Роман Брандштеттер. Возвращение блудного сына

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА (перевод с польского Игоря Баранова)
Пьеса в трех актах

Действующие лица:
Хармен ван Рейн, мельник в Лейдене
Корнелия, его жена
Адриан, их старший сын
Рембрандт, их младший сын
Лизбет, их дочь
Геррит Дау, художник, ученик Рембрандта
Ян ван Эйленбюрх, глава семейства Эйленбюрхов
Тиция,
Хистия,
Саския, его сестры
Хендрик ван Эйленбюрх, торговец картинами, их кузен
Принц Козимо, наследник тосканского трона
Константейн ван Хёйгенс, секретарь наместника Нидерландов
Николас Тюльп, врач, бургомистр Амстердама
Ян Сикс
Йоррис де Кауллери, капитан
Антониус ван Берештейн, амстердамский купец
Ян Каттенбюрх, амстердамский купец
Маргарет ван Бильдербек
Патронелла де Буйс
Махтельд ван Доорн
Томас де Кайзер, художник
Вондел, поэт
Франс Баннинг Кок, капитан
Виллем ван Рёйтенбюрх, поручик
Ян Биссер Корлицер, знаменосец
Христоф Тиш, владелец дома
Исаак ван Клессем-Хертсбек, ростовщик
Гераклиус, его сын
Мертен Крецер, ростовщик
Гертье Диркс, экономка в доме Рембрандта
Хендрикье Стоффелс
Титус, сын Рембрандта и Саскии
Корнелия, дочь Рембрандта и Хендрикье Стоффелс
Гартнер, владелец винного погребка «Под золотой короной»
Тарквиний, нотариус
Т.Й. Харинг, аукционный судья
Судебный писарь
Гамилькар, смотритель кладбища в Ауде Керк
Первый могильщик
Второй могильщик
Мартин, слуга в доме Рембрандта
Служащий в Кловенирсделене
Первая женщина
Вторая женщина
Стрелки
Нищие




ПЕРВЫЙ АКТ

Картина первая
Младший сын уезжает в дальние края
Мастерская Рембрандта на мельнице в Лейдене. В обстановке – суровая простота. Июньский вечер 1631 года. За окнами – поля, луга, ветряные мельницы. Снизу слышен отзвук ссоры.
Мужской голос. Дай мне деньги!
Другой мужской голос. Ты поступаешь легкомысленно!
Мужской голос. Это мои деньги!
Женский голос. Рембрандт!
Другой женский голос. Сын!
Звук хлопнувшей двери. Тишина.
Входит Хармен. В руке держит книгу Библии. Садится в кресло. Задумчиво перелистывает страницы Библии.
Входит Корнелия и, не глядя на мужа, садится на скамью.
Размашистым шагом входит Адриан, тяжело садится на скамью, беспокойно барабаня пальцами по широко расставленным коленям.
Вслед за Адрианом входит Лизбет и садится рядом с ним, вопрошающим взглядом окидывает родителей.
Молчание.
Хармен (смотрит на дверь, потом целует Библию). Мать, на чем мы в прошлое воскресенье прервали чтение?
Корнелия. Ты не подождешь Рембрандта?
Хармен. Он не придет.
Корнелия. Подожди еще минутку.
Хармен смотрит перед собой.
Корнелия нетерпеливо смотрит на дверь.
Хармен. Мать, на чем мы в прошлое воскресенье прервали чтение?
Корнелия. Ты начал читать притчу о блудном сыне.
Хармен. Да. (Открывает книгу Библии и читает мягким, певучим голосом) «Еще сказал: у некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: «Отче! Дай мне следующую мне часть имения». И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться...»
Корнелия (сквозь слезы, шепотом). Солнце заходит.
Хармен. «... И пошел...»
Корнелия. Какой удивительный свет нисходит на землю!
Хармен (прерывая чтение). Не прерывай меня.
Корнелия. Наверное, в такой же спокойный и тихий вечер блудный сын покинул отчий дом.
Хармен. «... И пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней...»
Корнелия. Хармен!
Хармен (читает дальше). «... И он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи...».
Корнелия. Хармен!
Хармен. Почему ты все время прерываешь чтение?
Корнелия. Меня беспокоит судьба Рембрандта.
Хармен. Предоставь мне направлять его судьбу. (Хочет продолжить чтение.)
Корнелия. Он останется дома?
Хармен (нетерпеливо). Останется. Трудно дом обрести, а потерять легко. Позволь мне читать дальше.
Корнелия. Ты прав. Но иногда я сама себя спрашиваю, имеем ли мы право навязывать сыну нашу волю.
Хармен (закрывает книгу Библии, целует ее и кладет на стол). Я советовался с магистром Сваненбургом, он сочувственно качал головой в связи с капризами Рембрандта.
Корнелия. Эйленбюрх в последнем письме предвещает Рембрандту славное будущее. Пишет, что его талант полностью раскроется только в Амстердаме.
Хармен. А магистр Сваненбург мудро и рассудительно говорит, что настоящий талант сможет раскрыться везде.
Адриан. На мельнице необходима помощь: лето на дворе.
Лизбет. Не суй свой нос!
Хармен. Не ссорьтесь. (Корнелии) Я удивляюсь, что ты больше ценишь доброжелательное отношение Эйленбюрха к Рембрандту, чем мою заботу о нем.
Корнелия (несмело). Эйленбюрх – светский человек. Может, он лучше нас разбирается в этих делах.
Хармен (нетерпеливо). Рембрандт уже однажды был в Амстердаме.
Корнелия. Без него грустно было в доме.
Хармен. Я тогда не хотел ему препятствовать. Разрешил ему ехать. И с чем он вернулся?
Корнелия молчит.
Хармен. Ни с чем. Был недоволен учителем. Где это слыхано, чтобы ученик плохо отзывался об учителе? Знаешь, во что обошлись мне тогда капризы нашего сына? В пятьсот гульденов! Он швырялся деньгами так, словно золотые не в поте лица зарабатывал, а в поле собирал! Безделушки покупал! Какие-то ткани! Какие-то платки! Какое-то старье!
Корнелия. Он же пока молодой.
Хармен. Вот именно! Молодой, легкомысленный и не умеет с уважением относиться к деньгам! Ему опека нужна и опора. Испортится парень в Амстердаме, испортится!
Корнелия. Да будет воля Божья!
Хармен. А если у Рембрандта действительно большой талант, как утверждает Эйленбюрх, то даже в Лейдене искра Божья сможет в нем разжечь огонь.
Корнелия. Да будет воля Божья!
Хармен. А если он окажется гением, то пусть господа арестократы съезжаются в Лейден, к сыну мельника, а не кого-то другого! Не отпущу! Я знаю, что говорю! Я должен держать его под присмотром, потому что хочу сам направлять его судьбу! Хватит причуд!
Корнелия (шепотом). Хармен, взгляни в окно!
Хармен смотрит в окно.
Корнелия. Странный, тревожный свет. Как на картинах Рембрандта. (Несмело) Мне нравятся его картины. Очень нравятся.
Хармен (обозленно). Ну, хватит об этом! (Встает.)
Корнелия (шепотом). Разве матери не могут нравиться картины сына? (Грустно) Ты не веришь в талант Рембрандта. Не веришь.
Хармен. Это бабская болтовня! (После паузы) Сердце опять болит.
Корнелия. Прости меня, Хармен. Я в самом деле не собиралась противоречить тебе.
Хармен (берет со стола Библию). Даже в воскресенье, после работы, Священное Писание нельзя спокойно почитать.
Корнелия. Не сердись на меня, Хармен. Мне трудно было сдержать слезы. Ты так взволнованно читал.
Хармен уходит.
Корнелия. Ничего не говорите Рембрандту о том, что вы здесь слышали. Хватит ссор на сегодня. Слышишь, Адриан?
Адриан (вставая). Хорошо, мама.
Корнелия уходит.
Адриан. У Рембрандта все перевернулось в голове.
Лизбет. Что тебе Рембрандт плохого сделал?
Адриан. Мне?
Лизбет. Ты же ненавидишь его.
Адриан. Ты с ума сошла? Я просто смотрю на мир не так, как Рембрандт. Надо оставаться здесь, среди простых людей. На мельнице. Здесь были и дед, и прадед.
Лизбет. Рембрандт здесь себя загубит.
Адриан. Это наш мир. (Уходит.)
Лизбет с задумчивым видом выходит вслед за Адрианом.
Некоторое время комната остается пустой.
Входит Рембрандт.
Вслед за ним входит Дау.
Рембрандт. Садись.
Усаживаются. Сидят молча.
Рембрандт (упираясь подбородком в ладони). Я не могу уехать.
Дау. Почему, Рембрандт?
Рембрандт. Отец не хочет давать мне денег. Хочет, чтобы я здесь остался.
Дау. И ты останешься?
Рембрандт. Мне тесно здесь.
Дау. Тебе везде будет тесно, учитель.
Рембрандт. Амстердам кипит светом, красками и движением. Большой порт, корабли, многоцветные толпы людей. (После паузы) Каждый человек и каждый предмет несут в себе свой свет.
Дау. Так почему же ты хочешь ехать в Амстердам?
Рембрандт. Чем больше пространства, чем больше людей и вещей, страдания и радости, падений и взлетов, тем больше света. Ничто не спрятано в человеке. Все открыто – в лицах, в фигурах, в их движениях. Какое счастье, Геррит, что существует форма.
Дау. Я не хотел бы тебе позировать.
Рембрандт. Почему, Геррит?
Дау. Не знаю.
Молчание.
Рембрандт. Как же уехать?
Дау. Я буду тосковать по тебе, учитель.
Рембрандт. А ты приедешь в Амстердам. Будем вместе гулять по городу, в порту, в гетто.
Дау улыбается.
Рембрандт. Я покажу тебе в Амстердаме прекрасные памятники старины, мы будем говорить об искусстве.
Дау улыбается.
Рембрандт. Я научу тебя понимать души людей.
Дау. Учитель!
Рембрандт. Я должен ехать. Должен. (Грустно) Знаешь ли, Геррит, как трудно остаться верным себе?
Дау. Нужен талант.
Рембрандт. Мало.
Дау. Нужна сильная воля.
Рембрандт. Мало.
Дау. Надо верить в хорошее предназначение.
Рембрандт. Человек лишь тогда остается верен себе, когда ничего из себя не отдает другим. (После паузы) Надо очень сильно любить самого себя.
Дау. Любить?
Рембрандт. Любить – это значит понять. (Снимает со стены зеркало.) Сколько дней и ночей я провел перед зеркалом, вглядываясь в свое лицо! Я знаю его угловатую, грубую форму. Его складки, морщины и мышцы мне так же хорошо знакомы, как тропинки, долины и холмы в окрестностях мельницы. (Вглядывается в зеркало.) Широкий, светлый лоб, лохматая шевелюра, грустные, полные тревоги глаза, мужицкий, мясистый нос, толстые, криво приоткрытые губы. Крестьянин. Лейденский крестьянин. Таким я должен остаться, чтобы стать собой и не поддаться глупым искушениям. Я смотрю в зеркало, а значит, знаю, кто я такой. Знаю, что мой мир – это вот эти простые, маленькие люди, словно сошедшие со страниц Евангелия. Я иду сельской дорогой и вижу странствующих нищих, бродяг, людей страдающих и бездомных, хромых и слепых. Мне хорошо среди этих убогих, больных, простых людей.
Дау. Хорошо?
Рембрандт (шепотом). Перед мельницей стоит крест с распятым на нем Христом. Я каждый день многократно прохожу мимо него... Неизвестно, кто изобразил этот удивительный лик Бога, ставшего человеком. Ты вглядывался в этот лик? Это наше лицо! Лицо простых страдающих людей, галилейских учителей, бродящих по селам, марий, плачущих на лейденских дорогах по распятым сыновьям! Зеркало не лжет! Никогда не лжет! Я знаю! Я именно такой!
Дау (шепотом). Почему же ты хочешь покинуть этот дом?
Рембрандт. Чтобы найти дорогу в Лейден, дорогу к свету, к распятию, стоящему перед мельницей.
За окном видно, как взошла луна.
Лизбет (вбегая в комнату, задыхаясь). Рембрандт! Рембрандт! Вниз! Быстро! Отец! Отец умер! Сердце!
Рембрандт (сделав несколько шагов, говорит, с трудом произнося слова). Отец. Сердце. Мой дом – это свет.
Яркий луч лунного света падает через окно.

Картина вторая
Крест на холме
Июльский день 1632 года. Комната в изысканно обставленном доме Хендрика ван Эйленбюрха. Из дальних комнат доносится шум оживленных разговоров.
Ван Берештейн. Желание служить ближним и забота об общем благе говорят о духовном достоинстве человека. Граждане Амстердама гордятся своим бургомистром, который украсил город таким замечательным шедевром.
Тюльп. Позвольте мне, господа, сказать.
Де Кауллери (Тюльпу). В «Уроке анатомии доктора Тюльпа» я нахожу искру большого таланта. Поздравляю тебя, Тюльп!
Тюльп. Я рад, что в связи с успехом Рембрандта на наш город нисходит такая слава.
Голоса. Браво! Браво!
Тюльп. Но моя заслуга в выборе мастерской кисти лишь частична.
Ван Берештейн. Эта скромность прекрасно свидетельствует о тебе. В ней – залог нравственности.
Тюльп. Прирожденное нежелание присваивать себе чужие заслуги побуждает меня сказать, что это именно Хёйгенс своим мудрым советом склонил в момент выбора чашу весов на сторону Рембрандта, в то время как я высказывался скорее за де Кайзера.
Все устремляют свои взоры на Хёйгенса.
Хёйгенс. Отправившись несколько лет назад в путешествие по стране, я заглянул проездом и в Лейден. Повстречавшись там с Рембрандтом ван Рейном, я усмотрел в суровых плодах его творчества ростки гениальности, о чем не замедлил сообщить принцу-регенту.
Голоса (полные восхищения). О!.. О!.. О!..
Хёйгенс. Это настоящая руда таланта, пока еще необтесанного и не очень гладкого. Но больше покоя, изящества и изысканности – и этот юноша превзойдет Протогена, Апеллеса и Паррасия , кариссими .
Голоса (полные восхищения). О!.. О!.. О!..
Первая женщина. Ах!
Вторая женщина. О!
Хёйгенс. Уже тогда я посоветовал ему отправиться в солнечную Италию, чтобы в тиши безмятежных пейзажей его гений научился гладкости и хорошему вкусу.
Де Кауллери. Почему же он не едет?
Ван Берештейн. Если ему не хватает средств, я охотно ему помогу.
Хёйгенс. Он не хочет ехать.
Голоса (полные удивления). О... О... О...
Хёйгенс. Наш художник с неохотой прислушивается к советам своих покровителей. Вы не сможете представить себе, кариссими, что он тогда мне ответил!
Голоса. Слушаем. Говори, Хёйгенс.
Общее напряженное ожидание.
Хёйгенс. «Я художник голландской, а не итальянской земли, хмурого неба моей отчизны, а не итальянской лазури». Клянусь, так мне и сказал!
Первая женщина. Ах!
Вторая женщина. О!
Хёйгенс. Но не относитесь с предубеждением, господа, к этому гениальному варвару. Не надо забывать, что наш гений – плебей.
Тюльп. Боги капризны.
Хёйгенс (обращаясь к Сиксу). Что ты об этом думаешь, Ян, самый капризный среди всех знатоков изящных искусств?
Голоса. Тихо! Тихо! Сикс говорит!
Сикс (шепотом). Извини, Константейн, если не разделю твоего мнения.
Хёйгенс. С интересом услышу твое суждение, даже если оно будет противоречить моим глубочайшим убеждениям.
Сикс. Мне кажется, что в картинах Рембрандта ты указываешь на те недостатки, от которых он никогда не захочет избавиться, потому что это его достоинства.
Хёйгенс. В каких же качествах ты видишь его величие?
Сикс. В тревожной стихии струящегося света...
Хёйгенс. Откуда?
Сикс. Не знаю. (Нетерпеливо) Не мучай меня, Константейн. (Отходит в сторону и уединяется, садясь в углу комнаты.)
Каттенбюрх (входит, держа под руку Вондела). Прекрасно, гениально! Интересно! Я потрясен до глубины души! Едва стою на ногах от избытка чувств! Какая картина! (Приглушенным голосом говорит Вонделу) Скажи мне какую-нибудь остроумную и хвалебную фразу о картине этого (что за трудное имя!) Рембрандта, чтобы я мог ее повторить в этом благородном обществе. Если мне понравится этот афоризм, ты получишь, мой двуногий Пегас, кошелек дукатов, но если мне твоя фраза не придется по вкусу, я подарю тебе хорошего пинка... Ну, говори.
Вондел что-то шепчет на ухо Каттенбюрху.
Каттенбюрх (после недолгого раздумья, шепотом). Ты злоречивый мошенник, Вондел. Все хвалят картины, а ты мне подсовываешь суждение, обратное общественному мнению? Хочешь посмеяться надо мной? Прочь от меня, заморыш, а то я не удержусь, чтобы дать тебе по той части тела, где ты носишь остатки своего таланта. (Вслух) Гениально! Прекрасно! Интересно! Я потрясен до глубины души!
Госпожа ван Бильдербек. Задача портретиста – сделать подобие натуры.
Ван Берештейн. Задача портретиста – идеализировать натуру и поднять ее до высших сфер благородных чувств.
Госпожа ван Бильдербек. Вы ошибаетесь. Сама природа совершенна.
Ван Берештейн. Природа – это хаос. Обязанность художника – создавать такую гармонию, которая будет не только определять общественный порядок, но и управлять нашими страстями и нравственными принципами.
Госпожа ван Бильдербек. Нельзя исправлять природу.
Ван Берештейн. Вы сторонница стихийной философии, провозглашающей возвращение к законам природы.
Госпожа ван Бильдербек. Что же в этом плохого?
Ван Берештейн. O tempora! O mores!
Госпожа де Буйс. На меня произвела впечатление большая точность исполнения.
Госпожа ван Доорн. В «Уроке анатомии доктора Тюльпа» поражает прежде всего изысканность сочетания цветов.
Госпожа де Буйс. Пусть наш спор рассудит большой художник – господин де Кайзер.
Госпожа ван Доорн. Хорошо. (Де Кайзеру) Маэстро, хотите рассудить наш спор?
Де Кайзер. Я не хотел бы, чтобы мой приговор стал причиной второй Троянской войны.
Госпожа ван Доорн. Мы верим в вашу справедливость.
Госпожа де Буйс. Госпожа ван Доорн утверждает, что ценность шедевра Рембрандта основана на особенной утонченности этой работы, в то время как я вижу ее достоинство в точности исполнения.
Де Кайзер (кланяясь госпоже ван Доорн). Ваша утонченность столь велика, что вы готовы видеть ее даже в картинах лейденского мельника.
Госпожа ван Доорн. Мельника?!
Госпожа де Буйс. Потрясающе!
Госпожа ван Доорн. Я дам ему написать свой портрет!
Госпожа де Буйс. И я тоже.
Де Кайзер (насмешливо). Я рад, что вызвал у вас столько эмоций.
Входит Рембрандт в изысканном одеянии амстердамского мещанина.
Вслед за ним в дверях появляется Эйленбюрх.
Голоса (шепотом). Рембрандт, Рембрандт.
Общее волнение.
Госпожа ван Бильдербек (шепотом). Очарователен.
Ван Берештейн (шепотом). Скромен.
Госпожа де Буйс (шепотом). Обаятелен.
Каттенбюрх (вполголоса). Это он?
Госпожа ван Доорн (Рембрандту). Маэстро, благодарю за минуты волнений, которые вы подарили мне своим искусством.
Рембрандт (сухо). Да, госпожа.
Де Кауллери. Помните, маэстро, что подлинное искусство должно благотворно влиять на настроение. Я был бы счастлив, если бы вы пожелали написать мой портрет. Я люблю жаркие, сочные цвета.
Рембрандт (кланяется). Я буду рад вас изобразить.
Тюльп. Ван Хёйгенс как раз нам рассказывал о своем посещении дома вашей семьи.
Рембрандт (кланяется Хёйгенсу). Ваша Светлость!
Хёйгенс. Я рад, что сегодня исполняются мои слова, некогда произнесенные в Лейдене. (После некоторой паузы) Принц-регент приветствует тебя моими устами и заказывает тебе страстной цикл картин, справедливо предполагая, что твой гений достоин того, чтобы запечатлеть на полотне Страсти Господни.
Рембрандт (с поклоном). У меня нет слов...
Голоса. Какой успех! Браво! Браво! Сам принц-регент! Какая честь!
Первая женщина. Ах!
Вторая женщина. О!
Каттенбюрх (громко). Я заплачу триста гульденов за мой портрет. Напиши его, сын богов!
Рембрандт (с поклоном). С радостью, сударь.
Госпожа ван Бильдербек (шепотом). Очарователен.
Ван Берештейн (шепотом). Скромен.
Госпожа де Буйс (шепотом). Обаятелен.
Эйленбюрх (шепотом Рембрандту). Льсти им. Беседуй. Шути. Это им очень нравится. (Сжимает руку Рембрандта.) Двадцать пять процентов – мне. Я думаю, принц-регент даст нам две тысячи гульденов.
Рембрандт. Две тысячи гульденов?!
Эйленбюрх. Тише, Рембрандт. Люди не должны знать, что тебя волнуют деньги... Двадцать пять процентов – это действительно немного. Знаешь, сколько такой прием стоит?.. Ты сегодня хорошо одет. (Тише) Де Кайзера гложет зависть. Это хороший знак.
Рембрандт (довольный). Дьявол!..
Эйленбюрх. Клянусь, что говорю правду. У меня хорошее чутье. Через мои руки прошла уйма художников. Я никогда не ошибаюсь. Завтра весь Амстердам будет добиваться чести познакомиться с тобой. Рубенс окажется в тени. Твои картины подскочат в цене. (Обращаясь к гостям) Досточтимые дамы и господа! Столы накрыты в саду! В летнюю пору за едой и напитками говорить об изящных искусствах особенно приятно.
Гости, оживленно беседуя, выходят.
Сикс (Рембрандту). Подождите, маэстро.
Молчание.
Рембрандт. Слушаю, сударь.
Сикс. Я хотел с вами поговорить. Я восхищен «Уроком анатомии доктора Тюльпа».
Рембрандт с подозрением смотрит на Сикса.
Сикс. У меня нет слов, чтобы выразить мое восхищение, маэстро.
Рембрандт (сдержанно). Благодарю вас.
Сикс. Вы бы захотели изобразить меня? Я хотел бы, чтоб у меня был портрет вашей кисти.
Рембрандт (прохладно). Охотно.
Молчание.
Сикс. Мне кажется, я понял суть вашей живописи.
Рембрандт (прохладно). Меня бы порадовало, если бы вы поняли, что я хочу в ней выразить.
Сикс. Мне кажется, что вы хотите быть живописцем души.
Рембрандт. Вы это правильно заметили.
Сикс. Но смею предположить, что лица изображаемых вами персонажей пока еще слишком холодны и сдержанны.
Рембрандт. Возможно.
Сикс. Вы хотите быть приглаженным и угодливым. Но разве эта приглаженность свойственна вашей душе?
Рембрандт молчит.
Сикс. Но внезапно из лиц ваших персонажей сквозь холодное изящество прорывается полоса жаркого, пылающего света. Я был покорен очарованием этого света. (После паузы) Скажите мне, дорогой Рембрандт, мир амстердамских мещан и аристократов действительно таков, каким вы его видите? Эта полоса гениального света, которая сверкает на молчаливых устах и изящных складках одежды Тюльпа и его ассистентов, – ваш свет? Или же он исходит также из душ ваших персонажей?
Рембрандт молчит.
Сикс. Задумайся, Рембрандт!
Рембрандт. Что вы имеете в виду?
Сикс. Великий Леонардо да Винчи любил говорить, что художник без сомнений – это посредственность.
Рембрандт молчит.
Сикс (внезапно). Не грозит ли тебе, Рембрандт, слепота?
Рембрандт вздрагивает.
Сикс. Это было бы на самом деле трагично, если бы ты вдруг ослеп и вынужден был черпать свет лишь из глубины своей души. Разве нет?
Рембрандт (с трудом сдерживая себя). Сударь!
Сикс. Ведь это было бы действительно страшно, если бы ты был предоставлен лишь тому источнику света, который несешь в себе.
Рембрандт. Сударь!
Сикс. Впрочем, может, было бы и хорошо, если бы ты ослеп. (Шепотом) Ты бы вернулся к себе. (Неожиданно) Ты умеешь любить?
Рембрандт (с трудом). Не понимаю тебя.
Сикс. Может ли человек любить то, что ему чуждо? Тяжело ли вернуться к самому себе?
Рембрандт. Послушай!..
Сикс. Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что я никогда от себя не отступал.
Рембрандт. Прочь отсюда! (Резко приближается к Сиксу.)
Сикс. Я действительно не могу тебе дать ответ на этот вопрос... Чего ты от меня хочешь, Рембрандт?
Рембрандт хватает Сикса за плечо.
В дверях появляется Саския.
Сикс. Саския!
Рембрандт оборачивается и замирает.
Сикс (улыбаясь, шепчет). Прошу прощения. Я виноват. Кажется, я был бестактным. (Быстро уходит.)
Молчание.
Рембрандт. Что ты здесь делаешь, Саския?
Саския. Мне не приснилось?
Рембрандт. Саския!
Саския. Я приехала, чтобы разделить твой успех, а натыкаюсь на ссору, которая меня глубоко поразила.
Рембрандт (хочет ее обнять). Саския!
Саския. Не прикасайся ко мне!
Рембрандт. Послушай!
Саския. Зрелище, которое я здесь застала, говорит достаточно для того, чтобы я не захотела выслушивать твои объяснения. Ты обо мне забыл, Рембрандт.
Рембрандт. Прости меня!
Саския. Если даже Сикс и провинился, я имею право желать от того, кому я отдала предпочтение в своих чувствах, чтобы он был благороднее своего соперника. Где мой кузен? Где гости?
Рембрандт (хмуро). Эйленбюрх и гости – в саду.
Саския хочет уйти.
Рембрандт. Ты куда?
Саския. Мне тяжело сейчас с тобой говорить.
Рембрандт. Останься. (Удерживает ее за руку.)
Саския. Отпусти меня.
Рембрандт (просительно). Останься.
Саския останавливается.
Рембрандт отпускает Саскию.
Саския. Сикс все расскажет моему брату!
Рембрандт молчит.
Саския. Моя семья узнает о твоем поступке!
Рембрандт молчит.
Саския. Как я тебя оправдаю?! Ты дал новый аргумент моей семье.
Рембрандт (шепотом). Ты говорила с Яном?
Саския. Говорила. У меня был долгий разговор с семьей.
Рембрандт. Могу себе представить, как он проходил.
Саския. Семья не хочет давать разрешение на наш брак.
Рембрандт (шепотом). Сикс?
Саския. Да. Братья и сестры хотели бы, чтобы я ответила на его чувства.
Рембрандт. И что?
Саския. Ты знаешь материальное положение нашей семьи. Сикс обещал Яну выкупить из залога все наше имущество. Это позволит разделить наследство, оставленное отцом. Тяжбы с кредиторами, тянущиеся вот уже десять лет, были бы наконец-то закончены, а семья получила бы принадлежащие ей земельные владения и деньги.
Рембрандт. И что ты на это?
Молчание.
Саския. Я велела запрячь коня.
Рембрандт. Не понимаю.
Саския. Я поехала в Лейден.
Рембрандт. В Лейден?
Саския. Я хотела увидеть вашу мельницу, людей.
Рембрандт. Саския!
Саския. Приехала. Никто в городе и на мельнице не знал, кто я такая. Я пошла на мельницу. Видела твою мать.
Рембрандт закрывает лицо руками.
Саския. Озабоченная и усталая, она сидела перед мельницей и читала Священное Писание. Я подошла к ней и, желая завести разговор, спросила, какая дорога ведет в город. Она и не двинулась. Не прервала чтения. Лишь указала пальцем перед собой, даже не взглянув на меня. Твой брат стоял за прилавком. Люди с серыми, землистыми лицами ждали, когда им дадут муку. Нищие просили хлеба. Твой брат вынес буханку и разделил ее между нищими. Бедняки благословляли его.
Рембрандт застывает.
Саския. По дороге шел оборванный бродяга. Несправедливость глядела ему в глаза. У него был вид человека, наевшегося чего-то горького. Когда моя повозка проезжала мимо него, бродяга поднял кулак и погрозил мне.
Рембрандт. Дай мне сейчас побыть одному.
Саския. Перед мельницей на холме я заметила крест. На нем висел, прибитый к древу, неумело вырезанный образ Христа. Его лицо источало человеческое отчаянье. В нем не было ничего от Божественного величия. Перед распятием стоял слепой и, водя руками по лицу Христа, молил о милости. Он разговаривал с Ним, как равный с равным.
Рембрандт. Дай мне побыть одному.
Саския. Тогда я вспомнила, что ты мне рассказывал о Христе. И в тот момент поняла, насколько ты для меня чужой.
Рембрандт. Уйди.
Саския. Но я знаю, что без твоей чуждости я жить не могу.
Рембрандт. Уйди.
Саския. Не помогут ни просьбы Яна, ни уговоры семьи. (Вытягивает вперед руку.) Посмотри. Таких белых, нежных рук, таких зеленых глаз и медных волос ты не видал у ван Рейнов. У вас крупные, грубые руки. Ваши женщины носят льняные рубашки и рождают детей для нелегкой жизни. Вы живете, занимаясь тяжелым и горьким трудом. И умираете, натруженные и измученные, одурманенные Богом, Который отдал небо во владение распятым. Ты боишься возвращения к Богу, являющемуся человеком. Ты не вернешься! Никогда! Никогда!
Голоса из сада. Рембрандт! Рембрандт!
Рембрандт стоит, словно окаменевший.
Голоса из сада. Маэстро! Маэстро! Мы пьем за ваше здоровье! Где вы?!
Рембрандт. Чего они хотят от меня?
Голоса из сада. Спускайся в сад! Рембрандт!
Саския (шепотом). Неделю назад я отправила двух верных лесорубов в Лейден. Я приказала им срубить крест, стоящий перед вашей мельницей.
Рембрандт (с лихорадочным страхом в глазах). Срубили?
Саския (с улыбкой). Пойдем к гостям, Рембрандт!

