Князь Мирослав

               
                Я не богач и не бедняк,
              Я просто гость в своей Отчизне,
                Где почему - то всё не так,
                Как бы хотелось мне по жизни...

                Сегодня я к тебе вернусь,
                Моя неласковая Русь.
               
                Александр Иванов

                Моей любимой сестре Елене Попковой посвящаю эту историческую повесть.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
     В тот год (1467) на Руси свирепствовала страшная чума. Моровая язва навела на людей
невиданный ужас. Смерть косила без разбора детей и взрослых, молодых и старых, женщин и мужчин,
богатых и бедных, знатных и простолюдинов. Вымирали целые деревни и города. Из Новгородской и
Псковской земель свирепствовавшая там летом чума зимой перекинулась южнее и докатилась до
окрестностей Москвы. Умирающие люди лежали на улицах и дорогах вперемешку с трупами. Никто не
решался к ним приблизиться из-за боязни подхватить заразу.
     Поползли слухи о приближающемся конце света, о грядущем Страшном Суде. И, как всегда, в таких
случаях, в подтверждение того, что мир стоит на краю гибели, в народе заговорили о небывалых
явлениях в природе, о зловещих знамениях и приметах.
     Не обошла страшная болезнь и жителей Ростова Великого, который находился примерно в двухстах
верстах от Москвы. По словам некоторых ростовчан, с большого озера Неро, на берегу которого стоял
город, вдруг донёсся странный гул, какого доселе никто никогда не слыхивал. Людская молва и раньше
наделяла ростовское озеро всякими чудесными свойствами и особенностями. Рассказывали и о целебных
источниках, придающих его воде оздоровительную силу, и о некой малой рыбке с серебряными плавника-
ми - кому посчастливится её поймать, того будто бы всю жизнь будет сопровождать удача. И о
распускающейся раз в три года волшебной кувшинке с красными лепестками: кто её сорвёт, тот
найдёт клад...
     Много легенд было связано с этим озером, которое люди называли кто как: кто - Неро, кто
Кесово, кто Ростовское, а кто и Тинное море.
     В одной старинной песне-былине оно было описано таким

                - Ой, ты, гой-еси, море Тинное,
                Море Тинное, ты чужское,
                От чего тебя зовут озером?
     И вот, из этого озера две недели кряду по ночам раздавался сначала невообразимый вой, а потом
не менее зловещий стук. Обеспокоенные люди не спали ночами, думая, что так даёт о себе знать
начавшееся светопреставление, то есть, конец мира. Страх, тревога, уныние поселились в сердцах
ростовчан и омрачали их умы. А тут ещё и чума. Но страхи относительно конца мира оказались
тщетными - светопреставления не произошло.


*****

     А в то время, когда несчастные ростовчане уже готовы были предстать перед Господом на день
Страшного Суда, в роскошных княжеских палатах бывших удельных князей Землянских умирал
предпоследний отпрыск древнего знатного рода, князь Всеволод Владимирович. Умирал он не от чумы,
а от какой-то неведомой болезни, которую его лекарь - итальянец, распознать не мог. В конце
концов эскулап сделал своё заключение:" Князь иссох от тоски, которая вот уже несколько месяцев
гложет его". И верно, он почти ничего не ел, по ночам его мучила бессонница, и часто слуги
слышали, как их господин, в бреду, звал своего единственного сына Мирослава, словно надеялся,
что сын услышит его, вернётся из дальних земель и разгонит все его печали. А быть может, он
чувствовал отцовским сердцем, что его единственному, долгожданному детищу, его наследнику и
последнему продолжателю рода Землянских грозит страшная беда. Но всё это было скрыто в недрах
отцовского сердца, и Всеволод Владимирович, не в состоянии что - либо изменить, угасал, как
свечка. Потом он слёг в постель и больше не поднимался. Его жена, княгиня Елена Борисовна, не
понимая, что творится с мужем и сердцем предчувствуя скорую его кончину, старалась, как могла,
развлекать его: то скоморохов в терем позовёт, то бахаря( в средневековой Руси певец - песенник)
с гуслями, то слепую старушку-сказительницу. Но князь Всеволод волевым жестом руки выпроваживал
восвояси всех этих затейников. Княгиня понимала, что душу супруга гложет какая-то змея-тоска, но
не смела спросить его о том, что не даёт ему покоя ни днём, ни ночью. Князь от природы был суров
и немногословен, а женщины в те стародавние времена не имели своей воли. Много татарских голов
срубил Всеволод саблей своей острой, но  попал в опалу к Иоанну III,за то, что горячо отстаивал
свои права при насильном присоединении Ростовско - Суздальского княжества к Москве. Сильно
озлобился тогда на него Великий князь и сослал его из роскошных московских хором в дальнюю
вотчину, в город Ростов Великий. Всеволод Владимирович понимал, что с Иоанном шутки плохи, но
его тешила мысль, что он в своём несчастье не единственный. Таким же способом Иоанн поступил
потом и с другом князя Всеволода, казачьим атаманом Иваном Рудой. В 1467 году Иоанн предпринял
поход на Казань. В составе московского войска был и отряд казаков под начальством Ивана Руды.
Иоанн III, как военоначальник, был некудышний, человеком он был нерешительным и сам не пошёл на
штурм Казани. Тогда Руда с казаками бросился на штурм, захватил город и увлёк за собой большую
часть московских войск. Захвачено было много пленных, богатой добычи и войска благополучно
возвратились в Москву. Решительные действия казачьего атамана, сопровождающиеся успехом, не
получили не только благодарности Великого князя, но и навлекли на атамана Руду княжескую опалу
и немилость. Правитель того времени был непредсказуем!
      Всё это, как в калейдоскопе, пронеслось в голове Всеволода Землянского, который возлежал на
своём роскошном ложе беспомощный, как новорожденное дитя.
      Пред Крещением Господним Всеволод Владимирович сам послал за священником, чтобы тот
отпустил ему все его грехи и причастил его. Пришёл настоятель Успенского Собора отец Зиновий, с
ним несколько мрачных монахов в чёрных рясах и клобуках. Священник отпустил князю грехи,
причастил его, совершил обряд елеепомазания, и велел княгине и всем домочадцам горячо молиться
о его грешной душе.
    - Только в молитве, матушка княгиня, сила! - назидательно сказал настоятель, отводя Елену
Борисовну в сторону. - Ты молись Господу нашему Иисусу Христу - глядишь, может, и подымется наш
светлый князь.
      Взмахнув над больным несколько раз кадилом с душистой миррой, отец Зиновий и монахи молча
покинули княжеские покои.
       После елеепомазания Всеволоду Владимировичу вроде немного полегчало. Он оглядел всех
присутствующих строгим взглядом и велел оставить его наедине с супругой.
       Княгиня Елена, убитая горем, присела в изголовье княжеского ложа. Князь находился в полном
сознании и смотрел на жену влажными от слёз глазами. При виде сей трогательной картины, Елена
Борисовна отвернулась, не в силах сдержать судорожных рыданий. Она прожила с супругом больше
тридцати лет и никогда не видывала, чтобы её повелитель и грозный воин находился когда-либо в
таком жалком состоянии. Взяв бледную, отдающую восковой желтизной руку мужа, она трепетно прижала
её к своим губам и нежно поцеловала. Горячая слезинка упала на уже холодеющую ладонь князя.
     - Елена! - сказал он довольно твёрдым голосом. - Крепись, жена моя! Гонец принёс нам
горестную весть: Великая княгиня Мария Борисовна скончалась в бозе. Придворные лекари полагают,
что умерла она не от чумы. Сестру твою, голубушку, отравили, аспиды. Доказательство злоумышленого
умерщвления - разбухание тела покойной: погребальный саван, поначалу покрывавший её целиком,
вскоре оказался слишком короток...
       Услышав такое страшное известие из уст умирающего супруга, княгиня зарыдала ещё сильнее.
     - Как же так? Машенька, сестрица моя младшенькая! - шептали бескровные уста женщины, а спазм
сжимал её горло. - За что же ей бедняжке смерть такая лютая, безвременная?
     - На Москве также бают, - продолжал, как бы не слушая жену, Всеволод, - что нашему Великому
князю Иоанну III уже сыскали другую невесту из заморских земель. А посему сама понимаешь... Но я
молю тебя о другом Елена, - князь перешёл на шёпот. - Нет, нет, не перебивай меня, не то помру,
и ты так и не узнаешь, о чём я хотел тебя просить. Напиши грамоту и пошли гонца в Краков.
     - Пошто? - вытирая слёзы белым платочком, удивилась княгиня.
     - Прости меня, Елена, Христа ради, прости за всё! - с тоской и чувством запоздалой вины
проговорил Всеволод. - Прости за то, что был иногда груб с тобой, неласков, мало внимания уделял
тебе и сыну нашему. Прости, что скрыл от тебя, от матери, самое главное, что должен был в первую
очередь сказать тебе. Но я - воин и не привык доверять  важные тайны бабьим языкам. Боялся, что
ты нечаянно выболтаешь этот секрет кому-нибудь из дворни. Не в Москве сейчас сын наш, а в Кракове,
при дворе польского короля Казимира IV Ягеллончика, куда восемь месяцев тому назад послал его
наш Великий князь с одной секретной миссией. Ты же знаешь, Елена, что Иоанн III хочет присоединить
к Москве Новгород и Псков. Эти два города у него - как два бельма на очах. Про Марфу Борецкую
небось слыхала? Так вот, эта гарпия хочет отдать Великий Новгород ляхам. А Мирослав наш должен
любыми путями уговорить Казимира IV отказаться идти на поводу у этой строптивой бабы, Борецкой.
Дело это, как ты смыслишь, очень серьёзное и не менее опасное, и, ежели, случится малейшая
осечка - не сносить нашему сыну головы. Не верю я всем этим Ягеллонам польским, да и нашему князю
тоже не верю. Все правители одним миром мазаны. Но самое странное в том, что по дороге в польские
земли наш сын по какой-то непонятной причине завернул в Великий Новгород и останавливался будто у
опальных бунтовщиков Борецких. Нет, нет, не перебивай меня, Елена: жизнь моя отсчитывает уже не
часы, а минуточки. Так вот, в королевский дворец к Ягеллонам пусть гонец не суётся. Дело это
тёмное , да к, тому же, опасное. Накажи ему, чтобы там, близ Кракова, в Вавеле, отыскал он замок
друга моего верного, князя Ежи Потоцкого, с которым мы в своё время немало голов татарских
саблями порубали, когда ещё хан Ахмат попёр на святую Русь. Пусть гонец скажет князю Ежи, что
помер я, и пусть в память обо мне, товарищ мой любезный, позаботится о нашем сыне. Пусть он
скроет его на некоторое время в своём замке и накажет Мирославу, чтобы тот ни при каких условиях
не оставался при дворе Ягеллонов, где его легко схватить и передать в руки Иоанна. Мы ничего с
тобой не ведаем о нашем сыне. Почитай, месяцев восемь уж прошло с тех пор, как уехал Мирославушка
в Польшу, и один Господь ведает, чем вся эта дипломатия обернётся для нашего мальчика? Защитницы-
то в лице твоей незабвенной сестрицы, а моей любимой свояченицы, у него отныне нет. Почему до
сих пор Иоанн не отзывает посольство обратно в Москву, нам с тобой неведомо. Чего он тянет
канитель? Неспроста всё это, Елена, ох, не с проста! Время нынче, как ты разумеешь, смутное...
Но ты должна верить, жена моя милая: наш сын никогда не был и не будет предателем. Мирослав
никогда не посрамит древний род князей Землянских, честь отца своего, а уж те паче никогда не
пойдёт на сделку со своей совестью...
     Князь не успел договорить. Он устало прикрыл веки и тихо отошёл к Господу.
     Елена Борисовна, женщина мужественная и стойкая, потеряв разом двух любимых людей, не
лишилась между тем рассудка. Она поднялась, высокая и прямая, и, отдав дворне распоряжение
относительно похорон усопшего, заперлась у себя в опочивальне. Достав чернильницу и тонко
отточенное гусиное перо, она глубоко призадумалась. Обладая острым умом, и природным чутьём,
она понимала, что ежели грамоту, адресованную её сыну, Мирославу Землянскому, перехватят люди
Иоанна III, - ей не жить. А её любимому сыну тем паче...
     Мирославу на тот момент стукнуло 29 лет. По странным обстоятельствам он был ровесником
правителя Руси, но всё ещё ходил в холостяках. С детства мальчик обладал острым умом и
любознательностью. В то время князей Суздальских и Ростовских ещё посещали иноземные гости, и
поэтому в их вотчине всегда жили иностранные толмачи, с которыми маленький Мирослав с большой
охотой общался. Примечая у юного княжича способности к иностранным языкам, толмачи с великой
радостью помогали ему осваивать их родную речь. Так к двадцати годам прилежный юноша знал уже
пять языков: польский, немецкий, литовский, французский, итальянский, - и свободно на них
изъяснялся. Отец Мирослава, князь Всеволод, находился в то время в опале у Иоанна III, и
проживал с семьёй в своей дальней вотчине в городе Ростове Великом. Но Великая княгиня Мария
Борисовна как-то раз при случае замолвила словечко за родного племянника. После долгих раздумий
и размышлений насчёт отпрыска опального князя Землянского, Иоанн III  всё же согласился принять
юношу. ( Хочу пояснить читателю, что князь Иоанн III Васильевич был человеком мнительным,
осторожным и очень расчётливым. Нередко эти его качества спасали его от беды.) Мирослав был
представлен при доворе. Великий князь задавал ему всякие каверзные вопросы, на которые тот с
большим достоинством и тактом давал ответы.
     Наредкость красивый, умный, скромный юноша понравился правителю, тем паче - они были
ровесниками. Иоанн ещё немного подумал и оставил сына опального князя Землянского при дворе,
где очень скоро приблизил его к себе. От правителя не скрылось, что племянник жены свободно
владеет пятью иностранными языками, что в то время считалось невиданной редкостью (толмачи,
в основном  из числа иностранцев, в быту изъяснялись исключительно на своём родном языке).
Он стал давать поначалу юноше небольшие поручения, такие как перевод иностранных грамот,
допрос перебежчиков. Когда же Мирославу исполнилось двадцать пять лет, Иоанн определил молодого
князя в " Иностранный приказ" и приставил к нему одного старого, опытного дипломата, чтобы тот
научил новенького всем дипломатическим премудростям. Через год старый посол умер.
    Князь Землянский возглавил посольскую миссию в Польше, насчитывающую трёх дьяков( одним из
которых был зять посолького дьяка Фёдора Курицына, Феликс Полторацкий, он же и стремянной князя),
да двух денщиков. При дворе Казимира IV Ягеллончика князь Землянский пребывал не один год. В
последний раз он задержался в Кракове на восемь долгих месяцев, где сумел полюбиться местной
аристократии, ценивший его за острый ум и лёгкий характер. Казалось, князя ничего не интересует,
кроме королевских балов и лёгкого флирта. В действительности же за наигранной весёлостью
Мирослава Землянского таился проницательный ум, от внимания которого не ускользала ни одна
мелочь, происходящая в Польском королевстве.
    Все донесения князя были лаконичны и необычайно точны. Иоанн III Васильевич даже не мог
припомнить, чтобы его опасения по поводу той или иной неразберихи в дальнейшем не оправдались
бы.
    Перевозя письма в Москву, Землянский рисковал крепко. Окажись они в руках польской стороны,
не миновать бы князю застенков Святой Инквизиции. Но где бы ни был Мирослав, он всегда с
честью и великой гордостью за свою страну выполнял доверенные ему поручения.
     И всё бы у молодого князя шло гладко да ровно, если бы вдруг не произошла эта неожиданная
встреча с Марфой Борецкой, которая могла сильно навредить его безупречной репутации! Зачем он
заезжал к этой опальной женщине? Иоанн, думала Елена Борисовна, об этом визите, верно, ничего не
знает, а ежели б узнал, то её сын давно бы висел уже на дыбе!
     - Господи, Иисусе Христе! - взмолилась княгиня, опускаясь на колени перед святыми образами,
 которые были  усыпаны самоцветными каменьями и блестели и переливались при свете лампады,
неугасимо теплившейся днём и ночью. - Спаси и сохрани моего мальчика, мать Пресвятая Богородица!
Не мог Мирослав вступить в сговор с этой проклятой бабой, которая готова продать исконно русские
земли проклятым еретикам - латинянам! Мой сын никогда не предаст Святую Русь!


                *****
 Здесь я немного отвлекусь от нашего повествования и расскажу читателю, кто такая МарфаБорецкая, и почему княгиня Елена Борисовна так боялась за своего сына. Вопреки наставлениям
дедов и отцов, вопреки древним обычаям, запрещавшим женщинам принимать участие в политических
делах народа в один прекрасный день на вече появилась гордая, честолюбивая и хвастливая
женщина-Марфа Борецкая. Она была вдова посадника, Исаака Борецкого, мать двух взрослых сыновей.
Богатства её были несметны, знатность, красноречие, гостеприимство были известны всем за
пределами Новгорода. Благодаря этим качествам овладевала она думами людей, все подчинялись её
уму и умению излагать свои мысли. Слова так лились из её уст, что ласкали слух и вместе
с тем подчиняли память до такой степени, что трудно было изгнать их из головы.
      Имея такие достоинства, Марфа  встала во главе литовской парии в Великом Новгороде.
В то время Великий Новгород и Псков были вечевыми городами, и не подчинялись власти московского
князя. Марфа-посадница, как её заглазно называли русские люди, Иван Лошинский, её брат и их
ближайшая родня, объявили себя новгородскими вельможами и старейшинами. Ох, и наворовали ж они
там добра! Борецкие и Лошинский мечтали обеспечить независимость Великого Новгорода и примыкающих к нему земель, присоединив их не к Руси, а к Польше или Литве.
      На одном из собраний Марфа радостно объявила, что польский король Казимир прислал
Новгородцам запрос: не хотят ли они помощи от него?
    - Что ж, предложение выгодное! Но и в золотом кубке можно поднесть яду! - послышались
замечания из толпы.
      Борецкая, присутствующая на вече, встала.
    - Слушайте, чтобы после не раскаяться. Король польский хочет быть заступником нашим, а вы,
недостойные, не хотите признать и оценить его милостей. Он требует от нас дани менее Иоанна,
обещает не притеснять нас и всегда стоять крепко за будущую отчину свою против Иоанна и всех
врагов Великого Новгорода.
      Многие стали было возражать ей, но наёмные клевреты её заглушили голоса возражавших
криками:
    - Не хотим Иоанна, хотим Казимира! Да здравствует Казимир!
      Марфа снова победила.


*****

     Княгиня Елена Борисовна призвала к себе гонца, человека, который был очень предан её
покойному мужу. Это был молодой человек лет двадцати шести, по имени Семён, который всегда
беспрекословно исполнял все приказы князя Всеволода. Он был не только верным слугой, но и
хорошо обученным воином, который в случае надобности мог дать отпор десятку лихих разбойников.
И дед его, и отец - все верой и правдой служили князьям Землянским. Семён же был предан князю,
княгине и молодому княжичу душой и телом.
    Когда гонец появился в покоях княгини, он отвесил своей госпоже поясной поклон и стал
терпеливо ждать её приказа.
  - Семён, закрой дверь на засов, и подойти ко мне поближе, - тихо приказала Елена Борисовна. -
Я не хочу, чтобы наш разговор с тобой кто-нибудь подслушал. Скажи мне, Сеня, что из себя
представляет стремянной моего сына? Ты ведь знаешь его?
  - Дворянина Феликса Полторацкого? - недобро усмехнулся гонец.- Да кто ж его не знает? Подлый
он человек, княгиня - матушка! От такого мерзавца можно ожидать любой пакости.
    Княгиня сильно побледнела и осенила себя крестным знамением. Затем она снова повернула своё
заплаканное лицо к слуге и спросила:
  - Зачем же он выбрал себе такого лиходея?
  - Так покойный князь-батюшка - царствие ему Небесное! - говаривал, что это не он сам себе его
избрал, а Великий князь ему такую гниду в помощники подсунул. Видать, по чьей - то указке. Так
легче за князем следить...
    При этих словах княгиня вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.
  - Покойный князь Всеволод Владимирович перед смертью сказал мне, что мой сын заезжал в Великий
Новгород и останавливался у Марфы Борецкой. Зачем же ему было семь вёрст киселя месить? Ведь
Великий Новгород стоит совершенно не на той дороге, что ведёт в польские земли. Я знаю, что
дорога туда лежит через город Смоленск. А он, видать, поехал дорогой, ведущей в Тверь? Тебе что-
либо известно, сынок, зачем он сделал такой большой крюк?
  - Я слышал от господина моего, - сказал Семён, - что молодой князь Мирослав заезжал в село
Ракомль, что лежит в трёх верстах от Юрьева монастыря над Волховом, у озера Ильмень, а с какой
целью, мне не ведомо. Да вы не печалуйтесь, княгиня-матушка, наш князь Мирослав - я уверен в этом -
остановился там с одной только целью: чтобы отдохнуть после дальней дороги, да коня своего
напоить-накормить...Никогда Мирослав Всеволодович не совершит чёрное дело! А вот его стремянной -
дрянь человек, ненадёжный - всякую пакость сотворить может: для него слить пулю (то есть
настрочить клевету, донос) и донести нашему Великому князю на безвинного человека - дело плёвое!
  - Странно, зачем мой сын заезжал в новгородские земли, куда ехать ему не  было никакой
надобности? Не к добру всё это. И весточек от него вот уж полгода как нет. Может, уж и в живых
нет, сокола моего ясного?
  - Да что Вы, матушка - княгиня такое говорите? - с жаром воскликнул гонец. - Жив Мирослав
Всеволодович! Сердцем чую, жив!
  - Спасибо тебе, Сеня, на добром слове, - поцеловала княгиня молодого гонца в белобрысую
макушку.- Я хочу просить тебя об одном одолжении. Нет, нет - это не приказ, и, ежели ты
откажешься, моё отношение к тебе ничуть не изменится.
  - За Вас, княгиня-матушка, да за молодого князя, я готов инда живот свой отдать ...
  - Верю, милый, верю, вот поэтому именно тебя прошу об одном одолжении. Я и не ожидала от тебя
иного ответа. Путь тебе предстоит далёкий. Ты поедешь в польские земли, в Вавель, что стоит
неподалёку от Кракова, сыщешь там замок князя Ежи Потоцкого, и на словах передашь ему, всё, что
я тебе сейчас скажу.
  - Да, княгиня - матушка!
  - Скажешь ему, что его друг, князь Всеволод Землянский почил безвременно. Перед смертью он
приказал, мне  написать грамоту нашему сыну, а в ней таковы слова: чтобы Мирослав ни под каким
предлогом не возвращался на Русь. Время скажешь, сейчас у нас смутное... В стране напасть-чума.
Жену Иоанна III, мою сестру родную, отравили. Нашему Великому князю сыскали новую невесту,
греческую. Пусть Мирослав остаётся пока в Вавеле. Пан Ежи укроет его в своём замке. Я знаю его -
он хороший человек. Всё запомнил, сынок?
   - Всё, княгиня-матушка.
   - Тогда - с Богом! Подорожную я выправлю тебе завтра. Да, вот ещё что: пусть Мирослав будет
поосторожнее со своим стремянным. Ежели у него есть возможность, пусть гонит его взашей. Ты
смыслишь, Сеня, что не могу я отписать ему грамоту по политическим рассуждениям, потому что сын
мой - иностранный посол. Он каждый день рискует своей головой. Всё, что я тебе сейчас сказала,
ты должен хорошенько запомнить и передать ему на словах.
   - Да, княгиня-матушка, я всё запомнил, и сделаю всё, как Вы велите.
     Елена Борисовна сняла с груди золотой нательный крест и надела его на Семёна. Затем она
перекрестила его и ласково сказала:
   - Завтра тронешься в путь - дорогу. В подорожной будет указано, что ты мой гонец, что едешь
в город Вавель, чтобы сообщить своему молодому господину печальную весть о безвременной кончине
его отца.
     Семён снова в пояс поклонился княгине и быстро вышел из её опочивальни.

