Этот цех давно заброшенного завода был только нашей территорией. Кажется, вся жизнь прошла среди ржавых труб и арматурин, растрескавшегося бетона и больших окон с выбитыми стеклами, где даже жарким летом гулял злой, пронизывающий ветер. Осенью, сквозь дыры в крыше лил ледяной дождь, и образовавшиеся на бетонном полу лужи воды помогали нам приглушить чувство голода, до судорог сводящее желудок, в те дни, когда нам не удавалось найти никакой еды. Я оторвал кусок еще дымящегося, сочившегося кровью мяса от тушки недавно пойманной крысы и посмотрел слезящимися глазами на Него. Он так же расправлялся со второй крысой. Охота удалась, и день можно было считать удачным.
Мы с Ним были связаны одной судьбой с самого рождения, когда в питомнике ко мне подошел, еще неумело перебирая крупными, не по размеру, лапами щенок с большой головой. Он звонко тявкнул, внимательно посмотрел на меня и вильнул хвостом. Я вильнул в ответ своим и тоже тявкнул. С того дня мы были неразлучны. Это было началом большой Дружбы. И в играх, и у миски с кормом мы всегда были вместе. Бывало, наевшись, Он стоял рядом, отгоняя особо наглых щенков, сующих свои морды в мою миску. Его забрали первым. Как-то, рано утром, к питомнику подъехала старенькая «волга», из нее вылез человек в форме и отправился к хозяину. Вскоре они вышли вместе, оживленно беседуя, и направились к нашему вольеру. Я расслышал отдельные слова – «служба», «Чечня» и, наконец, знакомое – «щенок». Они подошли к нам и человек в форме долго рассматривал нас, копошащихся, играющих, спящих. Потом показал на Него. Хозяин открыл вольер и, взяв на руки моего друга, отдал человеку в форме. Он повернул свою голову в мою сторону и, жалобно взглянув, словно прося помощи, и, изворачиваясь, попытался освободиться от незнакомых объятий. Человек погладил Его по голове, что-то прошептал и понес к машине. Из пасти моего друга вырвался жалобный визг. Я, как мне тогда показалось, грозно зарычал и залаял, но хозяин, не обращая на мо1 писк и щенячью возню никакого внимания, запер вольер. Пока машина не отъехала, Он смотрел на меня, прощаясь навсегда. Мы еще не знали, что судьба уготовит нам еще одну, последнюю встречу. Я остался среди других щенков, но по сути остался один. Ни есть, ни играть больше не хотелось. Я лежал в углу вольера, положив голову на свои большие неуклюжие лапы. А через неделю забрали и меня. Мой новый хозяин, как мне казалось, огромный человек с большим животом, бритый наголо, похожий на бульдога, жившего у нас в одном из вольеров, с толстой цепью на не менее толстой шее, взял меня, больно сжав бока, осмотрел зубы и спросил о цене. Хозяин питомника ответил. «Бульдог» спросил: «А в баксах сколько? Во, и тебе теперь кликуха будет – Бакс». Мы сели в большую, блестящую машину и поехали. Я в последний раз посмотрел на питомник, бывший моим домом, а потом стал с интересом озираться по сторонам, всю дорогу изнывая от любопытства. Мы подъехали к большому забору и мой хозяин, открыв ворота, заехал внутрь. За забором оказался огромный дом, но меня, надев ошейник, повели не туда, а куда-то вглубь, к огороженному металлической сеткой пространству, за которым я заметил крупного черного пса. Хозяин запустил меня к нему и стал наблюдать. Я сел, не выпуская, впрочем, пса из виду. Он, казалось, не обращает на меня никакого внимания. Тогда я встал и осторожно стал приближаться к нему, помахивая хвостом. Я не заметил того момента, когда пересек невидимую мне границу. Черный пес вдруг ощерил свою пасть, с его клыков закапала слюна и, прежде, чем хозяин отогнал его хлыстом, бросился на меня, схватил за загривок и так тряхнул, что в глазах у меня тут же потемнело. Я взвизгнул и в ту же секунду услышал свист хлыста и, перекрывший мой визг, вой черного пса. Хозяин взял меня на руки, оглядел и отнес в стоящий недалеко вольер. Так началась моя новая жизнь. Так я узнал, что в мире существуют не только друзья, но и враги, не только любовь, но и ненависть.
