«По своей природе все люди одинаковые, только условия жизни делают их разными» - Георг Литенберг, немецкий писатель ХУ111 века.
На обострённое чувство с восхищением воспринимать всё новое, эстетически красивое, природой продиктованное, людям полезное у Ивана Красова возникала мгновенная реакция. Ему нравилось великолепие зданий, сооружений, картины, скульптурные произведения, музыка, красота человека, именно человека, как совершенство природы. И хоть он, в силу своего воспитания, полученного в советское время, оставался больше атеистом, всё же иногда не прочь был размышлять: почему одним в жизни «везёт», а другим, наоборот? Почему одни живут до 80, 90, до ста и более лет, продуктивно работая, оставляют после себя заметный след в жизни, другие – за прожитую сравнительно короткую жизнь – 25, 30, 35 лет успевают сделать то, что другой не сделает, прожив долгую жизнь? А что говорить о детях, которые в силу всяких причин: болезней, катастроф, несчастных случаев и пр., уходят из жизни в младенческом возрасте? Кто всем руководит, кто посылает на них кару и за что? Где Бог? Куда он смотрит? Почему такая несправедливость?
Эти и подобные этим размышления привели его к знакомому священнику, отцу Афанасию, в миру Дмитрию Сергеевичу Губареву, который в августе того памятного года, года гибели могучей страны, крестил моего великовозрастного племянника. В состоявшихся беседах Красову удалось проследить путь, прошедший теперешним священником, а прежде -- таким же атеистом, каким есть сам Красов, до глубоко верующего человека.
-- Святой отец, вот мы часто уповаем на Бога. Ведь мудрые люди говорят, что если бы боги заботились о людях, то хорошим людям жилось бы хорошо, а плохим – плохо. Почему это не так?
-- Однозначно на твой вопрос, сын мой, ответить невозможно. Поэтому я тебе, как старому знакомому, попытаюсь пояснить то, что мне, теперешнему служителю Бога, удалось познать, пришлось испытать.
На заре юности, -- начал своё повествование Отец Афанасий, -- нас, проживающих в деревне мальчишек приучали к трудолюбию, уважительному отношению к старшим, любви к своим близким, особенно к родителям и, какой то степени к богослужению. Мать моя перед сном всегда молилась. Хоть она нас не заставляла отбивать поклоны образам, находившимся в так называемом «красном углу» хаты, а всё же нас при случае предостерегала: «Не надо так делать, а то божечка ушко отрежет», а нам, детям, жаль было расставаться с ушком, потому мы старались не шкодничать. Для нас были примером и благородные люди нашей деревни, которые не только не сквернословили при женщинах и детях, но и уважительно относились ко всем, живущим в деревне. В каждом из нас жил дух коллективизма. У меня с детства стала проявляться любознательность ко всему, которая затем переросла в тягу к учёбе. С большим интересом наблюдал я, например, за работой плотников, которые начинали строить дом: как они раскатывали брёвна, как их сортировали по назначению, т.е. какое бревно-- на обгон, какое--на стены, какое -- на стропилы и т.д. Старался угадать что будут строители делать потом. Наблюдал как они начинали очищать каждое бревно от коры специальным скребком, а кто из них – просто лопатой, потому что скребков не хватало. Затем закладывался в вырытую по периметру предполагаемого дома траншею глубиной в одну лопату, а шириной –в две, фундамент из камня, скрепляемого глиняным раствором. На него из подготовленных брёвен монтировался нижний обгон. По углам обгона и в местах, где предусматривалась установка дверей и окон, выдалбливались стамеской или долотом гнёзда. Следом готовился из брёвен верхний обгон. В нём так же по углам и в местах предполагаемых дверей и окон выдалбливались такие же гнёзда, как в нижнем обгоне. Затем готовились столбы-стойки для установки их по углам и в местах дверей и окон. На обоих концах стоек запиливались шипы, а вдоль каждого столба с двух противоположных сторон пробивались пазы. Каждая стойка шипом устанавливалась в гнездо нижнего обгона и вертикально по отвесу закреплялась двумя рейками (для прочности). После установки всех столбов-стоек возводился аналогично верхний обгон. Так монтировался дом в «столбы». Монтаж дома в «углы» или в «лапы» -- другая технология. Все операции, в том числе, подготовка инструмента, его заточка, манеры обтёсывания брёвен и многое другое, последовательность операций мной были изучены, хотя не совсем усвоены из-за малолетства. Всё это приходилось наблюдать в шестилетнем! возрасте и запомнить на всю жизнь. Да разве только это? С десяти лет мы, мальчишки, уже верхом на лошади возили волокуши сена, а в двенадцать лет меня бригадир уже посадил на конные грабли.