                *****
      Хороши были кавалеры при дворе польского короля Казимира IV Ягеллончика, но краше всех был
посол из русской земли Мирослав Землянский. При виде его ни одна девушка: будь то фрейлина
королевы или простая служанка не оставались равнодушными. Так и рдели, как маков цвет.
      Необыкновенной красотой наделила Мирослава матушка - природа. От его темно - каштановых,
волос исходил тонкий аромат горной лаванды и лесной фиалки, точёным чертам лица мог бы
позавидовать сам бог Апполон, очи, с приопущенными вниз уголками, свидельствовали о том, что
в крови его вперемешку с русской течёт также и восточная кровь. Они светились необычным теплом
и радушием. Чётко, по - мужски очерченные губы, прикрывали два ряда ровных, жемчужной белизны
зубов. Тонкий нос с небольшой горбинкой выдавали в этом молодом человеке породу - потомка
древнего благородного рода. Кожа, которую в народе называют  "кровь с молоком" была на зависть
всем знатным польским девушкам, многие из которых были бледны и худы и не отличались особой
красотой и изяществом. А фигура... Да такой фигуре мог бы позавидовать любой иноземный королевич!
      Девицы на выданье ежедневно строили глазки молодому русичу и, жеманно поджимая густо
напомаженные губки, пытались заигрывать с ним. Собираясь в кружок, они загадочно перешёптывались
между собой и искоса поглядывали на молодого человека:
    - Ах, Езус Мария! И эта конфетка явилась в Польшу из дикой Москвы, чтобы укрепить дружбу
между русским двором и польским! Почему такой красавчик  до сих в женихах ходит? Давайте сделаем
так, чтобы он без ума влюбился в одну из нас.
      И тихонько хихикали ему вслед, обмахиваясь веерами из страусовых перьев.
      Но Мирослав не обращал внимания на этих сорок, стараясь по возможности обходить их стороною.
Нет, он не страдал ни от гордыни, ни от себялюбия, но та, которую он хотел бы назвать своей
лапушкой и красой ненаглядной, живёт далеко, в Великом Новгороде и вовсе не знатного
происхождения, наоборот, холопка Ивана Лошинского, который, как думал князь, никогда ему её не
продаст. А ежели и продаст, то вряд ли родители, а главное, Иоанн III, одобрят такую любовь и
позволят ему жениться на девушке, дороже которой у него с некоторых пор никого нет и вряд ли
когда появится.
      Он невольно вспомнил свою невесту, с которой был помолвлен ещё в детстве. Звали её Ириной.
Была она младшей дочерью знатного князя Романа Угличского. Любили они друг друга беззаветной
любовью, но не суждено было им стать мужем и женой, детишек нарожать. Умерла Ирина во цвете лет
от болезни страшной, неизлечимой, которая в народе называлась проказой. Поэтому польские
прыщавые " красавицы", капризные и жеманные, были ему противны. Король Казимир IV Ягеллончик,
занудливый и тщеславный, его раздрожал. Но Мирослав был послом Великого князя московского, а
посему ему ежедневно приходилось хлебать эту пресную дипломатическую кашу, не смея сетовать на
свою нелёгкую жизнь.
      Молодого человека безумно тянуло на родину. Он очень хотел поскорее увидеть своих
родителей: отца, гордого и независимого воина, который очень тяжело переносил опалу Иоанна.
Матушку, нежную и ласковую женщину, которая снится Мирославу почти каждую ночь. Как они там,
без него? Как поживают его друзья по детским играм и забавам? Наверное, все давно уже
переженились и имеют теперь своих детушек.
      Как мечтает он обнять простую русскую берёзку и зарыться лицом в свежескошенную траву,
источающую одурманивающий, неповторимый аромат милой родины!
      Но не может он пока покинуть Краков. Хитёр король Казимир, нарочно тянет время, не даёт
Иоанну III прямого ответа насчёт присоединения к Польше Великого Новгорода. Мирослав-то отлично
знает, что послы Казимира якшаются с литовским послом Михаилом Олельковичем - Слуцким. Мало того,
несколько раз король заставлял его присутствовать во время приёма ненавистных ему Борецких и
Ивана Лошинского, которые из-за своей неуёмной алчности не могут решить, кому продать Господин
Великий Новгород: то ли литовцам, то ли полякам. Никак не уймётся эта проклятая баба со всей
своей собачьей сворой. Видите ли, не хочет она лаптем русские щи хлебать. Мечтает танцевать
мазурку в бархатном платье с длинным шлейфом, да клёцки со сметаной жрать. Хитра Борецкая, да
он умнее: не позволит он отдать исконно русские земли на поругание католикам - латинянам! Скорее
голову свою сложит на плахе! Да, к тому же Иоанн его торопит: каждую неделю шлёт гонцов из
Первопрестольной с приказом возвращаться обратно домой. Дома, конечно, лучше, чем на чужбине,
но дело так с мёртвой точки и не сдвинулось: договорённость с Польшей  ещё не подписана. Как он
может вернуться ни с чем в Кремль? С Иоанном шутки плохи. Он сам себе судья, у него законы свои:
кого хочу - пожалую, а кого хочу - отдам в руки палача.
     " Скучно жить при королевском дворе и каждый день видеть одни и те же лица! - думал Мирослав,
стоя у окна своей опочивальни, выходящего в занесённый снегом  парк дворца Ягеллонов. - Скорее бы
в обратный путь! Всё мне в этом городе опостылело! Сесть бы сейчас на доброго коня - и в Москву -
матушку. А самое главное заехать в Ракомль - Веселину, любимую мою, из неволи  Лошинского
выкупить! Феликса что ли позвать? Пусть оседлает Ферзя, проедусь маленько, скуку развею, а заодно
к пану Потоцкому заеду в Вавель, проведаю его и его внучку, красавицу Элжбету. Вечером король
Казимир снова бал даёт. Ох, скука зелёная!"


                *****
     Феликс Полторацкий явился незамедлительно. Это был двадцатипятилетний щёголь, который служил
у князя Землянского стремянным а по надобности и писарем. Он происходил из вольных дворян и был
полной противоположностью Мирослава. Феликс имел надменный взгляд и мнил себя чуть ли не папой
Римским. Будучи женатым на дочери посольского дьяка Курицына, который возглавлял в Москве секту
так нываемых "жидовствующих", он имел хороший дом с садом и много прислуги. Тесть Полторацкого
втягивал в секту самых неблагонадёжных жителей Москвы и нахально обворовывал их, поэтому слыл
человеком богатым и имел в Москве отличную репутацию. И если Москва старалась сохранить
независимость от папского Рима, то дьяк Курицын в своей секте вместо христианства пытался
навязать своей пастве иудейство, заставляя обывателей следовать некоторым иудейским предписаниям
и религиозным обрядам. Иоанну III было хорошо известно, чем  занимается его любимец, но по какой
 - то никому неведомой причине он не трогал его. А посему Курицын ходил, высоко задрав нос, и
считал себя пупом земли. Ещё книжки писал еретические, но на его философские рассуждения
духовенство почему-то закрывало глаза. Про своего зятя Феликса Полторацкого, дьяк говорил так:
" Вот из кого замечательный дипломат получился бы. Жаль только, что парень дурбень - колода, ни
одного иноземного слова  не выучил. Свой родной, и то с грехом пополам знает..." В этом вопросе
Курицын был абсолютно прав: Феликс Полторацкий был совершеннейшим типом дипломата того времени,
так как он обладал самым главным для этой должности качеством: он был рождён интриганом. Лукавый,
двуличный, умеющий незаметно и тонко подкопаться под врага, расставить ему сети, поймать его
 в ловушку и при этом остроумный и любезный, знающий, как влезть в человеческую душу, к тому же 
баловень женщин - таков был главный стремянной Мирослава Землянского. Он не был особым красавцем, но у него было одно из тех тонких художественных лиц, которые так нравились женщинам. Небольшого роста, стройный и гибкий, со вкусом одетый, он, очевидно, чувствовал себя в своей стихии, когда появлялся в обществе, тем более в женском.
     И вот такого ненадёжного человека Великий князь по просьбе дьяка Курицына определил
 к Мирославу в услужение.
     " Ну, пусть парень хоть белый свет повидает,- рассуждал про себя довольный тесть. - Работёнка
у него будет, прямо скажем, не " бей лежачего" - подумаешь, стремя князю молодому подавать, да
 за конюхами следить, чтоб они дурака не валяли. Зато вознаграждение за работу будет прямо царское! -
пятьдесят рублёв золотом в месяц - это тебе не саблей в действующей армии махать, да жизнью своею
рисковать. Хозяин его нынешний - человек простофиля из простофиль - такого вокруг пальца обвести
не составит большого труда. Что мне и надобно!"
     Дьяк Курицын приходился дальним родственником Марфы Борецкой, но держал это в строжайшем
секрете. В то время за это можно было и головы лишиться! Он имел свои интересы при дворе Иоанна
Васильевича, а посему поручил своему зятю следить за каждым шагом своего нового хозяина и
обо всём ему лично докладывать. Ведь этак и от плахи можно отмазаться: делать потихонечку пакостные
делишки, а всю вину валить на другого, безвинного. В плетении интриг Курицын тоже был большой
мастак. Ведь содействие в помощи бунтовщикам и смутьянам Борецким и Иванау Лошинскому могло
стоить жизни не только Курицыну, но и всей его семье. В средние века казнили и высылали в далёкие
сибирские земли или на Камчатку не  только взрослых мужчин, но и юных мальчиков, а женщин и
девушек отправляли в монастыри и постригали в монахини. Вся недвижимость казнённых или ссыльных
переходила в казну Великого князя. А тут, главное, было на кого всю вину свалить: на чистосердечного
и неподкупного князя Землянского, визит которого в Ракомль к Ивану Лошинскому был  выгоден
нечистому на руку Курицыну. Зачем туда ездил опальный князь, ему было доподлинно известно - зятёк
дорогой доложил: дворовую девку князь Землянский соблазнил и в мыльне ( так в старину называли
баню) её девственности лишил, без ведома её законного хозяина. Молодец, зятёк: вовремя подглядел,
да подслушал. Этот срамной проступок тоже зачтётся бесстыдному князьку Землянскому.
       
                *****
         Наверно, вряд ли найдётся в России человек, который ничего не слышал бы о Господине
Великом Новгороде, о Рюрике, который там правил а стародавние времена, о новгородском вече,
 О купцах, возивших свои товары " из варяг в греки", о победах новгородцев над тевтонскими рыцарями
под предводительством Великого князя Александра Невского.
         Великий Новгород - это было уникальное явление. Именно уклад экономики этой довольно
обширной части западной Руси можно считать главной причиной того, что Великий Новгород долгое
время оставался демократичным. Другой причиной являются крепкие традиции народного самоуправления, идущие из глубины веков.
         Новгороду также повезло: он был очень удачно расположен. Тевтонская экспансия к тому
времени уже выдохлась. Татарское ханство счастливо оставляло Великий Новгород в стороне
 от своего нашествия, в отличие от Киевского княжества, Владимиро-Суздальского и других
раздробленных княжеств средневековой Руси, которые находились на юге и юго-востоке. Новгороду
также легче было отстаивать самостоятельность в то время, когда остальные земли были раздроблены.
         В чём уникальность средневекового Новгорода? Реально им управляла политическая элита:
бояре,"лучшие люди", привилегированная часть купечества, высшее духовенство. Все эти люди
определяли войну и мир, налоги и суды, а волеизъявлением простого народа были лишь эпизодические
городские бунты. Но все-таки это была демократическая форма правления. Должности тысяцкого,
посадника, епископа были выборными.
         Испокон века Великий Новгород был прежде всего купеческим городом. Купцы торговали
с соседними княжествами, а также, как уже говорилось, плавали " из варяг в греки ". Торговали
кожей, льном, продуктами леса - воском, мёдом, самим корабельным лесом, но особенно ценилась
 в тех краях пушнина.
         Элитой новгородского купечества была " Ивановская сотня". Она называлась так потому,
что первоначально купцы объединились вокруг храма Иоанна Предтечи.
         Бояре считали торговлю низким делом и занимались тем, что давали деньги в рост
( то есть, занимались ростовщичеством ) что в народе уважением не пользовалось. Боярской элитой
считались также купцы " Ивановской сотни". Бояре и " лучшие" ( " вятшие" ) горожане обычно решали
большинство вопросов между собой.
         Жили в Великом Новгороде и половые: ремесленники и мастеровые, изделия которых скупали
богатые купцы и продавали их в тридорога в заморских краях. К мнению простого люда, как уже
говорилось, бояре, купцы и духовенство не прислушивались, и поэтому периодически там возникали
бунты.
         Великий Новгород считался очень религиозным государством. Самой большой властью
 На Руси обладал именно новгородский архиепископ - " владыко ", которого назначал народ.
         Но были в этом прекрасном городе не только люди богатые, да счастливые. Были там и
закабалённые крестьяне, закупы и обельные холопы.
         Закабалённые крестьяне находились в некоторой зависимости от государства. Они имели
собственные земельные наделы, но должны были платить оброк и отбывать натуральные повинности.
         В закупы люди попадали не по своей воле. Разорившиеся половые были вынуждены брать
деньги у тех же бояр под большой залог и обязывались выплатить долг в определённый срок. Ежели
долг не был выплачен вовремя, то люди закладывали господину себя, до той поры, пока заёмщик
не расплатится с боярином, внеся также и проценты. Точнее говоря, закуп был тем же холопом, но
нечто среднее между свободным и несвободным человеком.
         В обельные холопы тоже попадали должники, но освободиться, как закупы, они уже не могли
никогда. Холопы не имели своей воли, их могли продать, подарить, забить насмерть. Холопы
выполняли самую грязную и тяжёлую работу. Если холопы не работали в поле от зари до зари, то их
брали в господский дом, и там они выполняли самую чёрную, тяжёлую работу: были скотниками,
посудомоями, слугами по двору. Женщины - робы ( от слова робить- роботить) были прачками,
кухарками, сенными девушками. Если женщина, которая попадала в закуп имела хоть какие-то права:
могла, например, пожаловаться князю на обидчика, который её домогается, то бедной робе ничего
не оставалось делать, как ублажать своего господина в постели, если тому какая девушка или
молодуха приглянется. Роба должна была безропотно сносить всё: и унижения, и оскорбления и даже
побои.
          Да простит меня мой любезный читатель за такие, быть может, довольно скучные для него
исторические отступления, но без них в этой повести, которая претендует на историческую,
разобраться будет довольно сложно. Материала по этому времени (конец 15 века на Руси) довольно-
таки мало, а если и попадаются статьи или грамоты того времени, то в каждой из них написано
по-разному, и разобраться порой бывает просто невозможно. Но автор вовсе не претендует на славу
великих историков: Ключевского или Соловьёва. Он просто хочет правдоподобно изобразить своих
героев - положительных или отрицательных - так, как он это задумал.

                *****
        У Марфы Борецкой была одна роба - девушка, которую звали Веселина Малкина. Была она
прачкой, и с утра до вечера гнула спину над корытом, стирая грязное барское бельё. Было ей
семнадцать лет, и так она была хороша, что, ежели бы её приодеть в боярское платье, то краше
неё в Великом Новгороде вряд ли сыскалась бы другая такая красавица.
         История этой несчастной девушки была настолько трагична, что, услышав её, ни один
сердобольный человек не остался бы равнодушным. Отец Веселины, некогда известный на весь
Новгород кузнец, сильно запил, схоронив жену.( Мать Веселины умерла в полном расцвете лет от
никому не известной болезни.) У кузнеца, кроме старшей дочери было ещё двое малых сыновей.
         Понимая отчаяние любимого отца, девушка заменила малышам мать. Но отец всё продолжал
пить. Пропив всё своё имущество, кузню и дом, в котором он жил вместе с детьми, кузнец
 на этом не остановился. Веселину и мальчиков приютила на время  тётка матери, но она и сама была
уже в летах, не богата, и прокормить такую ораву ей было не под силу.
         Кузнец, которого звали Фёдор, тем временем отправился к Марфе Борецкой, чтобы попросить
у неё денег в рост, якобы на постройку нового дома. Та ему денег дала, но с условием, что ежели
тот ей вовремя их не вернёт, то по законам того времени  он станет её холопом. Фёдор согласился,
не понимая, в какую кабалу влезает. Конечно, денег Борецкой он вовремя не отдал - он их попросту
пропил с собутыльниками. Когда все сроки прошли, Марфа послала своих людей, чтобы те вытребовали
с заёмщика долг, да ещё с большими процентами. Но кузнец, понимая, что попал в ловушку, ударился
в бега, позабыв и о взрослой дочери, и о двух маленьких сыновьях. Если б беглеца тогда поймали,
то он автоматически перешёл бы из разряда свободных ремесленников не в закупы, а прямо в обельные
холопы. Был он к тому времени гол, как сокол, а ежедневная пьянка сделала своё чёрное дело:
работник из него стал никудышний, и выкупиться из неволи он навряд ли смог бы. Поймать его,
к счастью, а, может, к несчастью, не удалось, посему в робы к Борецкой пошла его старшая дочь
Веселина, так как сыновья кузнеца были ещё слишком малы и работать не могли.
        Девушку привели в " Холопский приказ" и объяснили ей суть да дело. Дьяк тут же состряпал
кабальную грамоту, а стольник поставил жирную печать.
        Так милая и безропотная Веселина, красавица из красавиц, работящая и исполнительная,
стала робой. А что поделаешь? Всё было по закону, который изменить она была не в силах.
Родившаяся свободной, она по воле судьбы стала в один момент обельной крепостной у богатой и
знатной самодурки. Увидев её в первый раз, такую гордую и красивую, со стройным станом, лебединой
шейкой, нежными, точёными руками, маленькими ножками и русыми косами до пят, злая, завистливая
баба решила поумерить красоту своей новой рабыни, и тут же отправила её на мойню, стирать грязное
бельё. Бедная Веселина вместе с другими холопками с утра до вечера горбатились на Борецкую. Летом,
весной и осенью прачки таскали огромные кучи грязного барского белья на ближайший ручей, посыпали
бельё золой или вымазывали его глиной. Потом тяжёлыми рубелями  ( на Руси в средние века узкие,
толстые доски на длинных ручках, предназначенные для стирки белья) они что есть  мочи колотили
 по нему, и только после этого хорошенько прополаскивали бельё в проточной воде. Зимой, когда
наступали сильные холода, всё это действо приходилось проделывать в мойне, где находились печи.
Там же стояли огромные медные чаны, в которых белое бельё кипятили, а полоскать ходили всё одно
на реку, где были вырублены во льду проруби.
       Но, как ни старалась злая хозяйка извести Веселину, била её страшным боем, если бельё,
как она считала, было плохо отстирано, та всё пела песни своим звонким, как у малиновки,
голоском, да хорошела день ото дня. Казалось, что тяжёлая работа была ей только на пользу.
Подруги по несчастью любили отзывчивую, работящую, молчаливую  девушку и удивлялись её стойкому,
как у мужчины, характеру.
       Однажды Иван Лошинский, брат Марфы Борецкой, случайно увидал Веселину и воспылал к ней
страстью. Он предложил сестре продать ему девушку за сто денег. Борецкая сначала поартачилась
маленько для приличия но, подумав, согласилась, смекнув, зачем понадобилась братцу эта красивая
прачка. Что не смогла сделать тяжёлая работа, быстро сделает Иван, обесчестив её. Для непокорной
холопки страсть уже немолодого боярина будет самым страшным наказанием, которое существует
 на свете. Марфа-то отлично знала брата и для чего ему нужны были молоденькие, пригожие девки:
испортить их, а потом отослать на скотный двор.
       Привезя Веселину в Ракомль, Иван Лошинский одел её, как царевну, водрузил на лебяжью
шейку жемчуга бурмицкие и приказал прислуживать ему в доме. После грязной и душной мойни, после
тяжёлого рубеля и ледяной проруби, в которой она зимой отмораживала до боли руки, работа
 в хозяйском доме поначалу показалась новой робе раем: подумаешь, господину за столом прислуживать,
да сапоги ему на ноги надевать! Наивная, доверчивая девушка думала, что новый добрый хозяин
сжалился над ней и вырвал из рук злобной, строптивой барыни чисто из сочувствия.
        Но напрасно она так думала. В один прекрасный день, когда Иван после очередной дружеской
попойки в сильном подпитии затащил Веселину в свою опочивальню и стал срывать с неё одёжу,
девушка заартачилась и сказала, что ежели боярин опозорит её, то она на себя руки наложит.
Лошинский хоть и был пьян, понял, что девица попалась с норовом, расхохотался тогда и нагло так
заявил:
      - Ах ты, тварь поганая! Да я б придушил тебя своими руками, вот только сто денег жалко,
которые за тебя уплочены. Ещё артачится будет, семя холопское! Да любая из моих дворовых девок
посчитала бы за счастье ублажить меня в постели. Ну, ничего! Я тебе такую жизнь устрою, что сама
приползёшь ко мне на карачках!
        И отправил он Веселину за свиньями ходить. Одел её в рубище, как пугало огородное,
 на голову велел ей рогожу надеть. Вся дворня над бедной девушкой смеётся, а пуще всех боярин.
Ходит Веселина по щиколотку в свином навозе, кормит животных, поит, навоз за ними убирает.
Любят её свиньи, да и она их всё время ласкает и разговаривает с ними, как с людьми. Летом,
лишь только травка первая появлялась, выгоняла девушек своих хрюшек на лужайку возле озера
Ильмень попастись, да свежей водицы испить.
        Вот там-то и встретил в первый раз бедную сиротку молодой посол Мирослав Землянский,
когда по воле рока остановился у Лошинского в Ракомле, чтобы подковать Ферзя. К Борецкой его
тогда послал Иоанн III с тайной грамотой. День выдался жаркий и решил Мирослав в Ильмень-озере
искупаться, да чуть было не помер со страху. Показалось ему  вдруг из-за кустов чудо-юдо лесное,
незнакомое, а возле него - стадо свиней. Но когда пригляделся молодец повнимательнее, словно что-
то надорвалось в его больной душе ( у него как раз недавно невеста любимая померла): никогда он
не видывал раньше раскрасавиц таких. Под рогожей, под рубищем страшным увидел он очи девичьи, да
такие чистые, лучистые, словно два лесных родничка плещутся, косы такие длинные и пушистые, цвета
спелой ржи, в которых, если прикрыть глаза, того и гляди расцветут голубые васильки, губки алые,
словно пила эта незнакомая красавица только что душистый малиновый сок, а рот забыла утереть
белым платочком. А как приоткрыла она свой прелестный ротик, да полилась из него речь нежная,
благозвучная, так наш тишайший князь и позабыл, куда и зачем шёл: не в силах был он оторвать свой
взгляд от красоты такой со странными очами, в которых через край били боль и тоска. Да это вовсе
и не свинопаска, а неземное, чудное создание какое-то перед ним стоит! А что лохмотья, так их и
снять можно.
       Влюбился наш герой по самые уши, потеряв голову, не задумываясь над тем, что эта любовь
может принести ему много бед. Да разве сердцу  прикажешь? Оно ведь не разбирается, кто перед ним:
последняя холопка - роба - или венецианская принцесса. Но девушка эта - рабыня Ивана Лошинского,
его заклятого врага, и навряд ли он захочет её продать. А уж о женитьбе и говорить нечего!
Но не слушается ретивое ( так в старину называлось сердце), одно твердит: нужно непременно
выкупить из неволи эту несчастную девушку да обвенчаться с ней, а там будь что будет!
Подсказывает оно, что только Веселина будет ему по жизни преданным другом, верной женой и
заботливой матерью их будущим детям. А ранние его увлечения - это так, мишура! Да, но не надо
забывать о том, что ему ещё предстоит дальний путь в Польшу с посольской миссией, и сколько он
пробудет там, при дворе короля Казимира IV Ягеллончика, один только Господь Бог знает? А может,
всё это блажь, и не стоит думать об этой бедной девушке? Нужно позабыть её скорее! Тем более,
что она всё время молчит, словно немая. Но стоит только заглянуть в её огромные, полные горя,
глаза, и невольно беспокойное ретивое начинает колотиться, как бешеное. Завтра Мирославу нужно
уже покидать дом Лошинского, и когда он снова увидит эту красавицу, кто знает? Договариваться
сейчас с боярином насчёт купли - продажи нет никакого смысла: даже, если он и уступит ему
Веселину, не сможет Мирослав взять её с собою в Краков.
      - Веселина, - сказал он девушке, когда они улучили минутку и остались наедине на берегу
Ильмень-озера. - Я не могу тебе ничего обещать, но если мне удастся уговорить твоего хозяина,
и я выкуплю тебя из неволи, ты согласишься стать моей женой?
        Красавица невесело улыбнулась и посмотрела на князя, как на умалишённого.
     -  Почему ты всё время молчишь? - не унимался Мирослав. - Ответь же хоть что-нибудь!
     -  Светлый князь! - серьёзно сказала Веселина. - Не бывать лету наперёд зимы, не летать
петуху в поднебесье, никогда холопка не станет княгиней! Ты хороший, добрый человек, но я не
смогу быть женой твоей.
     -  Почему, милая? - спросил Мирослав. - Я не нравлюсь тебе, или ты не веришь в мою
искренность?
     -  Дело не в этом. Не пара я тебе, князь Мирослав. Смеяться будут над тобой, что связал
жизнь свою с робой, с грязной холопкой. Мы с тобой из разного теста слеплены.
     -  Много я поездил по белу свету, много повидал и принцесс заморских, и богатых, знатных
дам польских и литовских, но все они тебе и в подмётки не годятся, Веселина. Готова ли ты
подождать немного, лада моя? Я вернусь скоро и вызволю тебя из кабалы. Ты веришь мне?
     -  Верю.  Ты тоже люб мне, князь мой светлый. Клянусь, что никто кроме тебя до меня и
пальцем не дотронется. Уж лучше смерть! Я буду ждать тебя всю свою жизнь!
        Второй раз Мирослав приехал в Ракомль, сделав большой крюк, почти через год  и именно
тогда, когда послал его Великий князь Иоанн Васильевич ко двору короля Казимира IV с секретной
миссией. Иван Лошинский, как всегда был пьян, Феликса посол оставил в избе и заставил его
сочинять отписную грамоту на имя Иоанна III.
        Всё произошло звёздной ночью накануне Покрова Пресвятой Богородицы. Уже выпал первый
снежок и на дворе стоял лёгкий морозец. В жарко натопленной мылье ( бане) Веселина отдалась
Мирославу без слов и уговоров. Их любовь, расцветающая, словно нежный лесной ландыш, была,
к сожалению, хрупка и тонка, словно осенняя паутинка в лесу. Молодой князь не ведал, что творил,
но остановиться было уже выше его сил. То чувство нежности и любви, которое хранилось в его
сердце много лет, вдруг вырвалось наружу, и он уже не мог с собой совладать. Потом, уже будучи в
Кракове, при дворе Казимира IV, он бранил себя за то, что морозной, звёздной ночью в деревне
Ракомль не сумел сдержать свою страсть. Он не знал, что стало с Веселиной после его отъезда. Но
он также не ведал, что ждёт его завтра. Быть может, попав в застенки Великого князя по доносам
завистников, он не выйдет оттуда никогда. Но тогда получится, что он предал бедную, беззащитную
девушку, предал их горячую любовь. А Мирослав Землянский всегда придерживался одного правила:
" Давши слово, держи его!"
        А Веселина ни о чём не жалела. Отдавши свою честь молодому, красивому, любому мужчине,
она не ждала от него ничего. Да и чего было ждать, ей, холопке? Но теперь она горела гордостью,
что первым взял её молодой, красивый, знатный вельможа, а не старый, да вечно пьяный боярин.
        Ах, если бы ещё любовь имела глаза, а сердца, бьющиеся в унисон - уши. Ни Мирослав, ни
Веселина, находясь в любовном затмении, не заметили, как за ними в маленькое, незастеклённое
оконце мыльни наблюдали два серых, внимательных глаза. Стремянной Полторацкий - а это был именно
он - видел и слышал всё, что произошло в ту роковую ночь, и обо всём доложил боярину Лошинскому.    
     - Ах, змея подколодная! - со злобой и негодованием сквозь зубы процедил тот.- Мне, своему
хозяину отказала, стерва! Зато проезжему красавчику отдалась без зазрения совести. Вот тебе и
честь девичья! Не дорого же стоит её невинность! Спасибо тебе, молодец, за то, что известил о
том  меня, её господина. Как только уедет светлый князь, я покажу этой дворовой девке, по чём  фунт лиха!