Картина третья
Самсон среди филистимлян
Комната в доме Рембрандта на улице Блеменграхт. Март 1633 года.
Гертье убирается, угловато передвигаясь по комнате.
Дау (входит. Несмело спрашивает). Учитель будет заниматься с нами?
Гертье. Учитель велел мне сказать, что сегодня занятий не будет. Он занят. Дом сейчас покупает.
Дау. Дом?
Гертье. На улице Бреедстрат. Христоф Тиш, прежний владелец дома, как раз сейчас подписывает с учителем договор.
Молчание.
Дау (с восхищением глядя на турецкую парчу). Еще вчера здесь этого не было.
Гертье. Хозяин сегодня купил на аукционе.
Дау. Наверное, несколько сотен гульденов стоит. (После паузы) Учитель очень богат. Знаешь, Гертье, что за один портрет ему платят пятьсот гульденов?
Гертье молчит.
Дау. Когда же мне будут столько платить за портреты? (После паузы) Пока еще я не художник. (После паузы) У Рембрандта есть и состояние, и слава, и прекрасная жена. Рембрандт и Саския очень друг друга любят – правда, Гертье?
Гертье. Не знаю. (Опустив руки, неподвижно стоит и смотрит перед собой.)
Дау. Ты давно у них служишь?
Гертье. С момента их свадьбы.
Дау. А где работала до этого?
Гертье. Была при муже – он был полковым горнистом. (С грустью) Он умер.
Дау. А дети у тебя есть?
Гертье. Нет. (После паузы) Госпожа беременна. (Делает движения, словно качает ребенка) Я буду его качать...
Дау. Какой же он счастливый!.. Сумею ли я стать таким, как он? Знаешь, Гертье, что это большое счастье – уметь быть не тем, кем ты есть на самом деле? (Слышны звуки приближающихся шагов.) Я пойду. (Быстро уходит.)
Гертье выходит вслед за ним в коридор.
Входит Тиш. За ним идет Рембрандт, одетый в изящное платье амстердамского мещанина. В руках он держит лист бумаги. Они проходят по комнате.
Тиш. Доверие, которое я проявляю к вам, это лишь скромное доказательство моего почитания вашего гения. Христоф Тиш смиренно склоняется к вашим ногам и остается к вашим услугам. (Уходит.)
Рембрандт (возвращается и открывает двери). Саския!
Входит Саския.
Рембрандт. Я подписал договор. Тринадцать тысяч гульденов. Тысяча пятьсот гульденов платится сразу в течение двух месяцев, остаток оплачивается по частям в период от пяти до шести лет. Тиш не потребовал никакого залога.
Саския. Я ожидала этого. Завтра ты напишешь письмо принцу-регенту, чтобы он послал тебе две тысячи гульденов, которые задолжал.
Рембрандт (задумчиво). Хорошо, Саския.
Саския. И сразу же заплатишь их Тишу.
Рембрандт (задумчиво). Хорошо, Саския.
Саския. Почему ты грустишь, Рембрандт?
Рембрандт (вертит в руках договор о продаже). И это все.
Саския. Не понимаю тебя.
Рембрандт. Клочок бумаги...
Саския. Ты как-то по-другому представлял себе покупку дома?
Рембрандт. Я владелец дома. Владелец крыши, стен, окон и дверей, которые все вместе составляют домашний очаг. Но разве дом – это только стены, крыша и мебель?.. (После паузы) Этот дом будет собственностью наших детей.
Саския усмехается.
Рембрандт. Это будет их отчий домом. Они наполнят его своими чувствами. А когда покинут его, возможно, будут по нему тосковать.
Саския молчит.
Рембрандт. Дома уходят, как люди. Можно ли спасти умирающий дом? (Вздыхает) У меня неприятность...
Саския. Какая, Рембрандт?
Рембрандт. Я получил сегодня письмо от моего брата Адриана.
Саския. Здоровье матери ухудшилось?
Рембрандт. Нет. Адриан пишет, что у него денежные проблемы. Ему пришлось перестроить всю нижнюю часть мельницы. К несчастью, в последние два года урожай был плохой, и брат занял три тысячи гульденов, которые ему в этом месяце надо вернуть. Просит меня помочь. Что делать, Саския?
Саския. Ты хочешь дать Адриану взаймы?
Рембрандт. Мой долг – спасать отчий дом.
Саския. И у тебя есть под рукой необходимая для этого сумма?
Рембрандт. Нет.
Саския. Так как же ты хочешь брату помочь?
Рембрандт. Возьму в долг.
Саския. Мне кажется, что если ты будешь брать в долг как раз в тот момент, когда ты купил дом, это произведет плохое впечатление на окружающих.
Рембрандт. А драгоценности?
Саския. Ты разве забыл, что мне очень дороги те ожерелья, кольца и серьги, которые я по различным случаям от тебя получала? (После паузы) Так что ты собираешься делать?
Рембрандт молчит.
Саския. Рембрандт, а может, лучше, чтобы Адриан продал мельницу?
Рембрандт. Продал?!
Саския. А что в этом странного? Я думаю, мельницу надо продать.
Рембрандт. Продать?!
Саския. Рембрандт, не кажется ли тебе, что самый счастливый дом – это тот, который умеет вовремя умереть?
Мартин (входит). Господин Ян ван Эйленбюрх, госпожа Тиция Копал и госпожа Хистия ван Лоо.
Саския. Родня приехала? Без предупреждения? Проси их, Мартин.
Мартин уходит.
Саския. Я обеспокоена их визитом. (Целует Рембрандта в щеку.) Позже закончим наш разговор.
В комнату входят Хистия и Тиция. Вслед за ними входит, опираясь на трость, Ян ван Эйленбюрх.
Хистия (целуя Саскию). Приветствую тебя, сестричка!
Тиция (целуя Саскию). Сестра! (Кланяясь Рембрандту) Сударь!
Рембрандт кланяется.
Ян ван Эйленбюрх кивком головы приветствует Саскию и Рембрандта.
Саския. Мы рады вашему приезду. Садитесь.
Рембрандт. Пожалуйста. (Яну) Прошу вас.
Все садятся.
Саския. Очень долго вас не видела. Что хорошего у вас слышно?
Молчание.
Тиция надевает очки, достает свои кружева и начинает заниматься рукоделием.
Хистия безразлично смотрит на стол.
Ян ван Эйленбюрх (глядя перед собой). Как твой старший брат и глава семейства я счел своим долгом навестить вас. Я впервые у вас.
Рембрандт. Наш дом всегда открыт для вас.
Ян ван Эйленбюрх. До нас дошла новость о твоей беременности, Саския. Как твое здоровье?
Саския. Спасибо, Ян. Все хорошо.
Хистия (глядя, как манекен). Нам говорили, что ты снова кашляешь, сестричка.
Тиция (безразлично). Ты бледна. Плохо выглядишь.
Саския. Ваша забота меня искренне трогает. (Тиции) Как дела у твоего мужа?
Тиция. Спасибо, хорошо.
Саския. Как дети?
Тиция. Спасибо, хорошо.
Саския (Хистии). А как Магдалена?
Хистия. Спасибо, хорошо.
Саския. Здорова?
Хистия. Здорова.
Саския. Симпатичная?
Хистия. Говорят, что на тебя похожа.
Продолжительное молчание.
Ян ван Эйленбюрх (нетерпеливо). Мы обеспокоены тревожными известиями о твоей расточительности, Рембрандт Харменс, и приехали, чтобы воочию убедиться в справедливости слухов. (Разглядывает комнату.)
Хистия. Злые языки не преувеличивают.
Тиция (безразлично). Я вижу, что новости о колоссальных покупках Рембрандта Харменса на публичных торгах и аукционах – это правда.
Хистия. Рембрандт Харменс делает эти покупки на собственные средства или же использует для этого унаследованное имущество своей жены?
Саския (сухо). У Рембрандта большие доходы. Ему нет необходимости пользоваться моим приданым.
Рембрандт. Вы забываете, что сорок тысяч гульденов приданого Саскии, оставшегося от наследства ее отца, находятся под контролем суда.
Саския. Даже проценты недоступны.
Рембрандт. Недвижимым имуществом Саскии мы тоже не можем распоряжаться, потому что оно арестовано за долги отца.
Саския. Странно, что вы спрашиваете о том, что знаете, вероятно, лучше, чем мы.
Ян ван Эйленбюрх. От имени всего нашего семейства хочу тебе напомнить, что сейчас любой заем, который лег бы бременем на твое имущество, еще больше усложнил бы наши материальные отношения. (Встает и, опираясь на трость, прохаживается по комнате.) Наше имущество в Варсбрюкене, где появились на свет наши предки, где родился наш великий отец, на следующей неделе будет выставлено на торги.
Саския. Варсбрюкен?
Ян ван Эйленбюрх. Да. Дом, в котором ты родилась, сестра, будет продан чужим людям. Если бы мы смогли выкупить ипотеку в размере пяти тысяч гульденов, то спасли бы наше родовое имущество.
Тиция посматривает на Рембрандта.
Рембрандт молчит.
Ян ван Эйленбюрх. Сикс хотел дать нам взаймы.
Хистия. Он предлагал нам пятнадцать процентов участия в доходах.
Тиция. Это предложение, Рембрандт Харменс, мы по известным причинам не могли принять.
Рембрандт смотрит перед собой.
Ян ван Эйленбюрх останавливается.
Хистия ехидно улыбается.
Тиция нервными движениями продолжает вязать.
Рембрандт. К сожалению, я сейчас не располагаю пятью тысячами гульденов.
Все смотрят на Рембрандта.
Тиция (Саскии). Ты сказала, что у твоего мужа – большие доходы.
Рембрандт. У меня сейчас нет наличных денег в таком размере, сударыня. Я забочусь о своем добром имени и до сих пор ни разу не брал взаймы. Впрочем, обстоятельства, возникшие в последнее время, идут вразрез с вашими планами. Мой брат Адриан пишет мне как раз сейчас (достает письмо), что нашей мельнице угрожает разорение. Я должен спасать эту мельницу, Ян Рембертус!
Ян ван Эйленбюрх. Мельницу?
Христия. Мельницу?
Тиция. Мельницу?
Рембрандт. Да, мельницу.
Глухое молчание.
Рембрандт подает знак, хлопая в ладони.
Входит Гертье.
Рембрандт. Пожалуйста, подай фазанов, соусы, вина и пива.
Гертье уходит.
Глухое молчание.
Гертье и Мартин вносят на блюдах еду и напитки и ставят их на стол. Затем уходят.
Рембрандт (встает, наливает в бокалы вино). Пожалуйста, угощайтесь!
Ян ван Эйленбюрх (разламывает буханку хлеба. Он все еще под впечатлением от отказа Рембрандта). Хлеб наш насущный дай нам, Господи!
Все семейство. Аминь.
Едят и пьют в глухом молчании, глядя в тарелки.
Рембрандт подливает вина гостям и себе.
Ян ван Эйленбюрх. Наверное, тебе, Рембрандт Харменс, было нелегко привыкнуть к таким изысканным блюдам и винам?
Рембрандт. Труднее привыкнуть к человеческой глупости, Ян Рембертус. Но со временем и это блюдо можно со вкусом есть и легко переваривать.
Продолжают есть и пить в глухом молчании.
Рембрандт подливает гостям вина.
Тиция. Какая выдержка у этого вина?
Рембрандт. Сто лет.
Ян ван Эйленбюрх. В погребах у нашего отца, великого Рембертуса, было вино трехсотлетней выдержки.
Рембрандт (подливая гостям вина). Триста лет? Молодое вино. Мой отец пил только «Лакриме Кристи», которому пятьсот лет.
Хистия. Оно было из его собственных погребов?
Рембрандт (пьет). Нет. Один почтенный, но обанкротившийся аристократ из Фризии, которого мой отец спас из затруднительного финансового положения, беспроцентно дав ему взаймы пять тысяч гульденов, в знак благодарности подарил ему пять бочек этого превосходного напитка.
Едят и пьют в гробовом молчании.
Ян ван Эйленбюрх (пьет). Вместительные у вас бокалы.
Рембрандт. Они предназначены для княжеских ртов.
Тиция. А-а?!
Рембрандт. Я получил их в подарок от принца-регента в качестве поощрения за мой цикл картин, посвященных Страстям Христовым.
Хистия (глуповато усмехается). Принц-регент разбирается в живописи?
Рембрандт. Он доказывает это, щедро платя за мои картины.
Ян ван Эйленбюрх (слегка икает). Рембрандт Харменс, а сколько ты попросишь за мой портрет?
Тиция (пьяным голосом). А за мой?
Хистия (пьяным голосом). А за мой?
Саския, которая одна не пила, с удивлением смотрит на родню.
Ян ван Эйленбюрх (с трудом встает с кресла, делает несколько нетвердых шагов. Вновь садится). Крепким вином ты нас угостил. (Икает.) Нарисуешь?
Рембрандт (развалившись в кресле). Для меня – немалая честь написать такую благородную и почтенную семью. (После паузы) Я думаю над концепцией картины. Вероятно, я напишу вас под видом филистимлян. Я изображу свадьбу Самсона. Самсон среди фризийских филистимлян. (После краткого раздумья) Почему Самсон выбрал жену из числа филистимлян? Злой рок? Судьба? А может, таким образом Самсон хотел преодолеть в себе эту чуждость филистимлян, к которой он так неосмотрительно стремился и которой в то же время боялся. (После паузы) Я – здесь. Ты, Ян – здесь. Тиция и Хистия – здесь. А Саския – в середине, в ожерельях и бриллиантах.
Ян ван Эйленбюрх (с сентиментальной улыбкой). В ожерельях и бриллиантах.
Тиция (завороженно). В ожерельях.
Хистия (завороженно). В бриллиантах.
Рембрандт. Интересно? Да?
Ян ван Эйленбюрх. Рембрандт, зять мой!
Рембрандт. Внимательно слушаю тебя, мой деверь.
Ян ван Эйленбюрх. Говоришь, что в ожерельях и бриллиантах?
Рембрандт. Да, Ян, в ожерельях и бриллиантах.
Ян ван Эйленбюрх. Рембрандт!
Рембрандт. Да, Ян!
Ян ван Эйленбюрх. Дай нам эти бриллианты! Мы выкупим Варсбрюкен, прекрасное родовое гнездо Эйленбюрхов. Чудный дворец, вековой парк, в парке стоят памятники. Древние. Замечательные. (Сквозь слезы) Дай!
Тиция (просительно). Дай!
Хистия (просительно). Дай!
Ян ван Эйленбюрх. Там родилась твоя жена.
Хистия. Там родился наш отец.
Тиция. Там родился наш дед.
Ян ван Эйленбюрх. Там старые дубы.
Тиция. Большие покои.
Хистия. В них – история поколений.
Ян ван Эйленбюрх. Дай!
Тиция. Дай!
Хистия. Дай!
Рембрандт встает.
Все напряженно, с блеском в глазах, смотрят на Рембрандта.
Рембрандт после краткого раздумья нетвердыми шагами идет к сундуку и достает из него шкатулку. Держа шкатулку, возвращается к столу и достает нитку жемчуга.
Ян ван Эйленбюрх (жадно смотрит на жемчуг. Его руки дрожат). А-а-а!..
Хистия (с хищным взглядом дотрагивается до жемчуга). Жемчужины!
Тиция (от изумления вытаращив глаза). Какие красивые жемчужины!
Саския сидит, словно окаменев.
Рембрандт (Яну ван Эйленбюрху). Подойди!
Ян ван Эйленбюрх неуверенными шагами походит к Рембрандту.
Рембрандт. Хочешь?
Ян ван Эйленбюрх. Хочу.
Рембрандт. Садись на пол.
Ян ван Эйленбюрх садится.
Рембрандт (кончиками пальцев держа нитку жемчуга прямо перед носом Яна ван Эйленбюрха). Хочешь?
Ян ван Эйленбюрх. Хочу.
Рембрандт. Слушай. (Шепотом) Мельница... Поля... Туман над Рейном... Луна взошла над мельницей и сияла зеленым светом. Откуда исходил этот свет? От луны? А может, от мельницы? Тогда скулили псы. Их тоскливый вой разносился по полям. О, что бы я дал за то, чтобы еще хоть раз в жизни услышать лай бездомных лейденских собак. (После паузы) Ян! Полай – и получишь жемчуг! Полай!
Ян тянется рукой за жемчугом.
Рембрандт резко поднимает нитку жемчуга вверх.
Рука Яна повисает в воздухе.
Рембрандт (резко). Лай!
Ян озирается на присутствующих и, увидев каменные, непроницаемые лица своих сестер, съеживается и воет.
Рембрандт (с блаженной улыбкой на лице внимательно слушает). Нет, Ян, бездомные псы в Лейдене скулили тоскливее, печальней и смиренней. Их вой звучал, как молитва святому псу о благодати дома, мягкой подстилки и аппетитной косточки. Псы тоже тоскуют по своему дому, Ян!
Молчание.
Ян прочувствованно скулит.
Рембрандт (удовлетворенно слушает). Возьми! (Бросает Яну жемчуг.) Возьми!
Ян хватает жемчуг.
Рембрандт. Мусор! Отбросы! Пригодные лишь для нищих!
Саския (срывается с места, хватает шкатулку и бросает горсть бриллиантов на пол). Возьмите! Это от Рембрандта! Разве нет, Рембрандт, ведь это от тебя?! (Бросает шкатулку на пол.)
Ян, Тиция и Хистия бросаются на пол и вырывают друг у друга драгоценности. Прижимают их к груди и, сжавшись, не доверяя своему счастью, робким вопрошающим взглядом смотрят на Рембрандта.
Ян ван Эйленбюрх. Это все наше?
Хистия. Все это?
Тиция. Наше?
Рембрандт (с отвращением). Прочь! Прочь! Прочь!
Ян ван Эйленбюрх, Тиция и Хистия выбегают из комнаты.
Саския (обвивает руками шею Рембрандта). Я восхищаюсь тобой, Рембрандт! Я люблю тебя, Рембрандт! Я знала, что ты прикидываешься пьяным. Это было восхитительно!
Рембрандт (спокойно). Открой окно. Я хочу вдохнуть немного свежего воздуха.
Саския (открывает окно и садится в кресло). Сядь рядом со мной.
Рембрандт садится.
Саския (нежно обнимает Рембрандта). Рембрандт, почему ты все еще грустный?
Постепенно смеркается.
Рембрандт молчит.
Саския. Как тихо. Как спокойно. Как хорошо. У тебя есть дом, слава, деньги, у тебя есть любящая жена. Вскоре будешь отцом. Почему ты грустный, Рембрандт?
Рембрандт молчит.
Саския. Ты ведь счастлив, Рембрандт?
Рембрандт (поднимает с пола шкатулку и, словно желая убедиться, что она пуста, переворачивает ее вверх дном). Я счастлив.





