Кто не рожал, тот в цирке не смеётся...

Алёна Сергиенко
       Если вы хоть раз рожали, то тогда вам известно, что такое роддом. Для меня роддом стал одним из приятнейших воспоминаний в моей жизни. Счастливым моментом, можно сказать.

       Представляю, как миллионы женщин усмехнулись сейчас или упёрли руки в бока, чтоб выяснить, что ж такого приятного я разглядела в советско-российском роддоме? Девчонки, расслабьтесь!  Просто я оптимистка. Ну, знаете, как в том анекдоте:
       «Братья - близнецы, оптимист и пессимист, отмечают день рождения. Мама поставила вечером у их кроваток коробки с большими тортиками. Старший  брат тортики съел и в коробочки положил (как бы помягче сказать?..)  отходы человеческой жизнедеятельности.  Проснулись близнецы утром, коробочки открыли… Пессимист: «Фу, г..но!» А оптимист: «Ой, а ко мне ночью лошадка приходила!» Так вот, я из тех к кому ночью лошадка приходит.

        Первый раз я попала в роддом, как и большинство моих сверстниц, лет в 20. Воды отошли ещё ночью, но схватки не начинались весь день. К вечеру  акушерка приняла решение  меня стимулировать. В те далёкие времена я, оптимистка, доверяла всегда и всем. Странного вида санитарка дала мне маленький пластмассовый стаканчик  с маслянистой жидкостью. С горем пополам я проглотила  этот чудо - стимулятор и поинтересовалась, что за хрень я выпила. Касторка. Обычная касторка. А поскольку про касторку я знала только по рассказам Н. Носова о приключениях Незнайки и его друзей… Одним словом, зря я не поинтересовалась тогда в детстве, чем же всё-таки пугал Незнайку доктор Пилюлькин…  Не буду делиться своими ощущениями и описывать то, что дальше происходило со мной,… В сущности, речь не об этом. Я родила и слава Богу. Дальше меня ждала неделя бесплатного отдыха,  палата на пять коек и общение с четырьмя молодыми жизнерадостными женщинами,  которые, так же как и я тогда, были полны здорового оптимизма.  В  перерывах между кормлениями детей и бесконечным сцеживанием молока, мы вели  разговоры  о жизни, о семье, о мужиках. Часто эти разговоры заканчивались  приступами безудержного хохота.

        Второй раз я решилась родить в середине 90-х, в разгар приватизации и массовых невыплат зарплат.  Думаете, дура? Ан нет, всё ещё оптимистка! Устала от постоянного стресса и решила зарядится энергией. А где ей ещё заряжаться, как не там, где была когда-то счастлива?

        Первое, в детстве. Золотое время…  Жаль   прошло безвозвратно.
        Второе, в институте. Но не поступать же опять, в самом деле?
        Третье,  когда замуж выходила.  Ещё что ли одну свадьбу играть? Родственники не поймут.

        Остаётся роддом. И дёшево, и сердито. Одно не учла – время не то. Правда, родила легко и быстро, не то, что в первый раз. Как сказала одна знакомая: « Бог простил, мучений не допустил».  Но  на этом моё счастье и закончилось: во всём роддоме на 25 мест оказалось две ненормальных. Я и 16-летняя цыганка, родившая сына Фёдора «случайно» от мужа своей сестры. Говорить было не о чем, заряжаться энергией было не от кого. Оставалось только вспоминать, что же, кроме рождения дочери, оставило в душе такие приятные  впечатления о первом  посещении роддома, что захотелось вернуться сюда ещё раз, испытать эти родовые муки, полежать на  жёстких матрасах, задыхаясь от запаха карболки и хлора?..

       …Меня привезли в роддом в четыре часа утра. Схваток ещё не было, и я поспала часов до восьми, пока не привезли Лену.  Она то и дело стонала и кричала, что сейчас родит. Родила, как и обещала, через час. На её место привезли Валю. Она тоже стонала, но медсестра, мало обращая на неё внимания, громко и грубо констатировала: «Раньше орать надо было, когда с мужиками  спать ложились. А то ишь, умные, моду взяли: как рожать, так маму вспоминают, орут, как резаные». Валя через силу оправдывалась: « Я не с мужиками спала, а с мужем». Часов в шесть вечера касторка сделала своё дело и меня на каталке отвезли в родовую на стол. Роды затягивались. И тут Валя громким криком из другого конца роддомовского коридора возвестила, что рожает. «Беги сюда,» - крикнула акушерка и спешно постелила на соседний стол клеёнку. Валя, зажав между ног простыню, чтоб по дороге не потерять ребёнка, прибежала в родовую и влезла на подготовленный для неё стол.

       - Тужься, - бросила ей акушерка и снова занялась мной.
 Валя натужилась, и через секунду раздался громкий детский крик.
       - Ах, чтоб тебя! Ты чё делаешь-то?  А вдруг дитё б не поймали? Думать надо! – разозлилась акушерка.