Кормили меня хорошо, лучше, чем в питомнике. Миска всегда была полна кусками сочного, с кровью мяса, вызывавшего во мне бурю эмоций, выплескивающихся откуда-то из глубин моего сознания, отголосками родовой памяти, сохранившимися в каждой собаке от ее далеких предков, волков. Я стал быстро расти, будто наливаясь силой, каменели под шкурой мышцы, молочные зубы превращались в клыки, готовые разорвать кого угодно в поисках такого дурманящего мяса. Казалось, я вытащил выигрышный билет. Вокруг меня суетились, кормили, мыли, выгуливали, тренировали какие-то люди.. Раз в неделю приходил врач и тщательно меня осматривал. Порой, заходил хозяин, к которому я, испытывая благодарность за сытую жизнь, начал привыкать и, даже, кажется, полюбил. А потом я вновь встретился с черным псом.
В то утро меня вывели на прогулку, но мы направились не к прохладной аллее для прогулок, а к той огороженной площадке, которую мне казалось, я запомню навсегда. У площадки стоял хозяин. Меня запустили на площадку и я сразу увидел своего врага. На этот раз он не показался мне таким огромным. Его бока лихорадочно вздувались . Увидев меня он снова ощерился, и этого оказалось достаточно, чтобы меня пружиной бросило ему навстречу. Мои клыки сомкнулись на его горле, я почувствовал, как черная шерсть щекочет мне небо. Затем клыки погрузились во что-то мягкое, и я ощутил горячий и соленый, давно возбуждающий меня привкус крови. На этот раз свист хлыста предназначался мне. Я отскочил, поджав хвост, когда плетеная кожа обожгла мне спину. Хозяин оскалившись смотрел на меня, издавая утробные звуки. Этот оскал у людей называется улыбкой и, почему-то, считается признаком радости. Меня отвели в вольер и, как никогда, сытно накормили – куски мяса просто плавали в кровавом бульоне. А еще через пару дней хозяин зашел ко мне, надел ошейник и поводок и посадил с собой в машину. Я не ездил на ней с того самого дня, как он забрал меня из питомника.
Мы выехали за ворота и долго ехали проселочными дорогами пока не подъехали к полю, на котором собралась толпа людей. Я никогда не видел еще столько возбужденных, подогретых спиртным людей. Я напрягся, но видя, как хозяин радостно скалится, здороваясь с подходящими, успокоился. Мы вышли и пошли на толпу. Люди расступились, и я увидел площадку, точно такую же, как и у нас. Хозяин снял с меня ошейник и подтолкнул к входу на площадку. Не успел я войти, как сбоку на меня бросилась тень. Я увернулся и, оглянувшись, увидел здорового незнакомого рыжего пса. Но стоило только увидеть его глаза, как я тотчас узнал – это был тот черный пес, каким-то образом сменивший окраску. Из груди моей вырвался мощный рык и я бросился на него клацая клыками, не видя вокруг ничего, кроме отливающих желтизной глаз моего врага. Я рвал его, разбрызгивая розовую пену, чувствуя в глотке куски чужой шерсти, ощущая ответные укусы, становящиеся все слабее с каждым мгновением. Я ничего не хотел, только жажда крови, бросала меня вперед, не давая передохнуть. Когда меня оттащили, мой противник лежал неподвижным рыжим мешком, ничем уже не напоминая мне моего черного врага. Толпа ревела. Хозяин суетливо пересчитывал бумажки, толстой пачкой лежащие у него в руке. Всю дорогу я зализывал прокусанную лапу. Когда мы вернулись домой, уже стемнело. Несмотря на это, меня осмотрел врач, перевязал лапу и замазал какой-то вонючей дрянью другие мои раны, полученные от рыжего. Потом меня накормили, и я уснул беспокойным сном. Мне снился питомник и я снова играл со своим другом.