Картина четвертая
Человек в зеркале
Комната в доме Рембрандта на улице Бреедстрат. Из окон – вид на заснеженные крыши соседних домов и на синюю полоску моря. В камине горит огонь. Декабрьский день 1633 года.
Комната пуста. Тишина.
Входит Рембрандт со шпагой и бархатным беретом в левой руке, в правой держит хрустальный кубок. У Рембрандта завитые волосы, короткие усики, немного полноватое лицо. Он ставит кубок на стол. Встает перед зеркалом и тщательно поправляет складки своей одежды. Надевает на голову берет со страусиными перьями. Поправляет его. Берёт в руки кубок и разглядывает его с ярко выраженным удовлетворением.
В дверях появляется Дау.
Рембрандт. Подойди поближе, Геррит. Взгляни, какой замечательный кубок. Взгляни, какой таинственный свет отражается в его стекле.
Дау (переступает порог). Учитель!
Рембрандт. Хрусталь. Прекрасно отшлифованный хрусталь. Я заплатил за него пятьсот гульденов.
Дау. Учитель!
Рембрандт. Подумай только, Геррит, за пятьсот гульденов можно быть настоящим владельцем пленительного света, сокрытого в хрустале. Да. Это так... Ты уезжаешь. (Стоит перед зеркалом и поправляет складки одежды.) Твое решение окончательно?
Дау. Да.
Рембрандт. Ты думаешь, что в Италии найдешь то, чего не нашел в Амстердаме?
Дау. Я ищу.
Рембрандт. Чего?
Дау. Себя.
Рембрандт. Ах, да.
Дау опускает голову.
Рембрандт. Когда отправляется дилижанс?
Дау. Завтра.
Рембрандт. Езжай. И пусть Господь тебя ведет.
Молчание.
Дау. Учитель!
Рембрандт. Я слушаю тебя, Геррит.
Дау. Я хочу поблагодарить тебя за труд, который ты мне посвятил, за уроки, которые мне преподал. Я навсегда сохраню благодарность тебе.
Рембрандт (все еще перед зеркалом). Это было моей обязанностью. Мы ведь друзья.
Дау. Друзья?
Рембрандт. Сомневаешься?
Дау. Никогда не забуду лет, проведенных с тобой. Я люблю эти времена. А теперь все изменилось.
Рембрандт. Говори откровенно.
Дау. Я хожу по Амстердаму, ищу те времена и не могу их найти. Что-то встало между нами. Это меня мучит. И я знаю...
Рембрандт (все более погружается в свои мысли). Что знаешь?
Дау. И знаю, что ничего никогда не вернется.
Рембрандт. Правильно.
Дау. Я знаю, что не вернется свет тех ночей. Впрочем, может, такова жизнь. Может, в ней существуют именно краткие минуты близости и долгие, бесконечные расставания.
Рембрандт. Возможно.
Дау. И, может, как раз тот Рембрандт с мельницы был лишь нереальным призраком, а этот, здесь, – настоящий. И, может, я тоже буду настоящим, лишь когда весь изменюсь, когда буду ходить в славе и богатстве, как ты. Когда буду все больше отдаляться от себя, когда буду все более чужим себе, моей первой молодости, тебе, когда, как и ты... (Умолкает.)
Рембрандт. Ошибаешься.
Дау. Я хочу ошибаться.
Мартин (входит). Господин Клессем-Хертсбек.
Рембрандт. Пусть войдет.
Мартин уходит.
Рембрандт. Всего хорошего, Геррит!
Дау. Всего хорошего, учитель!
Рембрандт. Не забываю обо мне.
Дау (шепотом). Я вернулся вчера из Лейдена. Прощался со своими родителями. От них я узнал, что твоя мать тяжело больна.
Рембрандт (хмурит брови). Никто мне об этом не сказал.
Дау. Может, твоя мать делает это намеренно?
Клессем (входя). Слава Иисусу Христу!
Рембрандт (обращаясь к Дау). Подожди меня в соседней комнате, я хочу с тобой еще поговорить.
Дау уходит.
Рембрандт (Клессему). Садитесь.
Клессем (усаживаясь). Мой добрый друг Мертен Крецер, которому доводится быть с вами, маэстро, в финансовых отношениях, сообщил мне, что вы желаете оказать мне честь своим доверием. Поэтому, если смогу хотя бы отчасти оказать услугу маэстро, я буду считать этот день самым плодотворным в своей жизни.
Рембрандт (нервно). Мне нужны шесть тысяч гульденов. Вы можете мне столько дать?
Клессем. Если маэстро позволит мне оказать такую услугу, я буду этим гордиться. (После краткого раздумья) Маэстро желает шесть тысяч гульденов?
Рембрандт (погруженный в свои мысли). Да.
Клессем. Всегда к вашим услугам. Осмелюсь спросить, на какой срок?
Рембрандт. На двухлетний.
Клессем. Всегда к вашим услугам.
Рембрандт. Процент?
Клессем. Процент? Через два года маэстро, возвращая мне долг, выплатит тот процент, который заповедал милосердный Бог, царствующий на небесах. Слава в вышних Богу! Справедливый процент.
Рембрандт. Какую гарантию вы хотите?
Клессем. Гарантию? Я вижу этот дом, вижу здесь эти драгоценности (указывает на кольца на пальцах Рембрандта). Вижу здесь очень ценное имущество (указывает на стены). Все это для меня – достаточная гарантия. (Кладет на стол два кошелька.) Шесть тысяч.
Рембрандт. Пожалуйста, пишите квитанцию.
Клессем. Квитанцию? Разве слова маэстро, его богатство и великолепие – меньший залог, чем квитанция? Квитанция! Что такое квитанция? Хорошая квитанция не нужна. А плохая ничего не стоит.
Рембрандт. Благодарю вас. (Подает ему руку.)
Клессем (с преувеличенно почтительными поклонами отступает к дверям). Я счастлив, что смог оказать услугу маэстро. Всегда к вашим услугам. Готов покорно служить. (Последний раз оглядывает комнату.) Какой дом! Какие ценности! Какое имущество! Зачем мне квитанция? Слава Иисусу Христу! (Уходит.)
Рембрандт. Дау!
Тишина.
Рембрандт (бежит к двери). Дау! (Открывает дверь.) Дау!
Тишина.
Мартин (в дверях). Господин Дау ушел.
Тягостное молчание.
Рембрандт. Можешь идти.
Мартин уходит. Рембрандт садится в кресло.
Виднеется заход солнца.
Саския (входит, одетая в элегантное платье аристократки). Я готова, Рембрандт. Можешь начинать работу. Ах, как тебе идет эта одежда!
Молчание.
Рембрандт. Дау сообщил мне о том, что мать тяжело больна.
Молчание.
Саския. Тебе надо ехать в Лейден.
Молчание.
Рембрандт (вздыхает). Сегодня я уже не буду работать. Смеркается.
Постепенно темнеет. Огонь из камина озаряет комнату.
Саския. Завтра поедешь ранним утром. Я велю Мартину приготовить лошадей.
Рембрандт. Сядь со мной.
Саския садится.
Рембрандт. Моя мать совершенно седая. Я вижу, как она сидит у стола. Как читает Священное Писание. У людей, читающих Священное Писание, есть в облике что-то библейское. В такие моменты эти люди – подлинные и современные. (После краткой паузы) Мы лишь один раз были у моей матери.
Саския. Помню.
Рембрандт. После венчания.
Саския. Помню.
Рембрандт. Тебе не кажется странным, Саския, что моя мать так мне и не написала и что она не зовет меня к себе? (После паузы) Я боюсь поездки в Лейден. Боюсь, что все то, что меня когда-то окружало, покажется мне чужим и далеким.
Саския. Разве это плохо, Рембрандт?
Рембрандт. Не знаю, что стало с мельницей.
Саския (прикусывая губы). Но ты же написал, что, по твоему мнению, мельницу надо продать. Если Адриан на твое письмо не ответил, вероятно... (Внезапно) Зачем Дау был в Лейдене?
Рембрандт. Он уезжает в Италию. Попрощался со своими родителями. Ему плохо в Амстердаме. Это моя вина.
Саския. Ты преувеличиваешь.
Рембрандт. Я должным образом не опекал его и не проявлял большого интереса к его работе. Он чувствовал себя одиноким. (Вздыхает.) Едет в свет. Люди и события проходят рядом со мной. Иногда мне кажется, что я скала, стоящая неподвижно среди огромной бури.
Саския. Ты завидуешь ему?
Рембрандт. Нет. Пусть Мартин закажет лошадей на завтрашнее утро. Иди, Саския. Я очень устал. (Потягивается в кресле.)
Саския. Отдых пойдет тебе на пользу.
Становится совсем темно.
Корнелия (появляется в дверях. Шепотом). Прошу прощения... Здесь так темно. Я хотела поговорить с моим сыном, Рембрандтом, Харменсом.
Рембрандт и Саския вскакивают с кресел.
Рембрандт. Мама!
Корнелия. Сын! (Тепло обнимает его.)
Рембрандт. Что ты здесь делаешь, мама?
Корнелия (обнимая Саскию). Как дела, Саския, любимая дочка? Я слышала, что ты беременна. Держись, Бог тебя хранит.
Саския. Присаживайтесь.
Корнелия. Спасибо, дочка. (Садится.)
Рембрандт. Только что Дау сообщил, что ты больна. Завтра я собирался ехать в Лейден.
Корнелия (с улыбкой). Мне уже лучше, вот я и решила приехать к вам.
Саския. Я принесу канделябры.
Корнелия. Останься, дочка. В темноте легче разговаривать. (Рембрандту) Подойди ко мне, сын мой. Я хочу лучше присмотреться к тебе... Ты хорошо выглядишь. Элегантно одет. О-о! Красивая одежда. Очень красивая. И шпага на боку. Ты получил дворянское звание, Рембрандт?
Рембрандт. Нет, мама.
Корнелия. Так почему же носишь шпагу на боку?
Рембрандт. Я оделся для позирования. Пишу современный портрет. Саскии и мой.
Саския. Прекрасный портрет, госпожа. Я сижу на коленях у Рембрандта возле богато накрытого стола. Рембрандт – улыбающийся, счастливый, левой рукой обнимает меня за талию, а правой поднимает вверх кубок. Вам нравится этот замысел, госпожа?
Корнелия (молчит, задумавшись. После паузы, оглядывая помещение). У вас прекрасное жилье. Я никогда не была у вас дома. Мне говорили, что ты купил собственный дом. Чужие люди мне рассказывали, что ты стал богатым и знаменитым. Ты ничего не писал, сынок.
Рембрандт хочет что-то ответить.
Корнелия. Не оправдывайся, мой добрый Рембрандт. Я тебя прекрасно понимаю. В мире было бы плохо, если бы мать не понимала любимого сына. (Саскии) Ты когда-нибудь в этом убедишься, дочка, когда станешь матерью. Красивые у тебя браслеты на руках. И какие чудесные кольца! Жемчуг. Настоящий жемчуг?
Саския. Настоящий.
Корнелия (подходит к этажеркам, к буфету). Какой прекрасный фарфор!
Рембрандт. Китайский фарфор. Ручная роспись.
Корнелия. А это что за драгоценность?
Рембрандт. Турецкая парча, расшитая золотом.
Корнелия. Чаши!
Рембрандт. Вырезанные мавританскими мастерами.
Корнелия. Эполеты!
Рембрандт. Украшенные бриллиантами. Это работа византийских мастеров.
Корнелия. А это что за ткани?
Рембрандт. Индийская парча.
Корнелия. Оружие тоже коллекционируешь?
Рембрандт. Дамасские сабли с рукоятками из слоновой кости, на которых вырезаны стихи из Корана.
Корнелия. Какое огромное богатство! (После паузы) Зачем, сынок, столько бесполезных сокровищ?
Рембрандт. Ты ошибаешься, мама. От этих шпаг, чаш, бриллиантов и золота струится прекраснейший свет и пробуждает таинственные, глубокие размышления. Этот свет очаровал меня. Это подлинный свет.
Корнелия. Так ты уехал из Лейдена для того, чтобы приобрести этот холодный, пустой, глухой свет?
Рембрандт смущенно молчит.
Корнелия (смотрит на стены). Сколько картин! Это твои новые картины?
Рембрандт (глухо). Эти портреты уж проданы.
Корнелия. Кто это?
Рембрандт (глухо). Портрет госпожи ван Бильдербек.
Корнелия. Изящная дама. А на этом портрете кто изображен?
Рембрандт. Мой друг, капитан Йоррис де Кауллери.
Корнелия. Красивые дамы, важные господа. А это что?
Рембрандт. Снятие с Креста. Один из эскизов для цикла, который я сделал по заказу принца-регента.
Корнелия. Для принца-регента?
Рембрандт. Да, мама.
Корнелия (указывая пальцем на эскиз). Это Христос?
Рембрандт. Да.
Корнелия. Мария?
Рембрандт. Да.
Корнелия. Христос похож на капитана Йорриса де Кауллери, а Мария похожа на госпожу ван Бильдербек.
Рембрандт. Мама!
Корнелия. Прости, если я тебя обидела. Ту лучше понимаешь в живописи, чем я. Может, Христос действительно был таким, каким ты его изобразил на этой картине. (Идет к столу.) Кошельки с деньгами. Дукаты.
Рембрандт (шепотом). Да.
Корнелия. Много?
Рембрандт. Шесть тысяч гульденов.
Корнелия. Зачем тебе столько денег, Рембрандт?
Саския. Вы забываете, что Рембрандт – величайший художник Нидерландов. Дом, одежда...
Рембрандт. Две тысячи гульденов я должен заплатить Тишу в качестве первого взноса за дом. Принц-регент еще не прислал мне деньги. А за четыре тысячи гульденов я купил на аукционе превосходную картину Рафаэля.
Корнелия. Картину?
Рембрандт. Превосходную картину.
Корнелия. Превосходную?
Рембрандт. Случай подвернулся.
Корнелия (садится). Я чувствую себя чужой у тебя.
Рембрандт. Чужой?
Саския. Почему?
Корнелия (обращаясь к Рембрандту). Твое одеяние.
Рембрандт. Одеяние?
Корнелия. Картины.
Рембрандт. Картины?
Корнелия. Этот дом.
Рембрандт. Дом?
Корнелия. В Лейдене ты был мне ближе.
Рембрандт. Почему я был тебе ближе в Лейдене? Ты же всегда мечтала именно о таком будущем для своего сына. Твой сын – большой, знаменитый художник. И богат.
Корнелия. Да, богат.
Рембрандт. Моя слава выходит за пределы Нидерландов. Ты знаешь, что английский король Карл I купил две мои картины для своей галереи?
Корнелия (холодно). Да. Английский король купил их.
Рембрандт. Исполнились твои сны, мама.
Корнелия. Исполнились... Но только я не знала, что ты будешь мне настолько чужим.
Рембрандт. Ты делаешь мне больно.
Корнелия. Плохо я сделала, что приехала к тебе.
Рембрандт разражается плачем.
Корнелия (прижимает к себе Рембрандта). Нет, нет... Перестань.
Рембрандт. Мама…
Корнелия. Не плачь. Успокойся, сынок.
Рембрандт (прижимаясь к матери). Ты пахнешь полями, лесом и небом.
Корнелия (улыбается). Это хорошо.
Рембрандт. Ты пахнешь хлебом и тишиной.
Корнелия (гладит Рембрандта по щекам). Это хорошо, что ты чувствуешь меня такой, какая я есть. (Вынимает из-за пазухи Библию.) Возьми. Я привезла Библию. Библию твоего отца. Помнишь? (Кладет Библию на стол.)
Рембрандт. Помню. Спасибо, мама.
Корнелия. Каждое воскресенье отец после работы читал из этой Библии.
Рембрандт. В моей мастерской.
Корнелия. Я, ты, Лизбет, Адриан. Помнишь?
Рембрандт. Что делает Лизбет?
Корнелия. Скоро выйдет за муж.
Рембрандт. А Адриан?
Корнелия. Скоро пойдет по белу свету. Как и ты.
Рембрандт. Почему? Кто же будет хозяйничать на мельнице?
Корнелия. Мы продали мельницу.
Рембрандт не может вымолвить ни слова.
Корнелия. Ты не прислал нам деньги. (После паузы) Наверное, я уже пойду к Лизбет.
Рембрандт. Мама! Мама! Ради Бога! (Бежит к столу.) Надо же спасать дом! Возьми деньги! Вот! (Сует ей в руки мешочки с деньгами.) Возьми! Ты заплатишь все долги! Возьми! Вы вернетесь на мельницу!
Корнелия. Слишком поздно.
Рембрандт. Я поеду в Лейден! Все оплачу! Вернитесь на мельницу! Домой!
Корнелия. Умер дом.
Рембрандт. Неправда! Не умер! Не умер! Саския! Мать говорит, что мой дом умер.
Саския. Рембрандт, твой дом здесь.
Корнелия. Дом Рембрандта умер, Саския.
Саския. Дом Рембрандта здесь, госпожа.
Корнелия. Где твой дом, Рембрандт?
Саския. Где твой дом, Рембрандт?
Рембрандт молчит.
Саския. Ответь, Рембрандт.
Рембрандт молчит.
Саския (с тревогой). Ради Бога! Что с тобой?
Рембрандт молчит.
Саския. Рембрандт, что это значит?! Ты молчишь?! Это невозможно! Нет, нет! Невозможно!
Корнелия. Мне жаль тебя, Саския.
Саския. Прочь!
Корнелия. Ты не виновата, Саския.
Саския. Прочь!
Корнелия. Рембрандт тебя обманул.
Саския. Уйди!
Корнелия. Это он виноват.
Саския. Уйди! Уйди! Уйди отсюда! Зачем ты приносишь разлад в мой дом?! Зачем ты приносишь в этот дом чуждый воздух?! Чуждые слова, чуждые чувства?!
Корнелия. Саския, ты не знаешь, кто срубил крест на холме перед мельницей?
Глухое молчание.
Рембрандт (встает перед зеркалом, вглядывается в свое отражение). Это же не я. Это же не я. (Водит руками по одежде и лицу.) Это же не мои глаза! Это же не моя голова! Не мои волосы! Не мои губы! Не мой облик! Не моя одежда! Этот берет на моей голове?! Эта шпага?! Это страусиное перо?! Этот бархат?! (С ужасом) Это же не я! Не я! Иуда! Иуда! Иуда! Где мой свет?! Где свет?! Мой свет?! (Падает в кресло.)
Корнелия. Будь здоров, сынок. (Уходит.)
Саския убегает.
Огонь в камине угасает. Комната погружается в полную темноту. Тишина.
Саския (входит на цыпочках с канделябром в руке. Встает возле кресла, в котором лежит Рембрандт, осторожно трогает его за плечо). Рембрандт!
Рембрандт медленно поднимается с кресла, с удивлением глядит на Саскию. Безмолвно идет к столу и вслепую что-то на нем ищет.
Саския. Ты чего ищешь?
Рембрандт. Посвети мне.
Саския (ставит на стол канделябр). Ты чего ищешь?
Рембрандт. Где Библия?
Саския. Какая Библия?
Рембрандт молчит.
Саския. Что с тобой, Рембрандт? Послушай, Рембрандт...
Рембрандт водит ладонями по лбу, словно хочет что-то вспомнить.
Саския. Послушай, Рембрандт, постарайся спокойно принять известие. Только что приехал посланник из Лейдена. Он ждет тебя. Он привез горькую новость. Твоя мать умерла.
Рембрандт закрывает лицо руками и опускает голову.

Конец первого акта


ВТОРОЙ АКТ

Картина первая
Суета сует
Винный погребок «Под золотой короной» в Амстердаме. Большая ниша в готическом стиле, предназначенная для почетных гостей. В глубине сквозь широкий стрельчатый вход виден интерьер обычного погребка: столы, скамьи, двери, входная лестница, край стойки. Февральский вечер 1642 г.
Гартнер стоит за стойкой и протирает пивную кружку.
Входят Эйленбюрх, Берештейн, Каттенбюрх и Дау.
Берештейн. Добрый вечер, Гартнер.
Гартнер. Приветствую досточтимых гостей. Прошу, проходите. (Ведет их в нишу.)
Эйленбюрх. Подай нам добрую бутылочку вина.
Каттенбюрх. Без примеси воды, хозяин вин!
Гартнер. Вино из ваших погребов. (Пауза) Ради Бахуса! Кого я вижу? Маэстро Дау вернулся из прекрасной Италии. Угощайтесь, господа! Сейчас я принесу вино. (Уходит.)
Посетители рассаживаются.
Берештейн (обращаясь к Дау). Все с радостью тебя встречают!
Дау. Десять лет. Десять долгих лет.
Берештейн. Милостивый Господь для того сотворил время, чтобы человек обретал в нем зрелость.
Каттенбюрх. Ты возмужал. Значительность появилась во взгляде. Наверное, туго набил мошну, маэстро?
Эйленбюрх. Римляне хорошо платят за искусство.
Каттенбюрх. Легко наслаждаться искусством тому, у кого война не висит на шее.
Дау. Ошибаешься, сеньор. Римляне любят повоевать, но война не мешает им заниматься изящными искусствами. Чувство прекрасного у них в крови. И этим они похожи на благородных жителей Амстердама.
Берештейн. Это ты верно подметил, маэстро.
Эйленбюрх. Несмотря на заботы и опасения, вызванные угрозой войны с островитянами, мы уделяем много внимания искусству и всегда прислушивались к вестям о тебе, которые приходили из Италии.
Гартнер приносит вино и уходит.
Дау. Я помню, как Томмазо Медичи купил одну из моих картин прямо перед военным походом.
Эйленбюрх. Мой восторг безграничен, маэстро.
Берештейн. Какой возвышенный дух!
Дау. Князь Колонна, оправляясь от ран, полученных в борьбе за свободу своего княжества, прикованный к больничному ложу, несмотря на физические страдания, призвал меня к себе и долго со мной беседовал об изящных искусствах, а потом купил мои работы.
Эйленбюрх. Ты глубоко тронул меня этой историей.
Берештейн. Так ты, наверное, тоскуешь по Италии?
Дау. Хоть и тоскую, но все же рад, что снова вижу Амстердам. Честно говоря, он кажется печальным и хмурым, но все же привлекает меня прелестью воспоминаний. Что слышно в Амстердаме?
Эйленбюрх. Тюльпа в третий раз избрали бургомистром.
Берештейн. Капитан де Кауллери женился.
Эйленбюрх. Работы де Кайзера растут в цене.
Берештейн. Вондел написал сатирическую поэму о Каттенбюрхе.
Каттенбюрх сплевывает.
Дау. Что делает Рембрандт?
Эйленбюрх. Саския больна. Двое их детей умерли. Третий ребенок держится, хотя и слабенький.
Дау. Рембрандт пишет? Какие у него успехи?
Эйленбюрх. Я не его поклонник. Рембрандт разорвал договор со мной, сказав, что не собирается угождать вкусам амстердамских парвеню.
Берештейн. В нем произошла странная перемена.
Эйленбюрх. Он создает картины, который наше общество не понимает.
Дау. Ты подтверждаешь вести, которым я поначалу не хотел верить.
Эйленбюрх. Из лиц благородных людей он с ехидством стремится извлечь скверные черты характера, а счастливым людям на портретах надевает маску боли и скорби.
Берештейн. В его библейских работах нет ничего божественного. Они не возвышают души людей, не устремляют к небу, а придавливают к земле массой забот и плоской повседневностью.
Эйленбюрх. Поэтому неудивительно, что Рембрандт теряет поклонников и заказчиков.
Каттенбюрх. Рембрандт теряет заказчиков, а я теряю деньги. Пять тысяч гульденов, которые я ему дал взаймы, уже поросли густой травой. Если кто-то из вас пожелает приобрести его вексель за две тысячи гульденов, я охотно его продам.
Молчание.
Дау. Разве Рембрандт не зарабатывает?
Эйленбюрх. Да, он продолжает получать заказы, но из-за своей капризной расточительности и безрассудного образа жизни попадает во все большую зависимость от ростовщиков.
Берештейн. Без конца покупает дорогие вещи для своих коллекций. Когда-то прекрасный дом купил, но лишь через десять лет заплатил первый взнос.
В дверях появляется Рембрандт.
Дау первым его замечает.
Рембрандт (улыбается и дружелюбно кивает). Геррит!
Дау. Учитель!
Рембрандт (кланяется). Господа! (Садится.) Когда приехал, Геррит?
Дау. Три дня назад.
Рембрандт. Что у тебя хорошего? Как со здоровьем? От тех, кто приезжал из Италии, я случайно узнавал о твоих успехах. Господи! Сколько же лет прошло с тех пор, как мы расстались?!
Дау. Я рад, что ты обо мне помнил.
Рембрандт. Я должен тебя упрекнуть в том, что ты ни разу мне не написал.
Дау. Я не хотел надоедать тебе письмами.
Рембрандт. Надоедать? Ты не подумал, что мне интересна твоя работа?
Трое офицеров, оживленно беседуя, входят в погребок и садятся в зале. Один из них замечает Рембрандта. Они наклоняются друг к другу и перешептываются.
Дау. Собственно говоря...
Рембрандт. Наверное, ты привез с собой много картин?
Дау. Несколько.
Рембрандт. Мне интересны твои новые работы.
Дау. А, так себе...
Рембрандт. Ты все еще скромного мнения о себе.
Дау. Я...
Рембрандт. Ты совсем не изменился, Геррит.
Дау (поднимается со скамьи). Господа простят меня. К сожалению, мне надо идти.
Рембрандт. Геррит!
Эйленбюрх. Почему ты уже уходишь, маэстро?
Берештейн. Ты побледнел. Тебе нехорошо?
Дау. До встречи. (Уходит.)
Рембрандт. Геррит! (Пауза.) Может, я ненароком обидел его?
Трое офицеров входят в нишу.
Первый офицер. Простите, господа! (Рембрандту) Франс Баннинг Кок, капитан княжеского артиллерийского полка, вместе с товарищами имеет честь попросить о кратком разговоре.
Второй офицер. Виллем ван Рёйтенбюрх, поручик командования городских укреплений. Месье!..
Рембрандт. Пожалуйста, садитесь.
Кок. Мы не помешаем?
Эйленбюрх. Пожалуйста.
Кок. Маэстро, как тебе, наверное, известно, мы члены Стрелкового общества, которое пользуется большим авторитетом и уважением во всех Нидерландах. Я командир роты стрелков.
Рёйтенбюрх. Из Кловенирсделена.
Корлицер. Семнадцать крепких стрелков, аркебузников, копьеносцев и алебардников. Сильные, рослые мужчины.
Кок. Я восхищаюсь твоей живописью и имею честь обратиться к тебе с вопросом, не пожелал бы ты написать нас всех вместе на одной картине? Мы хотим, чтобы наши дети, когда нас уже не будет на земле, могли восхищаться видом своих отцов в красоте их мужской силы и в великолепии их вооружения и одеяния.
Рёйтенбюрх. У меня очень выразительный профиль. Знатоки утверждают, что в профиль я напоминаю божественного Корнеля. Правда, маэстро?
Корлицер. Дорогой мой, речь о том, чтобы наши жены и дети легко могли нас узнать на этой картине. Барабан – здесь. Алебарда – там. А Корлицер – тут. Барабан похож на барабан, алебарда – на алебарду, а Корлицер похож на Корлицера.
Кок. Эх, Корлицер, маэстро же – опытный художник...
Корлицер. Ради Юпитера, набитого паштетом! Лучше сразу обо всем договориться. (Рембрандту) Наша рота, дорогой мой, страшно честолюбива. Никто никого на картине не должен заслонять, и всем на холсте надо предоставить равную площадь. Дорогой мой, было бы хорошо, чтобы ты даже измерил, сколько места каждый из нас должен занимать на картине, чтобы потом не было раздоров.
Кок. Гонорар, который будет лишь скромным доказательством нашего огромного уважения к гению маэстро, мы осмелимся предложить в размере ста гульденов с человека. Всего это составит тысячу семьсот гульденов, что, без сомнения, ничтожная сумма в сравнении с твоим творческим трудом, маэстро.
Рембрандт молчит.
Кок. Мы слушаем тебя, маэстро.
Рембрандт молчит.
Рёйтенбюрх. Мы ждем твоего решения.
Молчание.
Рембрандт. К сожалению, я не могу воспользоваться вашим предложением, господа.
Замешательство.
Кок (озабоченно). Разве это слишком низкий гонорар?
Рёйтенбюрх. Может, в наших лицах он не увидел интересных черт?
Корлицер. Что еще за бальзам с перцем! Ничего не понимаю.
Рембрандт. Я очень устал от работы, и у меня много семейных забот, жена тяжело больна.
Кок. Но маэстро не перестал творить?
Рембрандт. Я пишу работы настолько далекие от того, что мне господа предлагают, что мне будет сложно в моем нынешнем расположении духа выполнить требования, которые вы мне пожелали поставить.
Кок. Но мы не собираемся влиять на концепцию картины и охотно примем идею, которую нам предложит маэстро! Правда, господа?
Рёйтенбюрх. Да, капитан.
Корлицер. Так точно, капитан!
Кок. Итак, маэстро...
Рембрандт молчит.
Кок. Вижу, что сейчас ты не можешь принять решение. Поэтому осмелюсь предложить, чтобы ты подумал и завтра дал нам ответ. Мы глубоко верим, что идея, которую ты нам предложишь, будет исходить из подлинного вдохновения. Итак, позволь мне, маэстро, прийти завтра в твою мастерскую, чтобы получить от тебя благоприятный ответ. (Поднимается) До свидания, маэстро. Прощайте, господа.
Рёйтенбюрх. Месье!..
Корлицер. Господа!..
Уходят.
Молчание.
Эйленбюрх. Двадцать пять лет занимаюсь картинами, но прежде ни разу не видел, чтобы художник отказывался от такого заманчивого предложения.
Берештейн. Да это легкомыслие, оскорбляющее Бога!
Каттенбюрх. Тысяча семьсот гульденов! Ух! Да это же большие деньги!
Эйленбюрх. Ты понимаешь, что значит для тебя сейчас такой заказ?
Каттенбюрх. Кок пользуется большой популярностью в обществе.
Берештейн. Поговаривают даже, что он будет претендовать на место бургомистра Брюсселя.
Эйленбюрх. Таким образом, для тебя вновь открывается возможность добиться успеха.
Берештейн. Сегодня, когда твое искусство не пользуется слишком большим спросом со стороны сограждан, такой заказ – большое счастье, ниспосланное Провидением.
Эйленбюрх. Рембрандт, не играй с фортуной! (Поднимается.)
Берештейн (вставая). Надо идти навстречу хорошим заработкам. Таков купеческий девиз рода Берештейнов.
Каттенбюрх (вставая). Я посчитал, что тысяча семьсот гульденов составляют стоимость двухсот бочек вина.
Уходят.
Рембрандт подпирает голову рукой, чертит пальцем фигуры на столе. Поначалу делает это скорее машинально, но вскоре движения его пальцев становятся беспокойными, более осознанными, словно они придают некую форму внезапно возникшему видению.
Гертье (входит). К тебе приходили кредиторы. Мне тяжело дышать. Я прибежала из дому.
Рембрандт задумчиво смотрит.
Гертье. Они ищут тебя.
Рембрандт. Ищут?
Гертье. Ты не в себе? До ночи домой не возвращайся.
Рембрандт (поглощенный мыслями). Ты из дома?
Гертье. Что с тобой?
Рембрандт. Что делает госпожа?
Гертье. Ты же только что был дома. (После паузы говорит шепотом) Ты все о ней думаешь.
Рембрандт. Возвращайся домой. Госпожа одна.
Гертье. Ты о ней думаешь.
Рембрандт. Перестань.
Гертье. Эти мысли терзают тебя.
Рембрандт. Чего ты хочешь от меня?
Гертье. Тебя гнетет совесть?
Рембрандт молчит.
Гертье (назойливо). Глупый! Ты не виноват, что так произошло.
Рембрандт молчит.
Гертье. Она виновата.
Рембрандт молчит.
Гертье. О, ты ее еще не знаешь! Не знаешь! (Шепотом) Она убивает все, что исходит от тебя. Мысли. Чувства. Детей. Все умерли. (Еле слышным шепотом) Береги Титуса. (Уходит.)
Рембрандт. Она убивает все, что исходит от меня? (Затуманенным взглядом смотрит перед собой.) Я вижу огромное пространство с темным обличьем. Из мрака с шумом и криками появляются люди.
Входят Кок, Рёйтенбюрх, Корлицер и группа стрелков, аркебузников, копьеносцев из Стрелкового общества в полном обмундировании, с ружьями, алебардами, копьями и барабанами.
Рембрандт. Я вижу мелких, заурядных, бедных людей, заблудившихся в жизни. Вижу людей, которым кажется, что они живут, потому что они движутся, действуют, суетятся. Я вижу разноцветную массу, в ней больше фиолетового, багряного, золотого и коричневого цветов. Куда они идут? Что делают? Каждый из них исполняет свою функцию, которая должна быть знаком его жизни. Большой поход в суету и бренность. Никто их не сможет спасти, ведь они несут в себе проклятье ничтожности.
А в центре... А в центре, как камень, брошенный в воду, белое светящееся пятно тревоги подвергает сомнению мнимую целенаправленность, нарушает ее, пугает. Белое пятно мерцающего света – единственный смысл этого безобразного, шумного, иллюзорного похода в суету. А если это так, то почему никто это пятно не замечает?
А может, это смерть?..
А может, это Саския?..
Не знаю.
Знаю лишь, что это большая тревога и молчание затаившихся молний, бьющих в мнимую целенаправленность нашей жизни.
(Словно лунатик, идет к стрелкам и обращается к ним.)
Простите, что помещу вас в странном свете, который будет ни светом ночи, ни светом дня, ни вашим светом, а светом моей души.
Простите, что вы будете орудием моей души, знаком ничтожности.
Простите, что на вас прольются лучи божественного солнца, которого вы не видите.
Простите, стрелки, аркебузники и копьеносцы, что некоторых из вас я уменьшу, а других увеличу, вопреки тому, что вы думаете о самих себе.
Простите, что не будете на картине такими, какими хотели бы себя видеть.
Простите, что будете такими, какими вас вижу я.
Простите, что я лишу ваши лица индивидуальных черт и создам лицо человечества.
Кок. Прощаем тебя, потому что каждый из нас знает, что является лишь знаком бренного мира.
Рёйтенбюрх. Прощаем тебя, хотя нам тяжело нести бремя нашей ничтожности.
Корлицер. Vanitas vanitatum et omnia vanitas .
Стрелки, аркебузники и копьеносцы. Vanitas vanitatum et omnia vanitas.
Рембрандт. Спасибо вам, господа.
Из-за группы стрелков появляются Клессем, Тиш и Крецер.
Клессем (шепотом). Вот он.
Тиш. Вот он.
Крецер. Вот он.
Кок, Рёйтенбюрх, Корлицер и другие члены Стрелкового общества исчезают.
Клессем. Слава Иисусу Христу!
Крецер. Вы не помните меня? Я Мертен Крецер.
Тиш. Какое большое счастье вновь видеть вас, маэстро! Я Христоф Тиш.
Рембрандт изумленно смотрит на кредиторов.
Клессем. Да простит маэстро нам нашу смелость, но если бы не тяжелые условия, в которых мы сейчас оказались, мы бы никогда не осмелились надоедать вам напоминанием, что, хотя прошло уже много лет, маэстро до сих пор не заплатил свой долг. Чем живет человек? Тем, что ему дает Господь Бог. Но милостивый Бог не дает, если человек сам не берет. Мы знаем, что у маэстро есть временные финансовые трудности. Мы не требуем денег. Упаси Боже!
Молчание.
Клессем (шепотом). Он смотрит на нас, как на призраков.
Тиш (шепотом). Словно не видит нас.
Клессем (шепотом). Словно не узнаёт нас.
Тиш (Клессему). Говори.
Клессем. Поскольку злой мир не следует заповедям Христовым и готовится к войне, которая грозит внести сумятицу в нашу жизнь, мы осмеливаемся просить об одной мелочи в виде векселей на причитающиеся нам суммы вместе с процентами. Подпишите, маэстро. Для порядка. Для памяти. А кроме этого мы ничего не требуем. (Поднимает вверх палец.) Ничего.
Тиш. Ничего.
Крецер. Ничего.
Замирают в ожидании.
Клессем (вынимает из-за пазухи вексель). Пожалуйста. Шесть тысяч гульденов с процентами за десять лет по сегодняшний день, всего десять тысяч.
Рембрандт расписывается, как манекен.
Тиш (подсовывая вексель). Здесь. Здесь. Четыре тысячи с процентами. Всего девять тысяч. Здесь.
Рембрандт расписывается, как манекен.
Клессем. Да благословит тебя Господь! Мы глубоко убеждены, маэстро, что, когда у вас появятся деньги, вы оплатите свои долги. Мы не опасаемся за свои деньги. Низко кланяемся. Слава Иисусу Христу!
Тиш. Мы не беспокоимся о своих деньгах. Низкий поклон.
Крецер. Я твой смиренный слуга, маэстро.
Уходят.
Молчание.
Рембрандт (ничего не замечая вокруг). Какой прекрасный сон... (Шепотом) Какой прекрасный сон... Если это реальность, то жаль, что она не сон.


