там полоскания для горла, таблетки и чай с медом. Лежа на своем любимом диване, укрытый теплым бабушкиным пледом, совершенно один в квартире, под частый гулкий стук капель по оконному стеклу, в первый же день Мишка понял, как выглядит оно, - настоящее счастье! Не было ни уроков, ни контрольных - ничего, а длинная староста Ленка теперь наверняка сегодня сказала на первом уроке и про него: «Его нет. Он заболел».
Счастье и покой были полными. И Мишка, несмотря на то, что в горле кололо, щеки горели, и постоянно хотелось пить, теперь уже искренне удивлялся тому, чего это он так расстроился, уходя домой из школы в понедельник. Он то засыпал, то просыпался, то медленно уходил обратно в дрему. Особенно нравилось Мишке, уже почти засыпая, проваливаясь в теплое мягкое никуда, представлять себе свой класс, пишущих что-то в тетрадях одноклассников, зная наверняка, что все так и есть на самом деле сейчас, в эту самую минуту. А он, Мишка, в эту самую минуту лежит дома, на диване, тепло укрытый и если захочет, то уснет прямо сейчас.
На столе, рядом с его кроватью, стояли и лежали какие-то баночки и лекарства, кружка с чаем, недочитанная еще с прошлого года толстая библиотечная книга, пульт от телевизора и огромный белый кот Мося. Он в ленивой дреме положил свою большую ушастую голову прямо на открытую пачку с таблетками,свесил со стола пушистый толстый хвост.
Всякий раз, когда Мишка просыпался, он видел стоящую на столе высокую бело-зелено-голубую коробочку, на боку которой было написано крупными буквами: «Суприма-бронхо». Эта самая «Суприма» и приснилась Мишке сразу несколько раз за один день в виде большой толстой тетки с градусником и голубыми листочками в руках, в белом коротком халате и в босоножках без задников на толстую голую ногу. Она, громко шаркая, шла по длинному коридору навстречу Мишке, доставала из кармана какие-то огромные зеленые пилюли и грозила ему белым градусником, размером с кошачий хвост. Через день Мишке полегчало, и «Суприма» перестала сниться.
Но и счастье Мишкино тоже кончилось. Сначала к нему зашли повидаться пацаны из класса, но мама их не впустила, чтобы ангиной не заразились. Потом зашла Людмила Николаевна,Ее мама впустила. А она принесла домашнее задание сразу по всем предметам за все пропущенные четыре дня занятий. Да еще пообещала зайти на следующий день, чтобы поменять тетради с готовыми заданиями на другие, проверенные. И с тех пор стала заходить каждый день, ближе к вечеру - оказалось, что жила она в одном с Мишкой дворе. Иногда она приходила, разувалась и проходила в кухню вместе с мамой. Они пили там чай и негромко о чем-то разговаривали. Мишка каждый раз изо всех сил прислушивался, но слышал только то, как они гремели чашками. Потом она с мамой о чем-то шепталась у дверей в прихожей и уходила, забрав тетрадки с выполненными уроками. Иногда Людмила Николаевна, громко здороваясь, менялась с Мишкиной мамой тетрадками наспех у дверей и сразу уходила. Но всякий раз, как только она звонила в дверной звонок, Мишке становилось на всякий случай значительно хуже, и он обязательно лежал на диване до тех пор, пока за Людмилой Николаевной не хлопала, закрываясь, подъездная дверь. Каждый раз, пока учительница спускалась во двор, громко стуча по ступенькам лестницы высокими каблуками, Мишка, лежа на спине, согнув руки в локтях, размахивал растопыренными пальцами вправо и влево в такт стука каблуков Людмилы Николаевны. Вытянув вперед губы, закатив глаза под лоб и мелко перебирая ногами, раскачивал бедрами из стороны в сторону так, словно это он шел на каблуках по подъездной лестнице вниз. После того, как шумно хлопала на первом этаже дверь, возвещая о том, что ее до самого завтра больше не будет, можно было вставать. А вставать было нужно потому, что все равно сейчас, как обычно, зайдет мама с тетрадками, и надо будет срочно садиться делать уроки.
Теперь Мишка, сидя за столом с разложенными учебниками, на которых дремал беспардонный кот Мося, думал о своем невезении и о том, почему именно в его дворе живет Людмила Николаевна, грыз карандаш и вожделенно ждал утра следующего дня. Ждал возвращения пусть ненадолго, пусть только до обеда, до маминого прихода, тех нескольких часов полного, безмятежного своего счастья, когда обнявшись с котом, или выгнав его совсем, можно просто лежать, закрыв глаза. Просто лежать на теплом, мягком диване, прислушиваясь к тому, что происходит за окном и за стеной. Ни о чем не думать, ничего не делать, ничего не помнить и не понимать. Просто лежать в полудреме и ощущать всеми частями души и тела блаженное, почти осязаемое в тишине спокойствие. Где-то на самой грани яви и сна, настоящего и нереального, видимого и придуманного, утопая в пасмурном сентябрьском утре всем телом, как в вязком сером сиропе. И пусть, пусть даже эта «Суприма» опять приснится…