Жизнь в деревне неспешная, размеренная. Маленький тесный мирок, все друг у друга на виду, ничего не спрячешь. Для соседей не тайна и то, что у тебя под окнами, и что за окнами. По-разному живут в деревне люди, кто бедно, кто побогаче. Только кем глянешься односельчанам, тем на деревне и будешь.
Жил в одной деревеньке дедок Матвей. Где лысенький, где седенький, с хитренькими глазками-прищурками, с вечной папиросиной-«Беломориной» во рту. Сколько ему было лет – не знаю, вот как-то был он без возраста. На глаз не определишь, а сам он о себе говорил так: «Не старый я. Царя последнего не видал, бряхать не буду. А вот папеньку евонаго отца молодесеньким помню». Жил небогато. Всего хозяйства – бабка да коза. Хроменький на одну ногу, говорил, что с коня упал. Слепенький на один глаз, говорил, что в кузне выбило. Маленький такой росточком, смешливый, с шутками да с прибаутками не расставался. Всем горе-беда, ему смех. На каждый случай небылицы да побасенки у него припасены. Ничего всерьез не принимал, не грустил, не печалился, и другим не советовал по пустякам расстраиваться. За такой характер и звали его на деревне соответственно – Матейка.
- Вот ты, Петро, все с ружом бегашь, а толку, как я погляжу, никакого. Все пустой. А я как иду на охоту, - никода ружа с собой не беру, боюсь я яво. А от меня и без няго все толку-то поболе будеть. Хоть вот на прошлой неделе взять, послала меня бабка за утями на болото. Утя ей, вишь ли, королевне, откушать захотелось! Взял я кусок сала, привязал к веревке. Залез в камыши, и приманку с краю на воду кидель*. Подплыла утка, сало глотель*. Сало в утке, сам знашь, долго сидеть не будеть. Ну и вышло оно естественным путем, бульк себе, и плавает позади ее. Вторая тихонечко подплыла, глоть яво. А сало опять наружу. Так они на веревку все и нанизались. Штук пятнадцать как набралось - я их прямо на веревке всем гуртом и вытяг. А куда их много-то брать? Бабке щипать надоесть. Те може веревочку-то напрокат дать?
- Решил я, Петро как ты, с ружом вота на охоту сходить. Эва вчерась на утей ходил. Ты вот, Петро, чем заряжашь? А? Да я, видать, стар стал, лениво десять раз пыжа крутить. Сижу вчера в кустах, посчитал, летят ути клинышком, аккурать двадцать одна штука задница в задницу, строем. Я отсчитал двадцать одну дробинку, запхал* в ствол. Кусочком мыла придавил, чобы не просыпать. Стали ути подлетать поближе, я прицелился, да как шарахну с двух стволов, епс, епс! А дулом так вдоль них повел, от начала клинышка и до конца, сам понимашь, с протяжечкой. Да незадача вышла! Зрение уже не то, видать. Двадцать упали замертво, а двадцать первая, подбитая, юзом в камыши ушла. Ходил я, ходил, порты тер - тер, так и не нашел ее. Так и принес токо двадцать. Ух, бабка моя расстроилася.
- Ты ешь, ешь Клавочка. Бабка хоть и старая, да еще дюже хорошо готовить.
- Деда, а это кролик что ли?
- Да, соседушка, кушай. Да здоровый такой попался. Давай еще кусочек положу?
- Давай, деда. Кто тебе, деда, кроля-то задарил?
- Ешь, ешь, не стесняйся. Да уж, тут задарять, соседушка! Все сам, все в дом вот этими рученьками несу. Вот пока еще хожу, и бабка дыхаеть. Слягу если, ох, и не знаю, что бабка и делать будеть! Вот надысь, ходил я на охоту. Походил вокруг деревни, походил. Нет ничего, ни одного зайчишки худого не видать. Я уж пригорюнился, уж думал до дому повертать. И вдруг смотрю – эва! Сидить, сидить, родненький мой! Такой серенькай, пушистенькай, да здоровенькай такой, мордатый, упитанный! Уши приложил, косит на мене глазьями. Ах, ты же мой миленькай! Я как ружо-то скинул с ходу, да как с размаху жахнул разом с двух столов! Он на землю с забора бам токма плашмя! И мявкнуть не успел! Ты ешь, ешь, соседушка, не стесняйся!
В деревне свадьба. Молодежь, как говорится, при параде, с гармонью идет к дому невесты. Бабы да девки выстраивают «заслон» посредине улицы, требуя с жениха выкуп. Веселое сражение длится долго и шумно. Наконец, все условия выполнены. Довольные своей находчивостью жених, сваты и дружки подходят к самому порогу невестина дома.