Картина вторая
На кого похож Титус?
Комната в доме Рембрандта. Пятнадцатое июня 1642 года. Комната пуста. Окна открыты.
Тишина. Лишь из соседней комнаты доносится сухой, резкий кашель Саскии.
Входит Гертье, держа за руку Титуса. Вначале прислушивается к кашлю Саскии, затем, посадив ребенка на стул перед собой, начинает расчесывать ему волосы.
Титус (слабым голосом, соответствующим его болезненному виду). Когда мама поправится?
Гертье. Не знаю.
Титус (по-взрослому серьезно). Меня очень тревожит ее кашель.
Гертье. Сиди спокойно.
Титус. Почему мама так грустно на меня смотрит?
Гертье. Сиди прямо.
Титус. Не трогай меня.
Гертье. Что с тобой?
Титус. Я хочу, чтобы мама была здорова.
Слышен кашель Саскии.
Титус. Вот, снова кашляет. Как было бы хорошо, если б я не родился у моих родителей.
Гертье. Тебе плохо с ними?
Титус. Я бы хотел быть другим.
Гертье. Каким?
Титус. Не знаю. (Идет к двери.)
Гертье. Ты куда?
Титус. К маме. Я хочу поцеловать маму.
Гертье. Тебе нельзя целовать маму.
Титус. Почему?
Гертье. Потому что мама целовала твоего братика и твою сестричку, а они потом умерли.
Титус. Целовала?
Гертье. Не думай о ней.
Сикс (входит). Добрый день, молодой человек!
Титус. Добрый день.
Сикс. Как дела, Титус?
Титус. Хорошо.
Сикс (гладя мальчика по голове, сухо обращается к Гертье). Как себя чувствует госпожа?
Гертье. Лучше.
Сикс. Боли прекратились?
Гертье. Боли прекратились, и ночью она спала спокойно.
Сикс. Пожалуйста, сообщите госпоже о том, что я пришел.
Гертье берет за руку Титуса.
Титус. До свидания.
Сикс. До свидания, молодой человек. (Садится.)
Гертье и Титус уходят. Сикс провожает взглядом Титуса.
Тишина.
Опираясь на трость, входит Саския, закутанная в платок.
Сикс (вскакивая). Саския!
Саския. Добрый день, Ян. (Садится.) Очень рада, что ты пришел. Не забываешь обо мне. (Выглядывает в окно.) Сегодня тепло.
Сикс. Весна.
Саския. Как я сегодня выгляжу, Ян?
Сикс. Ты выглядишь гораздо лучше, чем когда я в последний раз тебя видел неделю назад.
Саския. Посмотри, какой у меня румянец на лице.
Сикс. Вижу.
Саския. Это признаки возвращающегося здоровья.
Сикс. Да, Саския.
Саския. Я чувствую, что эта весна вылечит меня от кашля. Эта весна благоприятствует мне. Уже две недели у меня не было кровотечения.
Сикс. Я счастлив слышать эти слова.
Молчание.
Саския. Ян, я вчера написала завещание.
Сикс. Почему ты думаешь о смерти, Саския?
Саския. Все, что исполняется, становится смертью. Только неисполненные мечты являются настоящей жизнью.
Молчание.
Сикс (робко). Я только что видел Титуса. Он хорошо выглядит.
Саския. У него миловидный облик и доброе сердце.
Сикс (робко). Он похож на тебя.
Саския (с улыбкой). Ты заметил, Ян, что Титус на самом деле совершенно не похож на Рембрандта.
Сикс. Заметил.
Саския. Представь себе, Ян, что несколько недель назад Рембрандт написал Титуса и сделал его на картине похожим на себя. (Шепотом) Умершие дети были похожи на Рембрандта. Действительно были похожи.
Молчание.
Сикс. Саския!
Саския вопросительно смотрит.
Сикс. Титус – нежный ребенок.
Саския. Да, это так, Ян.
Сикс. Его необходимо заботливо опекать.
Саския (задумчиво). Да, Ян. Его глаза скрывают печаль.
Сикс. Твои глаза.
Саския. У него светлый, гордый лоб.
Сикс. Твой лоб.
Саския. У него нежная кожа.
Сикс. Твоя кожа.
Саския. Он очень чувствительный.
Сикс. Все прекрасное и хорошее он унаследовал от тебя.
Саския. А от Рембрандта?
Сикс. На человека, которому не нужен близкий человек, никто не похож. На Рембрандта похожи только образы на его картинах.
Саския. Каждый образ, сотворенный Рембрандтом, несет в себе страдание, которым он его наполняет. Иногда мне кажется, что любой образ, создаваемый Рембрандтом, ему неприятен, а иногда даже враждебен.
Сикс (робко). Саския, кому ты доверила опеку над ребенком?
Саския (улыбаясь). Рембрандту. (Устало) Управление имуществом Титуса я тоже поручила Рембрандту. Я запретила Опекунской палате и моей семье вмешиваться в воспитание ребенка. (С горечью) Какой будет эта комната, когда я покину ее? В этом доме, в этих стенах, в этих комнатах мог бы поселиться кто-то другой? Дотрагиваться до предметов, к которым я каждый день прикасаюсь. Смотреть в окно, в которое я каждый день смотрю. В этот дом могла бы войти другая жизнь? (После небольшой паузы) Если бы Рембрандт вступил в повторный брак, я бы в завещании поручила контроль над имуществом Титуса Опекунской палате. Если бы оказалось, что Рембрандт расточительно распорядился имуществом ребенка, Опекунская палата имела бы право привлечь отца к судебной ответственности и лишить его прав опеки над ребенком. Это очень глупо, Ян?
Сикс. Есть люди, которые борются со своей злой судьбой и погибают, осознавая свое поражение. Но есть и такие люди, которые борются со своей доброй судьбой и собственными руками разрушают свое счастье и своих самых близких, но при этом чувствуют себя победителями.
Саския. И те и другие хотят быть самими собой. У них есть характер.
Сикс. У Рембрандта нет характера. Его характер – это его искусство.
Саския. Значит, ты считаешь, что я плохо поступила, поручив Рембрандту опеку над Титусом?
Сикс молчит.
Тишина.
Саския. Как тихо!
Сикс молчит.
Саския. Как хорошо!
Сикс молчит.
Саския. Рядом с тобой мне удивительно спокойно.
Сикс. Мне тоже, Саския.
Саския. Рядом с тобой я отдыхаю. Рядом с Рембрандтом невозможно отдохнуть. С Рембрандтом я чувствую себя так, словно нахожусь в самом центре сильной бури. Я чувствую себя одинокой в этой буре.
Сикс. Тебя тяготит это одиночество?
Молчание.
Саския. О чем ты думаешь, Ян?
Сикс. О тебе.
Саския горько улыбается.
Сикс. Саския!
Саския. Слушаю тебя, Ян.
Сикс. В Италии сейчас тепло.
Саския. Никогда не была в Италии. Рембрандт не любит Италию.
Сикс. Воздух там нежный и успокаивающий.
Саския. Да.
Сикс. Этот воздух благотворно повлиял бы на твои легкие.
Саския. Возможно.
Сикс (робко). Ты бы не хотела поехать со мной в Италию?
Саския. О чем ты говоришь?
Сикс (шепотом). Умоляю тебя!
Саския. Ян!
Сикс. Саския!
Молчание.
Сикс. Прошу прощения. Смешны чувства, которые не могут умереть. Я знаю об этом.
Саския (с горечью). Я не знаю, Ян, умею ли я любить.
Сикс (с горечью). Рембрандт…
Саския. В моей жизни рядом с Рембрандтом было слишком много борьбы для того, чтобы быть уверенной в том, что я умею его любить.
Сикс. Тебе плохо, Саския?
Саския (удивленно). Плохо?
Сикс. Ты погубила свою жизнь?
Саския (все более удивленно). Погубила?
Сикс. Подумай, мы могли бы быть счастливы.
Саския. А что бы у нас было в нашей любви? Какая у нее была бы цель?
Сикс. Цель?
Саския. Взаимно любящие люди идут рядом. Но люди, которые могут друг другу что-то дать и чувствуют взаимную потребность, идут навстречу друг другу. И тогда между ними начинается странная ожесточенная борьба. Они отдаляются друг от друга, а потом возвращаются. Воздвигают кресты, а потом их срубают. Отчужденность одного необходима другому. Такие люди никогда не бывают близки. Их связывает более сильное чувство, чем любовь. Они необходимы друг другу. Такими становятся в борьбе.
Сикс. Что ты дала Рембрандту?
Саския. Рембрандт знает, что, если он от меня уйдет, то скатится в пропасть. (После паузы) Рембрандт блуждал. Теперь он вернулся в ту среду, которой обязан своими успехами и славой. Рембрандт пишет в Кловенирсделене людей, которых до недавних пор еще осуждал, ненавидел. Он вновь стал художником того мира, от которого он еще год назад с отвращением отворачивался, отвергая все заказы, исходившие от знати и мещан. А сегодня он вновь их пишет. Вновь видит в этом мире ценности, которые еще недавно проклинал. Пишет с воодушевлением. С лихорадочным вдохновением. Это моя победа, Ян.
Сикс. Ты была в Кловенирсделене?
Саския. Нет. Рембрандт после завершения работы привезет меня в Кловенирсделен. Он мне обещал.
Сикс. Саския, я советую тебе посмотреть на эту картину уже сейчас.
Саския. Сейчас?
Сикс. Я видел эту картину несколько дней назад.
Саския. И что?! Говори!
Сикс молчит.
Саския. Говори!
Сикс. Когда увидишь эту картину, ты поймешь, какое расстояние отделяет тебя от Рембрандта. Что в этом отдалении? Прыжок в пропасть? Возвращение к самому себе? Иди и посмотри. Может, тебе и удастся удержать Рембрандта. Может, он еще не полностью осознал свое величие. (Берёт в руки берет и трость.) Прощай, Саския! (Идет к дверям.)
Саския. Ян!
Сикс. Через несколько дней я снова приду к тебе. (Уходит.)
Саския. Останься! Не уходи! (Хочет бежать за Сиксом.) Ян! (Тишина.) Ян! (Тишина. После некоторого размышления Саския звонит в колокольчик.)
Входит Гертье.
Саския. Ты мне нужна. Поможешь мне одеться. Я еду в Кловенирсделен.
Гертье. Вам нельзя покидать дом.
Саския. Не возражай мне!
Гертье. Зачем госпожа едет в Кловенирсделен?
Саския (распускает волосы). Причеши меня. Скорее, Гертье, скорее!
Гертье. Вам же врач запретил выходить! Что вы делаете? Ради Бога!
Саския. Поторопись Гертье! Я не успею. Я должна ехать в Кловенирсделен! Должна! Слышишь?! Должна! Мне необходимо увидеть эту картину! Эта картина – против меня! Понимаешь? Против меня!
Гертье. Что с вами происходит? Госпожа вся дрожит! Не надо ехать! Ложитесь в постель!
Саския. Я должна, должна увидеть картину! (Кашляет.) Воды!
Гертье подает воду.
Саския (с трудом, сквозь кашель). Вели запрягать лошадей! Быстрее! (Задыхаясь) Лошадей! Ло…
Гертье (подхватывает ее под руки). Госпожа!
Саския. Лошадей! (Задыхается. Прикладывает руку ко рту. Смотрит на ладонь.) Кровь…
Гертье. Боже! Кровотечение!
Саския (шатаясь). Беги за доктором… за доктором… за господином…
Гертье. Беда! Беда! Уже бегу за доктором! За господином! Ложитесь в постель, госпожа! (Уводит Саскию.)
Тишина. Некоторое время комната пуста.
Гертье (возвращаясь, идет на цыпочках и ведет за собой Титуса. Садится в углу. Безучастно произносит). Эта картина – против меня.
Титус. Почему ты не бежишь за доктором?
Гертье (шепотом). Эта картина – против меня.
Слышен кашель Саскии.
Титус. Почему ты не бежишь за доктором?
Гертье (шепотом). Эта картина – против меня.
Кашель Саскии становится все сильнее и сильнее.
Гертье прислушивается. Хватает за руку Титуса.
Титус (вырывается). Отпусти меня, Гертье!
Гертье. Останься! (Насильно удерживает его.)
Титус (пораженный). Почему ты не бежишь за доктором?
Гертье (прижимая ребенка к себе). Зачем, Титус, зачем?