                *****

       Он и показал. Лишь только Мирослав Землянский со своим предателем - стремянным –
за порог, Лошинский приказал своим слугам притащить к нему его робу, Веселину Малкину.
     - Так, так, девонька, - сказал он попивая романею ( красное виноградное столовое вино от
франц.romanee - букв. римское вино) и приглаживая длинные усы. - Значит, ты наложить руки на
себя хотела, когда я с тобой задумал маленько побаловаться? Значит, честь свою девичью
оберегала? А с проезжим князем в мыльне ты чем занималась?
       Веселина побелела, как кипень, но промолчала, устояла перед яростным взглядом боярина.
Думала, что побрезгует он ею теперь, когда она уже не была девушкой. Но кто тот, кто выдал их
с Мирославом? Кто подсматривал за ними в ту первую и незабываемую ночь? Слышал страстные вздохи
князя, его нежные ласки, любовный шёпот и клятвы на всю жизнь? Что за лиходей стоял под окошком
мыльни, а потом всё донёс ненавистному хозяину?               
       Но Лошинский не побрезговал. Он велел своим слугам сорвать с Веселины всю одёжу, разложить
её на широкой лавке и крепко-накрепко связать ей руки сыромятными ремнями. Потом он подозвал
 к себе мужика из дворовых, бабка которого была когда-то повитухой, и приказал ему проверить: правду
ли сказал дворянин Полторацкий, стремянной московского посла, насчёт того, что его хозяин
обесчестил дворовую девку Веселину Малкину, али пулю слил по злобе на своего господина? Мужика,
чья бабка была повитухой, от скотской радости аж в пот бросило. От предвкушения такого
удовольствия, он потёр руки, засучил засаленные рукава длинной рубахи, и с силой раздвинув
Веселине ноги, запустил два толстых, грязных пальца в её нежную, горячую плоть. Осматривал,
таким образом, "лекарь" холопку минут пять - шесть. От боли и страшного стыда девушка закричала
не своим голосом, но крик её повис в воздухе. Напротив, мужики глазели на эту занятную картину и
захлёбывались слюной от плотского удовольствия. Они плотным кольцом обступили лавку и с животным
вожделением взирали на обнажённую девушку и так называемого " лекаря".
     - Ну, ты, знаток бабий, долго будешь её разглядывать? - рявкнул боярин, потеряв всякое
терпение. – Давай, скорее заканчивай свой осмотр! А не то у меня щас штаны лопнут от нетерпения!
     - Не соврал дворянчик, чисто правду сказал. Не девка она уже, а баба, - сделал вывод внук
повитухи, вытирая руку о грязную тряпку. - Испробовал её заезжий князёк. Как бы не понесла... 
     - Ничто! - с усмешкой Сатаны ухмыльнулся Лошинский. - Никто таперича не разберёт, от кого
она понесёт, потому что поначалу побалуюсь с ней я, погляжу, будет ли она со мною также ласкова,
как со своим полюбовничком - князьком, опосля отдам её вам для забавы. Ежели будет лежать
 со мною неподвижно, словно берёзовое полено, то  получит тридцать ударов плетью. Все режущие и
колющие инструменты, верёвки и лыко приказываю убрать подалее от неё. Косы ей опосля отрезать
под самый корень, чтобы удавиться не смогла - а после экзекуции, ежели она того заслужит -
снова отправлю её в свинарник!
       И понеслось. Первым насильником был сам боярин Иван Лошинский. Веселина умоляла барина
пощадить её, кричала от боли, плакала. Она теряла сознание и снова приходила в себя. Молила
Боженьку, чтобы та послала её скорую смерть. Но Боженька не услышала её молитв.
     - Девка свеженькая, но ещо не огонь, - твердил, задыхаясь от вожделения Лошинский. -
Но это дело поправимое - будет настоящей бабой, научится, как мужика ублажать. Главное, всё при
ней: и титьки упругие, и соски твёрдые и жопа круглая, а там, между ног горячо, горячо и так
приятственно! Но не ублажила она меня, своего господина: лежала, как чурка берёзовая. Не получил
я того удовольствия, которое, верно, доставила она князьку свому московскому! Небось с ним-то
змеёй извивалась, сука дворовая!
     - Эй, Прошка! - кликнул он внука повитухи. - Ну-ка, опробуй теперь ты её. Может, ты ей
более полюбишься? А, когда её пропустят все остальные по очереди, - в подвал её волоките
 к палачу Ерошке. Пусть он ей тридцать " горячих" всыплет!
         И, натянув бархатные штаны, Лошинский вышел из комнаты.
         После Прошки были ещё три здоровенных мужика, которые перевернули девушку и поставили
её на колени. Как раз  в тот самый момент дверь в комнату приоткрылась и в дверной проём
просунулась седая голова старика. Это был ключник боярина Лошинского - дед Фома. Мужской силы у
него на ту пору уже не было, но увидев обнажённую девушку, а возле неё четверых тяжело дышащих
насильников, он затрясся, словно в лихоманке, и что есть мочи завопил:
       - Эй, мужики, погодьте! Вы чё делаете? А как же я? И мене тоже охота девку полапать!
Страсть, как люблю сиськи бабам шупать!
         Насиловали трое мужиков Веселину долго, а старик Фома всё это время с силой мял
её маленькие, белые перси и нежные соски своими старыми, костлявыми, заскорузлыми пальцами
пока на нежном девичьем теле не появились синяки.
       - Эх, был бы я помоложе, да в мужской силе, - с сожалением прошамкал дед беззубым ртом,
когда всё было закончено. - Я вам всем бы, показал, робяты, как надо девок молоденьких
насильничать!   
         После того, как последний мужик сделал своё дело, девушка потеряла сознание и пришла
в себя от страшной боли. Лежала она в подземелье на холодной лавке и здоровенный мужичина,
с закатанными по локоть рукавами, бил её ременной плетью, сильно, с оттягом, иногда в чём-то
смачивая ремни, отчего боль становилась ещё более жгучей, нестерпимей. Палач всё время
покряхтывал да поплёвывал на руки. Кровь струилась по белому телу несчастной жертвы, заливала
лавку, капала на грязный, земляной пол. Но Веселина выдержала и эту пытку. Прикрывая глаза, она
видела в сладком видении прекрасное лицо князя Землянского. Только благодаря этому чуду она,
возможно, и осталась жива. За всё время истязания девушка не издала ни единого крика, ни единого
стона. Да и зачем было кричать? Она сама во всём виновата. Не было бы князя Землянского, не было
бы и того, на что она обрекла себя из-за любви к нему.
        Когда палач, закончив пытку, бросил окровавленную плеть в кадушку с водой, он снял
 со стены острый серп и обрезал длинные косы Веселины под самый корень.
      - Блудливая коза и без кос обойдётся! - сделал он вывод, забрал серп и, оставив девушку
наедине со своим горем, ушёл, посмеиваясь.
        После его ухода Веселина горько зарыдала. Избитая, изнасилованная, да ещё с обрезанными
под корень волосами, что  считалось в те времена страшным позором для незамужней девушки, она
молила о смерти. Но, ни в кровь исполосованная спина, ни под корень обрезанные косы не так
волновали несчастную. Самым большим стыдом для неё было одно: как посмотрит князь Мирослав на
рабыню, изнасилованную пятью мужиками, если прознает про это? А он обязательно прознает про всё.
Зачем ему нужна такая спорченная баба? Он, такой молодой, красивый, знатный, королевну себе
найдёт. А такую грязную свинарку, как она, только пугалом на огород ставить, ворон отпугивать.
И Веселина заплакала ещё горше.
        В таком состоянии и обнаружила её тётка Наталья, которая вместе с ней в свинарнике
работала. Она аккуратно завернула истерзанную девушку в тёплый зипун и отнесла её в маленькую
каморку при свинарнике, где они жили они вдвоём.


*****

        Веселина очнулась только через неделю. Поначалу она не поняла, где находится, и что
с ней случилось. Но постепенно в мозгу девушки начало проясняться, и она вспомнила, всё и
горько зарыдала. Над ней склонилось доброе лицо тётки Натальи, которая всё время смачивала её
пылающий лоб чем-то прохладным и душистым. Девушка попросила пить, и женщина поднесла к её
пылающим губам глиняную плошку, наполненную прохладной водой.
      - Я не хочу жить, тётенька, - простонала Веселина, с трудом пригубливая плошку. - Что
мне теперь за жизнь? Дай мне, милая, яду!
      - Что ты, что ты, девонька! - перекрестилась Наталья. - Мне боярин поручил ухаживать
за тобой. Разве я посмею его ослушаться?
      - Боярин? Этот изверг? Да я его ненавижу! Пусти меня, тётенька на Ильмень - озеро, я
пойду утоплюсь. Разве люди могут жить на свете с таким стыдом, на которое меня обрекли?
        Наталья глубоко призадумалась, и на её бледное, изборождённое тяжёлой работой лицо,
легла тень грусти и печали, а глаза наполнились слезами.
      - Что же делать, девонька, если мы не принадлежим сами себе? - тяжко вздохнув, сказала
она. - Думаешь, ты одна такая несчастная? Да спроси у любой девки дворовой, у любой робы, что
в поле горбатится. Все через энто прошли. И я в своё время была в полюбовницах у старого
боярина Лошинского. Он меня тоже силой взял. Что же делать? Терпеть надо, да похитрее быть.
Позвал тебя к себе боярин, а ты натяни на лицо улыбку и доставь ему удовольствие. Тебя сюды
за ентим и привезли. А ты с князьком заезжим любовь закрутила. Какому же хозяину такое по нраву
придётся? Нет, девонька, я тебе так скажу: не жди и не надейся, что твой красавец – князь
 за тобой приедет и вызволит тебя из неволи. Я давно поняла, что все они одним миром мазаны.
Много слов красивых говорят, да быстро их забывают. А боярин наш велел поскорее тебя вылечить,
потому что жить с тобой хочет, как с женой. А ежели откажешься, грозился снова отдать тебя
дворовым мужикам на забаву. Послушай меня, девонька, может, боярин  и есть счастие твое...
      Веселина не слушала женщину. Она понимала, что прежде всего Наталья спасает свою шкуру:
ведь ежели она не уговорит непокорную робу, то сама испробует плетей, а, может, даже и кнута.
    - Я люблю князя Мирослава!- упрямо твердила девушка. Она прекрасно понимала, что тот,
ради кого она терпит муки нестерпимые, всё дальше и дальше от неё сторонится, не хочет знать
её - холопку боярскую. - И, ежели он меня совсем позабыл, то я найду способ уйти из жизни.
      Она вдруг вспомнила пятерых потных насильников и старого ключника, от "ласк" которого
у неё до сих пор перси болят, и ей сделалось очень страшно. Ведь, ежели она не смирится
со своей участью, то всё повторится сначала. Но Веселина была не из тех девушек, которые покорно
склоняя свои головы, шли, как овцы на заклание.
    - Полюбовницей ненавистного боярина я не буду никогда!  Пусть лучше меня убьют!
      Наталья ничего не ответила. Она поняла, что с этой девушкой договориться будет не просто.
Но и ей самой не хотелось свою спину под кнут подставлять.
      А Веселина твердила одно и то же: " Даже ежели князю Мирославу такая, как она не надобна,
она всё равно вечно будет страстно и нежно любить этого гордого и ни на кого не похожего
мужчину".
     - Князь Мирослав приедет за мной! - твёрдо прошептала Веселина. - Не ведаю, сколько
пройдёт времени, но он обязательно вызволит меня из неволи. Он обещался, а такие люди, как
он, врать не умеют...
       Тётка Наталья поглядела, как она считала, на безумную рабыню и с раздражением подумала
про себя:
     " Опосля ты о многом пожалеешь, да поздно будет. Гусь свинье не товарищ! Твой князь, как и
наш боярин, натешился вдоволь с тобой, девонька, да и думать про тебя забыл. У него, видать,
другие дела есть, поважнее любовных утех!"   


*****   
     Стремянной Полторацкий ненавидел своего хозяина за его красоту, скромность, за незлобливый
харатер, за природный ум и талант. Его передёргивало от возмущения, что он, дворянин, и зять
любимца Великого князя, обязан подавать стремя какому - то там опальному князьку. Почему
прислуживает он, а не ему? И зависть, чёрная зависть, не давала покоя ни днём, ни ночью этому
тщеславному человеку.
     В Москве Полторацкий имел ещё одну сообщницу - несостоявшуюся невесту Мирослава Землянского -
юную Анастасию, дочь московского воеводы Холмского. Род Холмских происходил  из княжеского рода
самих Рюриковичей! Девушка не могла простить молодому дипломату его отказ жениться на ней. Для
девицы того времени такой поступок жениха считался поруганием, и Анастасия поклялась любым путём
страшно отомстить Мирославу за свою поруганную, как тогда считалось, девичью честь. Воевода
Холмский рвал и метал: он понимал, что теперь к его любимой доченьке никто после такого скандала
сватов засылать не будет, так как девка уже считалась порченной. " Девка, что квашня с тестом -
гласила тогдашняя поговорка, - чуть тесто перекисло - можно выбрасывать его на помойку".  И
останется его Настенька старой девой до конца дней своих, ежели какой-нибудь старый вдовец не
согласиться взять её в жёны.
     Молодому князю Землянскому юная княжна сразу не понравилась: она была злая, завистливая,
своенравная и капризная. К тому же, Анастасия под надзором своей мамки, Мавры Никитичны
Костомаровой захаживала к одной знахарке, которая занималась гаданием и колдовством. Такую
девушку Мирослав не захотел взять себе в жёны, поэтому сказал "нет", невольно сравнивая
Анастасию со своей покойной невестой, милой и скромной Ириной. Больше разговоров о свадьбе
 с воеводой Холмским он не заводил, в его доме не появлялся, и неудачное сватовство стало постепенно
забываться. Но, ни воевода, ни его опозоренная дочь ничего не забыли и ждали только удобного
случая, чтобы отомстить ненавистному князю.
   - Феликс! - мягким, спокойным голосом сказал молодой посол. - А что, если нам прокатиться
с тобой верхом? Как ты на это смотришь?
    - Как будет угодно Вашей светлости, - смиренно склонив голову, ответил стремянной.
    - Не светлость я для тебя, а просто Мирослав. Тем более, что ты не простолюдин, а происходишь
из дворянского рода. Мы ведь с тобой друзья, правда?
    - Если Вы этого хотите Ваша... Мирослав.
    - Да, я этого очень хочу, потому что кроме тебя здесь на чужбине у меня нет человека, роднее
тебя. Мы же оба с тобой русичи.
      Однако, Феликс имел другое мнение. С какой  охотой он наблюдал бы за тем, как этого так
называемого князька - выскочку, да ещё и опального, к тому же, втаптывают в грязь, давят его,
как никчёмное насекомое, мучают  и терзают его плоть. Но свои неприязненные чувства молодой
стремянной держал при себе. До поры, до времени... Он поклялся тестю и этой хитрой девке Настьке,
что сживёт со света " его светлость". И сживёт. Вот только не настал ещё подходящий момент...
      Они вышли во двор. Из конюшни Феликс вывел двух осёдланных арабских жеребцов: гнедого,
по кличке Ферзь, для Мирослава, рыжего, по кличке Орёл, для себя. Увидев хозяина, Ферзь
тихонько заржал и стал бить копытом мягкий пушистый снег. Феликс подал молодому послу стремя,
и тот ловко вскочил в седло. Вторым в седло сел стремянной.
      В это время к молодому князю подбежал один из слуг и вручил ему грамоту, скреплённую
сургучовой печатью. Мирослав быстро сорвал печать и развернул грамоту. Она была от князя
Потоцкого и написана на польском языке, поэтому как Феликс ни  пытался заглянуть в неё, он
ничего разобрать не смог. В грамоте пан Ежи сообщал, что болен, и очень просил Мирослава
срочно приехать к нему, по возможности одному.
    - Мы едем в Вавель! - сообщил стремянному Мирослав, жалея о том, что потянул его с собой
на эту прогулку.
    - В Вавель? Зачем? - недоумённо спросил слуга.
    - Пан Ежи Потоцкий заболел. Мне необходимо его проведать. Но если ты не желаешь, можешь
остаться.
    - Я Ваш верный слуга, поэтому не посмею оставить Вас одного. А вдруг какие-нибудь
разбойники выкрадут такое важное лицо, как Ваша Светлость? - сказал Полторацкий  и кривенько
так усмехнулся тонкими губами.
      Мирославу не понравилось поведение стремянного, но он промолчал на откровенное оскорбление,
посчитав, что сейчас не время учить слугу хорошим манерам: пан Ежи заболел и ждёт его. Он
развернул коня и направил его к замку Потоцких. Феликс на своём рыжем жеребце ехал конь-о-конь
с хозяином. Ехали молча. Первым тишину нарушил стремянной:
    - Вы знаете, что Марфа - Посадница направила посольство с богатыми дарами в Литву
 с предложением, чтобы Казимир стал во главе Новгородской державы на основании древних уставов её
гражданской свободы? Казимир принял все её условия, - сказал он, обернув хитрое, как у лисицы,
лицо к Мирославу. В голосе он не смог сдержать злую иронию.
     " Так значит, Казимир специально морочит голову Иоанну, - подумал посол. - Здесь, в Кракове,
он ничего мне определённого не говорит, а через литовских послов ведет совсем иную политику.
Выходит, что он не прочь подмять под себя Великий Новгород." (в XIV веке часть Литвы была
присоединена к Польше)   
       Молодой посол удивлённо вскинул брови и, резко осадил коня. Он, опытный дипломат, давно
уже забывший, что такое искренность, серьёзно выслушивал льстивые фразы и не понимал их настоящую
цену. Он, словно слепец, не видел, как сильна к нему ненависть окружающих. Он видел только, что
играет первостепенную роль, что даже сам Иоанн III и тот часто призывает его к себе, на свои
тайные совещания и внимательно его выслушивает.
     - Посол Иоанна III - я,- сказал он гневно. Глаза его затуманились, а лицо стало мрачнее
грозовой тучи. -  Так почему же ты знаешь о делах государевых первым, вместо меня? Почему меня
об этой новости не известили княжеской грамотой, а сообщили именно тебе, простому стремянному?
     - А не было никакой грамоты, - нагло заявил Феликс. - Эту весть сорока на хвосте принесла...
     - Когда-нибудь я этой сороке, клянусь, весь хвост повыдергаю!
       Мирослав не заметил, что лицо Феликса от злобы покрылось красными пятнами, как искривился
его рот от ненависти к человеку, который, как он думал, слишком высоко вознёсся. Он хотел сделать
ему как можно больнее - вот и сделал: сказал про новгородское посольство в Литву. А князёк – то,
доверчивый, уши и развесил. Никогда бы он не узнал про ту грамоту из Москвы, которую привёз холоп
его тестя. Вот почему не составило большого труда перехватить её у гонца, прочесть и порвать
на мелкие клочки. В этой же грамоте Великий князь Иоанн III отзывал своё посольство из Кракова в
ближайшие сроки, а главному послу было строжайше приказано составить полный отчёт о проделанной
работе за все восемь месяцев пребывания в Польше. А дурак Мирославка никогда об этой грамоте не
узнает! Вот будет потеха, когда Иоанн за такое неповиновение прикажет снять в Москве своего посла
с коня и волоком протащить его в Троицкую Башню! А он, Феликс, ещё шепнет Великому князю, что его
холоп Мирославка все восемь месяцев пребывания в Кракове только и делал, что с польскими девками
развлекался, да якшался с неким князем Потоцким, да наговаривал ему, как хорошо, дескать, быть
Великим князем. Все у тебя в подчинении, делай что хошь и никому не надобно  давать никаких
отчётов. Вот бы занять место этого "горбатого" Ивашки! ( У Иоанна III было прозвище " Горбатый",
т.к. он был очень высокого роста и сильно сутулился ) Ещё он ему подскажет, что неплохо было бы
доложить королю Казимиру про такого его подданного, Потоцкого, который речи крамольного посла
слушает, а самому королю не докладывает о том. А если бы доложил Потоцкий вовремя, то Мирославку-
то ещё в Кракове заковали бы в цепи, доставили бы с гайдуками в Москву и поставили на колени
перед Великим князем. Он также доложит Иоанну Васильевичу, что холоп его Мирославка заезжал
 в Ракомль, в этот рассадник измены и крамолы и лишал там девственности дворовых девок Ивана
Лошинского! Именно этого и добивается от него, от Феликса, его тесть Курицын - Землянского убрать,
а на его место посадить его, Феликса. Уж больно должность посла хлебная! Не говоря уже о чести и
славе! 
    " Так, так! - думал Мирослав.- Зачем же тогда Борецкие и Иван Лошинский приезжали
к Казимиру IV, ежели Марфа хочет во главе Новгорода Великого поставить Михаила Олельковича-
Слуцкого? Неужто они хотят разорвать этот несчастный город напополам? И стремянной мой очень
скользкий парень. Я не впервой замечаю за ним всякие худые дела, недостойные звания русича.
Неужели в сердце его одна лжа? Видимо, кто-то руководит его действиями, иначе его не подослали
бы мне вредить. А что, если он и есть главный предатель?"
    - Мы возвращаемся в Москву! - твёрдо сказал Мирослав, искоса поглядывая на Феликса. - Была
ли важная грамота на моё имя или её не было - в этом я разберусь сам.
      А про себя подумал:
      "С этим малым нужно держать ухо востро. Я сам отпишу Иоанну и пошлю грамоту с надёжным
человеком. Пусть государь немедля собирает войско и идёт войной на Великий Новгород. Иного
выхода нет! Иначе его оттяпают ляхи".             