Детская память помогала мне быстро запоминать стихи, сказки, рассказы. Сестра всё ещё никак не выучит стих про генерала Топтыгина, а я его уже знаю. В пять лет меня сёстра мои научили читать, писать и рисовать. Рисовать, вернее, срисовывать любил собаку, лошадь и портрет Сталина. Будучи школьником, при помощи клеток довольно правильно нарисовал портреты физика Георга Ома и юного Пушкина. Позже к рисованию у меня наклонности притупились и живописью больше не занимался.
В школе, хоть я не был отличником, но учиться любил. Питал зависть к тем, кто хорошо учился, а затем поступал учиться дальше в техникуме или в институте.
--А скажите, святой отец, Вы чем - то выделялись среди мальчишек своего возраста?
--Рос я не ахти здоровым мальчиком. Часто болел простудными заболеваниями. Особенно зимой, так как ни обуви, ни одежды надлежащей не было. Но летом мы все преображались: ходили босиком до самых заморозков. Часто со сверстниками бегали на - перегонки и на лужайках боролись. Это у меня получалось хорошо.
--А позже, когда Вы Дети, в свою очередь, подарили нам внуков. Я люблю природу и, надо полагать, и природа дарует мне внучат, с кем у нас любовь взаимная.
--Выходит, святой отец, к Вам судьба была благосклонной. Почему же и когда произошли разочарования?
--Они, как Вы говорите, разочарования, пришли не сразу. Взрослея и участвуя в общем потоке людей, создающих материальные блага, наблюдаешь как меняется уровень взаимоотношений между людьми, как строятся и укрепляются структуры государственной власти, её институты, начинаешь расширять свой кругозор, понимать «игру» чиновников, их устремления праведные и неправедные. Чиновники, они являются носителями власти. Власть сама по себе необходима и она должна быть сильной, но властители даже своими длинными руками менее опасны, нежели их короткорукие чиновники. И это я испытал на себе. Когда меня перевели работать в проектную организацию, вскоре, как сравнительно молодому человеку, коммунисту дали в нагрузку вести кружок политучёбы комсомольцев. Вёл я его, привлекая к занятиям в качестве лекторов, ведущих специалистов института, членов партбюро, руководство института, даже работников райкома комсомола. Темы задавал я сам. Занятия проходили оживлённо, все слушатели активно и с большим интересом участвовали в рассмотрении того или другого вопроса. Комитету комсомола такая организация проведения мной занятий понравилась, и вскоре я был направлен на областной семинар пропагандистов по обмену опытом. Спустя несколько дней после семинара приглашает меня секретарь комитета комсомола института Геннадий Щеглов . Я прибыл, как было условлено, в кабинет, а он мне и говорит: «Слушай, Ваня, ты, как пропагандист, первому секретарю обкома комсомола понравился и он распорядился включить тебя в состав группы активистов – пропагандистов для поездки в капстраны Бельгию и Голландию на десять дней. Как ты на это смотришь? Только не смей отказываться!». Я, конечно, польщён был такой оценкой моего труда и тем, что предоставляется возможность поехать в капстраны и что то от туда привезти для себя, для семьи. Ведь, не секрет, у нас был во всём дефицит. Но я высказал Геннадию ряд причин, по которым мне не удастся туда поехать: во-первых, не пройду медицинскую комиссию, во-вторых, нужны деньги, а у меня их нет. Геннадий настаивал на моей загранпоездке и обещал во всём мне содействовать, порекомендовал мне начать с поликлиники, а на себя взять подготовку текста характеристики. Медкомиссию я, к счастью, прошёл и начались поиски денег, а их нужно было около тысячи рублей. При моей зарплате 160-170 рублей в месяц такую сумму быстро не наберёшь и наберёшь ли, ведь семье ещё надо? Поэтому пришлось пойти на унижение, т.е. обратиться в местком и к директору, чтобы те оказали материальную помощь. Дело, как говорится, завертелось. Я работаю и жду результатов, а они вскоре нагрянули. Приглашают меня на заседание партбюро. Зачем? Не знаю, но думаю, что утверждать на меня характеристику. Я с нескрываемыми радостью и вдохновеньем прибыл к кабинету партбюро ждать своего вызова, даже над некоторыми товарищами по работе подтруниваю, поскольку знаю, что их будут прорабатывать: кого за прогулы в университет Марксизма – Ленинизма, кого за редкое участие в рейдах по охране общественного порядка. А я, мол, иду получать хвалебную характеристику. И вот вызывают меня. Только я вошёл в кабинет, где проходило заседание партбюро, как на меня набросился его секретарь Зуренко Юрий Иванович:
--Вот, полюбуйтесь -- Иван Васильевич Красов. Работает пропагандистом без году неделю, а уже «навострил лыжи» ехать в заграничную командировку! Ещё директор туда не ездил, ещё ни один главспец туда не ездил, а он, видите ли, не только собирается ехать, но и набрался смелости деньги просить у месткома и директора. Не стыдно, товарищ Красов?