Через некоторое время хозяин снова взял меня с собой. На этот раз моим противником был белый бультерьер, но стоило мне взглянуть в его глаза, и я опять увидел в них черного пса. И этого было достаточно, чтобы рвать, рвать, рвать его до самой победы. Вскоре я привык к схваткам и даже получал от них удовольствие, в предвкушении вкусного и сытного ужина.
В тот раз все пошло не так с утра. На прогулке я наступил на колючку, и лапа ныла от полученных заноз. Сколько я не пытался их вытащить, ничего не получалось. Пока мы с хозяином доехали до места боя, небо заволокли свинцовые облака и пошел мелкий противный дождь. Едва я выскочил на площадку, больную лапу, словно молнией, пронзила боль. Я замешкался, поджал ее, и этого было достаточно, чтобы мой враг, крупный мастиф, отбросил меня на сетку ограждения, опрокинул и стал драть мою шкуру в клочья. Кровь текла ручейками, смешиваясь с каплями дождя. Я пытался огрызаться, но больная лапа не давала подняться. Когда я понял, что этот бой я проиграл, перед глазами уже плыли лиловые круги. Через секунду мрак поглотил меня.
Я очнулся уже в машине. Я лежал на заднем сидении, на прозрачной клеенке, покрытой сгустками крови. Хозяин, повернувшись ко мне, задумчиво меня разглядывал. Потом тяжело вылез из машины и , вытащив меня, положил на землю. Машина стояла на пустыре, позади небольшого завода. Хозяин сунул руку в карман и достал пистолет. Я знал это, потому что не раз видел, как он с подгулявшими гостями ходил «пострелять по банкам». Прежде меня пугала эта штука, издающая громкие звуки, называемые выстрелом. Но теперь мне было не до того. Все болело, кровь толчками выходила из рваных ран. Я смотрел в глаза того, к кому еще недавно испытывал привязанность, не замечая, как он поднимает руку. «Нет, не могу, - вдруг просипел хозяин, - не смотри на меня так! Не могу!» Он резко повернулся, почти влетел в машину, хлопнул дверцей и, газанув, умчался в серость дня, мигая налитыми кровью задними фарами. Я приподнял голову, чтобы, ведомый инстинктом, броситься вслед, но все поплыло, и я снова провалился в сумрак.
Очнулся я от давно забытого аромата свежего хлеба. Еще в питомнике один из работников, несмотря на запрет, втайне от хозяина, давал нам, щенкам, иногда вкусные кусочки ароматного черного хлеба. Я с трудом приоткрыл глаза и увидел заскорузлую старческую руку. Мой инстинкт убеждал мне укусить чужака, так нагло ворвавшегося в мое личное пространство, нарушив все допустимые границы. Но именно от этой руки так вкусно пахло хлебом, пахло детством. Рука прикоснулась к моей голове и погладила вдоль израненного бока, вызвав давно забытую дрожь удовольствия. Оказалось, что это каморка старика-сторожа на территории завода, который нашел меня по ту сторону забора и принес к себе. Выздоравливал я медленно. Старик приносил мне еду, ту же, что ел сам – жидкий овощной суп, ломоть хлеба, какие-то косточки. И пусть я уже не ел, как прежде, мясо, но эти объедки казались мне самым вкусным лакомством на свете. Только с первым снегом я смог сам, пошатываясь, выйти из стариковской каморки. Привыкший к ее полумраку, я зажмурился от яркой белизны и не сразу заметил метнувшуюся ко мне собаку. Привычно оскалившись, я обернулся на движение и замер от неожиданности. Ко мне, радостно взвизгивая, несся Он, мой Друг. Он, конечно, давно превратился из маленького неуклюжего щенка в здорового, крепкого пса, но я сразу узнал Его, как и Он меня. В двух шагах Он резко остановился, не зная как поступить дальше, но крутя хвостом, как пропеллером и вертясь не в силах устоять на месте. Больше мы не расставались. Позже, я узнал Его историю. Хозяин моего друга, тот офицер, служивший в небольшом гарнизоне в Чечне, взял Его с собой и Он, получивший кличку Бес, не раз спасал хозяина от