Алешка лежал на полу в углу коридора почти у самой двери головой на подстилке, закрыв глаза, спиной к холодной стене. От старого свитера пахло собачьей шерстью. Щеку кололи какие-то крошки, ноги мерзли, шея затекала. Лежать было жестко и неудобно, но вставать он не собирался. Он готов был пролежать здесь всю оставшуюся жизнь.
Как они могли, как только в голову им такое пришло – отдать Белого!
Собаку Алешка у них не просил. Не то, что бы родители были против собаки в доме. Просто Алешка не просил, и все. И когда мамина подруга, учительница Людмила Петровна, пришла в сентябре поздравлять его с поступлением в первый класс, принесла совершенно без договоренности, как сказала мама, в их дом маленького белого песика и, смеясь, посоветовала им самим вместе с кличкой придумать ему и породу, Алешка даже слегка испугался. Это был совсем маленький щенок, толстый и неуклюжий, с розовыми ушами – лопухами. От него пахло молоком и еще чем-то щенячьим. Он тыкался носом во все подряд и забавно ковылял по скользкому коридорному полу на толстых, широких, разъезжающихся в стороны лапах. Людмила Петровна ушла, а он остался.
Новый жилец был не похож ни на одну знакомую игрушку. Он был настоящий, живой! У друзей собак отродясь не водилось, что с ним делать Алешка не знал и, подозрительно поглядывая на нового жильца, сторонился его весь первый вечер. Наверное, даже боялся бы его, если бы в первую же ночь щенок не оказался у него в постели. Он пришел сам. Громко сопя, долго лез на кровать, потом смешно и неуклюже старался засунуть крупную белую голову под угол одеяла. Алешка хотел спихнуть его на пол, но передумал, когда нога уперлась в мягкий, пушистый песий живот и незваный гость тепло и щекотно лизнул его пятку своим шершавым язычком, а потом ткнулся в нее холодным мокрым носом. Так и остался лежать, упершись ногой в щенка. Долго сквозь сон чувствовал, как он возится, укладываясь, как дрожит всем маленьким собачьим тельцем. Слышал, как часто дыша, он жалобно повизгивает. Уснули они вдвоем.
Ночью Алешка проснулся оттого, что нога у него занемела. Щенок был все еще там, под одеялом. От него было жарко, и нога сделалась вся мокрая от пота. Он потихоньку отодвинулся от щенка на другой край кровати, и тот, почувствовав свободу, тут же вытянулся на брюхе во весь щенячий рост.
- Он выбрал тебя сам, - сказала мама утром, когда все, завтракая, сидели за кухонным столом, а щенок тут же рядом громко лакал из миски. - Вот ты, Алексей, на правах хозяина и называй его. Нельзя же звать его просто «щенок». У каждой приличной собаки должно быть свое приличное имя.
Что тут было думать, и Алешка сразу придумал ему имя – Белый! Почему? Да просто так! Мама и папа тут же признали, что щенок действительно Белый, и решили кличку оставить.
А вот как относиться к Белому Алешка долго не мог решить. Он даже в школе никому не рассказал, что стал собаковладельцем. Почему-то не хотелось рассказывать. И обычно наблюдал издали, как толстый маленький Белый бегал по кухне, путаясь под мамиными ногами, ластился к отцу и все выходные валялся в его кресле. Кормила Белого мама. Мама же занималась и всем прочим собачьим воспитанием. Хотя по-прежнему по ночам Белый спал только в Алешкиной кровати, отношения у них не складывались. Мальчик не придавал этому значения – ведь он, Белый, сам выбрал его своим хозяином! А то, что приходя домой из школы, он закрывается у себя в комнате, и щенок подолгу скулит, царапаясь в закрытую дверь, так это потому, что он мешает делать уроки. Папа молча забирал собаку и уносил к себе в кресло. Он ничего не говорил сыну, но у Алешки всякий раз после этого надолго портилось настроение, и жутко горели щеки. Зато вечером, ложась в постель, Алешка нарочно делал вид, что уже спит, а сам, лежа с закрытыми глазами, засыпал только после того, как Белый, громко сопя, приваливался своим теплым мягким боком к его ногам поверх одеяла.
Обида на весь белый свет захлестнула Алешку обжигающей волной, когда однажды ночью он не нашел Белого в своей кровати. Утром не обнял папу, отодвинул ногой в сторону прибежавшего из родительской спальни сонного предателя, на кухне не поздоровался с мамой. Она как раз собиралась налить в собачью миску молока, но, посмотрев на щенка, вдруг почему-то протянула банку Алешке. «Это за что ему молока? Это неправильная собака, это не такая собака! Такие собаки не бывают! – думал Алешка, держа в руках холодную банку. - Предатель собачий!» - и ему отчаянно хотелось громко заплакать. Белый, увидев в руках мальчика желанный завтрак, застыл в ожидании. Он жадно следил за Алешкой, а мальчик нарочно не замечал, как сначала в нетерпении щенок приплясывал, перебирая всеми четырьмя лапами на месте, а потом двумя передними встал на правую Алешкину ногу и замер, задрав высоко вверх крупную белую морду. Он чувствовал две теплые лапы у себя на ноге, видел краем глаз его розовые висящие уши, наклоненную на бок, замершую в ожидании голову, блестящие глаза – бусины, смотрящие попеременно то на банку с молоком, то на пустую миску. Алешка стоял, обиженно глядя прямо перед собой. Теперь ему хотелось с размаху запустить банкой куда-нибудь в самый дальний угол кухни. Мальчик громко засопел, глаза его стали наполняться слезами и, наконец, он не выдержал.