Я, признаться опешил. На меня, словно кто - то вылил ведро холодной воды. Меня, с кем я бок о бок работаю, нежданно – негаданно разнёс, как говорят, в пух и прах и за что? Чтоб не быть на голову разбитым, я громко сказал: «Я ни у кого не просил направления в загранпоездку, меня туда направляет обком комсомола. Все претензии -- к нему. Проясните ситуацию, -- обратился я к комсоргу Щеглову. Тот что то стал произносить невнятное. По всему было видно, что он уже прошёл необходимую обработку, нацеленную протв меня. Я обиженный и раздосадованный покинул кабинет и убежал домой. Будьте вы прокляты со своей поездкой!
Был и другой случай. Поскольку микроклимат в проектной организации для меня подпортился, Во мне всё чаще возникал вопрос: а не уйти ли мне из института? И тут вскоре случай подвернулся. Поскольку я тогда был сравнительно молодым человеком и общение моё было связано, в основном, с молодёжью: спорт, туризм, художественная самодеятельность и т.д., меня заметили и пригласили на работу официально механиком на завод с прицелом на перспективу стать секретарём комитета комсомола всего завода. Разговор был с участием директора, парторга и председателя завкома. Я согласился. Директор сказала, чтоб я побыстрее рассчитывался и приходил на завод для исполнения новых обязанностей. Я, откланившись, ушёл. На прежней работе я рассчитался и пришёл к партогу сняться с парийного учёта. Тот, выслушал меня, поинтересовался как бы мимоходом куда я ухожу, сделал какие то отметки в моей учётной карточке, возвратил её и, подав для прощания руку, пожелал мне успехов на новом месте работы. Я, поблагодарив его, ушёл. Была пятница. Впереди два выходных дня. В понедельник я, как договаривались, иду на новое место работы. Настроение, как говорится, бодрое и только подошёл к турникету проходной, а мне сразу говорят: «Иван Васильевич, Вам надо зайти к директору». У меня сразу возникло неприятное предчувствие. Захожу в кабинет директора, а там всё те же лица: директор, партком и завком. И директор, едва поздоровавшись, прямо не дав опомниться, говорит: «Ваня, я тебя должна огорчить. Я -- опытный и партийный, и хозяйственнный работник, а допустила серьёзный просчёт. Я твой переход должна была согласовать с райкомом партии, поскольку ты член КПСС, а я этого не сделала. А ко мне секретарь райкома с претензией и упрёком: мол, добиваетесь славы за счёт переманивания к себе лучших кадров. Сегодня рано утром у нас с ним состоялся серьёзный разговор о тебе. Ты к четырнадцати часам иди к секретарю райкома партии и он тебе обо всём расскажет». Набрал я в свои лёгкие много воздуха и медленно выпустил.
Шёл домой в грустном состоянии. В четырнадцать часов я был у кабинета Первого секретаря РК КПСС. Нет смысла пересказывать какой у нас состоялся разговор , а только скажу, что вернулся я вновь в проектный институт и на прежнюю должность. Вот так меня в очередной раз «уделали» партократы. Сотворить пакость простому, не их среды человеку, они не опоздают, а вот оказать помощь или посодействовать в чём то не в их правилах.
Я тебя, сын мой, не притомил?
--Нет, продолжайте.
--Так вот, в противовес приведенному вспоминается другой пример. Моя родная тётя по матери с детских лет была баптисткой. Она ходила на собрания своих сектантов, трудилась добросовестно в колхозе, воспитывала четверых детей, а с возрастом у неё стали болеть ноги и ей трудно было даже ходить. Дети, повзрослев, разъехались. Поэтому ей часто помогали её братья и сёстры по вере. Однажды она меня пригласила к себе и говорит: «Ваня, сыночек, завтра придут ко мне мои люди, чтобы поколоть дрова. Я тебе сейчас покажу где лежат брёвнушки, где находится пила и топор и куда надо будет сложить готовые дрова. Ты им скажешь, а сам даже к дровам не прикасайся, всё будут делать они».