пуль и ножей горцев, о чем говорили шрамы на его брюхе и боках. Хозяин был ранен, ушел в отставку по ранению и, взяв Беса с собой, вернулся на родину, но вскоре умер, так и не оправившись от ран. Наследники не захотели оставлять себе такого большого пса, и друг мой оказался на улице, где его, голодного и отощавшего нашел старик- сторож. И вот уже год, как он сторожит вместе с ним территорию завода. Старик назвал нас Шарик и Бобик, а мы и не противились. Днем мы спали в каморке, а ночами, выходили с ним на обход заводской территории. Ну а потом лежали в теплой каморке, разделив со сторожем его скромную трапезу, и слушали его длинные убаюкивающие рассказы о жизни, которые он вел с нами длинными ночами. Так прошел еще год. Но однажды старик не пришел. Из разговора рабочих мы проняли, что старику стало плохо, подвело сердце, и он умер еще в скорой, не успевшей довести его до больницы. А чуть позже закрыли и завод. Нам пришлось выживать самим. Тут то и пригодились полученные нами знания. И всколыхнулось в нас то звериное, что было и, казалось, ушло навсегда. Мы с другом, перебрались в один опустевших цехов, где нашей добычей стали снующие повсюду крысы и кошки, порой удавалось поймать и зазевавшуюся ворону, а иногда мы находили что-то на помойке, расположенной недалеко. Приходилось отбиваться и от пришлых собак, наводнивших территорию завода. Вскоре пришлые поняли, что с нами лучше не связываться и цех стал нашим лежбищем, нашим домом, в который мы возвращались после удачной охоты. Мы тоже не трогали других собак, соблюдая установившийся статус-кво. Мы постарели, наши шкуры задубели от полученных шрамов, а в свалявшейся шерсти появилась проседь, но мы по-прежнему были грозной силой. Сегодня нашим ужином стали две пойманные крысы, но мы знали, завтра будет новый день и, может, тогда нам повезет больше. Я попил воды из лужи и лег рядом с Ним, прикрыв глаза и напряженно вслушиваясь в стремящийся к закату день…
Внезапно громыхнуло. Потом еще и еще. Мы вскочили на лапы – слишком многое видели мы в этой жизни, чтобы не узнать звуки выстрелов. Осторожно подойдя к пустому проему окна, мы увидели, что у центрального корпуса стоит фургон, а около него группа людей с ружьями…Такие же ружья видел у своего хозяина – «бульдога». Один из людей вскинул ружье и выстрелил куда-то в сторону, не видимую из окна. Потом еще. Откуда-то подошли еще несколько человек, один тащил за задние лапы убитого пса. Подойдя к машине, они взяли пса и, раскачав, швырнули в чрево фургона. Потом люди уходили, слышались выстрелы и, возвращаясь, люди тащили убитых собак – кобелей, сук, щенков. Холодок пробежал по моей спине вдоль позвоночника, когда я увидел, как двое из группы, с ружьями пошли к нашему цеху. Мы притаились – я за кучей ветоши, друг за старым проржавевшим станком. Послышались голоса и, когда мы явно ощутили терпкий запах пота и пороха, одновременно рванулись из-за своих укрытий. Казалось, мы навечно зависли в воздухе…
…два выстрела слились в один.
- Да, промедли секунду и на их месте лежали бы мы – сказал один из людей, уже не молодой, перезаряжая помповую «беретту», - эта работа, конечно, дерьмо, но шеф приказал до вечера очистить территорию. Завтра приедет покупатель. Да и заплатить обещал хорошо.
Второй, молодой, ничего не сказал, он выстрелил машинально, от испуга, навскидку, попал случайно, и теперь постепенно приходил в себя. Его руки дрожали, словно после тяжелого похмелья. Первый внимательно посмотрел в черноту холодного цеха, нагнувшись, взял за заднюю лапу убитого им пса и пошел к выходу. Выходя, он вдруг почувствовал, как холодный, липкий пот пробежал у него по спине. Вдоль самого позвоночника. Словно кто-то пристально смотрел на него из надвигающегося сумрака ночи, притаившейся в углах цеха.