*****

   Князь Потоцкий имел свою наследственную резиденцию в нескольких милях от Кракова,
построенную на высоком берегу Вислы в одном из красивейших мест, которое называлось Вавелем.
Здесь, на возвышенной местности, спускавшейся прямо к речному берегу, среди благоухающих садов
и тенистой, вековой рощи, высился огромный княжеский замок - величественное произведение
итальянских зодчих. У самого сада сквозь купы кудрявых деревьев возвышался шпиль костёла,
вмещавший под своими тяжёлыми сводами усыпальницу рода князей Потоцких. За костёлом начинался
длинный ряд всевозможных более или менее обширных строений, отделённых друг от друга дворами,
вымощенными каменными плитами. Это были помещения для многочисленной княжеской прислуги, которой
у князя насчитывалось более двух тысяч человек. К задней стороне замка примыкали многочисленные
службы.
      Весь замок был обнесён высокой крепостной стеною, делавшей из него превосходную крепость.
Иначе нельзя было жить в то время, когда частная ссора между двумя вельможами давала повод ко
вторжению одного из них во владения другого. Если князь Потоцкий почёл нужным бы, он всегда мог
собрать  бы войско, с которым можно было бы пойти даже на самого короля.
      Кроме двух тысяч человек, преимущественно принадлежавших к дворянским и другим богатым
известным фамилиям, которые составляли его двор, многочисленная шляхта жила его милостями и
готова была по первому требованию  исполнить любое княжеское повеление. 
      За оградой замка начинался сам маленький городок Вавель, довольно тесно застроенный
деревянными жилищами, пересечённый улицами, мощёными деревом. Между городскими зданиями
обращала на себя внимание школа, выстроенная на средства князя Потоцкого, а также его личная
типография. В городе шла жизнь, имевшая мало общего с роскошной жизнью замка. Тут ютилась
небогатая шляхта, многочисленный класс горожан - ремесленников, и запуганные, но терпеливые
евреи, которые проделывали свои неизменные во все времена гешефты.( Гешефт-спекуляция низшего
сорта с обманом.)
      В то время князь Потоцкий был ещё не совсем стар. Он был женат на дочери краковского
кастелана. ( кастелан - смотритель замка) У него был единственный сын, которого зарубили
турки саблей в одной из кровавых сеч. Сноха Потоцкого умерла во время вторых родов. Внук князя
ненадолго пережил свою несчастную мать и умер спустя несколько дней после её смерти. И осталась
у Потоцких одна единственная старшая внучка, Элжбета, которая была их светлой радостью, и
 в которой они с женой души не чаяли. Да и как можно было оставаться равнодушным к этой милой
славной девочке, которая была не только красива лицом, но также имела кроткий, мягкий характер,
никогда не перечила деду с бабкой и была ласкова со всей окружающей её прислугой. Но в то же
время она была умна и рассудительна не по годам и умела постоять за себя. Этой далеко не
женской науке обучил её старый князь, и уже к двенадцати годам Еля превосходно держалась
в седле и отлично владела кривой боевой саблей. На момент нашего повествования ей шёл шестнадцатый
год. По меркам того  временам юная княжна Потоцкая была уже невестой на выданьи, но князь
и княгиня  даже думать не хотели о разлуке со своей любимицей. Женихов у Ели отбоя не было. Все
самые знатные кавалеры Польши просили её руки, но о свадьбе не было и речи. У князя Ежи на этот
счёт всегда была одна и та же отговорка: " Не время ей ещё о женихах думать. Мала внучка,
 в куклы любит играть да книжки весёлые читать. К тому же она невеста завидная, с богатым приданым:
трудно будет найти для неё пару, разве что какого-нибудь принца заморского или королевича. Вот
минет голубке нашей ненаглядной восемнадцать лет, тогда и сватов принимать будем, да ещё
поломаемся, какого хлопца выбрать: если не принца, то герцога знатного, родовитого князя или
крупнопоместного барона. А сейчас пусть резвится, дитя милое, да ума - разума набирается. Чтобы
быть достойной женой и матерью тоже нужно талант иметь". 
      Однако Элжбета Потоцкая имела иное мнение, нежели дед: она хоть сейчас готова была бы
выйти замуж. За кого? Сейчас узнаете. Вот уж два года сердце её страдало от великой любви
 к человеку, которого она и видела всего два раза в жизни, да и то мельком. Но увидев в первый раз,
девочка влюбилась в него без ума. Сильно страдала она от этой любви, но виду не подавала, что уже
выросла и стала девушкой. Нет, не о таких женихах она мечтала, о которых твердил ей дед - богатых,
да знатных, но постылых и ненавистных вельможах, а о человеке горячо любимом, с которым она была
готова смело пройти по жизни рука об руку, ни разу о том не пожалев. К сожалению, любила она
человека не своей веры, но самого, как она считала, верного, честного, неподкупного. И это была
самая великая её тайна, которую она, как драгоценный бриллиант, хранила в своём ещё таком детском
сердечке вот уже два года. О ком же страдала в тайне от деда и бабки Еля Потоцкая? Если читатель
до сих пор не догадался, то мы откроем ему тайну: о Мирославе Землянском, который, как мы уже
знаем, будучи в Польше по посольским делам, несколько раз заезжал в дом старого друга своего отца,
где его всегда принимали, как родного сына. А что же сам Мирослав? Выполняя приказы Великого
московского государя, он и внимания не обращал на очаровательное создание с двумя светло-русыми,
в руку толщиной, косами, на два внимательных голубых глаза, опушённых длинными ресницами, которые
неусыпно следили за ним повсюду. Конечно, юная паненка была хороша, как весенний рассвет, но не
будем забывать, что для молодого русича, которому в ту пору шёл тридцатый год, она была всего -
навсего красивым, богатым, избалованным ребёнком, не более. И была она истой католичкой, тогда
как Мирослав Землянский был воспитан в православной вере, и отступать от своих религиозных
убеждений он не собирался!         


                *****
      В один из зимних непогожих вечеров, когда за окном выл ветер, а по земле мела белая позёмка,
в зале, освещённом многочисленными свечами сидели трое. Князь Ежи и Элжбета играли в шашки,
старая княгиня Данута сидела в глубоком кресле возле пылающего камина и вышивала шёлком скатерть.
Сегодня князь Потоцкий уже в третий раз проигрывал своей внучке, а когда он проигрывал, то
страшно сердился.
      Юная княжна горячо любила деда. Никто, как она, не умел ему прислуживать, никто, как она,
не умел разглаживать маленькой и нежной рукой морщины гнева и печали, выступавшие на его высоком
челе. Она одна из окружающих не боялась его в страшные минуты ярости. Она одна смело входила
 к нему в покои в те часы, когда все трусливо обегали их стороной.
      Он тоже тихо и ласково любил свою внучку, любил беседовать с ней в свободное время. И очень
любил играть с нею в шашки долгими зимними вечерами.
      Заметив, что дед начинает злиться, Еля, сделав сосредоточенным лицо, стала нарочно
подыгрывать ему. Теперь игра пошла по-другому, и старый князь, довольный грядущей победой,
широко заулыбался в пышные усы. Когда же на шашечном поле остались только две чёрные дедовы
дамки, в зал вошёл старый слуга князей Потоцких, Францишек, и, поклонившись, доложил, что в замок
прибыл русский гонец.
    - Что за гонец? - удивился старый князь. - Я никаких гонцов не ожидаю. Спроси, Францишек, что
ему нужно от меня?
      Слуга ушёл. Его долго не было. Наконец, он вернулся. Снова низко поклонившись, он вежливо
сказал:   
    - Я ничего не понимаю по-русски, Ваша светлость, а гонец ни слова не знает по-польски.
Не прикажете ли пригласить толмача?  Чувствую я, что дело серьёзное, раз хлопец, на ночь глядя,
в такую непогоду прискакал, да ещё коня своего загнал.
      Пан Ежи велел слуге срочно вызвать толмача, а гонца проводить в секретную комнату для
разговора. Жене и внучке он наказал не ждать его, поужинать и ложиться спать.
      Приказ хозяина дома никогда никем не обсуждался. Обе женщины покорно встали, поклонились
и отправились в столовую, где уже был накрыт длинный стол к ужину.
      Князь Потоцкий расправил красный кушак, на вышитом золотом синем жупане (Жупан - длинный
польский кафтан), и отправился в секретную комнату посмотреть, что за птица такая прилетела
 к нему из Руси на ночь глядя. Разве что от друга его любезного, Всеволода Землянского, с каким-
-нибудь поручением. С Великим русским князем Ежи Потоцкий никаких дел не имел.
      В комнате было жарко натоплено. Возле пылающего камина стоял совсем ещё молодой человек
и зябко поёживаясь, грел красные от мороза руки над огнём. Увидев князя, он сдернул заиндевевшую
шапку с головы и упал на колени. Потоцкий приказал ему подняться и взглядом указал на лавку,
застеленную персидским ковром. Вошёл личный толмач князя, Хенрик Жигульский, человек верный и
надёжный, и беседа началась:
    - Кто ты и от кого грамоту привёз? - строго спросил Потоцкий гонца через толмача.
    - Ваша светлость! Я раб князя Землянского, Степан Свешников. Прибыл к Вам с донесением
 От матушки-княгини Елены Борисовны. Не могла она Вам отписать, велела всё передать на словах.
    - Понимаю, почему пани Элена ничего не написала. Так говори, я внимательно слушаю тебя.
    - Князь наш Всеволод Владимирович приказал долго жить... Великую княгиню Марию Борисовну
отравили в Москве...
      При этих словах глаза князя Ежи затуманились скорбью. Он обернулся на большое распятие,
что висело на стене, и осенил себя широким крестом.
    - Упокой их души, Езус Мария! - произнес он. - Жаль Великую княгиню. Славная была женщина,
безропотная. Да и товарища моего тоже жалко. Отличный был рубака! Однако, хлопчик, продолжай
далее. Негоже нам, мужчинам, слёзы лить, как бабам.
    - В опале был князь Всеволод у Иоанна III в последнее время, поэтому болит душа у матери
за сына своего родимого, единственного, которого судьба занесла в Ваши края. Волнуется она,
ночами не спит, всё плачет горючими слезами. Сынок - то, как Вы знаете, сейчас находится
 с посольством у Вашего короля Казимира IV. Да всё было бы ничего, если бы не нашлись у князя
завистники: приставили к нему стремянного, человека подлого, наушника и проныру. Сгубит он его,
как пить дать сгубит! Тем паче, что по дороге в польские земли наш молодой князь заезжал зачем-
то к предателям Борецким в Великий Новгород. Узнает об этом Иоанн III, велит казнить его казнью
лютою. Помня Вашу дружбу с покойным её мужем, слёзно просит княгиня Елена Борисовна Ваше
сиятельство укрыть временно Мирослава Всеволодовича в Вашем замке. А не то ему карачун будет! 
    - Добре, парень! - сказал Ежи Потоцкий. - Завтра же пошлю ему грамоту во дворец Ягеллонов,
с просьбой, чтобы как можно скорее заехал ко мне Мирослав. Сошлюсь на внезапную болезнь, покривлю
душою пред нашим Спасителем и Маткой Боской ради такого случая. Мы, Потоцкие, своих в беде
никогда не оставляли.
     Степан снова бухнулся князю в ноги и попытался поцеловать его немецкие сапоги.
   - Встань, Стефан, - ласково сказал князь Ежи. - Ты не мой холоп, а посему лобызать мои сапоги
не гоже. На то у тебя свои баре есть. Чем смогу, помогу твоему молодому господину, а теперь
ступай с Францишеком. Тебя накормят и спать уложат. Утро вечера мудренее.

*****
        Пока Мирослав и Феликс ехали в Вавель, повалил большими хлопьями снег. Кони фыркали и
трясли мордами, стряхивая его с себя. Молодой посол жалел, что взял с собой  стремянного, но
было уже поздно. Даже если бы он сейчас отправил Феликса во дворец Ягеллонов, тот не подчинился
бы его приказу. Этот нахальный тип, словно присосался к нему, как пиявка. Все чувства стремянного
к своему хозяину были написаны на его надменном лице.
      " Ну, ничего! - подумал Мирослав, окончательно теряя терпение. - Будешь во дворе меня
ожидать. В замок к пану Потоцкому я тебя с собой ни за что не возьму! Помёрзнешь на морозе,
глядишь, ума у тебя поприбавится!"
       До нужного места добрались за час с небольшим. Мешал сильный встречный ветер, поэтому
кони еле плелись, с трудом вынимая копыта из глубокого снега. Молодой посол больше не обмолвился
со своим стремянным ни единым словом, да и Феликс вёл себя так, будто рядом с ним никого не было.
       Мирослава хорошо знали слуги Потоцких, поэтому, когда он постучал в ворота, ему сразу же
открыли. Вдвоём с Феликсом они въехали на просторный княжеский двор. Подбежавшие гайдуки сразу
приняли повод княжеского коня. Стремянного они, словно не замечали.
     - Подожди меня здесь, во дворе! - холодно бросил Феликсу Мирослав. - У меня с князем будет
серьёзный разговор с глазу на глаз. Коли замёрзнешь, можешь погреться на конюшне.
       Стремянной скорчил недовольную гримасу, как можно учтивее поклонился, но промолчал.
       Мирослав пересёк двор, вошёл в замок, бегом поднялся на второй этаж, где были расположены
покои князя и лицом к лицу столкнулся с Францишеком, который нёс на подносе бутылку красного вина
и три высоких серебряных кубка.
     - Что с князем? - выпалил Мирослав по-польски, чуть не сбив слугу с ног. - Проводи меня
немедля к нему!
     - Не извольте беспокоиться, пан Мирослав, - спокойно ответил верный Францишек. - Его
светлость, князь Ежи, жив и здоров. Он ожидает Вас в секретной комнате. Следуйте за мной.         
       Молодой посол понял, что известие о болезни князя - это всего лишь предлог, чтобы
выманить его из дворца Ягеллонов. Но к чему такая спешка? Неожиданно у него заныло сердце,
 в предчувствии неотвратимой беды.
       В секретной комнате в тот момент находились три человека: один седой, в нарядном, с
золотом, кафтане, сидел в глубоком резном кресле. Сидевший в кресле человек был князем Потоцким.
Второй стоял рядом с ним: это был личный толмач князя, Хенрик Жигульский. Мирослав его хорошо
знал. Третий человек стоял поодаль от хозяина дома, и со спины молодой посол поначалу его не
признал. Только по русской одежде, да по густой копне русых волос князь Землянский признал в нём
Степана Свешникова, верного холопа его отца.
    - Степан! Степанушка! - горячо воскликнул Землянский. - Ты ли это?  Каким ветром тебя занесло
в эти края?
      Гонец встал на колени перед молодым хозяином и поцеловал полу его кафтана. Лицо Степана
было мрачным и хмурым.
    - Я к Вам с плохими вестями, батюшка, светлый князь, - сказал он и смахнул рукавом
старенького кафтана непрошеную слезу.
      И Степан слово в слово повторил всё, что недавно поведал князю Потоцкому. По мере того,
как он говорил, Мирослав всё больше и больше бледнел. В конце повествования русский посол уже
не мог держаться на ногах, и его пришлось усадить в кресло. Весть о смерти любимого отца так
потрясла его, что он не смог сдержать слёз, и они катились из его прекрасных чёрных очей в два
ручья. Ни князь Ежи, ни Хенрик, ни Степан не стали тревожить Мирослава. Они понимали, что
преждевременная кончина любимого батюшки для него - непоправимая утрата, и ему необходимо время
для того, чтобы свыкнуться с этим страшным ударом.
      Когда Мирослав опомнился и пришёл в себя, Степан сказал ему самое главное:
    - На смертном одре батюшка Ваш велел Вам не возвращаться на Русь. Времена нынче смутные, да
притом чума косит народ. Князь Всеволод был в последнее время в опале у Великого князя Иоанна
Васильевича. Не жаловал тот его. Да и про Вас господин мой рассказывал, что ездили Вы в Ракомль,
к бунтовщикам Борецким. Как бы лиха не накликать! Наказал Вам мой господин покойный оставаться
покамест в Вавеле у пана Потоцкого, который обещался дать Вам убежище. Пущай гроза маленько
поутихнет, тогда и возвернётесь домой к матушке своей - княгине Елене Борисовне.
    - Нет, Степан,- с грустью ответил Мирослав. - Негоже мне, князю русскому, потомку древнего,
знатного рода, к тому же, послу, отсиживаться в щели, как таракану запечному. Чиста моя совесть
перед Великим князем. Ни в думах, ни в помыслах, ни в поступках своих - ничем я не мог прогневать
его. В Великий Новгород я - признаюсь пред всеми - заезжал по делам сердечным, о которых говорить
нынче не время. А ежели вороги мои на меня ему донесения строчат, то я сам должен во всём
разобраться. К тебе же, Стёпа, у меня просьба великая. Будь моим стремянным и добрым другом. Бог
даст, вернёмся домой в Ростов Великий, попрошу матушку, чтобы освободила тебя от рабства.
    - Князь, батюшка! Милостивец Вы наш! - радостно воскликнул гонец. - Бог наградит Вас
за Ваше доброе сердце. А я за Вас и живот свой отдам! Буду служить Вам верой и правдой, как служил
батюшке Вашему покойному.
    - Вот то добже! - одобрительно кивнул головой старый Потоцкий. - Хорошего ты избрал себе
слугу, Мирослав, верного. Что же касается меня, живи в моём замке, сколько захочешь. Будешь нам
с княгиней вместо погибшего сына. Да ты ведь всё одно не останешься, я тебя с малых лет знаю.
Весь в покойного Всеволода...
      Пока князь Землянский страдал по безвременно ушедшему отцу и погибшей тётке, в соседней
комнате, чуть дыша, стояла Еля Потоцкая со своей любимой служанкой Агнешкой и наблюдала
 в потайной глазок в стене за тем, что творится в соседнем зале. Щёчки девушки пылали, а глаза
горели страстной любовью.
    - Я, право совсем влюблена в пана Мирослава, Агнешка, - тихо призналась Еля служанке. -
Никогда раньше не видывала таких красавцев, как он. Но, видно, произошло что-то страшное, раз мой
любимый плачет. Кто посмел его обидеть? Как жаль, что я ни слова не понимаю по-русски!
    - Я тоже не понимаю, моя госпожа, - с сочувствием отозвалась Агнешка. - Но, что бы там ни
случилось, пан Ежи никогда не позволит Вам выйти замуж за русского посла. 
      Бедная Еля! Умом она понимала, но сердце её и душа сопротивлялись. Ах, если можно было бы
сейчас побежать к пану Мирославу и страстными поцелуями залечить все его сердечные раны! Но,
к сожалению, она не смела этого сделать и очень страдала из-за своего бездействия.
      Именно в то же самое время, когда Еля Потоцкая страдала от своей неразделённой любви,
 В тёмном коридоре замка, схоронясь за выступом в стене, стоял Феликс Полторацкий, стремянной князя
Мирослава. Тайно проникнув в дом, следуя по пятам за старым, глуховатым и подслеповатым
Францишеком, он дошёл до нужной двери и приложил ухо к замочной скважине. Он видел и слышал всё,
о чём говорили гонец, Мирослав и князь Потоцкий. Дослушав такой важный для него разговор
до конца, он тем же путём выбрался во двор и дошёл до конюшни. Выведя осторожно Орла, он вскочил
в седло и направил горячего коня к воротам. Гайдуки без звука выпустили стремянного русского
посла из замка.
      Почувствовав свободу, Феликс Полторацкий погнал коня в Краков. То, что ему нужно было
услышать, он услышал. Теперь оставалось только настрочить крамольную грамоту, якобы от лица
Мирослава Землянского на имя его матери в Ростов Великий и снять противни с подлинного
документа, ( в средние века на Руси: снять противни - снять копии с подлинных документов)
а так же настрочить подмётную грамоту на опального посла и сделать так, чтобы обе эти грамоты
перехватили по дороге свои люди и доставили их по назначению: в Москву Великому князю Иоанну
Васильевичу.


*****
      Когда Мирослав со Степаном вышли во двор замка, Феликса нигде не было видно. Дошли до
княжеских конюшен. Там молодой конюх, который в тот момент чистил Ферзя и задавал ему овса,
сказал, что какой-то человек ускакал из замка на рыжем жеребце примерно полчаса назад.
    - Ну, и слава Богу! - сказал Мирослав, вкладывая в руку конюха серебряную монету.-
Хорошо, что этот худой человек сам догадался, что держать его при себе я не буду!
    - Мы едем во дворец короля, - обратился молодой посол к своему новому стремянному. -
Я должен с ним очень серьёзно поговорить. Завтра поутру мы выезжаем в Москву. Пребывание
в Польше в данный момент я считаю бессмысленным занятием. Но прежде, чем мы уедем, нужно любым
способом обезвредить подлого предателя. Поэтому я и хочу просить аудиенции у короля Казимира IV.
Он должен меня понять... 
      Мирослав Землянский очень надеялся на помощь польского короля, но не мог придумать
вескую причину, по которой Казимир мог бы обезвредить Феликса, этого опасного шпиона и врага.            

      В тот же вечер во дворце Ягеллонов был назначен блестящий маскарад. Приглашённые в
пёстрых и причудливых костюмах уже съехались. Король не выходил ещё из внутренних покоев. К
Мирославу, которому в тот день было не до балов, подбежала очень странная фигура. Это была
молодая женщина в маске и костюме Амура. Высоко взбитые белокурые волосы, перевитые жемчугом и
алмазами, голая шея и руки, коротенькая и почти прозрачная юбочка, низкий корсаж, обтянутые
шёлком телесного цвета ноги, беленькие крылышки за спиною, лук и колчан со стрелами на золотой
перевязи. Амур снял маску и оказался молоденькой двоюродной племянницей новой фаворитки короля
Казимира, которую звали Беата Гастольд.
      Молодой посол понял, что эту юную даму ему сам бог послал. Он поцеловал Беате руку и,
улыбнувшись сквозь слёзы, обратился к ней:
    - Милая панна, несравненная панна! Прошу Вас, помогите мне! Мне очень нужно видеть короля.
      Беата с удивлением посмотрела на русского посла, в глазах которого застыли горе и тоска,
кивнула в знак согласия и мило сказала:
    - Для Вас, пан Мирослав, я готова пойти не только к королю, но и залезть в пасть к дьяволу.
Идите смело к нему, я с большой радостью замолвлю за Вас словечко.
    - Спасибо, панна, я никогда не забуду Вашу доброту.
      Беата убежала. 
      Мирослав, не обращая внимания на проходившие мимо толпы гостей, быстро направился через
длинный ряд хорошо знакомых ему покоев, сверкавших огнями и дорогим убранством. Неожиданно перед
ним предстал человек, далеко уже не молодой, сильно подрумяненный, с довольно красивым,
утомлённым и несколько дряблым лицом. Он был одет или, вернее, раздет, каким-то мифологическим
божеством. Его полное, обтянутое шёлком тело местами прикрывали складки пурпурной тоги. Венок
 из зелени украшал его лысеющую голову. Вся фигура была крайне комична. Несколько Венер и нимф
окружали его. Все они весело и шумно болтали и сверкали драгоценностями на роскошных обнажённых
формах.
      Это были сам король Казимир IV Ягеллончик и свита его фавориток.
      Мирослав на мгновение остановился, поражённый и смущённый. Он знал короля, как человека
слабого, но доброго, любезного и остроумного. Кроме того, даже во всех своих слабостях, среди
пиров и вечного ухаживания за женщинами, он умел оставаться королём и сохранял внешние признаки
своего величия. Он старался избегать всего вульгарного и смешного. Теперь же - разве это был
король? На дряблом и нарумяненном его лице едва сохранились прежние черты. В своём безобразном
шутовском наряде он напоминал скорее старого уличного фигляра.
    - Добро пожаловать, князь Мирослав, в нашу весёлую компанию! - сказал король, становясь в
грациозную позу. - Жизнь дана нам для веселья, так нужно пользоваться ею! Но, однако, нам
доложили, что у тебя до нас есть дело? Жаль. Мы смерть не любим дела. Нам кажется, всякое дело
отнимает у нас день жизни. Но, уж если дело, говори скорее - и будем снова веселиться.
      Мирослав припал на одну ногу и низко склонил голову перед польским королём.
    - Государь, - сказал он, чувствуя на себе насмешливые взгляды всех этих нелепых нимф. -
Позвольте мне завтра отбыть в Москву. У меня умер отец и родная тётушка. Мой повелитель,
Великий князь Иоанн III, призывает меня к себе.
    - Ну, что тебе далась эта нищая Москва, этот "горбатый" Иоанн, князь Мирослав? - захохотал
Казимир. - Мы были уверены, что тебе неплохо живётся в нашем дворце, и ты навсегда останешься у
нас. Ты, такой красивый, молодой, талантливый! Мы уже привыкли к тебе. Мы осыплем тебя золотом
за твои труды, назначим первым министром, потому что наш нынешний - дурак из дураков. Мы даже
имеем на примете, специально для тебя одну очень знатную девушку, - красота которой под стать
твоей. Что тебе, такому образованному человеку,  делать в косной стране с варварским обычаями?
Мы понимаем твои сыновние чувства, но почивших, к сожалению, уже не вернуть.
      Князь Землянский ещё ниже склонил голову, чтобы весь этот сонм чудовищ не видел, как
затуманились тоской его глаза. Он провёл рукою по влажным от пота волосам и тихо произнёс:
    - Ваше Величество! То, что вы называете варварской страной, является моей родиной. А
девушек красивых и там немало.    
      После такого смелого ответа свита Казимира больше уже не смеялась над немного
простоватым, как ей казалось, русским послом. Все теперь смотрели на Мирослава Землянского
 с  уважением, и даже сам король, который считал Польшу страной высокоразвитой и цивилизованной,
а католическую религию единственно верной религией в мире, сначала нахмурил густые брови, но
быстро отошёл от гнева. Польский монарх терпеть не мог, когда ему перечили, но, видимо, слова
русского посла ему тоже понравились. Он вяло улыбнулся и сказал:
    - Смотри, жалеть потом будешь. Знаю я твоего Иоанна, как облупленного: гладит, гладит
своих холопов верных по шёрстке, но одно неверное слово - и, раз - на дыбу! А у нас характер
мягкий, спокойный, мы любим, когда музыка красивая играет, женщин любим, охоту. Ты, пан
Мирослав, подумай как следует - мы тебя не торопим. А захочешь домой вернуться - неволить не
станем. А сейчас - иди танцуй. Паненки-то, наверное, уже заждались своего любимчика.
      Мирослав взглядом поблагодарил монарха за доброту, поцеловал протянутую Казимиром руку,
унизанную драгоценными перстнями, и встал с колена.
    - Ещё раз благодарю Вас, Ваше Величество, за заботу о моей персоне, - сказал он скромно. -
Но, как говорится в одной русской пословице: "В гостях хорошо, да дома лучше". Позвольте, Ваше
Величество, просить Вас ещё об одном одолжении. Зная Вашу великую доброту ко мне, прикажите
Вашим людям понаблюдать за моим бывшим стремянным, Феликсом Полторацким: не выпускайте его
 Из замка, велите перехватывать каждый его донос, и вообще, следить за каждым его шагом. Он является
шпионом и доносчиком. Своими гнусными кляузами он может поссорить Вас с Великим русским князем
Иоанном Васильевичем. Паче того - подвести к кровопролитной войне.
    - Если твои слова подтвердятся, пан Мирослав, - глубоко призадумался Казимир, - этот человек
будет сидеть в темнице.
      Мирослав ещё раз поклонился королю, и тот со своей пёстрой командой важно пошёл дальше
по длинному коридору.   