Тётя Шура еле поднялась. Ноги её были обвязаны какими то шерстяными тряпками, а своё сгорбленное тело она поддерживала двумя палками – костылями, снизу обмотанными такими же тряпками, как на ногах, видимо, чтобы костыли не скользили по полу. Вся её походка вызывала великое снисхождение и удивление: до чего же к старости люди становятся больными и немощными. Но она шла, не теряя оптимизма и, даже, улыбалась: «Сичас, сынок, я пройду и покажу. Вот сюда пушай кладут дрова, а вон там – брёвнушки, а здесь лежат топор и пила. Ты, Толя не будешь работать, только командуй. А колят пушай вон там, -- и показала палкой на место во дворе, -- а потом, чтоб они весь мусор подмели. Вот сюда, за дверью, пушай складывают дрова, чтоб мне не далеко было за ними зимой ходить. Всё делать будут мои братья и сёстры» -- не уставала повторять тётя Шура.
И вот, на другой день, а он был выходным, мы с супругой направились к моей тёте Шуре, чтобы «командовать», как говорила тётя Шура, при заготовке дров. Ждать прихода помощников долго не пришлось: они постучали в окно, я вышел наружу и открыл калитку. Передо мной стояли четверо молодых людей: два парня и две девушки – возрастом лет по 22 – 25 каждому. Они вежливо со мной поздоровались и я их проводил в комнату к тёте Шуре. Вскоре они вошли в моё подчинение и сразу же приступили к работе. Не хочется много говорить об усердии, с которым молодые люди пилили, кололи, складировали в отведённом месте дрова, а вот то, что они, эти молодые люди, безропотно с искренним желанием оказывали услугу своей сестре по вере, единомышленнику по духу, старшему человеку по возрасту стоит особо подчеркнуть. Всё делали они сами, а мои попытки помочь им в чём то, мгновенно отметали. Накололи молодые люди дров, уложили их в штабель, положили на место пилу и топор, подмели метлой двор и уже хотели уходить, но моя супруга уже успела поджарить картошку, приготовила ещё кое - что из еды и вместе с тётей пригласилиа всех нас к столу. Сидя за столом и, подчуясь чем Бог послал, я спросил молодых людей: «Что вас заставляет таких молодых, красивых, чисто и опрятно одетых, приходить к 80-летней старушке, в неопрятное помещение с специфическим запахом колоть дрова и выполнять другие просьбы? А они: «Это – наша обязанность по вере ухаживать за престарелыми и инвалидами. У нас такие порядки. Нам поручено опекать сестру Шуру, и мы добросовестно выполняем это почётное поручение. Мы ей приносим и хлеб, и молоко, и масло, другие продукты, помогаем в уборке жилья, читаем нашу религиозную литературу, иногда поём божественные песни».
Вот я тогда и подумал: «А коммунист коммунисту подобные услуги оказывал бы? Нет, нет и нет». Если что они, я имею верхний эшелон, делали, то только себе в угоду. Ушли те времена, когда коммунист не жалел жизни для построения государства бесклассового общества. Ушли времена, когда труд был делом чести, славы, доблести и геройства. Всё девальвировалось. И, хотя на лозунгах большевиков начертано: «Человек человеку друг, товарищ и брат», это было далеко не так. В партию шли люди за карьерой. И чем больше он, показывая себя «истинным коммунистом», демонстративно «топил» своих коллег и, даже, друзей, тем ему путь на «верх» был обеспечен. Я по наивности считал, что именно надо так поступать с «нерадивыми» коммунистами, критиковать их беспощадно. Даже бытовал лозунг: «Критика и самокритика исправляет человека». Не хотелось мне, чтоб я был под прицелом критиканов, и я решил податься туда, где сам буду иметь право критиковать «нерадивых», глядишь, и поднимусь до уровня секретаря горкома партии. Выступать я умел. Голосом меня природа не обделила. Кстати, при поступлении на службу Богу прошёл успешно проверку на дикцию. На одном из пленумов горкома партии (а я был членом пленума), я пламенно выступил с речью, в которой внёс много предложений, обеспечивающих экономический рост строительной индустрии, эффективнее использовать имеющийся потенциал. Меня заметили и предложили перейти на работу в аппарат горкома партии заместителем начальника промышленного отдела. Всё, казалось, бы хорошо. Мои намерения исполняются, значит Бог видит мои устремления и мне во всём содействует. Но он же посылает мне новые испытания. Дело в том, что начальником отдела и моим непосредственным руководителем был некий Куляев Анатолий Ильич. Он до этого был первым секретарём сельского райкома партии, затем его перевели в