Картина третья
Люди хотят быть равными
Зима 1642 года. Большой зал в здании старых городских укреплений в Кловенирсделене, ныне превращенном в клуб командования городской артиллерии.
Из-за портьеры, закрывающей вход в главный зал, доносится шум беседы.
Входит служащий.
Гартнер (входит вслед за ним). Я тебе стократно благодарен, кудлатый цербер. Конечно, клетушка на галерее была не очень удобной, поэтому я чувствовал там себя, как свернувшаяся в несколько раз улитка, но, несмотря на это, мне удалось вдоволь насытить мой взгляд красотой картины.
Служащий. Я сделал все, что мог, чтобы угодить тебе, дорогой мой толстяк.
Гартнер. Приходи сегодня в погребок, получишь полбочонка пива.
Служащий. Я доставлю тебе такую радость и воспользуюсь твоим приглашением.
Гартнер. А если через несколько дней ты вновь мне откроешь доступ в Кловенирсделен, чтобы тогда уже я смог без помех, не сжимая живот и не скрючивая другие части тела, восхищаться гениальным творением Рембрандта, ты получишь от меня бутыль такого вина, которое и не снилось твоему плебейскому брюху.
Служащий. Хмм.
Гартнер. Могу я узнать, что означает твое урчание?
Служащий. Я думаю, неужели эта картина действительно заслуживает того, чтобы называться гениальным творением.
Гартнер. Досточтимый бог красоты вместо того, чтобы нежным ветерком повеять на твое сердце, из прихоти пнул тебя коленом в толстый зад.
Служащий. Мне кажется, что наши люди на картине не похожи на самих себя.
Гартнер. Ты не умеешь видеть.
Служащий. Когда я смотрю, то и вижу.
Гартнер. Не оскорбляя Господа Бога, который как будто сотворил тебя по Своему подобию, сообщаю тебе, что, глядя на тебя, я вижу осла. И что с того? Придет другой, посмотрит на тебя и будет утверждать, что видит обезьяну.
Служащий. Я предвижу, что ты скоро помрешь, отравившись собственной слюной. (Слышен звук голосов и приближающихся шагов.) Гости идут! Беги отсюда! Мне легко может влететь за то, что пускаю хамов к господам.
Гартнер убегает.
Служащий уходит вслед за ним.
Входят Йоррис де Кауллери, Вондел, де Кайзер, Дау, госпожа ван Бильдербек и госпожа ван Доорн.
Де Кауллери наливает вино.
Де Кайзер ехидно улыбается.
Госпожа ван Бильдербек. Ничего не понимаю.
Госпожа ван Доорн. А кто же понимает?
Де Кауллери. Фигуры нематериальны.
Госпожа ван Доорн. Именно так.
Де Кауллери. На холсте блуждают бесплотные тени.
Госпожа ван Доорн. Я восхищаюсь вашим чувством вкуса, капитан.
Де Кауллери. Каждый персонаж производит такое впечатление, словно бичует собственную душу.
Госпожа ван Доорн. Какое тонкое замечание!
Де Кайзер. Вы забываете, господа, что Рембрандт уже давно проявляет нездоровую склонность к чудачеству.
Дау. Эта картина не композиция, а набор плохо совмещенных сцен.
Де Кауллери. На стрелках плохо сидит одежда.
Дау. Плохо написаны руки капитана Кока.
Госпожа ван Бильдербек. А что осталось от прелестной утонченности поручика Рёйтенбюрха?!
Де Кайзер. Освещение в картине противоречит оптическим правилам, господствующим в мире света.
Де Кауллери. Свет должен быть материальным, так сказать, телесным.
Де Кайзер. Шум и хаос, царящие в картине, непереносимы.
Госпожа ван Бильдербек (нервно). О, этот шум!
Де Кайзер. Персонажи гонятся, шумят, кричат, стреляют, бряцают оружием.
Вондел. Когда я смотрю на картину, у меня уши пухнут от шума.
Смех.
Входят Хендрик ван Эйленбюрх и Тюльп.
Де Кауллери. Ты хорош, Вондел!
Госпожа ван Доорн. Какое точное определение!
Де Кайзер (Эйленбюрху). Ехидный Вондел прекрасно определил картину Рембрандта. Когда он смотрит на композицию, у него уши пухнут от шума.
Смех.
Хендрик ван Эйленбюрх. Кто разрывает договоренности с Эйленбюрхом, сбивается с пути.
Тюльп. Бывает грустно, когда картина, лишь предвещавшая гениальность, впоследствии оказывается пиком творчества художника.
Дау. Такое же суждение о Рембрандте высказал и Рубенс.
Тюльп. Такое сравнение для меня – большая честь, маэстро.
Входят Клессем, Тиш и Крецер, стоят сбоку, в тени.
Каттенбюрх (входит вслед за ними). Пять тысяч гульденов! Я не чувствую этих денег! (Громко сопит.)
Тюльп. На этой сделке ты пострадал не больше всех. (Кивая в сторону ростовщиков) Есть люди, которые на Рембрандте больше потеряли, чем ты.
Каттенбюрх. Слабое утешение.
Вондел. Надо было продолжать заниматься прибыльной виноторговлей, а не совать нос в изящное искусство. Тогда бы не потерял деньги.
Каттенбюрх. На что бы ты тогда жил, недомерок, если бы я занимался только торговлей?
Вондел. На то же, что и теперь, и на то же, что и ты. Подливая воду в вино.
Каттенбюрх. Пока еще ты угощал меня только водой.
Вондел. Чистое вино моих изречений слишком крепкое для твоей головы, поэтому мне приходится разбавлять его водой бездумья, чтобы сделать для тебя доступным благородный напиток.
Смех.
Де Кайзер. Нет такого ростовщика, у которого бы не было векселей Рембрандта.
Дау. В последнее время он вроде бы полностью живет на средства своей хозяйки, некой Гертье, которая дает ему деньги.
Де Кайзер. Гертье?
Дау. Да.
Вондел. Хмм.
Госпожа ван Доорн. Что?
Вондел. Ничего.
Госпожа ван Бильдербек. Вы что-то сказали?
Вондел. Ничего.
Дау. Наш маэстро быстро утешился после потери жены.
Де Кауллери. Похоже, еще при ее жизни.
Госпожа ван Доорн. Да?!
Госпожа ван Бильдербек. Это же обычная простолюдинка!
Вондел. Жизнь на лоне природы…
Смех.
Входят Сикс и Берештейн. За ними входят Кок, Рёйтенбюрх и Корлицер.
Входят несколько стрелков.
Де Кайзер (Сиксу). Приветствую тебя, почитатель изящных искусств. Мы были бы рады, если бы ты, тонкий ценитель живописи, пожелал поделиться с нами своим мнением о картине.
Все полукругом встают возле Сикса.
Сикс. Люди не любят, когда, вопреки их воле, их отягощают бременем человечества.
Дау. Что?
Де Кауллери. Что?
Тюльп. Что?
Де Кайзер. Не понимаю.
Сикс. Чувство ничтожности пугает человека.
Де Кауллери. Ничтожности? Кто смеет говорить о ничтожности?
Сикс. Наша жизнь бренна, капитан.
Де Кауллери. Хаос, царящий в картине, у меня вызывает отвращение.
Берештейн. Любой хаос противоречит добродетели, которая создает гармонию.
Сикс (обращаясь к де Кауллери). Вслушайся в звук этого света, и ты поймешь смысл бренности.
Дау. Что?
Де Кауллери. Что?
Тюльп. Что?
Госпожа ван Доорн. Ничего не понимаю.
Госпожа ван Бильдербек. А кто же понимает?
Сикс. Лишь свет, струящийся из вечности, можно услышать.
Каттенбюрх. Если ты так восхищен шедевром Рембрандта, возможно, ты пожелаешь выручить его из беды и выкупить его вексель?
Хохот.
Сикс пристально смотрит на Каттенбюрха.
Каттенбюрх. Что ты так смотришь на меня? Мое предложение тебе кажется очень странным?
Сикс. Нет.
Каттенбюрх. Мне нужны деньги. Французские винодельческие хозяйства не хотят нам давать кредитов. (Идет к дверям.)
Сикс. Куда ты идешь?
Каттенбюрх. Поговорить с Рембрандтом.
Сикс. Не ходи.
Каттенбюрх приостанавливается.
Сикс. Подожди.
Каттенбюрх стоит.
Сикс (после краткого раздумья). Выйдем!
Уходят.
Вондел. Каттенбюрх будет говорить об искусстве, а Сикс – о деньгах.
Веселятся.
В зал входят несколько стрелков.
Де Кайзер (Коку). На картине ты выглядишь, как петух.
Кок. Я был бы тебе благодарен, если бы своими наблюдениями ты делился с Рембрандтом.
Дау (Рёйтенбюрху). А ты, поручик, на картине напоминаешь канарейку, выпущенную из клетки, что, разумеется, противоречит твоему настоящему облику.
Смех.
Среди стрелков – недовольный ропот.
В зал незаметно входит Рембрандт.
Де Кауллери (одному из стрелков). А тебя я узнал по коленке.
Смех.
Де Кайзер. Может, на картине господа изображены в тот момент, когда они собираются на ночную рыбалку?
Смех.
Дау (де Кайзеру). Ты ошибаешься, говоря о ночной рыбалке. На картине – дневной свет.
Де Кауллери. Ночной!
Дау. Дневной!
Госпожа ван Доорн. Ночной!
Эйленбюрх. Дневной!
Госпожа ван Бильдербек. Ночной!
Де Кайзер. Дневной или ночной?
Дау. Кто за ночной свет? А кто за дневной? Голосуем!
Рембрандт. Господа, я полон восторга перед остроумием, с которым вы ведете дискуссию о моей картине.
Замешательство.
Рембрандт. Почему вы не голосуете?
Молчание.
Рембрандт. Почему?
Тишина.
Рембрандт. Я был бы счастлив, если бы дамы и господа, не обращая внимания на мое присутствие, продолжали высказывать свои проницательные и глубокие мысли.
Тишина.
Рембрандт. Я слушаю.
Тишина.
Рембрандт. Никто?
Тишина.
Рембрандт. В самом деле никто? Неужели из-за моего присутствия господа так оробели?
Тишина.
Рембрандт. Никто из господ не намерен продолжать свои чрезвычайно интересные умозаключения?
Тишина.
Рембрандт. Порицания господ укрепляют меня в убеждении, что путь, по которому я сейчас иду, верен и хорош, тогда как похвалы дают мне понять ошибки, которые я совершил.
Первый стрелок (возмущается). Я тебе не заплачу сто гульденов за мою спину, которая видна на картине!
Второй стрелок (возмущается). Думаешь, я заплачу тебе за мой профиль? Почему я должен платить ту же самую сумму, что и Корлицер, которому ты написал все его лицо?
Рембрандт. Лицо Корлицера интересовало меня настолько же, насколько и ваша спина, а ваша спина интересовала меня больше, чем ваше лицо.
Замешательство.
Третий стрелок. Почему не видно моих рук?
Четвертый стрелок. На мне одежда висит, как на покойнике, хотя я за одну ткань заплатил пятьдесят гульденов!
Пятый стрелок. Моя жена говорит, что я на картине выгляжу, как намокшая дворняга.
Рембрандт. Ваша жена прекрасно знает вашу душу. Так вы на самом деле и должны выглядеть.
Шестой стрелок. Зачем там этот юноша, стреляющий из мушкета?
Седьмой стрелок. Девочку с петухом ты, наверное, поместил для того, чтобы нас окончательно высмеять?!
Восьмой стрелок. Кто за них будет платить?
Девятый стрелок. Почему ты закрыл мушкетом мое лицо?
Вондел. Мушкет не платит!
Смех.
Десятый стрелок. А меня вообще на картине не видно! Я прячусь во тьме, как мышь за алтарем!
Рембрандт (десятому стрелку). Действительно, вы мне портили композицию. (Девятому стрелку) Думаете, мушкет менее интересен, чем ваше лицо?
Одиннадцатый стрелок. Мы все одинаково платим по сто гульденов. Поэтому мы все хотим и на картине быть равны!
Голоса. Равны! Равны! Равны!
Тишина.
Рембрандт. Господа хотят быть равны?
Почтенные, сытые и довольные собой мещане хотят быть равны?
Равны?!
В чем?
В ничтожности?!
В гордыне?!
А может, в пустоте этой жизни, которую вы не можете наполнить своей ничтожностью и гордыней?!
Равны?!
В чем?!
Во лживости?!
В ханжестве?!
А может, в бездушии, которое велит вам из лживости и ханжества воздвигать высокий, очень высокий алтарь морали?!
Равны?!
В чем?
В деньгах Каттенбюрха?!
В пошлости де Кайзера?!
В глупой язвительности Вондела?!
В краснобайстве Тюльпа?!
В представлениях о прекрасном, которых придерживаются почтенные капитаны и поручики, прелестные дамы и предприимчивые дельцы?!
Равны?!
В чем?
Тишина.
В чем?
Тишина.
Прекрасные дамы и изящные господа, равенство не рождается между ничтожностью и гордыней, лживостью и ханжеством! Надушенные дамы и холеные господа, равенство не рождается между дукатом Каттенбюрха и пошлостью де Кайзера, между ехидством Вондела и велеречивостью Тюльпа! Равенство рождается на самом дне падения, во мраке несправедливости и унижения, там, где человеческое страдание столь велико, что оно становится личным достоинством человека! Равны люди, распятые на крестах! Кто из вас, ростовщики и торговцы, хочет обрести благодать креста?! Кто?!
Молчание.
Кто?!
Молчание.
Никто?!
Молчание.
Молчите, господа?!
Молчание.
Никто?! На самом деле никто?!
Голоса. Возмутительно! Он нас оскорбляет! Порочит наше достоинство!
Кок. Ваше поведение непристойно!
Рёйтенбюрх. Кто бы мог подумать, что в душе художника кроется такая грубость!
Двенадцатый стрелок. Не заплатим ни гульдена!
Голоса. Ни гульдена! Ни гульдена! Иди в суд! Подавай на нас жалобу! Позор! Скандал!
Тюльп. С горечью убедившись, что вернисаж превратился в безобразную историю, я покидаю это место, потому что дальнейшее пребывание здесь для меня оскорбительно. (Покидает зал.)
Де Кауллери. Я последую за почтенным эскулапом. (Уходит.)
Госпожа ван Бильдербек. Мне неприятно быть свидетельницей, хотя и невольной, этого возмутительного инцидента. (Уходит.)
Госпожа ван Доорн. Какой позор! Что скажут в городе? (Уходит.)
Кок (стрелкам). Я сожалею, что день, который должен был стать праздником нашего союза, так неудачно завершился. Рота! За мной! (Уходят.)
Берештейн, Эйленбюрх и Вондел быстро уходят.
Клессем, Тиш и Кретцер в другой стороне зала собираются в молчаливую группу.
Тишина.
На церковной башне бьют часы.
Клессем. Ты прекрасно говорил.
Тиш. Каждое слово было золотым.
Кретцер. Но мы предпочитаем золото, а не слово.
Рембрандт тяжело дышит.
Клессем. Я ни гульдена от тебя не получил, маэстро.
Тиш. Маэстро выплатил мне лишь одну часть.
Кретцер. А я ничего не получил.
Рембрандт, облокотившись на стену, продолжает тяжело дышать.
Клессем (нетерпеливо). Для меня лучшей гарантией было не имущество, а безупречная репутация твоего имени, маэстро. А теперь?
Рембрандт безучастно смотрит.
Клессем (гневно). У меня есть семья! А Бог велел заботиться о семье! Грядет война! Мне нужны деньги! Для ребенка! Для жены! У меня должны быть деньги!
Рембрандт молчит.
Клессем. Подпиши обязательства!
Кретцер. На дом!
Тиш. На драгоценности!
Клессем. На картины!
Кретцер. На фарфор!
Тиш. На стекло!
Кретцер. На все! На все имущество!
Клессем (вытаскивает из-за пазухи бумагу и трясет ею). Ты возьмешь на себя обязательство в течение четырех лет вернуть нам долги вместе с процентами! А если за четыре года свои долги с процентами нам не вернешь, у нас будет право на продажу всего твоего имущества! Подписывай!
Рембрандт молчит.
Клессем (гневно). Не хочешь подписывать?! Я тебя под суд отдам! Я тебя обвиню в мошенничестве! Ты в тюрьме сгниешь! Я раздавлю тебя, как червя! Я сорву с тебя последний лоскут! Последний кусок хлеба у тебя вырву изо рта! Последний камень у тебя из-под головы выдерну! Землю, на которой будешь спать, из-под тебя заберу! Пока все мои деньги от тебя не получу! До последнего гульдена! Все!
Молчание.
Рембрандт берет долговое обязательство и медленно подписывает его.
Клессем вырывает бумагу у него из рук.
Тиш (с облегчением). Четыре года.
Кретцер (с восторгом). Четыре года.
Клессем. Слава Иисусу Христу!
Кретцер и Тиш. Аминь.
Уходят.
Рембрандт стоит с беспомощным видом.
Голос из темноты. Ты приближаешься к концу.
Рембрандт вздрагивает.
Голос из темноты. Как хорошо, что ты приближаешься к концу.
Рембрандт вглядывается во тьму, откуда доносится голос.
Голос из темноты. Я остался здесь, чтобы наслаждаться твоим падением.
Рембрандт (делает шаг вперед). Дау?
Дау (выходит из темноты). Долгие, долгие годы я ждал этого дня.
Рембрандт. Почему ты меня ненавидишь, Геррит?
Дау. Потому что ты идешь на крест.


Картина четвертая
Жертвоприношение Исаака
Лето 1644 г. Винный погребок «Под золотой короной». Поздний вечер.
Гартнер сидит за стойкой и считает деньги. Вздыхает. Делает запись.
Рембрандт (входит). Добрый вечер, Гартнер.
Гартнер. Божественный маэстро, приветствую тебя в моих владениях!
Рембрандт. Подай мне вина, приятель.
Гартнер. Всегда к твоим услугам. Присаживайся, маэстро.
Рембрандт. Рейнского вина. (Садится.)
Гартнер (подает кувшин вина). В эти дрянные времена правду можно найти только в хорошем вине. Как дела, маэстро?
Рембрандт вопросительно смотрит.
Гартнер. Если бы у меня были деньги, я бы покупал каждую твою картину. Но что же делать? Человек не может жить лишь благими желаниями. Взгляни. Пусто. Война. А в кармане, дорогой маэстро, дыры появляются не из-за тяжести золота, а от избытка воздуха. (Идет к стойке, зажигает свечи и ставит их перед Рембрандтом.)
В погребок входит Сикс.
Гартнер возвращается за стойку, а потом исчезает в дверях, ведущих в спальню.
Сикс. Рембрандт!
Рембрандт. Добрый вечер, Ян! Час назад получил твое письмо и, как видишь, сразу же пришел сюда.
Сикс. Благодарю тебя, Рембрандт. (Садится.)
Рембрандт. Давно мы не виделись.
Сикс. Давно.
Рембрандт. В последний раз я тебя видел…
Сикс. Два года назад в Кловенирсделене.
Рембрандт. Да. Я помню. (После паузы) Как у тебя со здоровьем, Ян?
Сикс. Спасибо, Рембрандт. У тебя дома все здоровы?
Рембрандт. Здоровы.
Сикс. Как Титус?
Рембрандт. Уже ходит в школу. Меня беспокоит его хрупкое здоровье.
Сикс. Титус всегда был болезненным ребенком. Он кашляет?
Рембрандт. Кашляет.
Сикс. Он от матери унаследовал этот кашель. (После паузы) Время бежит. Иногда мне кажется, что ты лишь вчера приехал в Амстердам. (После паузы) Ты помнишь наш разговор на приеме у Хендрика ван Эйленбюрха? Наш первый разговор о Саскии?
Рембрандт. Не надо об этом говорить.
Сикс. Проблемы, о которых умалчивают, отдаляют людей друг от друга. Слушай… (Неожиданно) Ты любил Саскию?
Рембрандт вздрагивает.
Сикс. Да, несомненно, это странный вопрос. (После паузы) Пока Саския жила, мне все время казалось, что наступит момент, когда она ко мне вернется. Сон о ее возвращении наполнял мою жизнь. Я хотел жить ради нее. А ты живешь лишь затем, чтобы творить.
Рембрандт (с горечью улыбается). Разве это тяжкий грех?
Сикс. Люди боятся того, кто живет лишь для того, чтобы творить. Поэтому они проходят мимо тебя…
Рембрандт (горько улыбается). Проходят… Одни только проходящие мимо.
Сикс (медленно). Саския… Так же будет и с Титусом.
Рембрандт. Титус…
Сикс. Жаль ребенка. Люди, который живут лишь ради того, чтобы творить, не умеют любить. Ребенка надо оградить от горечи твоих испытаний.
Рембрандт. Чего ты от меня хочешь, Ян?
Сикс. Я хочу объяснить тебе, что путь, которым ты идешь, убийствен для Титуса. Титус – хрупкий ребенок, духовно раньше времени созревший. Ему необходима опека и постоянное внимание. Ему надо уделять много времени и сил, чтобы сделать его человеком, приспособленным к жизни. Ты ему можешь все это дать, Рембрандт?
Рембрандт. Чего ты от меня хочешь?
Сикс. Ты знаешь свой путь и отдаешь себе отчет в том, что и ребенка тянешь за собой в пропасть.
Рембрандт (встает). Ты вторгаешься в сферу моих отцовских прав.
Сикс. Не уходи.
Рембрандт. Я знаю свои обязанности в отношении Титуса.
Сикс. Не уходи.
Рембрандт. Я никому не позволю вмешиваться в воспитание ребенка.
Сикс (шепотом). Титус – последняя частичка Саскии. Она в нем живет.
Рембрандт вздрагивает
Сикс. Сядь.
Рембрандт после некоторого колебания садится.
Сикс. Спокойно выслушай меня. Прежде чем ответить на мое предложение, хорошо подумай и мудро взвесь каждое свое слово.
Рембрандт. Я тебя слушаю.
Сикс. Остаток своей жизни я хочу посвятить лишь одной цели, которая называется Титус. Я хочу воспитать его человеком с сильным характером, добродетельным и осознающим цели своей жизни. Чтобы Титус смог жить, он должен вырастить в своем теле несокрушимую душу. Ему надо дать лучших учителей и следить за каждым его шагом. Малейший промах неосторожного воспитателя может испортить Титусу жизнь. Отдай мне Титуса.
Рембрандт. Титус – мой сын.
Сикс. Послушай, Рембрандт! У меня несметное количество денег. Мои сундуки ломятся от золота. Мне принадлежат села и дома. Половина складов и элеваторов в порту – мои. Сегодня я купил акции строительства военного флота. Пятьсот тысяч гульденов. Все это будет собственностью Титуса.
Рембрандт (холодно). Титус – мой сын.
Сикс. Послушай, Рембрандт! Я живу полноценной жизнью лишь ночью. Мои ночи наполнены роем снов, у каждого из которых – облик Саскии, ее улыбка и взгляд. Каждое мое пробуждение – это возвращение в глухое одиночество.
Рембрандт (холодно). Титус – мой сын.
Сикс. Рембрандт! Отдай мне Титуса! Пусть у моих дне й будет его улыбка, его взгляд. Рембрандт, умоляю тебя! Ради Христовых ран умоляю тебя, Рембрандт!
Рембрандт (холодно). Титус – мой сын.
Сикс (умоляюще). Рембрандт!
Рембрандт. Это мой окончательный ответ.
Сикс. Бесповоротный?
Рембрандт. Бесповоротный.
Молчание.
Сикс (шепотом). Рембрандт, зачем тебе Титус?
Рембрандт. Тебе не кажется, Ян, что Авраам хотел принести в жертву Исаака, чтобы утвердиться в правильности своего пути?
Молчание.
Сикс (шепотом). Гартнер! (Громче) Гартнер!
Входит Гартнер.
Сикс. Подай кувшин бургундского.
Гартнер уходит.
Молчание.
Вскоре Гартнер возвращается и ставит на стол кувшин вина.
Гартнер. Сударь желает еще что-нибудь?
Сикс. Оставь нас одних.
Гартнер уходит.
Сикс наливает себе стакан за стаканом и залпом их выпивает.
Рембрандт смотрит перед собой.
Продолжительное молчание.
Сикс. Ты думаешь, мы закончили разговор?
Рембрандт. Я его закончил.
Сикс. Ошибаешься. Ты мне еще должен оплатить счет.
Рембрандт. Счет?
Сикс. Один небольшой счет.
Рембрандт. У нас? Счет?
Сикс. Да.
Рембрандт. Какой? За что?
Сикс. За потерю Саскии. Чем ты мне за нее заплатишь? (Гневно) Чем? Говори!
Рембрандт молчит.
Сикс. Твоя плата должна быть большой, очень большой, настолько большой, что ты должен под ее тяжестью сломиться и пасть духом.
Рембрандт. Какой платы ты от меня требуешь?
Сикс. Большей, чем ты мне можешь дать.
Рембрандт. Какой?
Сикс (дрожащими руками шарит у себя за пазухой). Вот! Здесь она! Здесь! (Вынимает листок бумаги.) Плати!!
Рембрандт. Что это?
Сикс. Вексель! Вексель Каттенбюрха! Пять тысяч гульденов! Я его выкупил! Плати!
Рембрандт. Это…
Сикс. Плати!
Рембрандт застывает.
Сикс. Плати!
Рембрандт молчит.
Сикс (шепотом). Не хочешь? Нет денег? (Громко) Я знаю, что тебе плохо! Знаю, что тебя терзают ростовщики! Знаю! У тебя нет денег? А?! Нет? А у меня есть! Я сижу на грудах золота, как Мидас! Я питаюсь золотом! Я полон золота! Горстка моего золота спасла бы тебя от беды! Ты знаешь это?! Знаешь? А?!
Рембрандт. Ты пьян.
Сикс. Плати! А если у тебя нет денег, то я тебя засажу в тюрьму! За неоплаченный вексель! Как злостного должника! Слышишь?!
Рембрандт. Тебе не стыдно, Ян?
Молчание.
Сикс (прячет вексель за пазухой, говорит медленно, сонным голосом). Мне плохо. Очень плохо. Жизнь пуста. Бесцельная мука. Глупая месть. Все бесплодно. Только сны красивы, полны света и цвета. Как хорошо спать! В снах возвращаются близкие люди, они добрые и любящие. В снах никто никого не оскорбляет. В снах сглаживаются все противоречия. Сон – это настоящая жизнь. (Вытягивается. Его голова свешивается на подлокотник стула.)
Тишина.
Рембрандт встает, идет к дверям. На полпути останавливается, оборачивается и смотрит вначале на пустую стойку, а потом на Сикса. Возвращается и садится на прежнее место. Медленно вытягивает дрожащую руку перед собой, но тут же отдергивает ее. Встает.
Рембрандт (громко говорит). Вставай, Ян, я отведу тебя домой. (Дотрагивается пальцем до плеча спящего Сикса.)
Сикс не шевелится.
Рембрандт, еще раз оглянувшись, быстрым движением руки залезает Сиксу за пазуху и достает вексель.
Появившаяся в дверях погребка девушка замечает движение рук Рембрандта.
Девушка (тихо). Сударь!
Рембрандт (оборачивается. Шепотом). Кто это?
Девушка подбегает к Рембрандту и хочет что-то сказать.
Рембрандт (закрывая ей рот рукой). Молчи!
Девушка (шепотом). Сударь! Вы его обокрали.
Рембрандт растерян.
Девушка (шепотом). Отдайте ему это!
Сикс зашевелился.
Девушка отпрянула в сторону.
Сикс поднимается со стула, неуверенной походкой идет к дверям. Нащупывает дверную ручку.
Девушка (шепотом Рембрандту). Отдайте!
Молчание.
Рембрандт (шепотом). Ян, здесь твой вексель. Он лежал на полу.
Молчание.
Сикс (не оборачиваясь). Вексель. На полу?
Рембрандт. Вексель Каттенбюрха.
Сикс возвращается на середину комнаты, берет из рук Рембрандта вексель и медленно его разрывает. Потом уходит.
Рембрандт опускает голову.
Девушка идет к дверям.
Рембрандт. Подожди.
Девушка. Вам стыдно, поэтому будет лучше, если я уйду.
Рембрандт. Подожди.
Девушка возвращается.
Рембрандт. Садись.
Девушка (садится). Зачем вы меня просите сесть?
Рембрандт. Я знаю, что поступил плохо.
Девушка. Зачем вы передо мной оправдываетесь?
Рембрандт. Ты удержала меня от плохого поступка.
Девушка. Не мне вас судить. (После паузы) Не бойтесь, я никому не скажу. Я ничего не видела. Я могу уйти?
Рембрандт. Как тебя зовут?
Девушка. Разве я спрашиваю, как вас зовут?
Рембрандт опускает голову.
Девушка (с сочувствием). Я чем-то могу вам помочь? (Шепотом) Меня зовут Хендрикье.
Рембрандт. А меня зовут Рембрандт.
Хендрикье (шепотом). Рембрандт.
Рембрандт (шепотом). Хендрикье.
Хендрикье. Никогда не слышала такого имени.
Молчание.
Хендрикье. Я уже могу идти?
Рембрандт. Почему ты хочешь уйти?
Хендрикье. Как-то странно.
Рембрандт. Что странно?
Хендрикье. Что я здесь сижу. Что мы разговариваем.
Рембрандт. Что же в этом странного?
Хендрикье. Не знаю. (После паузы) Я не спрашиваю, что с тобой, но вижу, что ты несчастен.
Рембрандт молчит.
Хендрикье. Ты страдаешь.
Рембрандт молчит.
Хендрикье. Мне кажется, что ты не умеешь страдать.
Рембрандт молчит.
Хендрикье. И поэтому ты несчастен. Люди, которые умеют страдать, бывают счастливыми. (После паузы) У тебя кто-нибудь есть?
Рембрандт. Я вдовец. (После паузы) У меня есть сын. Маленький мальчик.
Хендрикье. Если в целом мире у тебя есть хоть кто-то близкий, то, значит, тебе есть зачем жить. Стоит жить для ребенка. А у меня никого нет.
Рембрандт (отстраненно). Бог часто искушает человека, чтобы тот сделал жертву из своего ребенка. Авраам, отправляясь на гору Мориа, возложил дрова, предназначенные для жертвы всесожжения, на спину своего сына Исаака. (После паузы) Тебе хотелось бы, чтобы у тебя был кто-то близкий?
Хендрикье. Я одинока.
Рембрандт. Тебе хотелось бы иметь дом?
Хендрикье. Этого мало.
Рембрандт. Тихий уголок.
Хендрикье. Этого мало.
Рембрандт. Деньги?
Хендрикье. Нет.
Рембрандт. Красивые одеяния?
Хендрикье. Нет.
Рембрандт. Так что же тогда?
Хендрикье. Я хотела бы быть…
Рембрандт. Кем бы ты хотела быть?
Хендрикье. Я хотела бы быть кому-то в жизни необходима. Быть такой, какой бы меня пожелал видеть мужчина, который меня полюбит.
Рембрандт (размышляя над услышанным). Ты хочешь быть такой?
Хендрикье. Это настоящее счастье.
Рембрандт. Очень трудно обрести такое счастье.
Молчание.
Рембрандт. Хендрикье!
Хендрикье. Что?
Рембрандт. Моя домохозяйка – женщина болезненная, и у нее не хватает сил, чтобы делать всю работу по дому. А работы много. Если ты захочешь, я с радостью приму тебя, чтобы ты ей помогала. Богатства у меня ты не найдешь, у меня сейчас – проблемы с деньгами, но еда и комната у тебя будут. Тебе будет хорошо у меня. Никто не будет тебя обижать.
Молчание.
Хендрикье. Нет, не пойду к тебе.
Рембрандт. Почему?
Хендрикье. Мне кажется, что ты хочешь быть несчастным.
В погребок входит Гертье, ведя за руку Титуса.
Гертье. Вот ты где! Ночью с девками шляешься!
Рембрандт (вскакивая со стула). Гертье!
Гертье. Снова пьешь! Дома нет ни гульдена, долгов – больше, чем грязи под ногтями, а деньги в трактирах швыряешь! (Титусу) Гляди, гляди, сынок! Запомни, как твой отец себя вел! Гляди!
Рембрандт. Ради Бога! Зачем ты взяла с собой ребенка?
Гертье. Чтобы он видел, как его отец ночами шляется и с девами пьет. Чтобы, когда подрастет, он сумел лучше тебя оценить. Иди домой!
Титус (глядя на Хендрикье). Папа, кто это?
Рембрандт молчит.
Гертье. Слышишь?! Домой иди!
Рембрандт. Гертье!
Гертье. Хватит болтать! Домой иди!
Титус (глядя на Хендрикье). Папа, кто это?
Рембрандт подходит к Титусу и берет его за руку.
Рембрандт. Пойдем, Титус.
Титус. А Гертье?
Рембрандт. Гертье останется здесь.
Гертье. Рембрандт!
Титус. Почему Гертье останется здесь, папа?
Рембрандт. Гертье больше не вернется домой.
Гертье (с криком). Титус! (Бежит к ребенку.) Титус!
Рембрандт (хватая ее за рукав). Прочь от ребенка!
Гертье. Титус!
Рембрандт. Прочь!
Гертье. Титус!!!
Рембрандт (толкая ее кулаком). Прочь от ребенка!
Гертье (падая на пол). За мою доброту бьешь меня, Рембрандт?
Рембрандт и Титус идут к двери. Приостанавливаются. Титус оборачивается и внимательно смотрит на Хендрикье. Хендрикье пристально смотрит на Титуса.
Рембрандт нажимает на дверную ручку.
Хендрикье. Сударь!
Рембрандт (не оборачиваясь). Что ты хочешь?
Хендрикье. Ты хочешь взять меня к себе?
Титус, не отрывая взгляда от Хендрикье, протягивает к ней руки.
Рембранд (медленно оборачивается). Ты не боишься идти за мной, Хендрикье?
Хендрикье (шепотом). Исаак!