Откуда не возьмись, протискиваясь из-за спин зевак, на крыльце невесты появляется дед Матейка с насмерть перепуганным котом за пазухой. На шее соседского Рыжика бант, к нему привязан ключ от двери молодицы. Пока народ суетился встречая дорогих гостей, дед-проныра успел умыкнуть и ключ, и кота. Выкупа он не просит, по что ему выкуп-то. Его условия просты: снимешь ключ – зайдешь в дом, заберешь невесту. Напугал, тоже мне, такой задачей! Под смех присутствующих дед выпускает из-под пиджака полуживого от страха котейку. Своей свободе кот рад несказанно, и поэтому в чужие руки опять попасть не хочет. А пока жених с дружками пытаются его догнать, дед спускает с цепи здоровенного хозяйского пса. Черному кобелю вся эта компания и так не по душе, а мечущийся в родном дворе соседский кот совсем здесь ни к месту, - и пес рвется вперед. Бедный Рыжик, не успев поверить в свою свободу, оказывается перед угрозой встретиться с мчащимся к нему псу. Придя в полный ужас, кот отчаянно пытается спастись, и стремглав взмывает на поленницу дров, сложенную у забора, а с нее опрометью сигает на улицу. Пес, одним прыжком перелетев и двор, и дрова, исчезает из глаз вслед за ним. Распаленная молодежь, мигом разметав поленницу, перемахивает из двора на улицу вслед за ними. На центральной площади к жениху с дружками присоединяются деревенские ротозеи, а к черному кобелю – местные собаки. Обе стаи с ревом носятся по улочкам и переулкам. Через два с половиной часа на другом конце деревни с крыши колхозного сарая таки стащили полуобморочного кота, который так и не понял, в чем его вина. Невеста, вылезшая из хаты через кухонное окно, дождалась в сельсовете поцарапанного жениха в рваном праздничном костюме и дружков с синяками и ссадинами - никому не хотелось перед всей деревней пасть лицом в грязь. Под всхлипывание и тихие причитания свекрови и тещи, проклинающих Матейку, брак был зарегистрирован.
Пришли к бабке на Пасху гости. Не понравился деду Матейке среди них задиристый, хвастливый мужичок, племянник соседки из недальнего села. Нарассказывал он всяких небылиц, бабки сидят, слушают да охают. И везде-то он – главный герой, да первый во всем! Мир спас, Землю освободил, председателя да бригадира осчастливил. Дед тоже внимательно так гостя слушал, покуривал, да покрякивал. И время от времени просил:
- Ты, Миколка, вот холодец ешь, да лавровый лист-то не выбрасавай, складавай возле сябе в кучку.
Тот ест и складывает. Мало ли зачем деду лавровый лист? А дед опять:
- Ты, Миколка, из борща-то лаврушечку в кучку поклади.
Бабки, видя такое дело, тоже стали подбрасывать Миколке вываренные листочки из своих тарелок. Горка около него заметно разрослась. К концу вечера гость не выдержал:
- Дед, зачем тебе нахрен старый лавровый лист?
- Да таких му**ков как ты, милок, мариновать.
Раним утром сидит дед Матейка на крыльце своей хатки, покуривает.
- Куда это ты ни свет ни заря наладилси? - кричит он соседскому мальчику, проходящему мимо него со школьным ранцем за плечами.
- В школу! - не чуя подвоха отвечает мальчишка. - У нас первый урок математика! Опаздывать нельзя, Петр Парфирьевич ругаться будет! Он рано приходит.
Петр Парфирьевич - директор деревенской школы, с ним все знают, шутки плохи.
- Погодь-ка, че скажу-тка! Не ждите седни вы рано Парфирича. - прищуривается дед Матейка. - Первого урока седни не будеть у вас. Парфирич вон, эва, соседом мне доводиться. Так постирала вчера Настасья Петрухины штаны. Смотри! Вон на веревке весять, тудыма-сюдыма качаються! Дай-ка гляну, высохли ли? - дед перелезает через низенький заборчик, разделяющий два подворья, крадучись подбирается к веревке со штанами. Быстро их ощупывает и возвращается назад.
- Не торопись, - заговорщицки подмигивает он мальцу, - мокрые еще. Твой Парфирич раньше третьего урока в школу не придеть. Вот так-то.
- Да ну? - дается диву мальчишка.
- А то! - усмехается дед Матейка.- Токо ты ж смотри, не говори никому!
Половина класса не является на первые три урока.
Всякое на деревне бывало. Приняли раз комбайнеры самогоночки с устатку от непосильных трудов. Прямо в поле, возле своих машин полегли спать, благо на улице тепло. Прошел Матейка по деревне, пособирал с веревок у баб где юбки, где халаты. Поснимал в поле с уставших тружеников порты, переодел пьяных на свой вкус в бабкины обноски, да еще губы им накрасил супругиной помадой. Мужички спят, работа стоит. Дед в рельсу пару раз стукнул кочергой.
- Миленькия! Че спите, роднинькея! - кричит дедок. - Нашальство ваше едить! Заметять че, премии каюк!
Те со сна не опомнившись, бегом по машинам, завели комбайны да трактора и в поле, пока председатель не приехал проверять с утра бригаду. Кто там на кого смотрел с искреннего похмелья! А кто и смотрел – так порток все одно не видать нигде, а работать надо. В кабине что твориться снаружи не видать, в чем ты там молотишь – в штанах или в юбке, лишь бы дело шло. Трудятся ребятки. А тут и само начальство подкатило. К одному комбайну подъехало, к другому…
Бежит по деревне, прихрамывая, наш дед Матейка, на бегу руками как мельница крыльями машет.
