Случилось это в самом начале 1960-х годов. Наш шлакоблочный барак в маленьком подмосковном лесном посёлке, где в многочисленных комнатах с общим коридором по-своему счастливо проживало более полусотни человек, имел большой чердак.
Большой-то он большой, но бестолковый. У него не было пола – угольный шлак из котельной лежал россыпью прямо на подшивных досках, поэтому залезать на чердак, а тем более ходить по нему было рискованно, и родители нам лазить туда запрещали. Даже извечный для нашей запасливой души домашний хлам и то туда не клали, боясь обвала. Только изредка кто-нибудь в ненастье вывешивал бельё для просушки. Слуховые окна были забиты фанерой, поэтому сумрак никогда не покидал чердак.
Как-то осенью поутру на нашем чердаке вдруг кто-то обнаружился. Естественно, бабы (мужики же вечно чем-то заняты!) – кто побоевей – с опаской поднялись по лестнице, чтобы дознаться: кто и зачем удумал свалиться на наши головы. Отродясь такого не бывало! Да и дети кругом: как бы непрошеный гость их не обидел.
В потёмках разглядели забившегося в угол долговязого, худого паренька. Мне, тогда ещё, может быть, восьмилетнему, и то он показался совсем молоденьким и болезненным. Затравленно сжавшись, он признался, что сбежал из-под ареста.
Стали думать, что делать с беглым. Заявить в милицию? Но чувства опасности парень не вызывал, и материнская жалость к хворому и голодному пересилила законопослушание.
Надо иметь в виду, что в «ту пору чудесную» бывшие узники промеж соседей не были в диковину – многие тогда сиживали отнюдь не за злодейства.
Женщины тут же понанесли бедолаге нехитрой снеди, и тот с жадностью накинулся на неё. Долгонько, видать, не ел…
Новость взбудоражила весь двор, но никто так и не додумался позвонить «куда следует».
И это притом, что двери почти всех барачных комнат не имели запоров ни днём, ни ночью. Скажете: подумаешь, что можно было в то время у простых трудяг взять? Положим, взять в доме всегда что-то можно: не в кромешной же нищете жили – скарб всё же кое-какой был, одежда там, часы, радио, припасы и тому подобное. Просто детей было в семьях много – двери за ними открывать-закрывать замучаешься, никаких ключей не напасёшься. Да и доверие к соседям было почти безграничное – хорошо ведь знали, кто чем дышит за тонкими-то перегородками. Чужие в лесном посёлочке – редкость.
Так и прожил три дня в своём убежище на общественных харчах юный уголовник. Какой уж там грех за ним водился, не ведал никто, но вёл он себя тише воды, ниже травы.
Сомневаюсь, что хоть кто-то представлял себе саму возможность благополучной развязки этой криминальной истории. Наверное, не без тревоги, ожидали: авось «рассосётся» как-нибудь.
Но тут на общую беду вышел из очередного запоя бывший участковый, изгнанный в своё время из органов то ли за пьянство, то ли за бессовестное использование своих властных полномочий, потому не особо жалуемый соседями. Он-то и «стукнул» бывшим коллегам, и участь горемыки была решена.
Сердобольных – за недоносительство не привлекли…
(«Воскресенск – моя родина светлая...». Литературный альманах. Выпуск 5. – М.: Интеллект-Центр, 2012. С. 164-168.)