Конец второго акта

ТРЕТИЙ АКТ

Картина первая
Иосиф и жена Потифара
Декабрьский день 1656 года. Комната в доме Рембрандта на улице Бреедстрат. За окном видны покрытые снегом крыши Амстердама.
Хендрикье стоит на коленях возле камина и разжигает огонь.
Входит Титус.
Хендрикье (быстро оборачиваясь). Титус!
Титус снимает верхнюю одежду. Греет руки над огнем.
Титус (говорит почти шепотом). У меня промокли ноги. Сними у меня ботинки. (Садится.)
Хендрикье снимает с него ботинки, растирает ему ступни и надевает на них домашние тапки.
Хендрикье. Хорошо?
Титус. Хорошо.
Хендрикье (после паузы). Все сделал?
Титус молчит.
Хендрикье. Все сделал?
Титус молчит.
Хендрикье. Почему ты не отвечаешь?
Титус. Я был у Берештейна.
Хендрикье вопросительно смотрит.
Титус. Он не принял меня. (После паузы) Потом я был у Каттенбюрха. И он не принял меня. Потом пошел к господину де Кауллери. (Нервно) Он тоже меня не принял. Сикс уехал на горячие источники, а Хендрик ван Эйленбюрх тяжело болен.
Хендрикье. У Тюльпа был?
Титус. Был. Он не хочет дать взаймы.
Титус заходится сухим кашлем.
Хендрикье. Хочешь воды?
Титус (успокаиваясь). Нет.
Хендрикье (обеспокоенно). Ты долго был на улице. (Дотрагивается пальцами до его губ.) У тебя горячие, сухие губы.
Титус быстрым движением отстраняется.
Титус (резко). Не прикасайся пальцами к моим губам!
Хендрикье. Но ведь…
Титус. Нет! Нет! Не хочу!
Хендрикье. Хорошо, Титус, больше не буду.
Титус. У тебя удивительные пальцы.
Хендрикье (наивно). Удивительные?
Титус. Мне холодно.
Хендрикье. Я укрою тебя платком.
Титус. Укрой меня.
Хендрикье укрывает его платком.
Титус (нежно берет ее за руки). Добрые пальцы. Они прикасаются мягко и робко. Сядь.
Хендрикье садится.
Титус (глядя исподлобья). Тюльп ясно дал понять, что не желает иметь никаких отношений с моим отцом.
Хендрикье (наивно). Почему?
Титус. То, что отец передал мне права на дом, вызвало возмущение в городе.
Хендрикье (наивно). Почему?
Титус (сбрасывает с себя платок). Потому что это обман! Тюльп считает, что суд не признает этого акта и объявит отца банкротом. (Со злостью) Денег взаймы он давать не хочет! Не хочет! (После паузы говорит спокойно) Хендрикье!
Хендрикье. Что, Титус?
Титус. Не смотри на меня так.
Хендрикье удивленно смотрит.
Титус. Мне стыдно.
Хендрикье. Чего?
Титус. Когда ты так смотришь на меня, мне кажется, что тебе хочется во мне что-то увидеть.
Хендрикье. Титус!
Титус. Мне кажется, что люди, которые смотрят так же смиренно, как ты, видят все, что во мне происходит.
Хендрикье. Я за тебя волнуюсь. Ты что-то скрываешь от меня?
Титус (резко). Послушай! Скажи правду: ты вступила в брак с моим отцом?
Хендрикье. Почему ты об этом спрашиваешь?
Титус (настойчиво). Вступила?!
Хендрикье. Титус!
Титус. Вступила?!
Хендрикье (шепотом). Вступила.
Титус. Тюльп утверждает, что вы живете без брака.
Хендрикье. Тюльп лжет.
Титус (нервно). Я многого не понимаю. Многие события я не могу логично связать между собой. (Резко) Где ты познакомилась с моим отцом?
Хендрикье. Ты забыл? В погребке «Под золотой короной».
Молчание.
Титус (пытается вспомнить, затем вдруг с мягкой улыбкой говорит). Тогда?
Хендрикье. Да. Тогда был вечер…
Титус. Помню.
Хендрикье. Ты очень странно на меня смотрел.
Титус. Странно?
Хендрикье. В твоем взгляде было столько тревоги!
Титус (ожесточенно). А мне казалось, что ты умеешь читать в моей душе. (Резко) Ты знаешь, что я тогда чувствовал? (После паузы) Откуда ты можешь об этом знать? Тогда, глядя на тебя, я впервые в жизни почувствовал, что ненавижу своего отца!
Хендрикье. Почему?
Длительное молчание.
Хендрикье (робко). Клессем объявит банкротство Рембрандта.
Титус (равнодушно). Надо отцу сказать. Пусть отец об этом беспокоится.
Хендрикье. Титус, не будем говорить отцу.
Титус. Отец должен знать правду.
Хендрикье. Он не сможет работать. (Вытирает слезы.)
Титус (заботливо). Не плачь, Хендрикье, не плачь… Мы несчастны.
Хендрикье (сквозь слезы). Я счастлива.
Титус. Что такое счастье? (Помедлив) Тишина, которую ты вокруг себя распространяешь, тревожна.
Хендрикье молчит.
Титус. Тревожно твое присутствие. (Помедлив) Ты веришь, что отец тебя любит?
Хендрикье. Любит.
Титус. Откуда ты знаешь?
Хендрикье. Я это чувствую.
Титус. Ты думаешь, что меня отец тоже любит?
Хендрикье. Любит.
Титус (после паузы). Что тебе дал мой отец?
Хендрикье. Я ему нужна.
Титус. Глупая! Он в тебе любит себя.
Хендрикье. И что же в этом плохого?
Титус. И во мне он любит себя.
Хендрикье. Это хорошо.
Титус. Он любит нас, потому что может нас творить по своему подобию. (Берет Хендрикье за руку и приглушенным голосом говорит) Мне как-то не по себе в этом доме.
Хендрикье. Это очень приятный дом.
Титус. Обстановка печальная. Здесь тесно. Режущий свет.
Хендрикье. Это теплый свет.
Титус. Мы задыхаемся здесь.
Хендрикье. Я не задыхаюсь.
Титус (возбужденно). Отец, независимо от того, останется ли он с нами или будет один, должен опуститься на дно. Нам надо спасаться, Хендрикье! Бежим отсюда! В мир!
Хендрикье. Я не хочу отсюда бежать.
Титус. Разве ты не чувствуешь, что мы прекращаем жить своей жизнью!
Хендрикье. Мы должны жить той жизнью, которая нужна Рембрандту.
Титус (грустно). Бежать отсюда. Бежать в другой мир. В далекий мир. И жить своей жизнью.  Только своей. (Встает и крепко сжимает руку Хендрикье.) Только своей.
Хендрикье. Пусти меня, Титус!
Титус (возбужденно). Только своей!
Хендрикье. Титус!
Титус. Ты меня понимаешь, Хендрикье?! (Шепотом) Эта картина…
Хендрикье. Перестань.
Титус. Эта ужасная картина, для которой мы позируем…
Хендрикье. Перестань.
Титус. Ты жена Потифара, а я Иосиф!
Хендрикье. Я не хочу слушать!
Титус. Ты вожделеешь Иосифа?! Не правда ли, Хендрикье?! Жаждешь его объятий?! Его ласк?!
Хендрикье. Я не хочу слушать!
Титус (с пафосом). Широкое ложе – это поток света, струящийся между невинным Иосифом и женой Потифара. Не правда ли, Хендрикье?
Хендрикье. Замолчи! Ради Бога, замолчи!
Титус (с пафосом). Свет, падающий на широкое ложе, не отдаляет Иосифа от жены Потифара. Этот свет соединяет их между собой, связывает друг с другом. Это свет их неосуществившейся любви. (Приглушенным голосом) Это я, Хендрикье?
Хендрикье (смиренно). Мы такие, какими нас хочет видеть Рембрандт.
Титус. Мы такие?
Хендрикье (с глубокой убежденностью). Да.
Титус. А может, мы не такие, какими нас хочет видеть Рембрандт?
Хендрикье. Рембрандт лучше знает.
Титус (шепотом). Лучше! (Внезапно кричит) Лучше?! Уйди от меня!! Слышишь?! Уйди от меня!!
Слышны приближающиеся шаги.
Хендрикье. Тише, Титус, тише. Отец возвращается.
Титус. Я не буду позировать! Не буду! (Выбегает из комнаты.)
Хендрикье уходит в свою комнату.
Входит Рембрандт. Он постарел. Волосы на висках поседели. Лицо немного опухло, хотя не потеряло живости своих черт. Спина стала немного сутулой. Но взгляд его твердый и проницательный. Рембрандт оглядывает комнату. Согревает руки над огнем. Подходит к мольбертам, на которых стоит картина, повернутая к окну. Вглядывается в композицию, регулирует свет, раздвигая портьеры. Поправляет белое шелковое покрывало на кровати. Ставит возле кровати кресло. Чистит кисти. Садится перед мольбертами и некоторое время вглядывается в картину. Начинает готовить на палитре краски. Долго и тщательно смешивает их. Делает кистью несколько мазков на холсте. Вновь вглядывается в картину.
Возвращается Хендрикье. Она одета в утренний бархатный халат, на груди видна кайма белой рубашки. Расчесанные волосы ниспадают на плечи. Садится в кресло рядом с кроватью.
Рембрандт подходит к Хендрикье, поправляет на ней халат, немного раздвигает его на груди так, чтобы из-под него была видна складка белой рубашки, которая фривольно выскальзывает из пальцев ее левой руки. Ладонь ее правой руки немного раскрыта и складывается в тревожный жест. Рембрандт садится на табурет перед мольбертами. Ждет.
Рембрандт (после паузы). Где Титус?
Хендрикье молчит.
Рембрандт (нетерпеливо). Титус! Мы ждем!
Тишина.
Рембрандт (громче). Титус!
Тишина.
Рембрандт (зло). Титус!
Титус (входит). Я слушаю, отец.
Рембрандт. Ты еще не одет? Я же тебя жду.
Титус молчит.
Рембрандт. Переоденься. Побыстрее. Мало времени. У меня не будет света.
Титус. Я не хочу позировать.
Рембрандт (обеспокоенно). Ты устал?
Титус. Я не хочу позировать.
Рембрандт (встает). Что с тобой случилось, Титус? Может, ты болен?
Титус. Я не устал! Я не болен! Я не хочу позировать! Не хочу! Понимаешь?!
Рембрандт. Титус, ты сошел с ума!
Титус. Я хочу жить собственной жизнью.
Рембрандт. Что? О чем ты говоришь?!
Титус. Мне хватит тебя! Хватит Хендрикье! Хватит этого болота, которое меня отравляет своими испарениями! Я хочу быть собой! Собой! Собой! Когда я понимаю, что должен тебе позировать и бороться с призраком, который ты во мне создаешь, что я должен жить и дышать ложью, которую ты создаешь по образу своей правды, я чувствую себя близким к помешательству! Хватит мне такой жизни! Хватит! Я ухожу! (Убегает.)
Рембрандт. Титус! (Хочет бежать за ним.)
Хендрикье (удерживая его). Рембрандт!
Рембрандт (возмущенно). Кровь Эйленбюрхов! Их проклятая кровь! Их гордыня! Их презрение ко всему, что им представляется чужим и далеким! Я это знаю! Прекрасно знаю! Я знаю эту ненависть! Знаю!
Хендрикье. Как ты можешь так говорить?
Рембрандт. Это ее месть! Ее! С того света!
Хендрикье. Чего ты хочешь от усопшей, Рембрандт?
Рембрандт. Она мне его дала для того, чтобы ее тень следовала за мной! Она мне его дала для того, чтобы, когда я уже стану самим собой, когда мне будет казаться, что во мне уже ничего не осталось от прежних времен, этот юнец своей жизнью возмущал мой покой! Я хочу остаться один. Иди в свою комнату.
Хендрикье уходит.
Рембрандт садится на табурет перед картиной, словно ничего не видя вокруг себя.
После длительной паузы раздается стук в дверь.
Рембрандт неподвижно сидит.
Мальчик. Вы маэстро Рембрандт ван Рейн?
Рембрандт неподвижно сидит.
Мальчик. Хозяин винной лавки, Гартнер, встретив меня на улице, попросил, чтобы я пришел к вам, потому что вы ищете натурщика для картины. Я и пришел. Вот, я здесь, сударь!
Рембрандт неподвижно сидит.
Мальчик. Мне не нужна плата, сударь. Деньги мне не нужны. Я пришел, потому что хочу позировать.
Рембрандт молчит.
Мальчик. Я знаю, что вы великий художник. Я о вас много слышал от моего отца.
Рембрандт молчит.
Мальчик. Сударь!
Рембрандт молчит.
Мальчик. Может, я ошибся. Может, трактирщик подшутил надо мной. Вы Рембрандт ван Рейн, великий художник?
Рембрандт (сидя неподвижно, словно ничего не видя вокруг себя). Титус!
Мальчик. Я не Титус, сударь. Меня зовут Гераклиус.
Рембрандт (шепотом, словно все еще ничего не видя). Титус, послушай! Если хочешь действительно познать смысл жизни, надо пройти через великую бурю. Надо оставить себя, а потом упасть и в этом падении обнаружить себя, собственную ничтожность. Собственную незначительность. И тогда перед человеком вдруг откроется беспредельное счастье. Ты меня понимаешь, Титус?
Гераклиус (шепотом). Я не Титус, сударь!
Рембрандт. И тогда человек осознает, что радость и счастье нельзя черпать из окружающего мира, а только из самого себя. Ты меня понимаешь, Титус?
Гераклиус, перепуганный, прислоняется к стене и слушает.
Рембрандт. Знаешь, каждое живое творение – человек, животное, даже самый маленький червячок – приносят с собой в этот мир лучик света. Страдание и горькая несправедливость очищают этот свет, который становится все более ярким и благородным, как алмаз после огранки.
Ты правильно сделал, сынок, что ушел от меня и покинул отчий дом.
Ты правильно сделал.
Иди в мир. Пусть Господь Бог ведет тебя, пусть искушает и испытывает тебя, пусть поражает тебя громом и проверяет силу своих ударов на твоей шее. И это Божье искушение, и эти Божьи удары святы. Послушай… Жил когда-то отец, у которого было два сына. Однажды старший решил, вопреки воле отца, покинуть родной кров. Он получил от отца часть своего имущества и отправился в дальние края. Поначалу юноше жилось хорошо: у него было много денег, поэтому он гулял и веселился. Но затем он лишился имущества, его стали мучить болезни, долги, нужда. Он стал нищим. Скитался по чужим домам. Страдал. И тогда он понял, что плохо поступил, покинув отчий дом. И вот, изможденный, разбитый, истерзанный болезнями, он решил вернуться домой. Труден обратный путь. Возвращаются всегда другим путем, не тем, которым уходят. Возвращение надо заслужить, и приходится возвращаться другим путем, более правильным и верным. Сын мой, надо упасть, чтобы вернуться. Надо быть блудным сыном.
Встает на колени.
Надо быть блудным сыном.
Христе Боже, хорошо, что я ушел из дому, что блуждал, что изведал глупости пустых взлетов и мудрости благих падений.
Хорошо, что лица моих персонажей теперь некрасивые и несчастные, задумчивые и старые, полные не осуществившихся снов. Хорошо, что теперь в моих картинах – великое молчание.
Хорошо, что ко мне вернулись люди из Библии, бедные и несчастные. Слепой Товий и отвергнутая Агарь. Скорбящие Матери и Лазари, жаждущие спасения, как и я! Как и я!
Простирает перед собой руки.
Блудный сын, преступник, муж блудницы, поссорившийся со всем миром, нищий получает милости Твои. А если, Христе Боже, я еще недостаточно низко пал, если пока не заслужил своими падениями возвращение домой, дай мне совершить этот последний шаг в бездну! Пусть сияет слава Твоя в вышних, а на земле – мир в душах людей. Аминь.
Входят Тарквиний, Харинг и судебный писарь.
Тарквиний кланяется и отворачивается.
Тарквиний. Я Тарквиний, нотариус. (Указывая на Харинга) Это аукционный судья, Харинг.
Харинг кланяется.
Тарквиний (указывая на писаря). Судебный писарь.
Писарь (с поклоном). Так точно.
Тарквиний. По поручению суда, который сегодня объявил ваше банкротство, я имею честь занять ваш дом и приступить к описи и оценке имущества, чтобы обеспечить его сохранность. Опись имущества начнем с этой комнаты. (Раскладывает на столе бумаги.)
Писарь (садится за стол). Так точно.
Харинг садится за стол.
Хендрикье останавливается в дверях. Поняв, что произошло, закрывает рот рукой, чтобы не закричать.
Гераклиус, изумленный, прижимается к стене.
Рембрандт (все еще стоя на коленях, говорит голосом, в котором звучит радостная, победная нота). Очеловечить Бога значит найти Его в себе.

Картина вторая
Искушение в пустыне
Осенний вечер 1657 г. Бедная комнатка на улице Розенграхт, расположенной на окраине города. Сквозь низкие окна виднеется оловянного цвета небо, крылья мельниц и синие очертания моря.
Рембрандт (сидя на скамье и качая ногой колыбель, монотонным голосом напевает). А-а-а, котика два, «мяу-мяу-мяу» слышно едва…
Из прихожей доносятся звуки шагов.
Гартнер (стоя на пороге). Маэстро Рембрандт? Не узнал я тебя, маэстро. Да благословит Господь твой дом! Я по всему Амстердаму ищу твое жилье. Получив твой адрес, я с большим трудом, после блуждания по извилистым улочкам, наконец попал к тебе. Здесь темно и холодно, как в царстве Аида. (Смотрит на колыбель.) Младенец?
Рембрандт молчит.
Гартнер. Как твои дела? Как здоровье?
Рембрандт (не двигаясь). Садись.
Гартнер. Позволь, я зажгу огонь. (Зажигает стоящий на столе огарок свечи.) Наверное, Прометей, похищая огонь, имел в виду совсем не этот. (После паузы) Похоже, уже год прошел с тех пор, как ты, уединившись, не подаешь и признаков жизни.
Рембрандт. Тебя это удивляет?
Молчание.
Гартнер. Что делает Хендрикье?
Рембрандт. Она больна.
Гартнер. Ты меня огорчаешь, Рембрандт. Что с ней?
Рембрандт. Врачи не знают, что это за болезнь.
Гартнер. Можно увидеться с Хендрикье?
Рембрандт. Она спит.
Молчание.
Гартнер. Чтение псалмов не вызывает боль в животе, но насытиться этим нельзя. Как дела с долгами?
Рембрандт. Продажа имущества и дома не покрыла всех долгов. Клессем пригрозил, что на мои картины будет наложен постоянный арест.
Гартнер. Да…
Рембрандт. Полгода назад Хендрикье вместе с Титусом создала фиктивное предприятие, которое выкупало у меня картины. Таким образом, они не попадали в руки Клессема.
Гартнер. Да…
Рембрандт. Но предприятие не приносило никаких доходов. Никто мои картины не покупает.
Гартнер. Да…
Рембрандт. Присаживайся.
Гартнер садится.
Молчание.
Рембрандт (вздыхая). Ты первый из моих знакомых, кто пришел ко мне после моего банкротства. Я ни с кем не вижусь. Я избегаю людей, а люди избегают меня. Новости из большого мира приходят ко мне извилистыми путями. (После паузы несмело) Я слышал, что Тюльп попросил Геррита Дау написать портрет жены.
Гартнер (обеспокоенно). Да, попросил написать.
Рембрандт. Мне говорили, что Кок позирует Хельстену.
Гартнер (обеспокоенно). Не знаю.
Рембрандт. В городе знают, что Хендрикье из-за ее сожительства со мной запретили причащаться Святых Даров?
Гартнер молчит.
Рембрандт. Что-нибудь говорят о моих картинах?
Гартнер молчит.
Рембрандт. Я исчез.
Гартнер молчит.
Рембрандт. Меня нет.
Гартнер молчит.
Рембрандт. Где ты нашел мой адрес?
Гартнер. У евреев.
Рембрандт (подойдя к окну). Взгляни. Осень… Тюльпаны увяли.
Гартнер. Рембрандт!
Рембрандт. Листья пожухли.
Гартнер. Рембрандт!
Рембрандт. Осуществление…
Гартнер. Послушай, Рембрандт!
Рембрандт. Смерть.
Гартнер. Видишь ли, Рембрандт… (Прерывается.) Я не умею идти к цели окольными путями. Я пришел к тебе с определенной целью.
Рембрандт (обернувшись). Я слушаю тебя, друг мой.
Гартнер. С тех пор как твое имущество было продано на аукционе, меня мучают мысли о том, как бы тебе помочь и избавить от неприятностей. После долгих раздумий я пришел к печальному выводу, что в Амстердаме тебе удача уже не улыбнется.
Рембрандт. Я знаю это.
Гартнер. Ты потерял здесь и моральное, и финансовое доверие. Возможно, это слишком коммерческий подход, не считающийся с высоким полетом твоего вдохновения, но надо правильно оценивать реальность.
Рембрандт. Ты думаешь, я сетую на свою судьбу?
Гартнер. Не знаю, сетуешь или нет, но понимаю, что еще год такой жизни – и ты опустишься на дно.
Рембрандт. Опущусь на дно…
Гартнер. Рембрандт!
Рембрандт. Мне и так хорошо.
Гартнер. Рембрандт!
Рембрандт. Не надо об этом.
Гартнер. Как может быть хорошо человеку, который вдруг оказался в крайне бедственном положении, без средств к существованию, покинутый друзьями, знакомыми и сыном, с больной женой и младенцем?
Рембрандт. Гартнер, давай прекратим этот разговор. Зачем говорить о том, что ты не понимаешь?
Гартнер. Ради Бога! Рембрандт! Что с тобой происходит? Ты ведешь себя так, словно умышленно захотел попасть в беду.
Рембрандт молчаливо кивает головой.
Гартнер. Но это противоречит здравой человеческой природе!
Рембрандт. Возможно.
Гартнер. Это самоубийство!
Рембрандт. Возможно.
Гартнер. Тогда почему тебя интересуют отклики, которые у людей вызывает твое несчастье?
Рембрандт (после паузы). Мне хочется знать, как низко я пал.
Гартнер. Так быть не может! Не может! Рембрандт! Так не может говорить человек в здравом рассудке! Чего ты ждешь?! Хочешь сознательно погубить себя и свою семью?! Тобой больше никто не интересуется. Никто у тебя не заказывает портретов. Никто не покупает картин. От тебя все отвернулись, как от прокаженного! Рембрандт! Одумайся!
Рембрандт молчит.
Гартнер. Рембрандт! Друг мой! Еще несколько лет такой жизни – и ты погубишь свою музу, которая не привыкла в нищете валяться под забором. Рембрандт! Еще несколько лет такой нищеты, в которой ты живешь сейчас, – и ты не сможешь писать картины! Твой гений будет чахнуть в поиске легкого заработка и наконец, измученный борьбой за хлеб насущный, увянет, пропадет! Рембрандт! Божественный Рембрандт! Две недели я ищу тебя по всему городу, я обошел все районы, все закоулки, и вот сегодня наконец-то, в последний момент, к счастью нашел твои следы и пришел к тебе, чтобы спасти тебя. Рембрандт! Божественный Рембрандт! Умоляю тебя, спасайся! Спасайся! Не отдавай свой гений на съедение Клессемам, которые, словно крысы, будут грызть тебя, пока не извлекут из тебя последнюю каплю крови. Рембрандт! В Амстердаме живут люди с ледяными сердцами! С каменными сердцами! Один твой неоплаченный долг говорит этим людям больше, чем целая галерея твоих картин! Твой брак, не освященный Церковью, волнует этих людей больше, чем прекраснейший свет, струящийся из твоих картин! Рембрандт! Умоляю тебя, спасайся! (После паузы) Послушай, близкий родственник моей жены, капитан корабля, который раз в два года плавает из Индии в Англию через Амстердам, дал согласие перевезти тебя в Англию. Сегодня ночью судно отправляется из порта. Капитан спрячет тебя на корабле и потихоньку высадит на острове. Никто из твоих кредиторов не будет знать, что ты уезжаешь. Никто. В Англии ты начнешь новую жизнь. Мой родственник рассказал мне, что твои работы пользуются большим успехом на островах. Рембрандт, Англия велика и сильна, богата и мудра. Ее согревает солнце благоразумного Кромвеля. Англия умеет ценить величие. Рассудительные торговцы знают подлинную цену вещам. Рембрандт, поезжай к Кромвелю! Поезжай в Англию!
Рембрандт ходит по комнате.
Молчание.
Гартнер. Маэстро, ты размышляешь над моими словами?
Рембрандт молчит.
Гартнер. Что ты думаешь о моем совете?
Рембрандт молчит.
Гартнер. Подумай.
Рембрандт молчит.
Гартнер. Может, это последний шанс на спасение.
Рембрандт молчит.
Гартнер. Такой шанс может уже не повториться.
Рембрандт молчит.
Гартнер. Бог испытывает людей и ввергает их в бездну, а потом дает им возможность снова взлететь.
Рембрандт молчит.
Гартнер. Возможно, Господь Бог, взвесив твои грехи и добрые дела, именно сейчас склоняет чашу весов в твою пользу.
Рембрандт (останавливаясь). Ты сказал, что англичане любят величие.
Гартнер. Любят, Рембрандт.
Рембрандт. Ты сказал, что рассудительные торговцы знают подлинную цену вещам.
Гартнер. Знают, Рембрандт.
Рембрандт. Ты сказал, что в Англии я смогу начать новую жизнь.
Гартнер. Да, Рембрандт.
Рембрандт. Ты сказал, что Бог ввергает людей в бездну, а потом дает им возможность снова взлететь.
Гартнер. Да, Рембрандт.
Рембрандт. Возможно, Господь Бог именно сейчас склоняет чашу весов в мою пользу.
Гартнер. Да, Рембрандт.
Молчание.
Рембрандт. Ты помнишь улицу Бреедстрат?
Гартнер. Помню.
Рембрандт. Хорошо было на Бреедстрат.
Гартнер. Хорошо было на Бреедстрат.
Молчание.
Рембрандт (шепотом). Искушаешь…
Гартнер. Маэстро, не искушаю, а хочу тебя спасти.
Рембрандт. Предлагаешь мне превращать камни в хлеб?
Гартнер. Я хочу утолить твой голод.
Рембрандт. Имуществом меня соблазняешь?
Гартнер. Хочу, чтобы ты не был в нужде.
Рембрандт. Предлагаешь мне прыгнуть в бездну?
Гартнер. Ты расправишь крылья для нового полета.
Молчание.
Рембрандт. Хендрикье…
Гартнер. Я о ней позабочусь.
Рембрандт. Корнелия…
Гартнер. Я позабочусь о ребенке. Когда заработаешь, пришлешь им денег.
Рембрандт (шепотом). Когда отходит судно?
Гартнер (с трудом скрывая радость). Сегодня в полночь.
Молчание.
Рембрандт ходит по комнате.
Гартнер наблюдает за ним.
Молчание.
Рембрандт останавливается.
Гартнер. Время бежит.
Рембрандт. Так ты считаешь, что я должен поехать.
Гартнер (бросается, чтобы его обнять). Рембрандт!
Рембрандт. Спасибо тебе, Гартнер. Ты добрый человек.
Гартнер (взволнованно). Рембрандт! (Поспешно) Готовься! Я сейчас побегу в порт, сообщу родственнику, что ты соглашаешься на выезд. А ты пока соберись в дорогу. Упакуй палитру, кисти, несколько картин. Никакого скарба с собой не бери. И никому ни слова. Запомни. Даже Хендрикье ничего не говори. Зачем говорить? Женщина – сразу в плач, а известно, что на женских слезах черти мясо жарят. О, несравненный! Ровно в полночь будь в порту. Я буду там ждать и передам тебя в заботливые руки капитана. Я принесу также несколько десятков гиней, чтобы тебе в первое время было на что жить. Спеши, несравненный! Время бежит.
Рембрандт садится и погружается в раздумье. Потом встает, идет к дверям, ведущим в комнату Хендрикье. Прислушивается. Передвигает колыбель к стене. Вынимает из сундука мешки и заворачивает в них картины.
За окном виднеется какая-то фигура.
Рембрандт выглядывает в окно.
В дверь стучат.
Рембрандт (быстро ставит картины к стене, а мешки засовывает под стол). Пожалуйста!
В дверях появляется Титус.
Рембрандт. Титус!
Титус. Можно войти?
Рембрандт. Конечно.
Титус. Может, я не вовремя?
Рембрандт. Мой дом для тебя всегда открыт.
Титус (входя). Спасибо. (Садится.) Ты в этой комнате живешь?
Рембрандт. Как видишь. Ты замерз. Выпьешь вина?
Титус. Нет, спасибо.
Рембрандт. Давно я тебя не видал. Ты плохо выглядишь. Кашляешь?
Титус. В это время года я всегда хуже себя чувствую. Я слышал, что Хендрикье тяжело больна.
Рембрандт. Увы. Вот уже несколько дней не встает с постели. В последнее время ее здоровье вновь ухудшилось.
Молчание.
Титус (осматривает комнату. Его взгляд останавливается на колыбели). Моя сестра…
Рембрандт. Твоя сестра.
Титус. Как ее зовут?
Рембрандт. Корнелия.
Титус. Как твою мать.
Рембрандт. Как твою бабушку.
Молчание.
Титус. Работаешь?
Рембрандт (садится). Работаю. Как у тебя дела?
Титус. Неплохо.
Рембрандт. Что делаешь?
Титус. Торгую картинами, гравюрами, антиквариатом.
Рембрандт. На жизнь хватает?
Титус. Моя жизнь не ограничивается торговлей. У меня более высокие устремления. (После паузы) Я пишу картины.
Рембрандт (удивленно). С каких пор, Титус?
Титус. Последний год. С того момента, как мы расстались.
Рембрандт. Я тронут твоим признанием.
Титус. Я этого ожидал.
Рембрандт. Удивляюсь, что ты только сейчас мне об этом говоришь. Ты не думал, что я хотел бы посмотреть на твои работы?
Титус. Я думал об этом и даже неоднократно хотел пригласить тебя к себе.
Рембрандт. Почему же не сделал это?
Титус. Сомневаюсь, что ты сможешь беспристрастно оценить мои работы. Впрочем, я пишу лишь для себя.
Рембрандт. Ты заблуждаешься. Я смог бы справедливо оценить твое творчество и во многом дать тебе совет. (После паузы) Я рад, что ты пишешь, Титус.
Титус. Ты рад?
Рембрандт. Жаль, что я так поздно об этом узнал.
Титус. Ну, может, тебя радует хотя бы то, что я это делаю?
Рембрандт (с укором). Сын! (С теплотой) Как хорошо, что ты пишешь, сын. Наследство после меня. Моя кровь.
Титус (разражается смехом). Наследство? После тебя? Какая отличная шутка!
Рембрандт стоит неподвижно.
Титус (все еще смеясь). Твоя кровь! Это прекрасно! Ну, ты и дал себя провести, старик! Да я не пишу! Мне это и не снилось! Я лишь пошутил! Славно я посмеялся!..
Рембрандт мрачнеет.
Смех Титуса переходит в сильный приступ кашля. Постепенно кашель прекращается. Титус с трудом дышит.
Молчание.
Рембрандт опускает голову на руки.
Титус (медленно говорит, глубоко дыша). Прошу прощения за мою неуместную шутку. (Останавливается около картин, повернутых к стене.) Новые картины? (Поворачивает одну из картин.) Новая работа? Что это?
Рембрандт молчит.
Титус. Это моя мать?
Рембрандт молчит.
Титус. А это ты?
Рембрандт молчит.
Титус. А это я?
Рембрандт молчит.
Титус. А эти двое детей?
Рембрандт. Это двое твоих братьев, умерших в детстве. (Шепотом) Титус!
Титус (вглядываясь в картину). Моя мать прекрасна. Стройна. Ты красив и изящен. Я тоже прекрасно выгляжу. Замечательная картина.
Рембрандт (шепотом). Зачем ты пришел ко мне, Титус?
Титус. Цвета. Свет. Ты гениальный художник, отец.
Рембрандт. Что тебя привело ко мне?
Титус (указывая на картину). Счастье. Семейное счастье.
Рембрандт (громче). Могу я узнать, что тебя привело ко мне? У меня сегодня еще одна важная встреча. Время бежит.
Титус (поворачивает картину к стене). Я пришел сказать тебе, что женюсь. Считаю своей обязанностью сообщить тебе о моем бракосочетании, которое состоится через неделю, и прошу тебя прийти на это торжество.
Рембрандт (ровным голосом). Кто твоя невеста?
Титус. Ты знаешь ее.
Рембрандт. Как ее зовут?
Титус. Ты и родителей ее знаешь. У нее знатная семья, принадлежащая к одному из лучших нидерландских родов. Когда-то родители моей невесты были крупными землевладельцами. Наверное, ты одобришь мой выбор. Моя невеста – госпожа Магдалена ван Лоо, моя кузина, дочь тетки – Хистии ван Лоо.
Рембрандт медленно встает со стула.
Титус (невинным голосом). Так что?
Рембрандт (тяжелой поступью выходит из-за стола. Его обвисшие руки дрожат. Не отрывая взгляда от Титуса, взбешенный, он медленно идет к нему). Магдалена ван Лоо? Ван Лоо? Дочь Хистии?!
Титус (невинным голосом). Да.
Рембрандт внезапно хватает со стола кувшин и бросает его в Титуса.
Титус (наклонившись, увертывается от кувшина). Христе Боже! Что ты делаешь?
Рембрандт (с кулаками бросается на Титуса). Так ты к ним?!
Титус падает на пол.
Рембрандт. К ним хочешь вернуться?! К кошмару моей жизни?! К их крови? К проклятой крови?! Тебя к ним тянет?! Так ты пришел ко мне для того, чтобы дать мне пощечину проклятием моей жизни?! Ты, который втайне пишешь картины и боишься признаться, что в тебе заключено мое наследие?! Ты, карлик! (Тяжело дыша, падает на стул.)
Молчание.
Рембрандт (шепотом). Встань.
Титус встает с пола. Стоит с поникшей головой.
Рембрандт. Подойди ко мне.
Титус делает шаг к Рембрандту.
Рембрандт (шепотом). Титус, не делай этого.
Титус (шепотом). Я люблю ее.
Рембрандт (умоляюще). Титус!
Титус (шепотом). Я люблю в ее глазах глаза моей матери. В ее волосах я люблю запах волос моей матери. А ты мою мать ненавидел, потому что тебе были чужды ее чувства и мысли. А я их люблю. Они мои. (После паузы) А ты что мне дал? (Громко) Ты все у меня отобрал! Все! Знаешь ли, что ты у меня душу отнял?! Знаешь, что ты велел мне жить той жизнью, которой я не хотел?
Рембрандт. Я не понимаю тебя, Титус.
Титус. Знаешь ли, что ты высвободил во мне чувства, которые мне отвратительны?! Знаешь, что ты велел мне жить этими чувствами, пребывать в них, бороться с ними и подчиняться им?!
Рембрандт. О чем ты говоришь?
Титус. И так же ты обходился со всеми близкими тебе людьми! Ты делал маски их душ и внушал им, что это их подлинное обличье! И зачем это все?! Зачем ты загубил жизнь моей матери?! Зачем хотел загубить мою жизнь? Зачем загубил жизнь Сикса?!
Рембрандт вздрагивает.
Титус. Я все знаю! Все! Сикс перед смертью позвал меня к себе и рассказал мне историю своей любви к моей матери. Он говорил мне о тебе, рассказал содержание разговора, который у вас состоялся в погребке «Под золотой короной» после смерти моей матери. Теперь я наконец-то все знаю! Все! Гертье! Хендрикье!
Рембрандт застывает.
Титус. Зачем ты замучил мою мать?! Почему не отдал ее Сиксу?! Почему промотал имущество?! Ради чьего блага? Во имя чего?! Ради нескольких новых цветов и нескольких новых полос света на твоих картинах?! Ради чахлых лучиков света, которые теперь едва проникают в эту затхлую нору?! Это теперь и есть твой свет?! Свет нищенского жилья?! Свет нищеты?! Свет твоей души?! Твоего лица?! Это твой свет?!
Рембрандт (шепотом). Да, это мой свет.
Титус. Ты лжешь! Сидишь, завшивевший и грязный, в нищенском жилье и мечтаешь о том мире, о богатстве и драгоценностях, о моей матери, которую ты довел до гроба! Ты тоскуешь по свету того мира! Ты пишешь картину, изображающую всю нашу семью в богатстве и великолепии, в парче и драгоценностях, полную аристократической гордости! Тебе отвратительна эта нищета! Тебе отвратителен ребенок, зачатый от уличной девки! Тебе отвратительны руки Христа, касающиеся прокаженного! В глубине своей подленькой души ты мечтаешь о том, чтобы бежать от всего этого кошмара, в котором живешь, от Хендрикье, Корнелии, жилья, воняющего нечистотами! Ты мечтаешь об улице Бреедстрат! О новом красивом доме на Бреедстрат! А вернуться не можешь! Не можешь! Не можешь!
Рембрандт (шепотом). Могу.
Титус. Лжешь! Не можешь! А я должен вернуться! В мир моей матери! К Эйленбюрхам! Там мой мир! Мой мир! Мой мир! (Выбегает, хлопнув дверью.)
Тишина.
Голова Рембрандта склоняется к груди.
Долгая тревожная тишина.
Дверь тихо открывается.
В комнату заглядывает Гартнер.
Рембрандт неподвижен.
Гартнер (шепотом). Рембрандт!
Рембрандт стоит без движения.
Гартнер (входит на цыпочках в комнату и вполголоса говорит). Ради Бога, корабль отправляется. (Громче) Рембрандт! Мы уже полчаса ждем тебя в порту.
Рембрандт молчит.
Гартнер. Рембрандт, проснись! (Встряхивает его.)
Рембрандт поднимает голову.
Гартнер. Ради Бога! Поспеши! Мы ждем тебя! Капитан в нетерпенье, он пригрозил, что судно отчалит! Рембрандт, очнись!
Рембрандт (шепотом). Я не поеду.
Гартнер застывает от удивления.
Рембрандт. Я остаюсь.
Гартнер. Что?
Рембрандт. Я остаюсь. Здесь, в Амстердаме.
Гартнер. Нет… не понимаю.
Рембрандт. Бог не разрешает бежать от страданий.
Гартнер хочет что-то сказать, но слова застревают у него в горле.
Рембрандт (останавливается возле окна). Свет в порту.
Гартнер (с трудом говорит). Это же… твой… корабль…
Рембрандт. Свет во тьме.
Гартнер. Корабль еще ждет.
Рембрандт. Свет дрожит во тьме.
Гартнер (словно чужим голосом). Корабль отходит…