- Катерина! Катерина! – кричит истошно дедок на всю деревню. - Бросай все, бежим, бежим скорей!
- Да куда, деда? – выскочила на крыльцо деревенская почтальонка.
- Да бежим, по дороге расскажу, скорей!
- Деда, куда бежим-то?
- Куда-куда, кудакаешь! К твоему сараю! Где скотинка твоя стоить забыла? Куда же еще! Ох, Катерина, если бы не я, не знаю че бы ты и делала! Шевелись, да шевелись ты, Катерина!
И вот уже бегут по деревне Катерина с дедком наперегонки. Громко переговариваются на бегу. Конечно, вся деревня ушки навострила, ждет, чем дело закончится. А кто и прибавил ходу вслед за ними, чтобы первым все увидеть и узнать. Пробежав почти пол деревни, насмерть перепуганная задыхающаяся Катерина взмолилась:
- Дед, скажи ты ради Бога, что случилось! Сил больше нет, сейчас сердце разорвется!
- Да че, да че! Да корова твоя уже дома. Пришла, ведро взяла, титьки помыла, стоить, доиться тебя зовет, а тебя все нет,шаёхта*!
Односельчане всерьез деда Матейку не принимали. Обижались, бывало, на такие шутки. Шут деревенский, скоморох – и только! Хоть и поговаривали, что он тоже воевал, ветераны Великой Отечественной войны, очень уважаемые на селе люди, возраста к тому времени уже почтенного, никогда не приглашали его ни на свои заседания, ни на официальные торжества, посвященные военным годовщинам в деревенский Дом культуры. Дед Матейка не обижался открыто, но было видно, что такое неуважение его задевает.
Как-то раз под очередной праздник зацепились ветераны, что называется, с дедом языками. Дело началось шутейно, а дошло до крепкого словца. Высказали ему мужики все: что он на деревне – шут, что всю жизнь продурил и вспомнить, похвастаться нечем. Что жизнь прожил зря, что ни одной фронтовой награды на его пиджаке никто ни разу не видел. Что и работник с него аховый, если в кузне по своей же милости глаз потерял и с коня свалился так, что сам себя покалечил. Дед Матейка тоже в долгу не остался: кричал в сердцах, что им самим-то гордиться нечем - ходят с погремушками, юбилейными медалями, и не стыдятся ими по деревне брякать, да сказки пионерам про свои подвиги рассказывать. Рассорились на всю деревню. Так дело тем разговором не закончилось. Задетые за живое ветераны поехали на центральную усадьбу, в Военкомат, на Матейку жаловаться; требовать, чтобы приняли меры к никчемному человеку за оскорбление уважаемых и достойных людей.
Через некоторое время молоденький лейтенантик привез в сельсовет запечатанный сургучом конверт, - ответ на их коллективное заявление. Председатель собрал в клубе жалобщиков. Сам виновник на разборки не пошел. Ни ждать его, ни посылать за ним не стали, принялись читать. Оказалось, что в конверте прислали послужной список деда Матейки. Начал он свою войну еще вместе с Ковпаком, потом Карелия и Финская. А потом сложилась судьба так, что всю Великую Отечественную кидало его из огня да в полымя: ранение, госпиталь, новый полк. Ранение, госпиталь, новый полк. И Сталинград прошел, и Курскую, и в Крыму воевал, и в Польше, и до Берлина дошел, и Японской закончил. Наград у него одного оказалось больше, чем у всех жалобщиков вместе набралось. Среди них «Орден Красного Знамени», «Орден Красной Звезды», полный кавалерский набор «Ордена Славы», медаль «За Отвагу», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Японией». Всего боевых и трудовых наград у Матейки насчиталось двадцать семь да плюс к ним - пять ранений, а в запас ушел в офицерском звании.
Ни один раз звали его и в город, на встречи с пионерами, студентами и молодыми солдатами. Дед отнекивался под разными предлогами и отказывался, выступать на людях стеснялся очень, и вспоминать эти годы не любил. Говорил, что столько горя видел за военное время, что ни рассказать, ни забыть нельзя. Ветеранскими льготами пользоваться отказался, награды не носил. Считал, что каждая из них кровью полита, что это очень личное, а не для того, чтобы всем показывать. За юбилейными медалями Матейка принципиально не ездил, считая их никчемными игрушками, признавая только боевые.
Председатель прочитал вслух собравшимся казенную бумагу и как-то слишком быстренько ушел, пустив письмо по рукам...
После недолгого совещания деревенские ветераны через сельмаг пошли всем скопом к Матейке пить мировую.
Не издевался дед Матейка над односельчанами, и в голове такого не держал. Просто считал, что люди трудно по своей вине живут, за своими бедами ничего вокруг себя не видят. Из малости делают горе. Не ценят день, что прожили в мире, не понимают, что день этот они прожили, прожили здоровыми и с близкими своими рядом. И, как умел уж, хотел хоть ненадолго радость им вернуть.
*кинул
*проглотила
*запихал
*медлительная