областной центр и дали ему эту должность. Конечно, в промышленности он не разбирался, но гонора было немало – надо же делать вид, что он тоже не лыком шит. Поэтому он нередко пытался поучать меня, но чаще всего загружал меня работой, что приходилось выходить на выполнение её и в субботние, и в воскресные дни, а премии из работников отдела получал лишь он один. Работая в аппарате такого органа, я многое начинал видеть того, чего раньше не видел в других коллективах: угодничество, смирение, лизоблюдство, очковтирательство и т. д. Дел, успехов, порой, не видно, а благодаря тому, что с верхним начальством у руководства райкома отношения хорошие, то заведующие отделами даже получали премии. Мне это не понравилось и я почувствовал, что не туда я попал. Мне, с моими наклонностями к инженерной работе, здесь долго не удастся работать. Но вот началась «перестройка». Началась новая вакханалия. Стало всё разваливаться. Партия оказалась не у власти, но многие партфункционеры и тут себя нашли. Они, предав коммунистические идеалы и, прежде всего, себя, подались служить новой власти. Почти все бывшие первые секретари райкомов, заведующие отделами обкома и исполкомов, оказались снова у власти, с которой прежде яростно боролись. Никто не оказался брошенным, так как к руководству области пришёл их прежний руководитель, так он их без работы не оставил. Они, в свою очередь, в главных вопросах поддерживали своего «босса». Мелкие же «сошки», вроде меня, оказались предоставленными самим себе. Я, учитывая свои знакомства с начальником СПМК, устроился у него работать начальником столярного цеха. Сам же начальник Евгений Васильевич вошёл посредством своего угодничества в фавору к Главе администрации области. Когда всех партократов погнали из Москвы, мой друг Евгений Напильников предложил свои услуги обиженному «отставному», построив ему маленький домик, так, в два этажа. Всё это было на моих глазах, но я молчал: куда деваться? Меня Евгений Васильевич зауважал, так как мы вместе когда то работали в проектной организации. Как ни юбилей, как ни рядовой день рождения или другой праздник - всё было поводом для гулянок в кабинетах, на лужайках или в ресторанах. Я был участником почти всех этих мероприятий. Как ни странно, на всё находились деньги. Дело в том, что тот «отставной» вскоре поднялся на ноги и вновь стал руководителем области. Своих доброжелателей, в том числе, и активного строителя, он не забыл: хотя строительные работы велись слабо (заказов не было), а в кассу строительной организации деньги поступали регулярно и немалые. Поэтому на всё денег хватало. Наступил канун новых выборов Главы областной администрации. Нужна агитационная работа, т. е. нужно, как теперь говорят, пиарить. И тут Евгений Васильевич подсуетился. Он собрал не только своих строителей, но и жителей своего посёлка в здании клуба. Туда прибыл претендент со своей свитой. Евгений Васильевич произнёс жаркую речь, даром что заикался по жизни, а тут его заикания даже иногда создавали своеобразный колорит речи, которая закончилась под горячие аплодисменты присутствующих. Это понравилось претенденту и когда он вновь оказался избранным главой администрации, моему товарищу Евгению было присвоено звание «Почётного гражданина города». Не зря говорят, что речи льстецов действуют долго после того как они прозвучат. Жаль, что ему не долго пришлось пользоваться льготами, положенными для такой категории людей, рано он ушёл из жизни: какая печень выдержит ежедневное возлияние спиртного? Светлая ему память. Он был хорошим специалистом - строителем, добрым и бескорыстным другом, но по жизни вынужден быть беспринципным человеком, человеком своего времени.
Примеров, из- за которых приходил я в негодование, можно привести много. О них мне приходится слышать и теперь от прихожан. Они всё знают, всё видят, в том числе, кто из бывших первых секретарей райкомов сколько добра припас за время своего «царствования», сколько его семьёй золотых изделий накопил, какую они, порой, разнузданную вели жизнь, кому из руководителей хозяйств «голову открутили» и т.д.…Такие, порождённые жизнью пороки, привели к подрыву нашей, некогда Великой державы изнутри, посеяли неприязнь к структурам власти, и я ушёл. Ушёл я от своей специальности, ушёл от политики, ушёл от друзей –перевёртышей, от всех ушёл и решил посвятить себя богослужению.
Терпи, народ! Молись, народ! Авось, проглянет удача…