*****
       В огромной зале дворца уже танцевали бесчисленные пары. Неутомимый оркестр переходил
от одной мелодии к другой, от одного темпа к другому. Здесь оживление достигло своего высшего
предела. Одно за другим быстро мелькали  разгорячённые лица. Молодые женщины и девушки были
буквально обвешаны драгоценными камнями, сияли дорогими, причудливыми нарядами.
      За спиной русского посла то и дело слышалось тихое женское шушуканье и насмешливые фразы
мужчин:
    - Надо же! Какой он образованный, изысканно одетый! - говорили одни.
    - Говорят, он владеет пятью иностранными языками...- вторили им другие.
    - Он производит весьма благоприятное впечатление, - говорили третьи.- Наблюдая за его
отточенными, безукоризненными манерами, с трудом веришь, что такой экземпляр человеческой
породы мог произрасти на дремучей русской земле, где, говорят, одни только медведи водятся.
      Мирослав пропускал мимо ушей пустую болтовню недалёких людей. За многие годы он научился
слушать, не слыша. Он был выше всех этих дворцовых сплетен.
      Его пригласила на танец панна Зося, молодая и очень привлекательная фрейлина королевы
Элжбеты, и молодой посол не посмел ей отказать.
      К Мирославу так шёл чёрный бархатный камзол, украшенный отложным белоснежным воротником и
такими же манжетами батистовой сорочки. Сзади камзола висел короткий плащ из тёмно-синего атласа.
К довершению его изысканного костюма на груди красовалось массивное ожерелье из серебра
 с  крупными сапфирами. На боку в изящных ножнах покоилась шпага. Маленькие пушистые усики оттеняли его алые губы!
      Панна Зося была тоже очень красива: с длинными русыми косами, переплетёнными крупным
жемчугом, с чёрными, выразительными очами. Оба они были молоды и полны жизни. Они крепко
держались за руки, были так близко друг к другу. Им ли не наслаждаться этим быстрым,
увлекательным танцем, этими звуками нежной итальянской мелодии?
      А между тем  Мирослав был рассеян  и грустен и только из приличия перекидывался
коротенькими фразами со своей очаровательной партнёршей. Он сегодня не наслаждался  балом,
не слушал самых лестных комплементов из уст знатнейших дам Польши. Ему хотелось поскорее уйти
из этих шумных залов в свои покои, не раздеваясь, броситься на постель и зарыться лицом
в  пуховые подушки.   
    - Что с вами сегодня, пан Мирослав? - заметив странную рассеянность молодого человека,
заботливо спросила панна Зося. - На вас будто лица нет.
      Молодому дипломату хотелось крикнуть на весь зал: " У меня умер отец! А ещё... Меня
предали!"- но он сдержал свой горячий порыв и, поцеловав очаровательной партнёрше руку,
 с тоской в голосе сказал:
    - Милостиво прошу извинить меня, панна, но мне сегодня и, правда, что-то нездоровится. Я,
Пойду, пожалуй, прилягу.
      И оставив свою растерянную партнёршу посреди зала, он вышел. Взбежав по лестнице
 на третий этаж, он заперся в своих покоях, не раздеваясь, бросился на постель, и зарылся лицом
в подушки. Ему хотелось завыть от безысходности, но, собрав всю свою волю в кулак, он не
издал ни единого звука. Он плакал молча.
      Пока ещё ночь - полновластная хозяйка, ему нужно о многом подумать, и решить, как
поступать дальше, пока ищейки Иоанна не добрались до него и сюда.


*****

     Король Казимир IV не забыл о просьбе молодого русского посла, к которому очень
благоволил. Ранним утром слуги короля вломились в комнату бывшего стремянного Полторацкого,
чтобы обыскать её. Но они опоздали: кровать Феликса разобрана не была, его вещей на месте не
оказалось. На столике возле окна стояли оплывшая свеча, чернильница и лежало тонко очиненное
гусиное перо, на котором ещё сохранились следы не высохших чернил. Слуги обыскали весь замок,
однако нигде слугу князя Мирослава не обнаружили. Вместе с хозяином пропали его конь Орёл и
драгоценности панны Ядвиги Мишальской, его любовницы.
     Предатель Полторацкий сбежал поздно ночью из замка, прихватив с собой драгоценности своей
польской любовницы. В сумке, притороченной к седлу Орла, лежали также две грамоты: одну он            
успел подделать, вторую написать, пока шумел бал. Первая предназначалась княгине Землянской,                вторая была адресована  Великому русскому князю Иоанну III Васильевичу.
     Вот что в ней было написано:
   - Светлейшему и Великому князю Иоанну III Васильевичу.
     Спешу нижайше тебя уведомить, что вор и разбойник Мирославка Землянский, посланный твоим
указом в город Краков к престолу польского короля Казимира IV Ягеллончика, восемь месяцев кряду
занимался чёрт знает чем, вместо того, чтобы вести политику в отношении Великого Новгорода.
Договора с Казимиром он не подписал, а вместо того, чтобы исполнять свой дипломатический
долг, он с польскими девками в постелях провалялся, да участвовал в пьяных оргиях  вместе
со своими дружками местными. Мирославка мнит себя королём и несколько раз из его уст вырывались
таковы слова: " Вот если б я был Великим князем..." Чуешь, государь, на что намекает этот злодей?
Он мечтает занять твоё место на Русском троне. Король Казимир посулил  сто тысяч злотых, чтобы
Мирославка с помощью этих денег собрал войско себе подобных и устроил в Москве дворцовый
переворот. А поскольку он также связан с бунтовщиками Борецкими и Иваном Лошинским, и также
заручился поддержкой польского короля, который всячески ему благоволит, свергнуть тебя с трона
не составит ему особого труда. Опасайся, государь этого двуличного человека!
 
                Подписался твой верный раб Фелька Полторацкий в день 15 февраля 1467 года.


*****
         Отказавшись от предложенного ему убежища, а позднее обнаружив, что подлый  изменник
Феликс Полторацкий исчез, Мирослав Землянский понял, что удавка на его шее затягивается всё
сильнее и сильнее. Но отступать было некуда!

*****
         В маленькой комнатушке, больше похожей на келейку, ветреным февральским вечером
сидели две женщины. Горела, потрескивая, лучина и в комнате было темно и неуютно. Одна женщина,
дородная, лет пятидесяти, одетая в расшитую речным жемчугом душегрею и высокую красную
кику, ( женский головной убор с имитацией рожек на голове) с повязанной поверх неё теплой
цветастой шалью была мамкой Анастасии, дочери воеводы Холмского. Звали её Маврой Никитичной
Костомаровой. Вторая, маленькая и сухонькая, была известной на весь Китай - город ( кита -
плетень.стар) знахаркой, которую все в округе знали, как Харлампиевну. Эта на вид старая бабка,
бабкой вовсе не была. Ей недавно минуло всего сорок лет, но старая, в заплатках одёжа, спутанные
седые волосы, морщинистое лицо, полное отсутствие зубов во рту придавали этой необычной женщине
вид старухи. По Москве ходили слухи, что Харлампиевна занимается не только знахарством, но и
также умеет изготавливать яды, отравы и приворотные зелья, а по ночам ходит на ближайшее кладбище
и берёт землю с могил. Короче, она была настоящей колдуньей и водила дружбу с самим сатаной.
Таких, как она ведьм, в те времена сжигали на кострах, а иногда и в самих домах, чтобы и пепла
от них не оставалось.
        Собрались эти женщины в тот вечер не случайно, хотя стояла такая непогода, что как
говорится, хороший хозяин собаку на улицу не выпустил бы. Мавра Никитична по собственной
воле никогда бы не пошла к Харлампиевне, но она была женщина подневольная и подчинялась
приказам княжны Анастасии. Долго та ждала, когда её несостоявшийся жених, князь Землянский,
прикажет долго жить - не дождалась. Приспичило ей именно в тот самый вечер вызвать к себе мамку.
Она строго-настрого наказала ей, чтобы та хорошенько выведала, каким способом можно извести
ненавистного посла. Не имея жалости ни к кому, девушка и отправила женщину из дому в такую
непогодь. В злом, завистливом сердце Анастасии было лишь одно желание: месть, а каким образом
она будет достигнута, ей было безразлично. Вот она и послала свою мамку в темень, мороз и
непогоду, хотя могла дождаться утра. Мавра Никитична не посмела ей возражать. Она оделась
потеплее и побрела, утопая в высоких сугробах и натыкаясь на чужие плетни.
       Во внутреннем кармане душегреи Мавра Никитична держала кису, ( кожаный кошель или мешок,
который завязывался шнурком) в котором лежали золотые монеты. Монеты эти дала ей Анастасия
для злого дела. Но отдавать их знахарке мамка не собиралась до тех пор, пока не узнает способы,
с помощью которых обидчик её ненаглядной Настеньки не окочурится.
       Харлампиевна ведала всё про каждого, кто жил в Зарядье, поэтому историю о княжне Холмской
и о её неудачном сватовстве знала преотлично. Ведунья была хитра и умна, регулярно платила
налоги в казну Великого князя, потому-то, наверное, её никто и не трогал.
     - А сама девка-то где? - прошамкала беззубым ртом знахарка. - Почему послала тебя ко мне?
     - В своём ли ты уме, дура этакая! - в сердцах воскликнула Мавра Никитична. - Да как можно 
отпустить одну, мою касатушку болезную в такую непогодь? Она только и ходит гулять в сад, что
позади терема воеводского стоит. Сторонится, лебёдушка белая, людских глаз. Срам-то какой! Ты
только подумай: такой красавице да отказать!
       Колдунья посмотрела на мамку необыкновенно ясными голубыми глазами, в которых не
отразилось ни жалости, ни сострадания к " несчастной княжне", и сказала:
     - А я слышала, что князь Мирослав в фаворе у Иоанна. Говорят по Москве, что он человек
честный и совестливый. Почему же он дал отказ твоей воспитаннице, раз ты так её нахваливаешь?
Может, дело не в женихе, а в невесте?
      Теперь взбеленилась Мавра Никитична. Её и без того красное лицо, покрылось багровыми
пятнами, на шее вздулись вены. Она сняла с кики шаль и, обмахиваясь ею, словно веером, зло
поглядела на Харлампиевну, к которой как раз в то время подошёл большой чёрный кот. Он прыгнул
к хозяйке на колени, стал мурлыкать и ластиться. Женщина ласково погладила  бархатную  шёрстку и что-то нежно шепнула коту на ушко.
    - Что ты мелешь, окаянная? - в гневе воскликнула Мавра Никитична. - Тоже мне, сравнила:
дочку, известного на всю Русь - матушку, воеводы и опального князька, который ей и в подмётки-
то не годится! 
    - Эти сравнения ты при себе оставь, милая. У меня на этот счёт иное мнение. Так и быть,
я скажу тебе два верных способа, при помощи которых можно сжить человека со свету, - как бы
не слушая мамку, сказала знахарка. - Но ты, матушка, Мавра Никитична, в церкву, небось, ходишь,
шибко в Бога веруешь? А знамо ли тебе, что православная церковь считает великим грехом такие
грязные делишки?
    - Все грехи свои я отмолю. Сделай так, чтобы Мирославка проклятый в сырой земле лежал.
А лучше нет, пусть он мучается по жизни, и муки эти будут ему наказанием за поруганную честь
моей ненаглядной лапушки.
    - А не получится ли так: вы с Анастасией будете ему козни строить, а всё то зло, что вы
задумали, вам же и аукнется. Но пусть будет по-твоему. Я скажу тебе, как извести князя. Но деньги
вперёд!
      Мавра Никитична нехотя достала из необъятного кармана кису и бросила его на замызганный стол перед знахаркой. Та развязала шнурок, высыпала монеты на стол, не спеша пересчитала и убрала деньги обратно в кису.
    - За такую мизерную плату я скажу тебе только два способа, умерщвления человека, - тихо,
словно их кто-то мог подслушать, сказала Харлампиевна.- Способ первый: нужно ежедневно молиться
за упокой души раба божьего Мирослава и ставить свечки на канун фитильком вниз. Слова молитвы
я тебе дам.
    - А какой второй? - набожно перекрестилась Мавра Никитична, у которой от слов колдуньи
мороз  пробежал по коже.
    - Второй? - захихикала она, и от её жуткого смеха мамку чуть не хватил удар. Если бы
не постоянные слёзы её любимицы, она ни за что не пришла бы в дом к этой ведьме.- Второй ещё
крепче первого! Когда обмывают покойника, нужно собрать после него воду и в полночь выплеснуть
эту воду возле порога дома, где живет человек, которого собираются извести. Будет он каждый
день наступать на свой порог, а значит, и на ту воду, что после омывания покойника, будет
постепенно чахнуть, чахнуть, а потом и совсем помрёт.
    - Господи Иисусе Христе! - осенила себя крестным знамением Мавра Никитична. - Помилуй
мя, грешную!               
    - Ты Христа не поминай в суе, раз такими гнусными делишками занимаешься. Христос такие
грехи не прощает никогда, и ни один священник тебе их не отпустит! Все вот говорят:
Харлампиевна такая, сякая, не мазаная. А ты, матушка моя, ещё почище меня будешь. Забирай-ка
свои грязные деньги и убирайся ко всем чертям! Пусть всё это будет на твоей совести! Не хочу
я князя Мирослава умерщвлять, и очень сожалею, что тебя, такую злодейку, в своём доме приняла...    
    
*****
                Мамка Мавра Никитична вернулась поздно вечером, злая, как пиявка. Княжна Анастасия
ещё не спала. Сидя в своей девичьей светёлке, она при колеблющемся свете восковой свечи читала
какую - то маленькую грамотку. Увидев Никитичну, девушка быстро спрятала клочок бумаги
 за шёлковый поясок, которым был подпоясан её зелёный, расшитый золотой канителью сарафан, и бросилась к своей невольной сообщнице.
       - Что колдунья? - в нетерпении спросила она. - Сказала тебе что-нибудь?
       - Сказала, да захочешь ли ты сама всё проделать, своими руками?
       - Говори скорее, как его извести!
         Мавра Никитична во всех подробностях поведала своей воспитаннице о том, что посоветовала
ей колдунья. Она понимала, что Анастасия молода и горяча, и возможно, услышав о великом грехе и о
том, что её может настигнуть наказание Господнее, девушка побоится Бога и откажется от мести
князю.
         Но княжна Холмская не собиралась   ни от чего отказываться!
       - Читать по нему заупокойную молитву будешь ты, - с каким-то несвойственным юным девушкам
цинизмом проговорила она. - Да, и не забудь поспрошать, может, кто помер нынешней ночью 
из дворовых али из крестьян. Поручаю это дело тебе.
         Бедная Никитична плохо соображала. Поначалу она подумала, что её воспитанница шутит,
насмехается над ней - ведь не ей же дал отказ молодой князь, значит не ей и читать заупокойные
молитвы, да воду из-под покойника выливать к порогу обидчика. Но взглянув в злые, наполненные
дикой ненавистью очи Анастасии, Мавра Никитична поняла, что её воспитанницу нужно срочно поить
эроей ( трава от сглазу) али вести к священнику - изгонять из неё злых демонов, которые, видать,
внедрились в неё и сидят там очень крепко.
       - Чего же ты стоишь, как истукан? - с надрывом крикнула Анастасия служанке. - Иди, работу
исполняй!
         Что было делать бедной мамке - не спорить же с самой воеводской дочкой? Чего доброго,
она отцу своему нажалуется. А с ним шутки плохи!
         Никитична поклонилась в пояс юной госпоже, пообещала исполнить всё, как она велит,
и нехотя поплелась в свою горницу, которая находилась рядом со светёлкой воспитанницы.
         Анастасии только этого и надо было. Как только мамка ушла, она достала спрятанную
за поясок сарафана маленькую грамотку и с жадностью впилась взглядом в наскоро начертанные
строчки.
       - Всё идёт по плану, - было написано в ней.- Тот, кто нам мешает в скором времени
прибудет в Москву ко двору Великого князя. А уж там я, и мой тесть постараемся его упечь в
застенок. Иоанну III я уже отписал грамоту, что Мирославка Землянский - вор, разбойник и
метит на его место. Думаю " Горбатый" пожалует его дыбой и докрасна раскалёнными прутьями.
Жди скорых вестей от меня.
                Низко кланяюсь Ф. П.

         Довольная Анастасия перечитала грамотку и бросила её в печь. Проследив за тем, чтобы
бумага догорела до конца, она, весьма довольная, легла спать.


*****
        Теперь мы снова вернёмся в Ростов Великий и посмотрим, чем живёт княгиня Елена
Борисовна Землянская. Схоронив мужа и потеряв родную, любимую сестру, княгиня жила в унынии и
одиночестве. Отправив гонца в Вавель с посланием к князю Потоцкому, с просьбой укрыть у него
своего единственного сына Мирослава, она уже потеряла всякую надежду. Прошли все сроки: ни
гонца с весточкой о  сыне, ни его самого она так и не дождалась. И тогда княгиня решилась
поехать в Москву, чтобы бить челом Иоанну III. Она хотела узнать все новости о Мирославе
от самого государя.
        Княгиня долго собиралась, взвешивала все "за" и "против". Она, конечно, очень
боялась гнева Великого князя, ведь её супруг, Всеволод Владимирович, так и умер, не получив
его прощения. Но в то же время, Иоанн Васильевич был женат на её родной сестре, и в связи
 с этим Елена Борисовна считала, что он не сможет ей отказать. Она не могла больше жить, не
ведая о том, что случилось с её милым мальчиком, который для матери навсегда остаётся ребёнком -
будь ему пять лет или тридцать. И  княгиня  каждый день била земные поклоны возле иконостаса и
горячо молилась Богу:
     - Господи, дай Мирославушке с душевным спокойствием встретить всё то, что принесёт ему
наступающий день. Дай ему всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всём
наставь и поддержи его. Какие бы он ни получил известия в течение дня, научи его принять их со
спокойной душой и твёрдым убеждением, что на всё святая воля Твоя. Во всех словах и делах
Мирослава руководи его мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай ему забыть,
что всё ниспослано Тобой. Научи его прямо и разумно действовать с каждым членом семьи его,
никого не смущая и не огорчая. Господи, дай ему силу перенести утомление, наступающего дня и
все события в течение дня. Руководи его волею и научи его молиться, верить, надеяться, терпеть,
прощать и любить. Аминь. ( Молитва старцев Оптиной пустыни)
       Так молилась княгиня Землянская о своём сыне.
       Собиралась она недолго. На масленичной неделе она уехала в Москву, поручив заботу о доме
своей старой няньке Евдокии Мироновне, которая нянчила не одно поколение князей Землянских.
Нянька хоть была стара и глуховата, обещала сохранить княжеские палаты в целости и сохранности.


*****

        А в Москве в тереме воеводы Холмского в тот же день и в тот же час возле иконы
Спасителя, с зажённой свечой в руке, стояла другая женщина на коленях и молилась о том же
человеке. Только молитва её в корне отличалась от трогательной молитвы княгини Елены.
        Молящейся была мамка княжны Холмской, Мавра Никитична. Анастасия стояла рядом и
внимательно следила за тем, чтобы та читала чётко, внятно, не пропуская ни единого слова.
      - Помяни, Господи, Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставльшагося раба
Твоего, брата нашего...
        Мавра Никитична при этих словах икнула, закашлялась и с мольбой посмотрела на свою
воспитанницу. Лицо Анастасии не выражало никаких эмоций, словно оно было высечено из камня.
      - Что остановилась?! - властно воскликнула она. - Продолжай дальше, и не забывай почаще
упоминать в молитве его имя! Уразумела?
      - Уразумела, красавица. Да уж больно боязно. Живого - то человека отпевать... Грех-то
какой!
      - Читай, иначе всё отцу скажу!
       -...Мирослава, - продолжала мамка, - яко Благ и Человеколюбец, отлучайся грехи и
потребляяй неправды, ослави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его
вечныя муки и огня геенского и даруй ему причастия и наслаждения вечных Твоих благих,
уготованным любящым Тя, аще бо и согреши, но не отступи от тебя, и неизменно во Отца и
Сына и Святаго Духа. Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во
Единстве православно даже до последняго своего издыхания исповеда темже милостив тому буди,
и веру яже Тя вместо дел вмени, и со святыми упокой раба твоего Мирослава,- невольно запела
Никитична, - честь бо человека, иже поживей и не согрешит. Но ты Един если кроме всякаго
греха, и правда Твоя, правда во веки, и твоя правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей
и щедрот и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу ныне и присно
и во веки веков. Аминь!
       Мавра Никитична прочла заупокойную молитву и поставила свечку в кандило фитильком
вниз. ( кандило - стоящий перед иконами в православном храме подсвечник на несколько свечей )
Потом она, кряхтя и отдуваясь, встала с колен. Пот градом катился с её красного, словно спелый
помидор, полного лица.
       Но княжна не подала мамке руку, не усадила её на лавку, чтобы та маленько отдышалась
после такого противобожьего проступка. У неё в голове вертелся только один вопрос:
     - Покойника новопреставленного нашла?
     - Нашла. Нынче ночью Фенька Хренова, баба дворовая померла. Не смогла, бедная разродиться.
Уж е повитуху звали и лекаря - никто не помог. Кровью изошла. Ребёночек тоже мёртвым родился.
Когда её обмывали я воду - то всю собрала, как ты велела. Теперь только вылить воду надобно...
в полночь... к княжескому порогу.
     - Вот ты и выльешь, когда князь Мирослав прибудет из Польши, - сказала Анастасия, словно
речь шла не о чём-то страшном, а о чаше со сладким мёдовым напитком.
     - Пожалей меня, княжна! - взмолилась Никитична. - Я страсть, как темноты боюсь. Ночью
 По Москве одни лихие люди шатаются. Поручи это дело тёмное кому-нибудь из дворовых.
     - Ты что взбесилась, ведьма старая? - со злобой прошипела Анастасия. - Да разве я могу
кого другого в такие дела посвящать? Ты начала это дело, ты и закончишь!
       И властно указав рукой на дверь, она дала понять, что пререкаться с ней бесполезно.
Бедной женщине ничего не оставалось делать, как повиноваться.