       Валину девочку быстренько завернули в пелёнку. Бросили Вале на живот грелку со льдом,  и после слова «жди», снова занялись  мной…  Я родила минут через тридцать, после того, как врач, которой надоело со мной возиться, чиркнула скальпелем  и освободила моё бедное дитя от опутавшей его пуповины. Так  я оказалась в палате на пять коек третьей по счёту.

       Поспать нам не удалось: ночь выдалась активная, роженицы поступали одна за другой, а предродовая палата находилась как раз напротив нашей.

       Первой часа в два ночи привезли Нинку. Таких благих за неделю пребывания в роддоме, я не видела. Она орала, что называется «благим матом», абсолютно не обращая внимания на грубые просьбы медсестры «заткнуться». В родильном зале Нинкины крики перешли в визг, она никого и ничего не слышала, мешая акушеркам принимать у неё роды, а нам спать.

       Ещё через час в предродовую доставили Веру. Медсестра, по обыкновению грубо, предупредила: « Не ори, людей разбудишь. Если что – я сплю в соседней комнате».  Больше мы не услышали от Веры ни одного крика. Утром Ленка пошла в туалет и случайно увидела её лицо, искажённое болью и страхом, тело время от времени судорожно напрягалось.

       - Девки, - закричала Ленка, - да она рожает!
Из свободной  палаты выскочили заспанные медсёстры и накинулись на Веру:
       - Так что ж ты, дура, молчишь? Тебе ж сказали: «Если что – мы в соседней комнате»
Оправдываться Вере было некогда: её дочка уже просилась на свет.

       Меня утро встретило необходимостью подняться.  Тело болело так, как будто на мне пахали. Дышать было тяжело, горло отказывалось издавать членораздельные звуки. Ленка молча протянула  маленькое зеркальце.  На меня смотрело осунувшееся красноглазое существо с огромными синяками в пол лица. Сосуды на глазах полопались, и белков не было видно.

       - Да-а,- задумчиво протянула Ленка,- вот оно наше женское счастье.   Что может быть красивее женщины-матери наутро после родов?
       - Только счастливый отец, который всю ночь эти роды «обмывал», -  не моргнув глазом, ответила ей Валя и мы «покатились»  со смеху.

       Вам приходилось когда-нибудь хохотать до упаду, когда от смеха начинали болеть бока и  сводило скулы? А хохотать после родов? Нет? Попробуйте! Более изощрённой пытки я в своей жизни не встречала.

       Но разве можно не хохотать, когда ты молода, когда рядом с тобой такие же молодые и жизнерадостные люди, когда ты только что совершила свой главный женский подвиг - родила ребёнка, а тело после девяти месяцев бремени такое лёгкое, что хочется летать?

       И мы хохотали, скрючившись  от боли, обхватив животы руками, вытирая льющиеся по щекам слёзы.         

       Смех вызывало всё. Мы вспоминали выпитую мной касторку, спринтерский Валин забег по роддомовскому коридору, Нинкину блажь во время родов и Верино стоическое молчание.  Время от времени в предродовую палату привозили рожениц. Раздражённые  медсёстры, заглядывая на ходу, просили: «Женщины, имейте совесть, люди всё-таки  рожать пришли, а вы мешаете».  Зажав  рты руками, мы знаками давали понять, что больше не будем. Но как только за медсестрой закрывалась дверь, смех вырывался наружу.

       - «Женщины», - задыхаясь от смеха, пищала 18-летняя Нинка,- ой не могу, «женнньщины».
       - Девки, мы им орать мешаем,- всхлипывала Ленка.
       - Нет, « женщины», медички боятся, что за нашей ржачкой не услышат, что кто-то уже рожает. Бедняжке, как Вальке, придётся стометровку сдавать.
       - Точно. Хорошо тогда Татьян Иванна дежурила, а из Зой Ильинишны вратарь плохой. Вдруг ребёночка не поймает.

       Мы представили толстую, неповоротливую Зой Ильинишну в белом халате,  в кепке и черных кожаных перчатках в позе вратаря, пытавшуюся поймать новорождённого, пробкой летящего из чрева матери, и новый взрыв хохота заставил нас сжиматься от боли.

       -Не, девки, Зой Ильинишна, как вертикальный батут - ребёнок выскочит, от неё оттолкнётся и назад, если вдруг не поймает.
       - Да она и ловить не будет. Встанет, чтоб дитё в окно не вылетел и будет до утра с рожалкой в пинг-понг играть: мальчик налево, мальчик направо. Ей чё? Она всё равно на пенсии.

       Старше всех у нас была Ленка. Она родила уже третьего и вполне могла давать советы и оказывать посильную помощь. Но главная Ленкина помощь состояла в том, что она никогда не унывала. На все жизненные ситуации у неё был ответ, анекдот или случай из жизни, который начинался словами: « А вот у одной бабы…» Ленка была отличной рассказчицей. В её исполнении любой рассказ становился маленьким спектаклем. Даже самую душещипательную историю Ленка могла закончить так, что мы надрывались от смеха. Эдакий Василий Тёркин в линялом роддомовском халате.