Щенок совал то ухо, то нос под тонкую струйку молока, громко чихал, и смешно тряс головой. Завязывая в коридоре шнурки на ботинках, Алешка слушал громкое, смачное чавканье и видел в дверной проем кухни мелко подрагивающий, торчащий вверх белый щенячий хвост.
В школе он весь день думал о щенке: то с обидой, то с сожалением, то с жалостью. А когда вернулся домой, не стал закрывать дверь в свою комнату…
Наливать Белому молока скоро вошло у Алешки в привычку, а когда он садился делать уроки, теплый белый комочек обязательно лежал у его ног под старым письменным столом.
Теперь каждое утро Белый путался у него под ногами, мешая одеваться, а потом, после уроков, пока Алешка открывал входную дверь квартиры своим ключом снаружи, отчаянно скребся и визжал навстречу ему изнутри. Вскоре мальчик стал чувствовать себя настоящим собачьим хозяином. У него дома перебывал весь 1 «А»: смотреть щенка шли компаниями и по одному. Белый отчаянно визжал и кусался в чужих руках. Крутил своей большой головой с лопуховатыми ушами и шлепал толстыми лапами по только что сделанной в коридоре луже, чем приводил гостей в полнейший восторг. Алешка гордился его пухлыми боками, не разрешал тискать всем подряд и, произнося слова нараспев, обещал, что из Белого в конечном итоге вырастет, по меньшей мере, волкодав. Ну, волкодав, не волкодав, а соседскому коту скоро конец, это точно.
К Новогодним праздникам Белый совсем подрос, и перестал быть похожим на толстый, пузатый мешочек на широких белых лапах. Теплые лужицы в коридоре исчезли, щенка сообща приучили ходить на улицу по всяким там собачьим делам. Стало ясно, что волкодава из Белого не получится – он, хотя и повзрослел, вырос совсем мало.
Щенку так нравился снег! Может быть потому, что он тоже был белым? Он яростно тряс своей белой головой, ловил летящие снежинки, рычал и звонко стучал в воздухе зубами. Рыл носом узкие длинные борозды в свежих наносах, а потом храпел, хрюкал и чихал, и от души лаял на всю округу. Кидался грудью и брюхом на маленькие мягкие сугробики, а Алешка плашмя падал рядом с ним в пушистый снег. Они подолгу валялись, и домой приходили мокрые и довольные.
К весне Белый вырос в коротконогую, со слегка удлиненным телом, вытянутой изящной мордой и пушистыми белыми «штанами» на задних лапах звонкоголосую собаку. Треугольный, мелко дрожащий щенячий хвост превратился в роскошный пушистый белый крендель. Смешные уши-лопухи так и остались розовыми, а вот всегда мокрый кончик носа немного потемнел. Весной папа стал отпускать гулять его одного, и пес взял за правило приходить к Алешкиной школе и ждать хозяина после уроков у крыльца на ступенях. Правда, после таких прогулок Белого приходилось полоскать в ванной, но это стоило сумасшедших гонок всем классом с портфелями, ревом, гиканьем, и летящим между ребятами общим любимцем по длинному школьному двору.
Алешка и Белый понимали друг друга с полуслова, хотя их было трудно застать сидящими в обнимку. Стесняясь, что их ненароком увидит мама, Алешка редко ласкал его. Но именно ему, своему смешному коротконогому псу, рассказывал он все самые страшные тайны. Это в его шерсти высохли самые горькие Алешкины слезы и запутались самые жгучие обиды. Обиженным Алешка любил сидеть на полу под письменным столом, туго обхватив колени руками. Он никогда не звал Белого. Пес приходил к нему без приглашения, садился рядом, впихивал свою белую голову под локоть хозяина. Затихал, пригрев длинную морду на его груди, и, где-то внутри себя глухо поскуливая, изредка поколачивал по полу кренделем-хвостом.
Мама часто говорила папе о том, что у сына и пса так и не сложились нужные отношения. На что папа всякий раз отвечал маме, что будущий мужчина и не должен быть слезливым и мягкотелым. Что, может быть, у мальчика и собаки просто настоящая, скупая на внешние излияния, мужская дружба. Мама же отвечала папе, что дружбу видно, какой бы скупой она ни была, и что в отношениях Алешки и Белого дружбы она никакой не видит, а видит только собачью преданность с одной стороны, и снисходительность с другой. Мама всякий раз очень сокрушалась по поводу того, что ее надеждам так и не суждено осуществиться. Приобретение собаки не сделало их замкнутого сына заботливым и общительным, а безупречный педагогический опыт Людмилы Петровны, настоявшей на появлении Белого, дал сбой именно в их случае.