*****

        Мирослав со Степаном Свешниковым выехали из Кракова в тот день, когда пришла ещё одна
грамота из Москвы от Иоанна III. В тексте чувствовались злость и раздражение. Землянский
встретился с королём Казимиром IV и тепло простился с ним. Тот отвалил ему за отличную службу
солидную сумму в размере семи тысяч злотых. Не забыл Мирослав заехать к Потоцким и поблагодарить
их за сыновнее к нему отношение. Пан Ежи ещё раз напомнил ему о том, что ничего не изменилось,
и, если есть надобность, то он может остаться у него в замке и жить столько, сколько захочет.
Но князь Землянский, по-сыновнему  обняв старика Потоцкого, сказал, что своего решения не изменит.
        Никто не видел, как, отодвинув занавеску в своей комнате, горько рыдала княжна Еля,
понимая, что её любимый уезжает навсегда, и что больше она никогда его не увидит.         
        Много миль проскакали всадники, много сменили постоялых дворов, где они могли поесть,
напоить и накормить лошадей. Скоро польские земли закончились и потянулись ветхие хибары русских
крестьянских поселений. Проехали Смоленск, и тут Мирослав повернул коня на северо-восток, чем
очень удивил Степана.
      - Неужто позабыли, Ваша светлость, за восемь месяцев проживания в чужих землях путь
 до Москвы? - спросил он, остановив своего коня. - Ведь от Смоленска-то до Москвы - рукой подать.
Чего же нам крюк такой большой делать?
      - Видишь ли, Стёпа, - ответил ему князь.- Мне надобно заехать в Великий Новгород, вернее не
в сам город, а в одну деревушку, что находится неподалёку от него. Про Ильмень-озеро слыхивал?
Дело у меня там одно есть, неотложное.
      - Ведомо, слыхал. И про изменников Борецких тоже слыхал. Воля, конечно, Ваша, князь, но
для чего же нам туда ехать? И так про Вас уже, наверняка, изменник Полторацкий наболтал с три
короба. Зачем же навлекать на себя гнев Иоанна Васильевича?
       Здесь Мирослав глубоко призадумался. Да, он поступил подло по отношению к Веселине: лишив
её чести девичьей, бросил на произвол судьбы. Зная характер Ивана Лошинского, ему стало не
по себе. Если тот, не дай Бог, узнает про их грех, Веселину ждёт суровое наказание. Да, он предал
её, но теперь он хочет искупить свой грех. Как он, такой осторожный и деликатный, мог вообще так
поступить с женщиной?! Прошло восемь месяцев с тех пор, как они миловались с Веселиной в мыльне.
И она отдалась ему по собственному желанию, без всяких принуждений, потому что сильно полюбила
его. Нынче, конечно, она считает его подлецом, потому что он предал их чистую любовь. Он клялся
Веселине в вечной верности, а сам восемь месяцев купался в роскоши, да менуэты с польскими
барышнями танцевал, тогда, как она... Он даже боялся подумать, что произошло с Веселиной
 за столь долгое его отсутствие.
      - Я еду в Ракомль, - твёрдо сказал Мирослав, обернувши к стремянному серьёзное, выражающее
готовность к решительным действиям, лицо.- Тебя не могу неволить, потому что ты - почти свободный
человек. Ежели пожелаешь вернуться домой, я тебя удерживать не стану.
      - Куда Вы, князь-батюшка, туда и я за Вами последую, - сказал Степан твёрдо. - Глядишь, и я
на что сгожусь.
      - Спасибо тебе на добром слове. Я еду не бражку пить с Борецкими, я еду любовь свою
выручать из неволи. Возможно, Иван Лошинский не захочет продать мне свою рабыню, натравит на нас
кобелей злющих. А может, на злотые позарится - ведь он всё иноземное любит. А если ничего не
поможет, я увезу Веселину тайком, и ни одна погоня нас не догонит. По дороге я тебе, Степан, всё
объясню. Ты - парень умный, может, что и присоветуешь.


*****

        Как ни странно, Иван Лошинский встретил незваного гостя, князя Землянского, как никогда,
радушно. Приказал слугам истопить мыльню, чтобы именитый гость помылся с дороги. Велел принести
туда квасу и мёду, прислал лучшего банщика своего, здоровенного детину, чтобы тот как следует
отходил московского гостя берёзовыми веничками. После того, как Мирослав от души напарился,
боярин пригласил его в гридницу к обеду, ( как раз перевалило за полдень) усадил в красном углу
на деревянную лавку, застеленную персидским ковром и, пока слуги накрывали на стол, стал
расспрашивать его о дальних странах и красивой жизни в Польше при дворе короля Казимира IV.
        Мирослав отлично понимал, что перед ним сидит враг, и, чтобы не попасть в очередную
ловушку, не обдумавши, не говорил ни единого слова.
        Пока господа мирно так беседовали, дверь комнаты тихо отворилась и из соседней горницы
вышла Веселина Малкина в нарядном, алого цвета, летнике ( одежда, которую носили замужние женщины
на Руси) и роскошном, расшитом  золотом кокошнике с белоснежной фатой, прикрывающей её густые,
русые волосы. На серебряном подносе она несла два высоких золотых кубка, наполненных дорогим
заморским вином. Такие " встречные кубки" для дорогих гостей были обычаем того времени.
Потчевание этими кубками в домах женатых людей лежало на обязанностях жены, у вдовцов же
 на взрослой старшей дочери. Неподнесение кубка считалось высшей степенью холодностью приёма.
        Увидев Мирослава, Веселина от неожиданности побледнела и сильно пошатнулась. Серебряный
поднос и золотые кубки с грохотом упали на пол, и красное вино кровавым пятном расплылось
на  самотканой дорожке.
      - Что же ты, красавица, такая неловкая? - спросил, пристально глядя на  неё Лошинский. -
А я так надеялся, что ты нашего дорогого гостя ещё троекратно в уста сахарные поцелуешь.
        Веселина призвала на помощь всю свою волю, с трудом нагнулась, держась левой рукой
За резную спинку стула, и попыталась собрать упавшую посуду. Но молодой князь опередил её. Он
поднял с пола поднос и кубки, поставил их на стол, да ещё успел заглянуть девушке в глаза.
В синих, как лесные роднички, глазах Веселины, стояли слёзы. Молодому послу было странно видеть
её в таком головном уборе: в кокошнике и с прикрытыми фатой волосами в те времена ходили только
замужние женщины. Девицы же заплетали косу в девяносто прядей, вплетали в косу нитки жемчуга,
на конец косы надевали косник и ходили простоволосыми.
      - Она что, тебе жена, Иван Иванович? - как можно любезнее спросил Мирослав, понимая, что
приехал слишком поздно.
      - Жена? - заржал, как конь, Лошинский. - Ой, не смеши меня, князь! Роба не может быть моей
женой. Полюбовница она моя, а вообще - баба гулящая.
        От таких страшных слов Мирослава бросило в холодный пот. Веселина стояла перед ним с
низко опущенной головой, не смея взглянуть ему в глаза. Князь видел, как по щекам девушки
катились слёзы. Неужели Лошинский сказал правду, и его мечты рассыпались в прах?
      - А чему ты удивляешься, князь? - со злой иронией продолжал боярин. - Все бабы одинаковые:
стоит их, как коров за титьки подёргать, они сами ноги  раздвигают. Припомни, хорошенько: кто
енту робу бабой сделал? Ты, светлый князь. А опосля она по рукам пошла: сперва я с нею поигрался, а
опосля отдал её четырём дворовым мужикам для забавы. Очень я осерчал на тебя тогда: ну надо же,
спортить девку, да именно ту, на которую  я давно глаз положил. Вот я и решил отплатить и тебе,
и ей тоже, да так отплатить, чтобы обоим надолго запомнилось. Какое ты вообще имел право, не
спросясь моего позволения, с моей робой слюбиться? Потом понесла она, конечно, ну, ты понимаешь,
князь, ребёнок - то непонятно от кого был, потому что её тогда сразу шестеро мужиков поимели.
Но Бог исправил эту ошибку - выкинула она ребёнка того. Опосля я её простил и опять к себе в
терем из свинарника взял. Уж больно баба она горячая, что ни попрошу - всё сделает! Вот такие
дела, князь. А ты-то пошто приехал? Небось за ней, за своей бывшей лапушкой? Опоздал ты, князёк
на целых восемь месяцев. Опоздал. И пошто тебе нужна баба гулящая? Да потом я тебе её не продам.
Она меня самого дюже хорошо в постели греет. Погнать бы тебя отселе в три шеи, да рука не
подымается: как можно рожу расквасить такому  светлому князю, как ты, да ещё к тому же послу
державы русской - лицу неприкосновенному?   
        У Мирослава оборвалось всё внутри, когда он услышал монолог подвыпившего боярина о
страшной судьбе любимой девушки. С каким цинизмом рассказывал он о Веселине! У Мирослава у
самого зачесались руки: так хотелось придушить этого выродка с синюшной мордой, который обрёк
на такие страшные муки ту, которую он страстно любил.
      - Что же ты, князёк мой любезный, приумолк? - не унимался Лошинский. - Али не желаешь
более такой лапушки? И не мудрено: вся любовь мигом прошла, как только узнал, что твоя милая
побывала в руках у пятерых мужиков разом.
      - За сколько ты, Иван Иванович, купил свою робу, Веселину Малкину? - спросил Мирослав
 с дрожью в голосе.
      - За сто денег у сестрицы своей приобрёл, - ответил Лошинский и снова засмеялся. - Хотя
такой кошке блудливой чистая цена - пять рублёв!
        Молодой посол собрался с духом, сбегал на улицу, где стоял с его конём Степан Свешников,
достал из перемётной сумы кису, в которой находилось семь тысяч польских злотых, отсчитал тысячу,
и, вернувшись в горницу, вывалил золото на стол перед самой рожей боярина.
       - Гулящая она али нет, мне всё одно, - сказал Мирослав. - Прошу тебя, Иван Иванович,
продай мне эту женщину. Я за неё даю тебе тысячу польских злотых.
         У Лошинского при виде иностранных золотых денег алчно загорелись глаза и затряслись
 от жадности руки. Он тут же стал их лихорадочно пересчитывать. Когда же пересчитал все  до единой
монеты, то с угоднической улыбкой ласково так проговорил:
       - Что ж, по рукам! Уважаю порядочных людей. Сейчас сбегаю в " Холопский приказ"
 За дьяком. Оформим нужную бумагу на куплю - продажу, и забирай девку. Ты меня, князь здесь погоди
маленько, я мигом.
         Он сгрёб все деньги обратно в кошель и куда-то умчался. Только тогда Веселина смогла
поднять глаза ни Мирослава, а когда посмотрела на него, то с вызовом бросила:
       - А отчего ты не спросишь у меня, князь светлый, люблю ли я тебя? Хочу ли быть твоей
женой? Я не виню тебя ни в чём. Нет, не виню. Я сама во всём виновата, потому что потеряла
голову от любви к тебе. Но, знай, светлый князь, что в ту нашу первую ночь, в ночь нашей
первой с тобой любви в мыльне, за нами всё время кто-то подглядывал. Наверное, кто-то
 из боярской дворни...
         Мирослав глубоко призадумался и уверенно сказал:
       - Нет, милая, это был не человек Лошинского. Я знаю его. Это страшный человек! Но не
беспокойся, лада моя. За то, что сотворил этот гнусный предатель, он дорого заплатит... 
        - ...меня схватили и приволокли в покои нашего барина, - продолжала Веселина. - Поначалу
насиловал меня сам боярин, после него - четверо здоровых дворовых мужиков. Они разорвали всю мою
плоть, после чего боярин приказал снести меня в подвал, где меня уже поджидал палач. Он бил меня
кожаной плетью, смачивая время от времени её в соляном растворе. Я получила тогда тридцать плетей,
думала, что помру, сойду с ума. Но, видать, и впрямь, живуча, как кошка. После пытки палач
обрезал мне косы под самый корень, чтоб удавиться не смогла. В Ильмень-озере хотела утопиться
от стыда, да боярин не позволил: приставил ко мне женщину, которая ходила за мной по пятам.
Так что покончить с жизнью мне не удалось. А потом та же женщина отвела меня обратно к боярину.
У меня не было иного выбора, и я стала с ним жить. Потом понесла. Но Господь Бог сжалился надо
мной, и я выкинула ребёнка, прижитого Бог весть от кого. Лекарь, который останавливал кровь,
сказал, что больше я родить не смогу. Я любила тебя, князь! По-настоящему любила! Но, если бы ты
тогда не приехал сюда, у меня была бы совсем иная судьба. А теперь - уезжай! У тебя своя жизнь,
у меня - своя, и никогда пути наши не переплетутся. То, что со мною сделали изверги проклятые,
не забудется никогда. И ты, князь, всегда меня будешь этим попрекать. Уж лучше нелюбый боярин,
чем ты. Мы с тобой не пара. Я - рабыня, ты князь. Оставь меня, я не достойна тебя.
         И тогда Мирослав упал перед Веселиной  на колени и расцеловал ей руки. По его бледным
щекам градом катились слёзы. В том, что произошло с бедной, беззащитной девушкой, он винил
исключительно себя одного.
       - Бедное дитя! - чуть слышно шептали его губы. - Я во всём виноват, но, клянусь тебе,
всё теперь пойдёт по-иному. Прости меня за всё! Христом Богом умоляю, прости! Я никому больше не
позволю  измываться над тобой. Я люблю тебя, Веселина, и пока боярин согласен дать тебе вольную,
нужно воспользоваться этим. Как только он принесёт документ о твоём освобождении, мы тут же
обвенчаемся с тобой. - И он надел на безымянный палец правой руки девушки тонкое, обручальное
колечко. -  А потом я отвезу тебя в Москву, и ты будешь жить в моём тереме, как жена моя, княгиня
Землянская. Ты согласна, лада моя?
       - Встань, князь, мой любый, я согласна, - нежно поглаживая Мирослава по волне тёмных волос,
сказала Веселина. - Не вини себя ни в чём, сама я во всём виновата. Я дала тебе слово, что никто,
кроме тебя ко мне не притронется, но не сдержала своё слово. Не по своей вине...
         Боярин Лошинский вернулся незамедлительно. Он притащил с собой дьяка, и тот за пару
золотых написал вольную грамоту и скрепил её печатью.
         Теперь Веселина Малкина была свободной.
         Сначала она хотела зайти к тётке и проведать меньших братьев, но Мирослав отсоветовал.
Он обещал любимой взять её братьев к себе, как только у них наладится жизнь в Москве. Веселина
согласилась.
         Венчал их сам архиепископ Новгородский Иона в Софийском соборе за большие деньги. После
венчания новобрачная переоделась в мужское платье, которое Степан, не теряя зря времени, купил
на местном базаре, накинула на плечи шубу, подбитую заячьим мехом, на голову надела шапку,
отороченную рысью. И только теперь Мирослав увидел, что от шикарных кос Веселины, которые
спускались когда-то ниже пояса остались волосы длиной как у мальчика. Теперь, в мужской одежде
она и впрямь была похожа на юного мальчика. Лошадь тоже купил Степан у одного старого цыгана.
Кобыла понравилась молодому человеку: она была очень красивая и смирная. Ну как было не
постараться для своей молодой госпожи! Девушка легко, без посторонней помощи вскочила в седло
и поскакала впереди князя и его стремянного, мысленно прощаясь со своей прежней жизнью. Она не
знала, что ждёт её впереди, но рядом с ней был человек, которого она безумно любила. И теперь
ей очень хотелось привыкнуть к новому своему титулу: " княгиня Землянская". Как её примет
Москва? Кто знает? Но Веселина надеялась только на счастье и вечную любовь.          

 
                ЧАСТЬ        ВТОРАЯ
               
           В московских хоромах князей Землянских шла спешная уборка. Двор и сад расчищали,
разгребали сугробы снега. В самих хоромах мыли полы, двери, окна, сметали пыль. Был конец
февраля 1467 года, и в доме с часу на час ждали возвращения вельможного боярина. О том,
что едет князь Мирослав, сообщил, прискакавший ранее гонец. Он также привёз распоряжение
приготовить и истопить хоромы, словом привести всё в порядок в пустовавших почти год жилых
помещениях московского княжеского дома. Ещё гонец сообщил оставшемуся надзирать за домом
ключнику и некоторым из старых княжеских слуг о том, что князь Мирослав едет домой не один,
а с молодой женой.
 

*****

         От Ростова Великого до Углича и Ярославля народ гулял во всю "Ивановскую". Уезжала
княгиня Землянская в четверг, под вечер. Вещей много не брала, так, самое необходимое, но
всё одно набралось несколько возков. Она надеялась обернуться быстро. Кучер подал возок
 с тёплой, медвежьей полостью. Коней впряг четверку, чтобы, в крайнем случае, если в дороге что
произойдёт непредвиденное, одну лошадь можно было бы выпрячь. Верхом свою госпожу, как и
подобало тому времени и чину, сопровождали два десятка верховых при оружии. По этому пышному
кортежу можно было безошибочно определить, что это "княжеский поезд".
        Пока ехали по Ростову, повсюду было весело и многолюдно, не зря этот день Масленицы
 в народе звали Разгуляем. На улицах устраивались кулачные бои, шло взятие снежных городков.
Простой народ обряжался кто во что хотел. Иногда в окошко возка, в котором ехала княгиня,
заглядывали ряженые с песнями и прибаутками. То вдруг покажется смешное свиное рыло с розовым
пятачком, то хитрая лисья мордочка, а то журавль с длинной шеей и тонким клювом. Княгиня
радовалась вместе со всеми, как маленькая девочка, и одаривала ряженых леденцами и пряниками,
взятыми с собой в дорогу.
         После Сергиева Посада, увенчанного золотыми куполами Троице-Сергиевой лавры, потянулись
убогие, унылые деревушки с покосившимися лачугами, крытыми гнилой соломой. Изредка навстречу
возку попадались бабы, сгорбленные под тяжестью коромысел али мужик с окладистой бородой,
который тянул под уздцы тощую кобылу, везущую на розвальнях воз хвороста или сухих веток
для растопки печи. Ребятишки, одетые в отцовские или дедовы малахаи и меховые шапки, словно неуклюжие медвежата, затевали перед избами свои весёлые игры. Повсюду вкусно пахло блинами и пирогами, и Елене Борисовне очень захотелось поесть чего-нибудь горячего. Но она старалась нигде надолго не останавливаться  и не покидать своего тёплого, уютного гнёздышка, надеясь поскорее добраться до Первопрестольной.
         В столицу въехали только в субботу утром, лишь только стало светать. В окно возка княгиня разглядывала знакомые с детства места, и не узнавала их. Обычно в субботу, в предпоследний масленичный день в Ростове Великом праздник гуляли широко, с размахом. В понедельник,
который называли Встреча, ребятишки с самого утра мастерили куклу из соломы и наряжали её
 в старый женский сарафан. В субботу, которую называли Прощание, соломенное чучело обычно несли
 в конец города и там, на большом костре его сжигали. Таким образом, люди прощались с холодной зимой
и встречали зеленокудрую весну. Вокруг костра молодёжь пела, водила хороводы и плясала.
         В Москве же стояла гробовая тишина. Не слышалось малинового звона сорока сороков.
Княгине Землянской показалось, что весь город, словно вымер: не слышно было даже лая бездомных
собак. Ни песен, ни плясок, ни весёлых скоморошьих вертепов нигде не было видно. Елену Борисовну
пронзило горькое чувство. Она вдруг представила, что находится не в русской столице, а в чужой,
незнакомой страну. Миновав ворота Земляного вала, возок свернул вправо, на Покровку, где
находилась московская усадьба князей Землянских.
         И тут в окошко возка княгиня увидала юродивого, который, тяжело опираясь на сучковатую
палку, месил голыми ногами грязный московский снег. Это был ещё не совсем старый человек, но
очень изнурённый и худой, одетый в невообразимое рубище. Звеня тяжёлыми веригами, юродивый всё
брёл и брёл неизвестно куда. Княгиня осенила себя крестным знамением. Таких людей в России
считали "людьми Божьими" и никто, никогда не причинял им зла. Даже шаловливые ребятишки не
решались издеваться над ними.
         Заметив возок, юродивый остановился, вперился в него взглядом, и стоял так долго,
долго. У княгини вдруг что-то ёкнуло внутри. Она приказала кучеру остановить лошадей и вышла
из возка. Приподняв подол длинной шубы, она пошла по накатанной санными полозьями дороге, прямиком
к "Божьему человеку". Она шла с одной целью, чтобы подать этому несчастному серебряный рубль в
честь праздника, но юродивый низко поклонился княгине и ласково с ней заговорил:
       - Здраве буде, княгиня-матушка Елена Борисовна!
       - Разве ты знаешь меня, " Божий человек"? - удивилась Землянская.
       - Как не знать, матушка? И князя-батюшку, Всеволода Владимировича, я знавал - царствие
ему небесное - и молодого князя Мирослава тоже. А Вы, видать, меня не признали?..
         Княгиня старалась вспомнить этого убогого человека, одетого в дырявое рубище, но
припомнить никак не могла. Долго стояла она, вглядываясь в изборождённое глубокими морщинами
лицо незнакомца. Наконец, память услужливо ей подсказала, кто стоит перед ней: это был их бывший
московский садовник.
      - Ты ли это, Михеич? - с тяжким вздохом спросила княгиня, беря юродивого за руку, холодную,
как лёд.
      - Я, матушка-барыня, я самый! И немудрено Вам не узнать меня: ведь сколько лет прошло с
тех пор, как князь Всеволод Владимирович попал в опалу к Иоанну III, и вы отбыли в дальнюю
свою Ростовскую вотчину. Хорошо было близким Вашим слугам, которых вы взяли с собой, а что
было делать нам, кто остался в голодной Москве? Разве что побираться...
        Тогда опальные князья не имели права брать с собой в ссылку всё добро и всех своих
крепостных. Кого помоложе, отдавали в солдаты, кого продавали за копейки богатым боярам. Михеич
был одним из немногих свободных крестьян, но он не стал возвращаться из Москвы в свою родную
деревню. Поначалу старик занимался тем, что бродил по чужим дворам и просил милостыню Христа
ради. Из-за острого ума и мудрости москвичи стали величать его юродивым.
       - А князь Мирослав вернулся в Москву... - тихо сообщил княгине старик.
         Елена Борисовна зарыдала от счастья.
       - ...да не один. С ним вместе приехали жена его молодая, да Стёпка, сын Якова, гонца
князя Всеволода.
       - Жена? - удивлённо вскинула брови Елена Борисовна. - Какая жена?
       - Самая обнокновенная. Молодая такая, лицом лепа ( в стар.-красивая)  А уж как Мирослав
Всеволодович любит младую княгинюшку!
         Елена Борисовна не смогла больше стоять просто так, посреди улицы, ничего не понимая
и не предпринимая. Она усадила старика Михеича в повозку и велела кучеру поскорее погонять
лошадей. 
   