 Картина третья
Христос из Ауде Керк
Кладбище в Ауде Керк. Осенний дождливый день 1663 года.
На аллее стоит толпа нищих.
Слепой. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Нищие. Аминь.
Слепой. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Нищие. Аминь.
Слепой. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Нищие. Аминь.
Слепой. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Нищие. Аминь.
Входят Гамилькар и двое могильщиков.
Гамилькар. Черт побери! Долго вы еще здесь пить будете, крысы вонючие?
Нищие отступают к деревьям.
Первый могильщик. Мы выкопали такую удобную могилу, что покойник, если ему вдруг потребуется, легко сможет сидеть в ней на корточках.
Второй могильщик. Верно, богатого мерзавца сегодня хоронить будем.
Гамилькар. Откуда ты знаешь?
Второй могильщик. Уйма паршивых оборванцев на кладбище собралась, а известно, что, чем паршивее нищий, тем у него лучше нюх на золотишко.
Гамилькар. Хорошо ты подметил.
Среди нищих заметно радостное оживление.
Гамилькар (нищим). Эй, дармоеды и лодыри, сегодня насобираете в дырявые мешки больше центов, чем у вас струпьев на мордах. (После паузы) Покойник во время своего земного пути на золоте сидел так же, как вы на худых задницах.
Безносый. А по мне – так лучше иметь худую, чем толстую задницу.
Гамилькар. Дурень!
Горбатый. Богатый на небо не попадет, потому что у него пузо в игольное ушко не пролезет, а худой сквозь игольное ушко легко пройдет и в небе будет греть ноги у золотой печи.
Гамилькар. Дурень! Твой горб сквозь игольное ушко тоже не пролезет.
Горбатый. Пролезет.
Гамилькар. Дурень! Есть только то, что у тебя есть при жизни. Если ты нищий, то тебя грызут вши, а если богач, то золото липнет к твоим рукам.
Первый могильщик. А где Царство Небесное?
Гамилькар. Пузатые выдумали эту чепуху для того, чтобы нищие при жизни свои шеи не поднимали.
Горбатый. Врешь!
Нищая. Божья кара тебя настигнет!
Нищий в язвах. Чтоб земля под тобой разверзлась!
Безносый. Чтоб тебя проказа сгноила!
Слепой. В неведомый для всех час родится слепое орудие правосудия, которым управляет карающая десница Господа. Зло будет наказано злом, а доброе дело будет вознаграждено добром.
Нищие. Аминь.
Входит Рембрандт, одетый в свободную полотняную одежду серого цвета, словно осыпанную пеплом. На его ногах – сандалии.
Гамилькар. Какая-то достопочтенная фигура из бренного мира к нам направляет свои шаги. (Рембрандту) Чего здесь ищет живой?
Рембрандт. Я хотел бы поговорить с распорядителем кладбища в Ауде Керк, с Гамилькаром.
Гамилькар. Я Гамилькар.
Рембрандт (неуверенно). Мне хотелось бы с вами поговорить… Соб… Собственно…
Гамилькар. Ты заикаешься, как будто в тебе кается душа юного Демосфена. У меня нет времени на разговоры, но уж если ты пришел, то говори четко, что тебе надо. (Могильщикам) Наденьте черные мантильи, а волосы помадой намажьте. (Нищим) Прочь отсюда! Сделать проход в аллее!
Могильщики уходят в глубь кладбища.
Нищие тоже уходят в глубь кладбища.
Гамилькар (Рембрандту). Я слушаю, старик, твою почтенную речь.
Рембрандт (шепотом). Вчера умерла моя жена.
Гамилькар. Да осенит ее душу благодать Господня!
Рембрандт. Я хочу ее здесь похоронить.
Гамилькар. В Ауде Керк?
Рембрандт. В Ауде Керк.
Гамилькар. Ты знаешь, сколько здесь могила стоит?
Рембрандт. Дорого стоит.
Гамилькар. Тебе, видно, пришлось бы душу дьяволу продать, чтобы купить могилу в Ауде Керк.
Рембрандт (с трудом говорит). Здесь лежит моя первая жена.
Гамилькар. Здесь?
Рембрандт. Да.
Гамилькар. Твоя?
Рембрандт. Да.
Гамилькар. Врешь, старик.
Рембрандт. Двадцать лет назад я ее здесь похоронил.
Гамилькар. Двадцать лет назад уже я здесь управлял загробной жизнью. Как тебя зовут?
Рембрандт. Рембрандт. Рембрандт ван Рейн.
Гамилькар. Рембрандт ван Рейн? Не знаю такого. Кто же ты такой?
Рембрандт. Я художник. (Вынимает из-за пазухи документы.) Вот бумаги.
Гамилькар (просматривает документы). Ага. Ага. Ну, теперь знаю. Уже вспоминаю. Ты правду говоришь. Гробница в старом храме.
Рембрандт. Да, в старом храме.
Гамилькар. Под малым органом.
Рембрандт. Под малым органом.
Гамилькар. Бедняга, как же ты опустился! А некогда, наверное, у тебя была куча денег, ведь такая гробница в прекрасном месте в ту пору двести гульденов стоила. (Возвращает документы.)
Рембрандт (пряча документы за пазухой). Да. Двести.
Гамилькар. Теперь тяжелые времена. Сегодня сбоку, за стеной, видишь, вон там, бедная могилка двадцать гульденов стоит. У тебя есть столько?
Рембрандт. Нет.
Гамилькар. Ну, так иди и молись. И своим видом не смерди у меня здесь на кладбище, потому что я к просьбам глух, как тот камень. Ничего не сторгуешь. А вообще, дорогой мой, один черт, кто где лежит. В Ауде Керк или в канаве. По моему мнению, а ведь я хорошо знаю загробные правила, бедняк с бедняками должен лежать, а не лезть между богачами, потому что из-за этого на том свете потом только неприятности возникают. Богачи не любят, когда среди них есть оборванец, а бедному как-то неловко среди одних толстяков. Ему тошно от зависти. Деньги и за могилой имеют силу. Такой у них святой закон. Нет равенства. (Хлопает Рембрандта по плечу.) Иди. Здесь сейчас начнутся похороны, а мне еще надо за катафалком присмотреть. Будь здоров!
Рембрандт молчит.
Гамилькар. Ты оглох? Будь здоров!
Рембрандт (с трудом говорит). Я хочу…
Гамилькар. Ничего ты не хочешь, только время у меня отнимаешь.
Рембрандт. Я хочу…
Гамилькар пристально смотрит на него.
Рембрандт (на одном дыхании). Я хочу продать могилу моей первой жены.
Молчание.
Гамилькар. Хмм… Можно и продать. Садись. (Садится на гробовой плите.) Поговорим.
Рембрандт садится рядом.
Гамилькар. Ты заплатил двести гульденов. (После паузы) Теперь тяжелые времена, все очень дорого. Я не хочу наживаться, но не хочу и терять деньги. Могилу за могилу. Я дам твоей старушке могилу на третьей аллее со стороны берега. У нее будет прекрасный вид на долину.
Рембрандт молчит.
Гамилькар (хлопая Рембрандта по коленям). Согласен?
Рембрандт. Мне нужна более дешевая могила.
Гамилькар. Ах ты, хитрец, архангел! Похож на недотепу, а как до торга дело доходит, так еще и на могиле хочешь заработать. Ну, пусть будет так. Я дам старушке могилу с видом на дыру в стене, а тебе добавлю десять гульденов, чтобы ты мог выпить, когда на душе будут кошки скрести. И покойница будет довольна, и живой будет сытым. Согласен?
Рембрандт. Эта гробница стоила двести гульденов.
Гамилькар. Если не хочешь, то сам в нее ложись.
Рембрандт молчит.
Гамилькар. Давай лапу!
Рембрандт. Дай мне дополнительно пятьдесят гульденов.
Гамилькар. Да у тебя ветер в голове шумит. (Краткая пауза.) Чтобы ты в городе не болтал, что тебя облапошили, я дам тебе двадцать гульденов – и отправляйся за трупом домой. Положим его в часовне, может, и поп над ним поворкует. Согласен?
Рембрандт. Сорок гульденов.
Гамилькар. Ни центом больше. (Встает.)
Рембрандт. Дай.
Гамилькар. Считай, что я камень. (После паузы) Дам тебе еще двух парней, они помогут тебе труп принести.
Рембрандт (его руки дрожат). Тридцать пять.
Гамилькар. Я камень.
Рембрандт. Тридцать.
Гамилькар. Я камень. (После паузы) Последнее слово: двадцать пять.
Руки Рембрандта обвисают.
Гамилькар. Согласен?
Рембрандт (шепотом). Согласен.
Гамилькар. Завтра утром я пришлю к тебе парней. Где ты живешь?
Рембрандт. На улице Розенграхт. Пусть у евреев обо мне спросят. Любой укажет.
В кладбищенских воротах появляется погребальная процессия.
Толпа нищих выходит из глубины кладбища на дорожку.
Гамилькар. Ой, Боже! Уже идут! (Бежит в глубь кладбища.)
Погребальная процессия медленно движется от кладбищенских ворот.
Нищие. Идут! Идут! Уже идут! (Вытягивают перед собой ладони.)
Слепой. Вечный покой даруй ему, Господи!
Нищие. Аминь.
Слепой. Вечный покой даруй ему, Господи!
Нищие. Аминь.
Рембрандт, сутулясь, пытается затесаться среди нищих.
Нищие, устремляясь к процессии, подталкивают Рембрандта к дорожке.
Слепой. Вечный покой даруй ему, Господи!
Нищие. Аминь.
Рембрандт надвигает на глаза шапку.
Процессия медленно проходит. За гробом идут Тюльп с цепью бургомистра на груди, Тиция Копал, Баннинг Кок в мундире полковника мушкетеров, Хёйгенс, опирающийся на трость, Каттенбюрх, Берештейн, Махтельд ван Доорн, Маргарет ван Бильдербек, за ними – еще несколько благородных мужчин и женщин, а в конце – капитан де Кауллери и Геррит Дау, которые шепотом ведут оживленный разговор. Проходя, они бросают нищим деньги.
Клессем бредет на некотором расстоянии от процессии, оглядываясь вокруг, словно кого-то ищет.
Слепой. Вечный покой даруй ему, Господи!
Нищие. Аминь.
Процессия проходит.
Дау и де Кауллери останавливаются на некотором расстоянии от нищих.
Клессем останавливается и отсутствующим взором оглядывается по сторонам.
Слепой. Вечный покой даруй ему, Господи!
Нищие. Аминь.
Рембрандт стоит в одиночестве, не двигаясь и не отрывая взгляда от земли. Медленно наклоняется и поднимает монету.
Нищая (Рембрандту). Сколько? О Боже! Гульден! Целый гульден! Люди! Этот целый гульден получил!
Нищий с перевязанной головой. Гульден!
Нищая на костылях. Ух ты! Золотой!
Горбатый (дотрагиваясь до гульдена). Жжет!
Нищие, полные удивления, перешептываясь, уходят в глубь кладбища.
Дау (обращаясь к де Кауллери). Бывают лица и настроения, которые художник создает в своей душе, а потом внезапно сталкивается с ними в реальной жизни и вовсе не удивляется, что они на самом деле существуют. Взгляни, капитан, на этого одинокого старика. В своем воображении я видел его среди толпы нищих.
Де Кауллери. Маэстро сегодня преследуют зловещие кошмары, поэтому ты легко впадаешь в духовную прострацию, которая, не дай Бог, может и мне передаться.
Дау. В каждом человеке есть толпа, которая бунтует против него. Взгляни на этих нищих. Они воплощение моей тревоги. Эти лица мне хорошо знакомы, они созданы моими цветами и светом. Взгляни на этого старика. Я долго и мучительно создавал его по образу моих страхов, радости и ненависти. Этот старик, стоящий среди нищих, стал осуществлением моего ожидания.
Де Кауллери. Кладбищенская атмосфера действует на меня удручающе.
Дау. Я знаю это лицо, знаю душу, облеченную в это обычное тело. Это лицо есть во мне. Когда вчера я стоял перед начатой картиной, изображающей сцену усекновения главы Иоанна Крестителя, у палача, поднимающего меч над шеей святого, были черты вот этого нищего. (Делает несколько шагов вперед.) Иди, Кауллери, за погребальной процессией, а я останусь здесь.
Де Кауллери. Ты становишься чудаком, маэстро. (Уходит.)
Дау (идет к Рембрандту). Человек!
Рембрандт вздрагивает и прячет за пазухой гульден.
Дау. Старик, я хочу поговорить с тобой.
Рембрандт быстро идет к воротам.
Дау. Я не сделаю тебе ничего плохого. Я хочу дать тебе заработать. Человек!
Рембрандт, не оборачиваясь, останавливается и глубже надвигает на глаза шапку.
Начинает смеркаться. Сквозь деревья сквозят лучи заходящего солнца.
Дау (за спиной Рембрандта). Ты был бы подходящей моделью для картины, которую я сейчас пишу.
Рембрандт молчит.
Дау. Я хочу дать тебе легкий заработок.
Рембрандт молчит.
Дау. Я хочу, чтобы ты каждый день по два часа позировал у меня в мастерской. Ты знаешь, что значит позировать? Ты будешь стоять, не двигаясь, а я тебя буду писать. Каждый раз ты будешь получать по гульдену.
Рембрандт молчит.
Дау. Мало? Получишь два гульдена. А теперь повернись.
Все быстрее смеркается.
Рембрандт медленно поворачивается. Его лицо искривлено гримасой боли и глуповатой улыбкой.
Дау (внимательно вглядываясь в Рембрандта). Да, такие ординарные грубые руки мне и нужны. Ты словно вытесан из одной глыбы мрамора. Ты массивный, это хорошо. Отвернись.
Рембрандт отворачивается.
Дау. Шея, как у быка. Спина – как будто из дуба вырезана. (Отступает на шаг, прищуривается.) Хорошо. Повернись. Медленно.
Рембрандт поворачивается, словно манекен.
Дау. Да, медленно. Так. Так.
Поднимается луна и освещает Рембрандта.
Рембрандт (стоит напротив Дау лицом к лицу. Шепотом). Сударь!
Дау. Я слушаю тебя, старик.
Рембрандт. Скажите мне, сударь, кого сегодня хоронят на кладбище в Ауде Керк?
Дау. Моего друга.
Рембрандт. Как зовут вашего друга, сударь?
Дау. Ты не знаешь его. Эйленбюрх.
Рембрандт. Хендрик ван Эйленбюрх?
Дау (вглядывается в лицо Рембрандта). А откуда ты его… Я тебя где-то видел, старик?
Рембрандт (глухим голосом). Осуществление.
Дау. Осущест… Осущ… (Испуганно отступает, вытягивает перед собой руку, словно заслоняясь от призрака.) Боже… Боже…
Рембрандт (шепотом). Да.
Дау. Прост… (Слова застревают у него в горле.)
Рембрандт. Геррит!
Дау отступает.
Рембрандт (простирает к нему руку). Геррит!
Дау (отступает). Это ты? Ты? В самом деле ты?
Рембрандт. Геррит!
Дау (бежит в глубь кладбища). Это ужасно!
Рембрандт. Геррит, подожди! Геррит!
Дау исчезает в глубине кладбища.
Тишина.
Клессем (выступает из тьмы и хватает Рембрандта за руку). Рембрандт!
Рембрандт (равнодушно). А, это ты?
Клессем (нервно). Я был у тебя дома, мне сказали, что у тебя жена умерла. (Возбужденно) Я ищу тебя. Я знал, что увижу тебя в Ауде Керк.
Рембрандт (безучастно). Чего еще тебе надо от меня?
Клессем. Ты знаешь, почему я тебя ищу! Знаешь!
Рембрандт. Я не знаю, почему ты меня ищешь.
Клессем. Отдай мне сына, разбойник!
Рембрандт. О чьем сыне ты говоришь?
Клессем (вынимает из-за пазухи письмо). Здесь! Здесь! Он все мне написал. Он был у тебя! Ты рассказал ему сказку о блудном сыне! И он убежал! Убежал в мир! К Христу! (Указывает на крест с распятием.) К Нему! Пошел Его искать! Среди нищих! Гераклиус!
Рембрандт. Гераклиус? Я не знаю никакого Гераклиуса.
Клессем. Лжешь! Он был у тебя!
Рембрандт. У меня? Гераклиус?
Клессем. Где мой сын, говори?! Ты наешь, где он!
Рембрандт. Откуда я могу знать, где твой сын, если я его никогда не видел?
Клессем (в бешенстве). Где ты спрятал моего сына?! Куда ты велел ему идти? Это мой единственный сын! Для него я деньги собирал! Ради него людей обманывал! Ради него сдирал проценты! Смотри! У меня волосы на голове выпали, а ногти на пальцах омертвели от тревог и забот о заработке, а все ради того, чтобы мой сын рос в достатке. Вчера он убежал из дома и оставил мне письмо, в котором говорит, что ему не нужны мои деньги, мое золото, мои бриллианты! Пишет, что идет искупить мои грехи! Какие грехи?! Ради кого я их совершал?! Ради него! (После паузы) Где мой сын?! Говори, где мой сын?!
Рембрандт (беспомощно). Чего ты от меня хочешь? Я не знаю, где твой сын.
Клессем. А кто знает?! Кто?! Земля знает?! Луна знает?! Деревья знают?! Тучи знают?! Небо знает?! (Указывает на распятие.) Может, он знает?! Ведь он к Нему убежал! Убежал в худших лохмотьях! Не взял с собой ни гульдена! Хочет быть нищим! Как ОН! (Хватает руками подножье распятия и завывает.) Ты забрал моего сына! Сына! Единственного сына! Отдай мне его! Он мой! Он принадлежит мне! Отдай мне сына! Сына мне отдай, а я дам Тебе денег, сколько захочешь! Вот, посмотри! (Вынимает из-за пазухи кошельки, полные дукатов.) Я это дам Тебе! (Трясет кошельками.) Я это дам Тебе! (Высыпает дукаты на землю.) Возьми! Возьми! Возьми!
Рембрандт в испуге отступает к воротам и убегает.
Клессем. Не хочешь?! Почему?! А может, брезгуешь этими деньгами, потому что на них – пот и кровь людей? А? Так я эти дукаты отмою! Очищу! Никто не узнает! Ни капли пота и ни капли крови! Отмою от страданий и слез! Очищу от зла и крови!
Из-за могилы выходят Гамилькар и двое могильщиков.
Клессем. А если Тебе кажется, что этого мало, я добавлю! Добавлю! (Вынимает из-за пазухи мешочек с бриллиантами.) Смотри, бриллианты! Весомые, округлые, чистые, без изъяна, как слезы! Какой свет! Сверкают, как Твои звезды! Я копил их всю свою жизнь! Всю тяжкую жизнь! Они настоящие! Бери их! (Высыпает бриллианты перед распятием.) Ну же, возьми их!
Молчание.
Клессем. Не хочешь взять? Почему не хочешь взять? Тебе не нужны дукаты? И бриллианты не нужны? Так чего Ты хочешь? А может, Ты считаешь, что все это не имеет ценности?! А может, Ты мне хочешь этим показать, что я впустую потратил свою жизнь, собирая ненужные безделушки? Но в чем же ценность жизни без золота?! Скажи, в чем?!
Молчание.
Гамилькар. Бей его!
Могильщики поднимают лопаты для удара.
Клессем (замечает нападающих). Христе Боже!
Могильщики застывают.
Гамилькар. Ну же, паршивцы! Бейте!
Первый могильщик. Как можно убить человека возле креста?
Второй могильщик. Нельзя убить человека, когда он с Богом говорит.
Гамилькар. Чертово отродье! (Вырывает лопату у первого могильщика и собирается ударить Клессема.)
Клессем (падает на колени и обнимает крест). Боже!
Первый могильщик. Тише!
Второй могильщик. Слышишь?
Первый могильщик. Слышу.
Второй могильщик. Кто-то идет.
Слышны звуки приближающихся шагов.
Гамилькар (прислушивается). Кого еще тут черти принесли?
Первый могильщик. Все вышли через другие ворота.
Гамилькар (прислушивается). Оборванцы сюда возвращаются. Чтоб их проказа сгноила!
Бросают лопаты и скрываются в кустах.
Входят нищие.
Горбатый (наклоняется). Дукаты!
Безносый (наклоняется). Бриллианты!
Нищий. О Боже!
Слепой. Христе Боже!
Безносый. Господи!
Горбатый (шепотом). Тут кто-то есть.
Нищий в язвах. У креста – человек на коленях.
Безносый. Молится.
Нищая. Тихо.
Нищий в язвах. Тихо.
Отступают и встают полукругом.
Тишина.
Клессем (опирается головой о подножие креста. Спокойным голосом шепчет). Среди вас есть Рембрандт?
Нищие. Рембрандт? Рембрандт? Кто такой Рембрандт?
Клессем. Почему среди вас нет Рембрандта?
Тишина.
Слепой. Чье это золото, сударь?
Тишина.
Клессем (шепотом). Ваше. (Обнимает ноги Христа.) Это их золото, а мой сын принадлежит Тебе, Господи! (Пристально смотрит на Христа.) Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое! Да придет Царствие Твое! Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Слепой (встает на колени). Чудо!
Нищие (встают на колени, протягивают руки к Христу и с восторгом восклицают). Чудо!