А что по этому поводу думал сам Алешка? Да ничего он не думал! Не щедрый на внешние проявления нежности к псу, мальчик по-собачьи оскаливался при виде более крупной собаки, чем Белый. Он просто не думал о том, как можно гулять без Белого или есть что-то вкусное, не сунув половины тайком в его открытую теплую пасть. И уж как он ждал, когда же, наконец, пес придет пожалеть его несчастного! И Белый ни разу не опоздал к нему под стол.
К весне повзрослевший пес больше не спал в углу Алешкиной кровати. Как взрослой собаке ему отвели место в коридоре, около дверей. Вдвоем с мамой они сделали для него теплую подстилку, оторвав от Алешкиного старого шерстяного свитера истрепавшиеся рукава.
В начале лета Алешка и Белый вместе ходили в магазин за хлебом, в парк погонять толстых ленивых голубей и на реку ловить какую-то мелкую рыбешку, поболтать о разных важных делах к мальчишкам в соседние дворы. Вместе загоняли на деревья зазевавшихся котов, и неизвестно, кто из них получал при этом большее удовольствие - Белый или Алешка.
В конце июля мама сказала сыну, что он едет в лагерь на Черноморское побережье. Алешка был счастлив, но бешеное ликование от предвкушения поездки вскоре сменилось предчувствием неизбежного расставания с Белым. Пес тоже почувствовал приближающуюся разлуку, и всю последнюю неделю смотрел на Алешку как-то просяще, садился к нему чаще и ближе обычного, словно ждал чего-то особенного на прощание.
Перед тем как уехать с папой на вокзал, Алешка попрощался с Белым по-своему, без свидетелей. Затащив собаку в дальний угол коридора, он встал напротив Белого на четвереньки, уперся своим лбом в теплый собачий лоб и замер, слушая частые громкие биения своего сердца. Потом лег на живот, вытянул вперед руки и, схватив Белого за обе передние лапы, стал притягивать к себе. Пес, мелко перебирая задними лапами, подполз к Алешке так близко, что почти вплотную придвинулся мордой к лицу хозяина. Какое-то время они смотрели друг на друга не отрываясь. Потом Алешка закрыл глаза и еще долго ощущал горячее, странно пахнущее дыхание собаки на своем носу, веках, щеках, подбородке. Потеряв ощущение пространства и времени, выпустил из рук собачьи лапы. Пес потерял равновесие, оступился, и растянулся на скользком полу. Мальчик лег на спину, а Белый, поставив передние лапы ему на грудь, отчаянно стал пытаться лизнуть его в лицо. Он, смеясь, отбивался, держа пса двумя руками за уши. В схватке победил Белый, попав от всей собачьей души шершавым мокрым языком прямо Алешке в глаз.
Когда папа и сын выходили из дома, мама заметила, как мальчик лишь сдержанно потрепал Белого по холке. «Незачем выставлять дружбу напоказ!» - считал Алешка, и пес был полностью с ним согласен.
Лето в лагере неслось быстро и весело. Дни были переполнены затеями, а прохладными крымскими вечерами Алешка иногда рассказывал новым друзьям о Белом. Он бессовестно хвастался: его пес был героем, а их приключениям не было конца. О том, что он врет, Алешка не думал. Просто было здорово смотреть на завистливые лица ребят. В редких письмах домой он не спрашивал про собаку, но жадно читал мамины, надеясь, что ему обязательно напишут что-нибудь о том, как ладят без него она, папа и Белый.
Вернувшись домой, Белого Алешка не нашел. Не было радостной встречи, не было лая, мокрого носа, лопуховатых ушей. Пол в коридоре все так же остался скользким и прохладным, но подстилки Белого нигде не было видно.
Мама сказала, что так нужно, что Белого отдали какой-то тете Гале потому, что скоро должна откуда-то родиться какая-то Алешкина сестра и, гладя сына по руке, долго просила его понять их с папой правильно. Он выслушал ее молча, распаковал большую синюю сумку с вещами, поел и лег спать. Ему не хотелось ни с кем спорить. Он не мог спорить. И плакать он не мог, - слезы, душившие его изнутри, никак не желали вырываться наружу. Больше, чем плакать, хотелось разбить что-нибудь в щепки или вдребезги.
На следующий день после завтрака, разыскивая вместе с мамой в душной кладовке старую рубаху для поездки на дачу, Алешка наткнулся на небольшой, мягкий на ощупь сверток, завернутый в газету. Легко разорвав пальцем тонкую бумагу, он увидел край старого вязаного свитера, выпачканного жесткими белыми шерстинками.
И тут он все понял. Понял так ясно, так отчетливо: Белого больше не будет. Не будет никогда. Понимаете, Белого больше никогда здесь не будет.
Мама стояла в конце темного коридора. Алешка, закрыв глаза, лежал в углу, почти у самой двери, на собачьей подстилке, спиной к холодной стене, как раз там, где спал Белый.
Он готов был пролежать здесь всю оставшуюся жизнь.