             
*****

       Терем князей Землянских в своё время роскошный, был построен из сосны, с высокими
башенками и резными наличниками. Вокруг терема рос когда-то прекрасный сад, где было посажено
много плодовых деревьев и кустарников. Однако, со временем всё пришло в запустение. Сад зарос,
озеро, где водилось много рыбы, высохло и превратилось в грязную лужу.
       Князья Землянские слыли людьми хлебосольными, и в их в доме всегда было полно гостей.
Теперь, казалось, что вся усадьба словно вымерла.
       Но, когда один из верховых постучал в дубовые ворота, они  быстро отворились настежь,
и весь "Княжеский поезд " въехал на просторный двор.
       Княгиня с помощью соскочивших с коней гридней (ст.русск. - княжеские охранники) и,
поддерживаемая ими под руки, вылезла из возка, поднялась по ступеням крыльца, ведшим в хоромы.
       Двери распахнулись, и на пороге дома Елену Борисовну встретил её сын Мирослав. Княгиня
бросилась к нему на шею и залилась слезами счастья.
     - Матушка моя родимая! - вскричал молодой человек. Две слезы назойливые блеснули было
 на его прекрасных длинных ресницах, но он смахнул их одним движением руки. - Какими судьбами ты-то
здесь оказалась?
     - Хотела челом бить нашему Великому князю, чтобы удостоил он меня своею милостью. После
похорон отца твоего не могла я больше жить в неведении. Почитай восемь месяцев прошло, а о тебе
ни слуху, ни духу. Вот я и надумала ходатайствовать перед Иоанном Васильевичем, чтобы он принял
меня. Хотела из его уст услышать всю правду о тебе.
     - Прости меня, родимая, что не смог послать тебе весточку из Польши. Так получилось...
Наверное, я плохой сын...
       Княгиня смотрела на Мирослава и не могла отвести от него взгляда; так он был похож
на покойного отца, князя Всеволода Владимировича. У неё было много вопросов к сыну, но она
обладала тактом и была прекрасно воспитана. Она боялась причинить ему боль, задав  самый
главный и самый трудный вопрос: зачем он, не смотря на просьбы покойного отца, вернулся
в Москву? Всеволод отлично знал Великого князя и понимал, что, создавшаяся в государстве
обстановка - непростая. Он также знал, что в окружении Иоанна III много наушников и интриганов,
и самый главный среди них -  посольский дьяк Фёдор Курицын, чей зять почти год прослужил у
Мирослава стремянным. Ведь Степан должен был слово в слово передать сыну наказ  отца.
       - Тебе Степан передал волю твоего отца, князя Всеволода? - спросила она с тревогой
в голосе.
       - Да, мне Степан рассказал всё. И пан Потоцкий милостиво предоставил мне убежище, но я
не мог остаться в Польше, матушка. Почему я, как изменник, должен скрываться и прятаться
 в чужой стране? Я - посол, и в мои обязанности входит вести переговоры с королём польским
Казимиром IV. При королевском дворе я не совершил ни единого недозволенного проступка. Моя
совесть чиста пред Великим князем.
       - Я очень боюсь за тебя, Мирославушка. Иоанн III - человек непредсказуемый, тем паче,
что твой стремянной – кажется, его зовут Феликс - тебя ненавидит. А вдруг, он уже настрочил
государю на тебя донос?
       - Что ж, чему быть, того не миновать. Я сам отпишу государю, что прибыл в Москву и жду
его дальнейших распоряжений. Я – его верный посол, и сам доложу ему о делах посольских, а Феликс
Полторацкий - всего лишь конюх при мне!
        Теперь у княгини Землянской на устах застыл ещё один вопрос, который ей было необходимо
задать сыну, но он опередил её.
        Он оставил мать, вошел в соседнюю светёлку и кого-то тихо позвал. И тут появилась
Веселина в окружении четырёх сенных девушек и низко, в пояс поклонилась свекрови. Сегодня она
была хороша, как никогда. Её наряд был роскошен, как у заморской принцессы, кокошник сверкал
россыпью драгоценных каменьев. Но в глазах девушки - Елена Борисовна это заметила сразу -
застыла необъятная печаль. Она была совсем ещё юна, эта девушка, одетая, как королева, но
княгиня верным чутьём матери поняла, что  её невестка уже прошла трудную жизненную школу
и глубоко несчастна. Но почему сын не посоветовался с ней, не сказал, что надумал жениться?
Торопился? Почему? Сможет ли она, княгиня Землянская, женщина из знатного боярского рода,
назвать невестку своей дочерью?         
      - Кто ты, милое дитя, откудова родом, и кто твои родители? - очень мягко, боясь задеть
девушку за живое, спросила Елена Борисовна.
      - Меня зовут Веселина, Ваша светлость, я из Великого Новгорода, моя мать умерла, а отец...
Я...
      - Милая матушка, - как бы ненароком прервал жену Мирослав, - прошу тебя, ничего не
спрашивай сегодня у Веселины. Я тебе потом всё сам постараюсь объяснить.
      - Дети мои! - перекрестила их княгиня, роняя слёзы.-  Кем бы ни была эта девушка, ты
сделал правильный выбор, сын мой! Знатна моя невестка или нет, не столь важно, главное, чтобы
вы любили друг друга, уважали друг друга и смогли бы пройти по жизни рука об руку, так же, как
мы когда-то с твоим отцом.
        Мирослав поблагодарил мать за понимание и попросил Веселину и сенных девушек удалиться
в её опочивальню.
        Потом он подошёл к обеим дверям, ведшим в смежные горницы, тщательно притворил их и,
вернувшись на место, обратился к Елене Борисовне:
      - Зря ты, милая матушка, приехала в Москву, - промолвил он с горькой улыбкой. - Ходить
к Великому князю не надо - он всё равно не примет тебя, потому что... потому что, Иоанн III сам
пришлёт за мной приставов, чтобы препроводить во дворец, лишь только узнает, что я вернулся
 из Польши.
        Услышав такие страшные слова из уст сына, бедная княгиня чуть не упала в обморок.
      - Я верю в тебя, мой мальчик! - уверенно сказала она. - Никогда ты не пойдёшь супротив
своего государя, никогда не предашь Родину! И покойный отец верил в тебя! Но, послушай меня,
Мирославушка, не ходи к Великому князю. Чует материнское сердце - грядёт что-то страшное,
непредвиденное. Я понимаю, что у тебя молодая жена, и ты, как каждый недавно женившийся мужчина,
хочешь подольше побыть с ней наедине. Но, чтобы отвести беду - а она неизбежна - предлагаю тебе
бежать из Москвы. Мы уедем прямо сейчас, и я - клянусь! - нас никто не сыщет! Согласна с тобой:
Польша не то государство, где можно было бы надёжно схорониться. И там везде шпионы Великого
князя. Ягеллоны при первом же требовании Иоанна Васильевича выдадут тебя ему со всеми потрохами.
Зато Англия далеко: за морями, за горами. В Англии у меня живёт двоюродный брат, твой дядя, он
примет нас у себя и надёжно спрячет. И ни один Иоаннов шпион там тебя не достанет! Король Англии
Эдуард IV - монарх умный и не лицемер, как твой "любимый" Казимир, который даже не знает, как
ему поступить с Великим Новгородом. Поэтому-то ты так долго и находился при нём: ему и хочется,
и колется, а там ещё и Борецкие ему голову морочат. А тебе, послу, он, вероятно, лгал, говорил
совсем не то, что требовал Иоанн III. Король Эдуард поумнее будет. Женив свою дочь Елизавету
на Генрихе VII, он сумел объединить династии Ланкастеров и Тюдоров. Ему также удалось укрепить
государство, сделать его богатым и могущественным. Мирославушка, давай бросим всё, и уедем
в Англию!
        Молодой князь  грустно посмотрел на мать, потом с тоской взглянул на светёлку, куда
только что прошла его юная супруга. Тяжело вздохнув, он ответил:
      - Прости меня, матушка, но и в Англию я не поеду. Пусть меня даже ждёт палач, пытки,
плаха, я всё равно никуда не уеду из Москвы. Вдобавок, мне нужно ещё должок отдать одному
поганому человечишке. Ты понимаешь, о ком я говорю. Да, и вот ещё, о чём я хочу тебя просить:
подпиши вольную грамоту слуге нашему верному, Степану Яковлевичу Свешникову, моему нынешнему
стремянному. Я пообещал ему свободу ещё тогда, в Польше, но не могу сделать это самолично -
раб-то он твой, а не мой.
      - Да будет так! - твёрдо сказала Елена Борисовна, понимая, что спорить с сыном бесполезно.
Она поцеловала Мирослава в тёмную макушку и тут вдруг заметила в роскошных кудрях сына недавно
появившиеся серебряные нити. Сердце материнское дрогнуло ещё раз.- Обещаю тебе, что Семён
Свешников будет свободным человеком!
      - Спасибо, матушка!    
        Мирослав обнял мать и нежно прижал её к своей груди. Так они стояли бы долго, не в силах
разойтись, если бы слуга не пригласил господ к утренней трапезе.


*****

      Две свечи жёлтого воска мягким светом озаряли светёлку дочери воеводы Холмского, Анастасии.
Блеск их беловатого пламени, сливаясь со светом лампады, отражался в драгоценных окладах
множества образов  в киоте красного дерева с вычурной резьбой.
      Сама светёлка, тонувшая в этом мягком полусвете, представляла собой довольно обширную
комнату с двумя окнами, выходившими в сад. Окна были завешены холщёвыми,  вышитыми узорным
русским шитьём занавесями, с большой лежанкой из белых изразцов с причудливыми синими разводами.
      У стены слева от входа стояла высокая кровать с толстой периной, множеством белоснежных
подушек и стёганым голубым одеялом. В углу противоположном переднему висело довольно большое
зеркало в рамке искусной немецкой работы из деревянной мозаики, а под ним стоял стол, весь
покрытый белыми рушниками. Такие же вышитые рушники покрывали киот (шкафчик для домашних икон).
       На кровати, под голубым стёганным одеялом лежала Анастасия, укрытая по пояс. Её высокая,
полная грудь, прикрытая белой кофтой, вздымалась от волнения. Она не спала, кипела ключом в ней
кровь горячая, как смола. Обида, жгучая обида и ненависть не покидали девушку ни днём, ни ночью.
     " Да отольются Мирославке мои слёзы теперешние! - подумала она. Исказилось всё лицо
Анастасии, очи огнём загорелись. - И пусть падут на него все мои грехи будущие!" 
       Рядом с кроватью на низенькой скамеечке сидела одна из сенных девушек по имени Фрося и без
конца зевала.( Время подходило к полуночи). Все в доме давно уже спали. Отец  Анастасии, воевода
Даниил Дмитриевич Холмский, уехал из Москвы в Тверь, в свою вотчину, посмотреть, как там идут
дела. Мамка, Мавра Никитична, давно уже видела десятый сон: из соседней комнаты раздавался её
мощный, переливчатый храп.    
       В полночь Анастасия отослала сенную девушку спать и для вида задула свечу. Потом она
накинула на плечи теплую, вязанную шаль и подошла к окну, выходившему в сад. Она давно поджидала
Феликса Полторацкого с долгожданной вестью, но вестей от того больше не было. Долго так стояла
она, вперив взгляд своих светящихся в темноте глаз в непроглядную темень февральской ночи. Едва
брезжущая лампада перед образом Спасителя слабо озаряла передний угол, оставляя всё остальное
пространство девичьей светёлки почти во мраке. Стоит воеводская дочь у окна, глядит в ночную мглу
и всё пережитое припоминается ей.
      Тишина вокруг стоит мёртвая, ветру нет, деревья не шелохнутся. Все спят не только
в воеводских хоромах, но и в людских: собаки на дворе и те прикорнули, за день умаявшись.
      Вдруг доносится до Анастасии шум чьих-то шагов, тяжёлых, мужских, видимо, - снег хрустит
сильнее, не то что под женской ногой. Кто же это за полуношник шатается здесь, под окнами? Но
вот мелькнула между деревьями стройная фигура молодецкая. 
      Она снова засветила свечу и поняла, что кто-то лезет вверх по бревенчатому срубу,
прямёхонько к её окну. В комнате она была одна, поэтому душа её ушла в пятки от страха. Но, взяв
себя в руки, девушка отодвинула занавесь, и в морозном узоре слюдяного окна вдруг
разглядела смазливое лицо Феликса Полторацкого. Холмская тут же задвинула дубовую дверь светёлки
на засов и распахнула настежь окно. Ночной гость впрыгнул в девичью и, не соизволив даже отвесить
поклон воеводской дочери, стал потирать озябшие от мороза руки, непринуждённо развалясь
на изразцовой лежанке.
    - Что развалился, козёл безрогий? - с вызовом бросила Анастасия, не удостоившись даже
прикрыть свою полуобнажённую грудь.
    - Не девка, а малина! -  непринуждённо хохотнул Полторацкий, хлопнув Анастасию по круглым,
крутым ягодицам. - Я бы и сам не прочь провести с такой ночку жаркую.
    - Ну, ты, холоп, убери свои руки поганые, а не то протянешь ноги! Не чета я тебе,
недостойному! Мой род ещё от Рюриковичей идёт!
    - Подумаешь! - нагло присвистнул Полторацкий. - От Рюриковичей! Скажи спасибо, что я,
молодой,  да пригожий, на тебя, от которой женихи все отворачиваются, глаз положил. Али не люб
я тебе?
    - Люб, не люб, не так важно. Ты со своей жёнкой полюбовью занимайся, а у меня с тобой
только дела важные. Говори лучше, приехал наш друг сердешный али нет?
    - Приехал, да не один, - ответил Полторацкий, поумерив пыл. - Жёнку с собою привёз. Ты
думаешь княгиню али герцогиню какую заморскую? Да нет, милая. Ха-ха-ха! Робу боярина Лошинского,
которую сам боярин драл, как последнюю кошку безродную. Выкупил Мирославка её за тысячу злотых
у него. Венчал  их сам архимандрит новгородский Иона.
      Услышав таковы слова, Анастасия Холмская позеленела от злобы и ненависти. Да как посмел,
Мирославка, променять её, дочь знатного воеводы, на какую-то грязную холопку!
     - Ну, я ему покажу! - потрясла она с ненавистью кулаком куда-то в даль. - Авось спесь-то
теперь пособъется с этого князька высокомерного!      
     - Пособъется, пособъется! - хитро усмехнулся Феликс. - Тесть мой такую густую кашу заварил,
что не расхлебает он её никогда! Ох, и достанется нашему "великому" послу на орехи!
     - Отличная весть! - радостно воскликнула Анастасия. - А теперь убирайся отселе, да поживее!
Не приведи Господь нас с тобой увидит кто-нибудь вдвоём! - властным жестом Холмская указала
Феликсу на окно. - На, держи за новости знатные. - Она сняла с пальца перстень с крупным рубином
и отдала его доносчику за его гнусную работу. - Без моего ведома ко мне - ни ногой! Да держи свой
длинный язык за зубами, не то быстро с ним распрощаешься!            
       Феликс усмехнулся кривенько, нацепил подарок Холмской на мизинец правой руки и утёк тем
же путём, каким и пришёл - через  то же самое окно.


*****

        Проводив полуночного гостя, Анастасия поспешила в соседнюю комнату, где храпела её мамка,
Мавра Никитична. Той, видимо снилось что-то сладкое во сне, потому что она всё время улыбалась и
облизывала полные губы.
        Княжна без всякой жалости к пожилой женщине стала трясти её за плечо.
      - Вставай, вставай, Никитична, - выкрикнула она наболевшим голосом. - Работу исполнять
пора. Гость долгожданный из-за границы вернулся. Нужно тебе довершить то, что ты не
докончила в прошлый раз.
        Мавра Никитична, как ошалелая, вскочила на кровати и обвела Анастасию бестолковым
взглядом серовато-мутных глаз.
      - Какую работу, соколка моя? - спросила она, зевая. - Ночь - полночь на дворе, все добрые
люди спят. Чего тебе-то не спится, голубонька моя сизокрылая?
      - Мирославка домой вернулся, да ещё молодую жену с собой притащил. Пора воду "волшебную"
в ход пускать!
      - Да что ты, милая? Разве щас время? Щас одни разбойные люди по Москве шлындают. Да и боюсь
я, а коли кто приметит?..
      - Ну, довольно лясы точить! - властно вскричала воеводская дочь. - Поднимайся, одевайся и
живо ступай к терему Землянских! Ты отлично знаешь, где он находится.
        Что оставалось делать несчастной женщине? Она поднялась с тёплой лежанки, натянула на
себя сарафан, тёплую фуфайку, душегрею. Ноги всунула в валенки и, прихватив с собой склянку
тёмного стекла, поковыляла выполнять заданное поручение.
        На дворе стояла непроглядная темень. Свинцовые тучи заволакивали небо и, казалось,
низко-низко висели над главами монастырей и церквей Московского кремля. Шёл частый, мелкий снег, а
порывы резкого ветра поднимали его с земли и с силой кружили в воздухе, готовые ослепить каждого
смельчака, решившегося в такую ночь выглянуть за дверь своего дома. Подобных Никитичне впрочем
и не было. Как Кремль, так и местность его окружающая, известная под именем Китай-город( кита -
забор, плетень) были совершенно пустынны и на первый взгляд можно было подумать, что Мавра
Никитична находится в совершенно безлюдном месте, и лишь слышавшийся отдалённый или, может,
разносимый ветром вой собак давал понять, что кругом есть жилища спящих или притаившихся людей.
Необходимо заметить, что в то время, которое описывается в нашем романе, даже и в хорошую погоду
Москва казалась безлюдной. Немудрено, что в поздний зимний вечер да в такую адскую погоду город
был похож на пустыню. Белокаменная, каковою в то время она далеко не являлась, переживала в то
время вместе со всею Русью тяжёлые времена. Большинство теремов боярских были деревянные.
Подлый же народ ( так назывались тогда простые, бедные люди ) ютился в лачугах и хижинах.
       Вернёмся же снова к Мавре Никитичне, которая, пройдя по Солянке, свернула в маленький
проулок. Крадучись, словно воровка, она пробиралась к нужному дому, обходя " кружала" ( в те
времена так назывались кабаки), где всё ещё слышались крики пьяных мужиков - там гулял простой
люд - и остерегаясь бездомных собак, которые могли неожиданно выскочить из-за угла и схватить
её за пышный зад. Она шла быстро, часто оглядываясь, опасаясь молодечества, ( стар.- разбойники)
которых в те лихие годы было немало в Москве. Но, видимо, и разбойники в такую непогодь считали,
что лучше отсидеться по каким-нибудь щелям, чем шастать по пустому городу, потому что вряд ли
сегодняшняя ночь принесёт им какую-то поживу.
       Расчитывая, вероятно на всё это, но всё же пугливо озираясь по сторонам и чутко
прислушиваясь к едва слышимому за разгулявшейся вовсю вьюгою скрипу собственных шагов,
пробиралась к московским палатам князя-посла Мирослава Землянского мамка Мавра Никитична
Костомарова, крепко прижимая к груди заветную склянку.
     - Ну, уж и погодку Бог нынче дал! - глухим голосом приговаривала она, без конца осеняя
себя крестным знамением.
       Таким образом Никитична благополучно добралась до Покровки. Подойдя к высокому забору
хором князей Землянских, она призадумалась: куда воду-то лить? Через забор с её толщиной ей не
перелезть, вылить воду перед калиткой она не посмела, потому что Анастасия строго-настрого
наказала ей вылить воду на парадном пороге терема. Что делать? И тут женщина обнаружила дырку
в заборе. Зная прекрасно, что у опального князя мало слуг и нет ни одной собаки, она смело
подошла к самому порогу терема, выдернула пробку из пузырька и выплеснула всю воду на крыльцо,
где ступали ноги самого ненавистного князя Землянского, как и приказала воспитанница.
       Совершив таким образом чёрное дело, Мавра Никитична, очень довольная собою, поспешила
обратно в свою тёплую постель.


*****

        В то время, как мамка княжны Холмской занималась делами, не угодными Богу, в своей
опочивальне усердно молилась княгиня Землянская. Молилась она о сыне, о молодой снохе, о себе
самой. Но больше всех она беспокоилась за Мирослава, своего любимого, единственного мальчика.
Она гордилась, что он вырос таким гордым, честным, благородным. Но, к сожалению, благородство
нынче не в чести: при дворе процветают ложь, зависть, лесть, и сам Великий князь, по природе -
человек не жестокий, с некоторых пор очень сильно изменился. Елена Борисовна была женщиной
умной и образованной. Она отлично понимала, что отношение царей к своему народу во все времена
было исключительно жестоким, и жестокость эта не содействовала созданию элиты русской нации.
В дворянском сословии и слыхом не слыхивали о рыцарском достоинстве, об ответственности за
свои поступки, а уж тем более никакой речи не было о проявлении самостоятельности. Представители
всех высших княжеских и боярских родов в отношении Великого князя были " Царскими холопями",
и эта холопская преданность выражалась и в официальных отношениях с ними. Так чего же ждать
хорошего от государя, который слушает наветы своих верных клевретов, ( сторонник, приспешник,
приверженец, помощник в каких-либо, обычно, неблаговидных, делах) на людей ни в чём не
повинных?
       Как не отговаривали Мирослава родители, сын всё равно выбрал себе опасную и неблагодарную
стезю, и один только Бог знает, что готовит ему день грядущий?
     - Отче наш, сущий на небесах! - горячо молилась княгиня, стоя на коленях перед киотом. -
Да святится имя Твоё, да придёт царствие Твоё на земле, как и на небе. Хлеб наш насущный дай
нам на каждый  день, и прости нам грехи наши, как и мы прощаем, согрешивших против нас, но не
введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твоё есть царствие и сила и слава во
веки веков! Аминь!
          

*****

        А в светёлке Веселины горела одинокая свеча. Мирослав стоял рядом с женой и сильной
рукой ласкал её короткие русые волосы. Она же смотрела на мужа своими особенными, с поволокой,
как у лани, большими синими глазами и старалась заглянуть в его душу. Он был с ней необыкновенно
ласков сегодня, и ей хотелось кричать от его ласк. Но молодая женщина чувствовала, что супруг
где-то далеко, что его гложет какая-то непонятная тоска. В их первую брачную ночь он всё исполнял
как полагается, что он хотел доставить ей, как можно больше удовольствия, но будто какое-то
сказочное существо высасывало из него всю жизнь по кровиночке. Нет, у него нет другой женщины -
Веселина это точно знает. Однако, ей было бы спокойнее, если бы она была. Здесь что-то другое,
суть которого молодая женщина понять не могла. Она многое отдала бы за то, чтобы глаза любого
Мирославушки светились счастьем, как тогда, в первый их день, в мыльне. Они совсем недавно
обвенчались, но в  глазах мужа была одна лишь пустота, смотреть на которую без слёз было
невозможно. Тогда в Ракомле, когда Мирослав выкупил её у боярина Лошинского, Веселина была
уверена, что счастье никогда не покинет её, потому что она всегда будет рядом со своим любимым.
Но - чует её трепетное сердце - между ними существует какая-то непреодолимая преграда. И никто:
ни Мирослав, ни княгиня Елена Борисовна, ни она сама в этом не повинны.   
        И всё же она была счастлива в первую брачную ночь. Находясь в объятиях любимого,
Веселина начала засыпать. Мирослав прислушивался к её мерному дыханию и сам погружался
 в туманный, почти неуловимый мир полугрёз и обрывающихся, быстро несущихся мыслей. То был не сон, но и не явь.
Сознание действительности сменялось какими-то фантастическими картинками, и князь уже не мог
сообразить, что есть фантазия, а что действительность. То его горе, несчастье, которое он себе
сам приготовил и под бременем которого изнывал, казалось ему ещё ужаснее. Оно принимало даже
какую-то невиданную форму, страшный, гигантский образ и надвигалось на него, давило его своей
каменной тяжестью, то внезапно, в одно мгновение рассыпалось страшное видение и откуда-то
 из лучезарной высоты вдруг слетало к нему белокрылое счастье.
        Перед ним, как в калейдоскопе, с невероятной быстротой менялись любимые лица: Веселины,
матери, отца, тётки Марии Борисовны, Степана Свешникова, пана Потоцкого, Ели... И вдруг он -
Феликс Полторацкий, - который со своим тестем давно уж, наверное, сплели тенета, чтобы опутать
его всего. Что стоят его грамоты и письма, которые он старательно выводил и почти каждый день
посылал, как он считал, своему другу, Иоанну III? Всё уже давно сказали за него в извращённой
форме.
       " Нет! - сказал он сам себе. – Верно, всё уже устроено заранее, и теперь ничего не
поделаешь!"
         Но всё равно он заставил себя встать, засветил свечу, достал бумагу, перо и чернила. Он
решил немедленно написать грамоту Великому князю. В ней князь с свойственной ему дипломатической
осторожностью весьма пространно и весьма туманно писал о восьми месяцах, проведённых им в Польше.
Но одно не забыл он отразить в своём послании, что за его спиной плетётся нить заговора. А
главные предатели, которых Великий князь, как ядовитых змей, пригрел на своей груди - Феликс
Полторацкий и его тесть посольский дьяк Фёдор Курицын, до сих пор разгуливают на свободе.