       Помню одну Ленкину историю с продолжением. Нам тогда намазали грудь зелёнкой, чтоб у детей не было молочницы. Мы сидели с зелёными сосками, дети чмокали зелёными языками, и только Ленка выглядела королевишной.

       -А чёй-то тебе такая честь оказана-грудь зелёнкой не намазана? - поинтересовалась в рифму Нинка.
       - А мне нельзя, Новый год скоро.
       -Ты чё, боишься - домой вернёшься, а муж тебя с ёлкой спутает? Во прикол будет!

       -Аллергия у меня на зелёнку. Вся сыпью покрываюсь, просто жуть. Однажды на первом курсе вырезали мне аппендицит. Всё нормально было. Шов  зелёнкой замазали. Через неделю  домой отпустили. Дело летом было, жара невыносимая. А у меня вокруг шва покраснение началось и чешется страшно. В больницу на перевязку пришла, медсестра говорит: «Это у тебя раздражение небольшое. Ты дома сама зелёнкой почаще мажь, пройдёт».

       Я девушка добросовестная: утром встаю-мажу, спать ложусь-мажу. Только смотрю, моё раздражение небольшое всё больше становится и уже до лица добралось. А у меня сессия начинается. Учить надо, а я не могу: всё тело чешется, от жары и от пота кожу  щиплет…Страсть! Тут только врач догадался, что у меня аллергия. «Горячие» уколы назначил. Тавегил выписал. Я таблетку выпью и в лЮлю, а мне историю КПСС сдавать. Тогда доктор мне «успокоительное» для кожи порекомендовал – «Нитрофунгин» называется. Намажешься, бывало, пощипывает себе потихонечку, от чесотки отвлекает. Спиртиком попахивает…  Хоро-ошо! Одно плохо, кожа от него жёлтая становится. Пока дома лежишь – ничего, а мне ведь на экзамен надо…

       Ленка сделала многозначительную паузу, и мы напряглись, ожидая подвоха  или неожиданной развязки.
       -Пошла, деваться некуда.  Конечно, пока по улице шла, не только мужики от моей красоты штабелями складывались.… Но и собаки оглядывались. Мало того, что вся в сыпи, как в прыщах, так ещё и жёлтая. Хрень эту, оказывается, просто так не смоешь. Так вот. Прихожу я на экзамен. А там молодой аспирант нашего Пирожка заменяет. Каково? Первый раз в дом и в таком виде. Подаю зачётку. Он  открыл, прочитал, на меня посмотрел и говорит: «Берите билет» А сам улыбается, ну просто вот, сейчас расхохочется. Аж давится весь. А мне не до смеха. Я как в билет заглянула, так мысленно и села. Мало того, что эту тему я со своим аппендицитом пропустила, так я ещё и прочитать её не успела, потому как спала много. «А, ладно,- думаю, - позориться, так по полной. С жёлтой рожей да в калашный ряд захотела. Будь что будет».

       Сижу, пытаюсь вспомнить хоть что-то из школьной программы, да какой тут. Вдруг слышу похрюкивание какое-то, не пойму, откуда свинья в классе. По сторонам глядь, а это аспирант рот кулачком зажал, глаза опустил и похрюкивает. Аж плечи трясутся. Посмотрел на меня и выбежал из аудитории. Слышу, в коридоре хохот раздался. Однокурсники мои по очереди заглядывают и тоже смеются. Мне недосуг посмотреть над чем они там ухохатываются. Я морду напрягла, глаза в потолок и судорожно вспоминаю, то чего не знаю. Как перемкнуло меня: учебник же в сумке, открой да списывай пока аспирант хрюкать ушёл. Так я потом и сделала. Книжку на колени и строчу со скоростью пулемёта, а аспирант заглянет и назад, за дверью снова хохот. Наконец вернулся. Весь  красный, слёзы вытирает. Садится. На меня не смотрит. Рукой в сторону стола своего повёл, иди, мол, отвечай.  Я учебник в сумку, сажусь. Начинаю отвечать, а у него опять плечи трясутся. Вот – вот захрюкает…

       Мы уже тоже вовсю смеёмся над Ленкиным рассказом, а она продолжает:
       - Короче, нет худа без добра. Он мне даже на первый вопрос ответить не дал. Взял зачётку и спрашивает: «Вам тройку достаточно?» А сам лыбится. Ещё бы мне не достаточно, на халяву-то. «Конечно», - говорю. « Всего доброго, идите» - и заржал.

       - Девки, я, когда домой пришла, в зеркало на себя глянула, потом в зачётку. Сама чуть от смеха не захрюкала. У меня ж тогда фамилия девичья была. Знаете какая? Желтова!

       Когда приступ хохота прошёл, Вера спросила:
       - А Новый год тут при чём?
       - Эт ты про зелёнку-то?  Да был у меня года два  назад случай… - и Ленка начала новую историю.