 Картина четвертая
Возвращение блудного сына
Весенний день 1669 года. Грязная комнатка, в которой стоят два стула и стол.
Рембрандт пишет картину.
Вдалеке на башне бьют часы.
Рембрандт трет глаза. У него усталый вид.
Тишина.
Входит Корнелия.
Рембрандт. Где ты так долго была, Корнелия?
Корнелия (игриво). Я была в городе.
Рембрандт. Я волновался за тебя.
Корнелия. Ты напрасно тревожишься, папочка!
Рембрандт. Тебя с утра не было дома. Что ты так долго делала в городе?
Корнелия (подает Рембрандту сверток). Я принесла тебе хлеб, мясо и вино. Ешь и пей!
Рембрандт (удивленный). Кто тебе это дал, Корнелия?
Корнелия. Я это купила.
Рембрандт. Купила? А откуда ты взяла деньги?
Корнелия. Я получила их.
Рембрандт. От кого?
Корнелия. Вот, взгляни. (Достает из-за пазухи деньги.) Десять гульденов, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят.
Рембрандт. Ради Бога! Корнелия, откуда у тебя столько денег?
Корнелия. Получила.
Рембрандт. Кто тебе их дал?
Корнелия (игриво). Мне их дали ангелы.
Рембрандт. Ангелы?
Корнелия. Разве ты не веришь в ангелов?
Рембрандт выглядит обеспокоенным.
Корнелия. Хорошо, что веришь. Я шла по улице, и вдруг передо мной появились два ангела. Они были в красивой, богатой одежде. Один из них подошел ко мне, спросил меня, не твоя ли я дочь, где мы живем и как у тебя идут дела. Когда я ему сказала, что мы очень нуждаемся, он дал мне пятьдесят гульденов и попросил, чтобы я тебе их передала.
Рембрандт. Ты лжешь!
Корнелия. Не лгу.
Рембрандт. Кто это был?
Корнелия. Ангелы. (После паузы) Хотя, по правде говоря, крыльев я не видела. Может, они были скрыты под одеждой. Не знаю.
Рембрандт. Послушай, Корнелия!
Корнелия. Я тебя слушаю, папочка.
Рембрандт. Ты эти деньги…
Корнелия вопрошающе смотрит.
Рембрандт. Корнелия, если ты эти деньги украла…
Корнелия утирает проступившие слезы.
Рембрандт. Ну ладно, перестань. Перестань.
Корнелия (сквозь слезы). Они правда ко мне подошли. Спрашивали о тебе и дали мне эти деньги.
Рембрандт. Не плачь. Не плачь.
Корнелия (вытирает слезы). А ты меня подозреваешь…
Рембрандт. Кто бы это мог быть?
Корнелия. Откуда я могу знать?
Рембрандт (задумавшись). У меня нет никаких друзей. Никто у меня не бывает. Никто не покупает моих картин. Может, люди и не знают, что я еще жив.
Корнелия. Не знаю. (После паузы) Ешь.
Рембрандт. А ты?
Корнелия. Я уже ела.
Рембрандт (садится, разворачивает сверток). И хлеб наш насущный дай нам на сей день, Господи! (Ест.)
Молчание.
Рембрандт отодвигает миску.
Корнелия. Ты обидел меня.
Рембрандт. Прости меня, но, видишь ли, так, ни с того, ни с сего кто-то к тебе подошел…
Корнелия. Эти господа были действительно так добры, что я могла подумать, что это ангелы.
Рембрандт. Покажи мне деньги.
Корнелия дает ему деньги.
Рембрандт пересчитывает их.
Корнелия. Здесь много денег, правда?
Рембрандт. Много.
Корнелия. У тебя когда-нибудь было столько денег?
Рембрандт. Нет.
Корнелия. Спрячь их. Хорошенько спрячь.
Рембрандт прячет деньги за пазухой.
Молчание.
Корнелия. Папочка!
Рембрандт. Что, дочка?
Корнелия. Мне грустно.
Рембрандт. Почитать тебе Священное Писание?
Корнелия. Нет.
Рембрандт. Может, тебе что-нибудь рассказать?
Корнелия. Да.
Рембрандт. О сильном человеке, о Геракле?
Корнелия. Нет.
Рембрандт. О Троянской войне?
Корнелия. Нет.
Рембрандт. О чудесах Христа?
Корнелия. Нет. Я не хочу правды. Я хочу какую-нибудь сказку. Какую-нибудь добрую сказку.
Рембрандт. Какую-нибудь добрую сказку?
Корнелия. О Лейдене.
Рембрандт улыбается.
Корнелия. Хорошо?
Рембрандт. Я тебе уже столько раз рассказывал.
Корнелия. Неважно.
Рембрандт. Она не наскучила тебе?
Корнелия. Нет.
Рембрандт. Тогда ладно, слушай. (После краткой паузы) Была когда-то в Лейдене мельница. Большая мельница. Эта мельница была родным домом твоего отца. На втором этаже мельницы находилась моя мастерская, а из ее окон открывался прекрасный вид на поля, на дамбы, на реку, леса. Здесь стояли мои мольберты, а тут – скамейки и кресла. Каждое воскресенье мой отец после работы сидел в этом кресле и читал нам Священное Писание. А здесь сидела моя мать. Там висело зеркало. В будние дни мельница работала. Весь дом трясся до основания. Жернова мололи зерно, крылья мельницы вращались, а в доме было много-много хлеба. Это был хороший дом.
Корнелия. Эта мельница принадлежала тебе?
Рембрандт. Она принадлежала моим родителям.
Корнелия. Твои родители были богатыми?
Рембрандт. Да, богатыми.
Корнелия. Так почему же ты ушел из этого дома?
Рембрандт. Пришлось.
Корнелия. Почему пришлось?
Молчание.
Рембрандт. Слушай дальше. Перед домом стоял крест. К нему был пригвожден Христос, очень красивое изображение Христа, больше похожего на человека, чем на Бога.
Корнелия. Разве Бог может быть похожим на человека?
Рембрандт молчит.
Корнелия. Ты погрустнел.
Рембрандт. Нет, дочка.
Корнелия. Мне кажется, ты тоскуешь по этому дому, по мельнице, полям, по реке и по этому кресту.
Рембрандт. Откуда ты знаешь?
Корнелия. Мне кажется, что все люди, которые говорят о Христе, по чему-то тоскуют.
Рембрандт молчит.
Корнелия. Далеко отсюда до Лейдена?
Рембрандт. Все, по чему тоскуют, находится далеко.
Молчание.
Корнелия. Папочка!
Рембрандт. Что, дочка?
Корнелия. Мельница в Лейдене еще стоит?
Рембрандт. Стоит.
Корнелия. Кто-нибудь в ней живет?
Рембрандт. Она пустует.
Корнелия. Может, нам вернуться к ней?
Рембрандт. Ты хотела бы вернуться в Лейден?
Корнелия. Я хочу увидеть, как сказка превращается в правду.
Рембрандт (грустно улыбается.) Когда-нибудь вернемся.
Корнелия. Когда?
Рембрандт. Пока еще не сейчас.
Корнелия. А когда?
Рембрандт молчит.
Корнелия. Скажи, папочка!
Рембрандт молчит.
Корнелия. Папочка!
Рембрандт. Надо заслужить милость Божью, чтобы вернуться в Лейден.
Корнелия. А когда ты заслужишь милость Божью?
Смеркается.
Рембрандт. Когда у меня уже ничего не останется.
Корнелия. А разве у нас что-нибудь есть?
Рембрандт молчит.
Корнелия. Мама умерла.
Рембрандт (с грустью). Умерла.
Корнелия. Титус умер.
Рембрандт (с грустью). Умер.
Корнелия. У нас нет денег на хлеб.
Рембрандт. Нет денег на хлеб.
Корнелия. У тебя нет ни одежды, ни ботинок.
Рембрандт. Нет.
Корнелия. В этой комнате все не наше.
Рембрандт. Все не наше.
Корнелия. Стол мы взяли взаймы, стулья взяли взаймы. Сарайчик принадлежит евреям.
Рембрандт. Да, Корнелия.
Корнелия. Только мольберты, палитра, кисти и картины принадлежат тебе. Так что же у нас есть?
Рембрандт. Наверное, еще что-то у нас есть, если нам не дано вернуться в Лейден.
Корнелия. Что у нас есть?
Рембрандт. Не знаю. Неисповедима судьба человека.
Корнелия. Может, мне не надо было брать эти пятьдесят гульденов?
Стук в дверь.
Рембрандт смотрит на Корнелию.
Корнелия вопрошающе смотрит на Рембрандта.
Стук в дверь.
Рембрандт. Плохо, что кто-то стучится к нам.
Корнелия. Впервые к нам кто-то стучится. Открой, папочка.
Рембрандт идет к двери и медленно приоткрывает ее.
Голос из-за двери. Здесь живет Рембрандт ван Рейн?
Рембрандт. Что вам надо, сударь?
Голос из-за двери. Не спрашивай, а впусти гостей в дом, добрый человек.
Рембрандт открывает дверь.
Входят двое мужчин.
Первый мужчина. Господи, света! Света! Здесь темно и душно, воняет луком и скисшим вином!
Рембрандт. Зажги светильник, Корнелия.
Первый мужчина. Живо, живо! Света и благовоний! Обстрелять эту нору картечью розового масла!
Корнелия (ставит на стол зажженный светильник, смотрит на гостей и замирает. После паузы говорит). Папоч…
Рембрандт. Пожалуйста, садитесь, господа. А я постою. К сожалению, здесь только два стула.
Корнелия (шепотом говорит Рембрандту). Ангелы.
Первый мужчина. А, это ты, девчушка? Мы уже знакомы. Позови папу.
Корнелия (указывает на Рембрандта). Вот мой отец.
Первый мужчина. Кто? Это? Ты? Рембрандт ван Рейн? Маэстро? Гений? Любимец богов? Да пусть этих богов земля поглотит!
Второй мужчина (выходит из тени). Рембрандт!
Рембрандт. Дау!
Стоят, застыв, друг перед другом. Потом бросаются обниматься.
Дау. Боже! Рембрандт! Возможно ли это? Ты ли это? Четыре года назад на кладбище я был так перепуган твоим присутствием среди этого сборища нищих, что потерял рассудок и сбежал, оставив тебя на произвол судьбы.
Рембрандт. Садитесь, господа!
Гости садятся.
Дау. Несколько дней спустя, придя в себя после того случая, я начал искать тебя в городе, а узнав, что ты живешь на улице Розенграхт, отправился к твоему дому. Но там я с прискорбием убедился, что ты оттуда уехал и никому не сообщил место своего пребывания. Я искал тебя. Обошел все закоулки Амстердама. Но нигде не мог тебя найти. Потом по городу распространилась весть о том, что ты умер.
Рембрандт. Я знаю об этом, Геррит.
Дау. Сегодня, проходя с моим другом через Малый Рынок, я вдруг услышал разговор, который какая-то девочка вела с евреем, толкавшим перед собой тележку с рыбой. Я услышал твое имя и остановился. Остальное ты, наверняка, знаешь от своей дочки. (После паузы) Как же ты выглядишь! О Боже! Как ты живешь?! Ты ничего не слыхал?!
Рембрандт (спокойно, почти шепотом). А что могут слышать умершие?
Дау. Рембрандт, ты ничего не знаешь?! Действительно ничего?!
Рембрандт (спокойно). Ничего.
Дау. Никто из твоих соседей, друзей, знакомых не рассказал тебе…
Рембрандт. Мой сосед – старый еврей, который каждую пятницу приносит нам рыбу на ужин. Мой друг – это моя дочь. Мои знакомые – бедные евреи, которые целый день работают в поте лица ради куска черствого хлеба.
Дау. Так ты ничего не знаешь о великой славе, которая к тебе вернулась?! О славе твоего имени, которое вновь гремит по всей Европе?! И ничего не знаешь о том, что за одну работу Рембрандта сегодня платят по четыре, пять, шесть тысяч дукатов?! Что во Франции за твой небольшой пейзаж торговцы картинами платят несколько тысяч дукатов?! Что эрцгерцог Карл приобрел «Самсона и Далилу» за пять тысяч дукатов золотом?! Что польский король Ян Собеский заплатил за твое «Благовещение» три тысячи золотых дукатов?!
Молчание.
Рембрандт (спокойно). Это большие деньги. Я ничего об этом не знал. Корнелия, иди к соседям. Поиграй там у них. Потом я тебя позову.
Корнелия (неохотно). Папочка!
Рембрандт. Иди, доченька, иди.
Корнелия, помедлив, уходит.
Молчание.
Рембрандт. Да, это интересно.
Дау. Не понимаю тебя, Рембрандт.
Рембрандт. Я говорю, что это интересно.
Дау. Интересно? (Смотрит на своего спутника. Взволнованно) Прошу прощения… Принц Козимо, наследник тосканского престола.
Принц. Да, сударь.
Рембрандт. Приветствую Ваше Высочество.
Принц. Слушаю и не верю собственным ушам. Я чувствую, что еще минута – и меня хватит удар! Дау, а может, это не Рембрандт?
Рембрандт. Рембрандт, Ваше Высочество.
Принц. Тогда я ничего не понимаю. Все думают, что ты умер, а в действительности ты жив, но тебя грызут вши и ты спишь на земле вместе с клопами.
Рембрандт. Вы правы, Ваше Высочество.
Принц. Между тем оказывается, что благосклонная фортуна вновь сделала тебя богачом и вернула тебе славу, а ты вместо того, чтобы обезуметь от радости, танцевать и орать, ведешь себя так, словно узнал о том, что забеременела мышь, которая ночами твои пятки грызет.
Рембрандт. Вы правы, Ваше Высочество.
Принц. А если я прав, то поезжай со мной в Тоскану! Отмоешься, намажешь грешное тело маслами, оденешь его в богатые одежды и начнешь новую жизнь! Будешь сидеть у меня во дворе, потягивать вино и писать картины, ведь я, хотя в речах и грубоват, душой красоту чувствую и твоим искусством восхищаюсь. Ну же, старик! А то – еще минута, и я лопну от стоящей здесь вони.
Дау. Рембрандт! Ради Бога! Ты, наверное, не осознаешь своего счастья?!
Рембрандт молчит.
Дау. Когда придешь в себя, только тогда и осознаешь смысл своей жизни, напоминающей волшебную сказку.
Рембрандт. Геррит!
Дау. Ну же, Рембрандт! Ты стоишь на пороге новой жизни! Поедем! (Поднимается со стула.)
Рембрандт (кладет руку на плечо Дау). Я не хочу возвращаться в ту жизнь.
Молчание.
Дау. Что?
Рембрандт. Я не хочу возвращаться в ту жизнь.
Дау. Не понимаю тебя.
Принц. Мне это снится?
Рембрандт. Я хочу остаться здесь.
Дау. Здесь?
Принц. Здесь?
Рембрандт. Я хочу остаться здесь, в этом гетто, в этих грязных обшарпанных стенах, среди простых страдающих евреев, быть самым униженным, уничиженным. Я не хочу возвращаться в ту жизнь.
Дау. Здесь?
Принц. Здесь?
Рембрандт. Ваш мир, богатства, бриллианты, деньги, дом на улице Бреедстрат – все это мне не нужно. Мне теперь не нужно золото, мне не нужна теперь слава. Пусть другие забирают золото, пусть моей славой пользуются другие.
Принц. Этот человек сошел с ума.
Рембрандт. Ваше Высочество ошибается. Я в здравом рассудке. Знаю, то, что я говорю, трудно понять. Но я на самом деле больше ничего не хочу. У меня лишь одно желание: я хочу вернуться домой. (Словно ничего не видя вокруг) Хочу услышать, как шумят крылья мельницы. Хочу дышать запахом лейденских полей. (После краткого молчания) И увидеть во тьме мельницы тени отца, матери, сестры, брата. (После краткого молчания) И хочу написать еще одну картину. Последнюю картину. У меня еще осталось немного красок. Есть золотая, красная. Есть белая, черная. Есть даже немного зеленой. Я ее с оливковой смешиваю. Это последние краски, которые у меня есть. Последние. (После паузы) Возвращение блудного сына. Я стою на коленях у ног отца, очень уставший, отяжелевший, как камень. А в прикосновении отцовских рук будет спокойная, все прощающая мягкость. (После паузы) Где найти свет для этой картины? Это не может быть свет далекого и чуждого мира. Помнишь, Геррит, свет Лейдена? На этой картине должен быть свет Лейдена.
Дау (в задумчивости ходит по комнате). И что?
Рембрандт (глядя в окно). Я вернусь.
Молчание.
Дау (исподлобья смотрит на Рембрандта). Ты знаешь, что есть люди, которым снится возвращение, но вернуться к себе они не могут?
Рембрандт (не оборачиваясь). Знаю.
Дау. Я заблуждался.
Рембрандт. Знаю.
Дау. Всю жизнь.
Рембрандт. Знаю.
Дау. Ты знаешь, что я завидовал твоей славе и твоим взлетам, а потом с тем же чувством зависти думал о твоем падении?
Рембрандт. Знаю.
Дау. Кто так себя и не нашел, не может к себе вернуться. (Сдавленным голосом говорит принцу) Пойдемте, принц!
Принц и Дау уходят.
Рембрандт садится и застывает, вглядываясь в темный угол комнаты.
Тишина.
Рембрандт (шепотом). Корнелия! (Громче) Корнелия!
Тишина.
Рембрандт (зовет). Корнелия! Корнелия! Мы возвращаемся в Лейден!
Тишина.
Рембрандт (кричит). Корнелия! (Издалека слышен скрип вращающихся крыльев мельницы.) Корнелия! (Радостно) Ты слышишь?! (В восторге) Крылья! Крылья мельницы! Мельница дрожит до основания! Земля дрожит до основания! (Вскакивает, подбегает к окну и открывает его настежь.)
За окном в лучах сверкающего солнца видны золотые колышущиеся поля, сады, изгороди, вращающиеся крылья мельниц на фоне голубого горизонта. Радостный свет заливает комнату, которая, словно под действием волшебной палочки, превращается в мастерскую Рембрандта в лейденской мельнице.
Рембрандт (в восторге). Лейден! Лейден! (Отворачивается от окна, с улыбкой осматривает комнату, знакомые стены и обстановку.)
В комнату входят Хармен и Корнелия.
Рембрандт. Отец! Мать!
Хармен (радостно). Сын!
Корнелия. Наконец-то ты вернулся!
Хармен. Мы так долго ждали тебя!
Рембрандт. Ты совсем не изменилась, мама. И ты совсем не изменился, отец. Вы выглядите так же, как и в старые, добрые времена, когда я покинул родной дом.
Хармен (подходя к двери и окнам, зовет). Лизбет! Адриан! Рембрандт вернулся!
В комнату входят Лизбет и Адриан.
Лизбет (бросается на шею Рембрандту, целует его). Брат! Любимый брат!
Хармен (идет к двери и зовет). Эй, слуги! Заколите мне откормленного теленка! И изжарьте его на огне! И позовите арфистов! Пусть нам сыграют во время пиршества! Пригласите всех нуждающихся и голодных! Сегодня у нас в доме праздник!
Адриан стоит у стены, хмуро глядя на Рембрандта.
Хармен (Рембрандту). Сейчас мы оденем тебя в самые красивые одежды, наденем тебе на палец перстень, дадим лучшую обувь.
Адриан (хмуро). Отец, я тебе столько лет верно служил, а ты мне никогда не дарил ни перстней, ни новой одежды, не давал зарезать откормленного теленка, чтобы я мог попировать с моими друзьями. А теперь, когда он здесь, когда твой блудный сын вернулся…
Хармен (перебивая). Сын, ты всегда был со мною, и все мое имущество принадлежит и тебе. А твой брат тогда умер, а теперь вернулся к жизни. Как же можно не одарить его щедро и не радоваться его возвращению?!
Молчание.
Адриан. Ты прав, отец. (Целует Рембрандта в щеку.) Брат!
Хармен. А теперь, да будет славен наш Господь, раз уж мы снова все вместе, садитесь на скамьи и в кресла, а я, как всегда по воскресеньям, прежде чем слуги приготовят ужин, почитаю вам Священное Писание. (Берет со стола Библию и садится в кресло.)
Корнелия садится на скамью. Адриан садится возле матери, а Лизбет – возле Адриана.
Хармен (Рембрандту). Садись сюда, сын, в самое удобное кресло.
Рембрандт садится.
Корнелия. Скажи мне, сынок, чего ты искал в большом мире?
Рембрандт. Я искал света, мама.
Корнелия. Ты нашел этот свет, сынок?
Рембрандт. Да, мама. Я нашел его здесь, в Лейдене.
Корнелия. Так зачем же ты ушел от нас, мой любимый сынок?
Рембрандт. Мама, я должен был дорасти до этого света.
Корнелия. А как дорастают до настоящего света, сынок?
Рембрандт. Надо много страдать, мама.
Корнелия. Ты много страдал, сынок?
Рембрандт. Да, мама, много страдал.
Корнелия. И стоило страдать, сынок?
Рембрандт. Стоило страдать, мама.
Корнелия. Это хорошо. (Шепотом) Сынок, дорогой мой, ты видел Христа на Кресте там, на холме перед мельницей?
Рембрандт (вскакивает и подбегает к окну). Он там!
Корнелия. Он там.
Рембрандт. Так может, моя жизнь была только сном, мама?
Корнелия. Может быть.
Хармен (целует Библию и певучим, мягким голосом читает, слегка прищуриваясь). «Еще сказал: у некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу:
“Отче! Дай мне следующую мне часть имения”. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону…»
Все радостно улыбаются.

Занавес медленно опускается.

Написано в Иерусалиме в 1943-1945 гг.