*****

         На безоблачно-голубом, с лёгким розоватым оттенком небе, в слабом морозном тумане
выплыло солнце, и оживились московские улицы. Недавно выпавший снег, скреплённый морозом, ярко
блестел и переливался всеми цветами радуги. В почти безветренном воздухе прямыми белыми столбами
поднимался дым из труб. Московский люд весело приветствовал ясный зимний денёк и как-то оживлённо
спешил по улицам.
         В окно светёлки, где лежали на постели Веселина и Мирослав, ласково заглянуло солнышко.
        " Жаль, что зимой солнце только светит, но не греет, - сладко потянувшись, словно
молодая игривая кошечка, подумала Веселина, обнимая ещё спящего Мирослава. - Ну, ничего, не
успеешь оглянуться, наступит весна-красна, а там - и лето красное. Поедем в Великий Новгород,
заберём с собой братишек. Мирославушка обещал, что мальчики будут жить с нами. Княгиня - добрая
женщина, она не будет противиться тому".
         Она снова прильнула к супругу и подумала о том, что он стал ещё краше: так ему к лицу
яркий румянец, разгоревшийся на лице. Молодой князь наморщил нос от солнечного зайчика и чихнул.
Потом он быстро перевернулся, подмяв под себя Веселину.
       - Ах, ты, хитрющий какой! - засмеялась она. - А я грешным делом подумала, что ты ещё
почиваешь. Ведь всю ночь почти глаз не смыкал... Всё чего-то писал...
         Но Мирослав не дал ей договорить. Он нежно прикрыл манящие губы супруги своими горячими
устами.
       - Я люблю тебя, лада моя! - нежно сказал он. - Ничто нас в жизни не сможет разлучить,
разве, что смерть.
         И тут в дверь светёлки раздался такой страшный стук, что Веселина от неожиданности
вздрогнула и ещё теснее прижалась к любимому.
       - Кто это, так страшно стучится, Мирославушка? Ещё немного и дверь разлетится на мелкие
щепки.
       - Да нет, солнышко моё, это Михеич дрова на улице рубит.
         Но молодая княгиня не поверила этой байке. Она наскоро набросила на себя длинную
рубаху, надела летник и выглянула на улицу.
       - Там никого нет. Это в дверь стучат. Слишком настойчиво. Слуги так бы не посмели...
Ты ждёшь кого-нибудь, любый мой?
         Мирослав опустил глаза и стал молча одеваться.
         И тогда Веселина поняла всё, и в глазах её синих вдруг загорелся неукротимый огонь
ненависти к тем, кто стоит там, за дверью и кто пришёл за её мужем. Она подошла к двери,
простоволосая, и, прижавшись к ней спиной, прошептала чуть слышно:
       - Беги, Мирославушка! Беги, сокол мой ясный! Есть ещё время. Беги через окно. За меня не
беспокойся. Я и не такое на белом свете повидала! Беги в Великий Новгород. Там спросишь в Рыбной
слободе вдову кожемяки, Марью Краюшкину. Это тетка моя родная. Укроешься пока у неё.
         Мирослав горько усмехнулся. Он надел на себя холщовые штаны, длинную рубаху, натянул
на ноги немецкие сапоги. Потом он подошёл к жене и страстно поцеловал её в губы.
       - Прости меня за всё, Веселина, - сказал, тряхнув тёмными кудрями. - Прости, любимая, что
не пришлось нам в полной мере познать радость любви, а тебе счастье материнства. Не суди меня
строго, но знай: я не вор и не разбойник, чтобы бежать из дома через окно. Я - человек чести и
совести. Просто меня предали... Да и некуда бежать - думаю, что дом окружён со всех сторон.
         Стук в дверь повторился сильнее, настойчивее: ещё секунда, и она слетит с петель.
       - Ступай, открой! - приказал Земляский, в прямом смысле слова оторвав от себя жену. -
Это за мной пришли.
         Она покорно открыла засов, и в светёлку ввалились шестеро приставов - косая сажень
в плечах. Все разом набросились они на Мирослава. Потом один из незваных гостей достал из-за пояса
сыромятный ремень и стал крепко вязать ему руки.
         Именно в том самый момент, когда случилась вся эта заваруха, Веселина увидела
 на маленьком столике возле кровати обоюдоострый кинжал Мирослава венецианской работы
 в изукрашенных драгоценными каменьями ножнах. Она боком подошла к столу, незаметно вынула кинжал из ножен, и пока приставы измывались над любимым, осторожно вложила его за правое голенище немецкого сапога.
       - Так-то Великий князь встречает своих послов? - горько усмехнулся Мирослав, еле заметным
кивком головы, поблагодарив супругу за сообразительность.
       - Какой ты посол, крамольник? Ты - изменник польский! - рявкнул громовым басом третий
пристав. - Ну, ничего, князь-батюшка разберётся, что ты за птица такая. Тащите его вниз, робята,
да в розвальни бросайте. Поди его светлость не езживал никогда в таких экипажах.
         Мирослава волоком протащили мимо рыдающей Елены Борисовны, которая попыталась накинуть
на плечи сына соболью шубу.
       - Не велено! - что есть мочи заорал пятый пристав. - Ты княгиня не боись, туды, куды его
светлость приказано доставить, никакие шубы не надобны. Тама и без шубы князю будет жарко, как
 в преисподней!
         Во дворе Михеич всё же снял со своих плеч видавшую виды доху и набросил её на плечи
своего молодого господина.
       - Поди на дворе не лето красное! - сказал он серьёзно приставам. - Человек всеж-таки
живой!
         Они не стали возражать старику. Все на Москве его прекрасно знали и уважали его
 За мудрость и живой ум.
       - Ладноть, пущай будет!- сказал, сжалившись над пленником,  возница. - Токмо, старик,
 доху тебе никто взад не вернет.
         После того, как розвальни с князем Мирославом выехали за дубовые ворота, Елена Борисовна
обняла Веселину. Они долго стояли так, рыдая, о человеке, которого обе любили больше  жизни.


*****

        Вероятно, моему читателю будет трудно самостоятельно разобраться в тех событиях, которые
я стараюсь как можно вернее приблизить к тому времени, которое описываю в своём романе. Поэтому
попробую объяснить как можно более доходчиво и правдоподобно, опираясь на исторические факты и
справки: в те далёкие времена государство не имело достаточно средств,  для широкого применения
тюремного заключения. Тати ( ст.русск.- воры, разбойники) или другими словами разбойные люди,
также фальшивомонетчики, убийцы  - выходцы из простого сословия - после публичного наказания
ссылались в монастыри, где их заставляли насильно принимать постриг. Так же и поступали с
некоторыми знатными людьми. Особенно не церемонились с женщинами. Короче говоря, тюрем, как
таковых, в те времена ещё не существовало. Не было даже такого термина - тюрьма. Но всё же
имелись некие тайные подвалы, казематы, башни, которые долгое время оставались уделом
высокопоставленных особ: князей, бояр, воевод.
        В Москве таким местом являлась Троицкая башня Кремля, которая не только возвышалась
на восемьдесят метров вверх, но также имела обширные двухэтажные подвалы, которые вплоть
 до начала XVII века использовались, как тюремные казематы для особо опасных преступников. В народе
её ещё прозвали " патриаршей", так как через ворота этой башни выезжал патриарх в город. Из этих
ворот выносили и именитых покойников, которые умирали там же, в казематах. От башни через реку
Неглинку был перекинут деревянный Троицкий мост, через который и осуществлялось всё движение.
        Именно в один из таких казематов Троицкой башни был заключён и наш герой, бывший посол
В Польше Землянский Мирослав Всеволодович. Как только его туда доставили, он был закован в ручные
и ножные кандалы, а цепи ручных кандалов охранники так притянули к вделанной в кирпичную стену
скобу, что бедный князь не мог ни лечь, ни встать. Был уже конец февраля, ещё стояли крепкие
морозы, а казематы Троицкой башни не отапливались, поэтому там  было холодно и сыро.
        Мирослав отлично знал, что его ожидает, он не понимал лишь одного: почему, Иоанн III сам
лично не допросил его, и не выслушал его оправдательных слов. Хотя, оправдываться ему было не
 в чем перед государем. Его предал и отдал в руки палача Феликс Полторацкий, этот завистливый и
страшный человек, у которого не было ничего святого за душой: только жажда наживы, спесь и
зависть. Мирослав, естественно, не читал доносы своего бывшего стремянного, но сердце ему
подсказывало, что этот шпион сделал всё возможное, чтобы подвести его, посла " Иностранного
приказа" под звание " изменник ".
        Как приближённый Великого князя и человек грамотный, Мирослав отлично знал законы
того времени, где было прописано, что богатство может спасти от наказания любого преступника,
однако, малейшее подозрение на измену было достаточным основанием для предания человека суду,
то есть пытки, что было одно и то же. Орудиями пытки в то время были дыба, палки, кнут.  Кроме
того пытаемого жгли раскалённым железом, рвали раскалёнными щипцами или, привязав к столбу,
поворачивали на медленном огне.
        Смертные приговоры над государственными преступниками, которые назывались общим именем
" изменники ", исполнялись вместе с татями в один и тот же день, на одной и той же плахе или
виселице.
        Ничего это не пугало князя - он привык к ударам мачехи-судьбы, тем паче  он был сыном
великого военачальника. Он готов был вынести любую телесную боль, но боль душевную, боль, которая
не была сравнима ни с одной пыткой физической, глодала его, как тяжёлая, неизлечимая болезнь.
 С одной стороны он не мог простить себе той первой брачной ночи в Москве накануне его ареста,
когда - как он понимал - не смог дать своей любимой жене того, чего она ожидала от него.
        Второй душевной пыткой - и пытка эта жгла его душу пострашнее раскалённых щипцов! - была
мысль, о том, что он уйдёт из жизни, не расплатившись за всё с предателем Полторацким. Как же
так? Его, Мирослава, человека кристально чистого, не будет больше на земле, а ползучий змей
Фелька, который и человеком-то называться не смеет за свои гнусные делишки, будет жить и
процветать.
      " Не бывать этому! - Подумал Мирослав, пытаясь устроиться как можно поудобней на кучке
гнилой соломы, но цепь, тянувшаяся от стены, была настолько коротка, что узник только горько
вздохнул и больше не предпринимал такие попытки, считая, что всё бесполезно.
        Он мысленно поблагодарил Веселину за то, что в самый последний момент она засунула
за голенище его сапога кинжал. Только тот человек, который прошёл все круги ада, мог до этого
додуматься. И молодой дипломат был благодарен своей юной супруге за то, что при помощи этого
кинжала он сможет лишить себя жизни, тем самым оградив не только от лютых пыток, но и
 от страшного позора. Но можно сделать и другое, более важное дело, если ему повезёт, конечно.
Но то, другое, ещё не настало...
        Мирослав каждый Божий день ожидал встречи с Великим князем. И, наконец, он дождался её.


*****

       В один прекрасный день его отковали от кольца, но ручные и ножные кандалы снимать не
стали. Повели узника вверх по лестницам, мимо зарешёченных камер, в которых сидели такие же
несчастные люди, как и он сам, изнурённые и полураздетые. Всё вверх и вверх вела винтовая
лестница, всё ближе и ближе к солнцу, которое  Мирослав не видал уже давно. Его глаза, по воле
судьбы уже привыкшие к непроглядной тьме, заболели от яркого света смоляного факела, который
нёс в руках один из конвоиров, и он прикрыл их на мгновение.
       Наконец, крутая лестница закончилась. В белокаменных стенах башни появились слюдяные
оконца, в которые проникал скудный свет хмурого февральского утра. Там, за окнами была другая
жизнь, которую молодой посол, вероятно, никогда больше не увидит.
       Мирослав шёл медленно, тяжело волоча ноги в тяжёлых кандалах. За то время пока они
шли, тюремщики ни произнесли ни единого слова, да и узник не задавал никаких вопросов. Наконец,
заключённого втолкнули в ярко освещённую факелами залу, где в конце её на троне с резным
невысоким задом из слоновой кости, стоявшем на возвышении и покрытым малинового цвета бархатной
полостью с серебряной бахромой сидел Великий князь Иоанн Васильевич. Одет он был в богато
убранную из золотой парчи ферезь ( стар.- верхняя мужская одежда длиной почти до лодыжек, без
перехвата и воротника) - по которой ярко блестели самоцветные каменья  и зарукавья которой
пристёгивались застёгнутыми, величиной с грецкий орех, пуговицами, - в бармы, ( оплечья)
убранные яхонтами. В правой руке он держал посох, изукрашенный драгоценными каменьями, в левой -
державу. По сторонам от трона стояли оруженосцы, или телохранители, Великого князя, которые
назывались рындами, в белых длинных отложных кафтанах и в высоких, опушённых соболями шапках
на головах. На правых плечах они держали маленькие топорики с длинными серебряными рукоятками.
Рынды стояли, потупя очи,  и не смея пошевелиться. Но самое горькое для узника было наблюдать
рядом с государем обоих своих заклятых врагов: по одну сторону от него стоял посольский дьяк
Фёдор Курицын, по другую... Мирослав не верил своим глазам - его бывший стремянной - Феликс
Полторацкий.
       По существу, Иоанн Васильевич вёл себя, как настоящий самодержец. Он не только требовал
именовать себя в официальных бумагах и в дипломатической переписке то государем всея Руси, то
царём ( в грамоте датского короля, например, его однажды даже назвали императором!), но и
осознавал своё небывалое могущество. От него одного зависело, кому передать по наследству власть,
кого какими землями пожаловать, кого миловать, а кого и казнить.
       Средоточие такой необъятной власти в одних руках не было произволом, а было законодательно
закреплённой реальностью.
       Великий князь исподлобья поглядел на узника, и на его тонких, бледных губах заиграла
нескрываемая издёвка:
     - Что, Мирославка-холоп, тяжко в цепях ходить? - спросил Иоанн, оглядев бывшего посла
с ног до головы своим орлиным взглядом. - Это тебе не на балах с барышнями амуры крутить, да
козни строить своему государю! На колени пади передо мной, изменник!
     - Я не изменник, Ваша Светлость, - спокойно ответил князь Мирослав, решив не будить
 в Великом князе зверя.- А если на меня доносы строчил этот недостойный человек, - громыхнув цепью,
он выбросил вперёд руку, указав на Полторацкого, - то я хочу сей же час опровергнуть все его
оговоры. Моя совесть чиста, ничем я не прогневал Вашу Светлость, и справлял своё посольское дело
честно, с верой в Бога и в нашу святую Русь!
     - Ишь,  как складно гуторит! - вставил своё веское слово дьяк Курицын. - А ещё совсем недавно
думы думал, проклятый, каким способом тебя, Великий князь, извести. На твоё место метил
Мирославка - я-то ведаю о всех его помыслах. Пади, тебе говорят, на колени, холоп, перед своим
государем!
     - Подай, Господи, Великому государю многие лета здравия и благоденствия! - проблеял Курицын
и раболепно облобызал  руку Иоанну.
     - Я не раб и не холоп, чтобы на колени падать! - гордо вскинул голову узник. - А ежели тебе
так не терпится, Курицын, то ты можешь хоть лоб себе разбить, ползая на карачках. Такие псы
смердящие, как ты и твой зятёк только и умеют, что хозяйские сапоги лобызать! А мне, знатному
потомку великих князей Землянских не пристало на карачках ползать! Даже при Великом князе! 
    -  Вот ты как заговорил, Мирославка! - весь вытянулся на своём троне Иоанн, и от этого он
стал казаться ещё выше. - Не хочет он, вишь ты, на карачках ползать!!! Я же вставал на колени
пред ханскими послами, когда подносил им кубки с кумысом и также на коленях выслушивал ханские
указы. Для меня, для государя Русского, это было шибко унизительно, а ты, слышь, князь опальный,
должен мне сапоги вылизывать своим поганым языком за то, что я тебя в свет вывел.
      Иоанн подал знак своим телохранителям. Те с силой надавили на плечи Мирослава, и он,
обессиленный  от тяжких оков, от  долгого сидения в неловкой позе и от скудной пищи, упал на колени.
    - Вот так и стой, изменник проклятый! - грозно сдвинул брови правитель. - Что скажешь, о
том, как готовил против меня заговор с польским королём Казимиром IV Ягеллончиком? Убить меня
хотел али ядом отравить? Говори, иначе я прикажу тебя пытать лютыми пытками, которые не каждый
узник этого каземата выдерживает. Где ты прячешь польские злотые, которые Казимир дал тебе для
того, чтобы свергнуть меня с трона?
    - Есть у него злотые, есть! - выкрикнул Феликс Полторацкий, высовываясь из-за спины тестя. -
Я сам слышал, как он перед холопкой хвалился, что польский король ему денег отвалит. А опосля
мне Иван Лошинский рассказал, как он у него дворовую девку, Веселину Малкину выкупил аж за тысячу
польских злотых! Потом он с этой девкой обвенчался и сделал её своей женой, княгиней Землянской.               
      Мирослав подумав немного, попросил Великого князя, чтобы тот приказал Полторацкому
подойти к нему поближе.
    - Пусть подойдёт ко мне сам доносчик. Я ему на ушко шепну, в каком месте я те злотые спрятал.
А он уж Вам передаст всё, князь Великий.
      Иоанн велел доносчику подойти к узнику. Тот боком, дрожа от страха, приблизился к Мирославу.
Как только Феликс оказался перед узником, тот в мгновение ока вскочил с колен, выхватил из-за
голенища сапога кинжал и вонзил его прямо в сердце предателя. Удар оказался смертельным. Тот
только тихонько охнул, упал ничком на каменный пол и тут же испустил дух. По плитам белокаменной
палаты медленно расползалось кровавое пятно.
      Мирослав отбросил окровавленный кинжал в сторону и с горечью сказал:
    - Умри, предатель! Пусть на том свете тебя черти жарят! А мне всё равно не жить!
      Иоанн III поднялся со своего трона и, ударив посохом об пол, громко произнёс:
    - Ты сам подписал себе приговор, несчастный! Убрать его с глаз моих долой!


*****

      На следующий день после убийства Полторацкого в доме князя Землянского был учинён досмотр.
Рано утром нагрянули дьяки и подьячие и, предъявив княгине Елене Борисовне указ самого Великого
князя, принялись рыться в вещах. Они перевернули вверх дном весь дом, искали даже в светёлках
княгини и её снохи. Перерыли всякое старьё и на чердаках и в подвалах, но ничего  обличающего
посла Землянского в измене, так и не нашли. И тут один молодой, но очень шустрый пристав в одном
из сундуков, который стоял в конюшне и в котором хранилась старая сбруя, на самом его дне нашёл
кожаный мешок, доверху набитый золотыми монетами иностранной чеканки. Деньги изъяли, пересчитали
все до единой. Оказалось, что в мешке хранилось шесть тысяч польских злотых.
     - Вот ведь сколько князёк денежек наворовал у польского короля! - воскликнул один из дьяков,
качая укоризненно головой. - На всю оставшуюся жизнь хватило бы ему. А, скажи, матушка - княгиня,
не для того ли твоему сыну дал эти деньги король Казимир, чтобы он нашего Великого государя
со свету сжил? 
     - Мой сын-посол, а не колдун! - гордо вскинула красивую голову княгиня Елена Борисовна. -
К тому же, он знает пять иностранных языков. По указу Великого князя он находился при дворе
Ягеллонов целых восемь месяцев, ведя переговоры с ними, относительно неприсоединения Великого
Новгорода к Польше. Король Казимир IV - щедрый человек, он платил моему сыну за то, что тот
восемь месяцев не мазурки там танцевал, а заменял ему умершего толмача.
     - Ничего, матушка, палач дознается, кем служил твой сын Ягеллонам, - сказал дьяк, после чего
он приказал приставам снести изъятые деньги в сани.
       Услышав эти слова,  Елена Борисовна залилась слезами. Теперь Веселина стала успокаивать
свекровь. А что оставалось делать двум бедным женщинам? Увидеться с Мирославом и передать ему
хоть какую-то тёплую одёжу им не позволили.
       Потеряв всякую надежду, княгиня решила обратиться за помощью к епискому Крутицкому
Вассиану, который совсем недавно переселился в Москву из Сарая. О нём шла слава, как о порядочном
человеке, хоть он и был приближённым Иоанна III.  Вассиан принял княгиню ласково, проводил её
 в свою келью, внимательно выслушал и сказал таковы слова:
     - Матушка - княгиня, не могу тебя ничем порадовать. Кайся и молись, голубушка. Тяжкий грех
взял на душу твой сын - убийство. К тому же, как я понял, разбираясь в его деле, он также
обвиняется ещё и в государственной измене. А так как в политическом мире нынче неблагополучно,
а сынок твой помимо всего служил восемь месяцев при дворе польского короля Казимира IV
Ягеллончика, со стороны которого ведётся враждебная нам политика и подготовляется церковная Уния
Восточных и Западных церквей, пощады ему не будет никакой. Я бы и рад тебе, матушка, помочь, да
не в моих это силах. Думаю, приговор ему уже вынесен. А тебя, матушка - княгиня ждёт одно -
пострижение в монахини.   
      Елена Борисовна содрогнулась, но мужества ей было не занимать. Она и сама понимала, что её
ждёт. Епископ Вассиан не договорил только самое важное. Высший боярский чин ставил в то время
человека почти на одну ступень с сановниками и родовитыми князьями. Последние же, напротив,
искусственно притеснялись и ущемлялись в правах. Делалось это умышленно, чтобы князья понемногу
отвыкали считать себя ровней Великому князю по крови и происхождению. Именно это и погубило весь
знатный и именитый род князей Землянских.


*****

     Не буду описывать те ужасные пытки, которым подвергли палачи князя Землянского в застенках
Троицкой башни. При его допросе присутствовали дьяки, подьячие - но вот, что самое главное -
пыточный лист писал ненавистный враг Мирослава, дьяк Фёдор Курицын.
     Мирослава поднимали на дыбу, жгли раскалёнными прутьями, били кнутом так, что лоскутами
сходила кожа. Но на все обвинения, предъявленные ему в измене Великому князю, он шептал
бескровными губами:
   - Нет, ни в чём не виновен. Не готовил никакой измены. Моя совесть чиста, и пусть Господь Бог
накажет меня, если это не так. Нет, не готовил никакого переворота. Злотые заработал честно,
выступая в роли толмача при дворе польского короля Казимира IV  Ягеллончика и обучая его
тринадцать детей французскому языку. Дворянина Феликса Полторацкого убил с одной целью: чтобы
 на Русской земле было поменьше таких гадов ползучих, как он. Нет, не раскаиваюсь ни в чём, потому
что он меня гнусно оклеветал, невиновного. И, если бы судьба вновь предоставила мне такую
возможность, то убил бы его, не задумываясь!
    Унесли несчастного князя в его же камеру и бросили, окровавленного на грязную солому. Руки
его были вывернуты из суставов, со спины свисали клочья изорванной кожи, но он был жив. И думы
его были не о себе, не о том, что ещё предстоит ему пройти, а о любимой жене, которая так и не
успела стать с ним счастливой.


*****

    Утро 2 апреля 1467 года выдалось на редкость солнечными и ясным. На улице стоял лёгкий
морозец и летел мелкий снежок. Снег серебряными слитками лежал на маковках Московских церквей
и соборов. Громко чирикали воробьи, греясь на солнышке и радуясь весне, которая, не смотря ни
на что уже вступала в свои права.
    Московский люд валом валил в Кремль на Лобное место, где в те времена проходили пытки и
публичные казни. Для людей того времени все эти варварские действа были своего рода праздником,
и они с открытыми от любопытства ртами взирали на те зверства, потому что других развлечений
у простого люда не было.
    В тот, описывемый нами день, должны были пытать двух воров, убийцу, который убил и
ограбил богатого купца, фальшивомонетчика и женщину, которую уличили в том, что она при помощи
какого-то снадобья избавилась от ребёнка  в чреве. Все они пришли на своих ногах и каждый
дожидался своей страшной очереди.
    На Лобном месте была уже установлена жаровня, с горящими в ней углями и лежали железные
прутья. Рядом с жаровней стоял столб, к которому привязывали преступника для пытки огнём. Там
же находилась так называемая " кобыла", применяемая для битья преступников кнутом.
    Князя Землянского привезли к месту казни в розвальнях, и двое приставов втащили его
на помост, так как сам он идти уже не мог. Положили его рядом с плахой, лицом вверх. Глаза князя
были закрыты, длинные ресницы рельефно оттеняли бледное, без кровинки, красивое, но очень
изнурённое лицо с побелевшими, полураскрытыми губами.  Он производил впечатление мёртвого. Но это было только на первый взгляд. Вот Мирослав открыл свои ясные, затуманенные болью очи, и ему стало видно и синее небо, и ясное солнце, и стаи птиц над  Спасской башней. Одет он был в длинную холщёвую рубаху и штаны через которые просачивалась кровь. На груди, поверх рубахи сверкал его литой, золотой с алмазами тельник на толстой золотой цепочке, который палачи не посмели снять с его груди во время пыток. Князь приподнял голову навстречу солнцу и синему небу, глубоко вдохнул крепкий морозный воздух и слабо улыбнулся. Прошёл месяц с тех пор, как его заточили в подвал Троицкой башни, покуда длилось следствие. О жене и матери ему ничего не было известно.
     Между тем народу на Красной площади поприбавилось. Возле спуска к Москве-реке стояли
старенькие розвальни, с запряжённой в них серой в яблоках кобылой. В них сидел молодой мужичок,
разухабистый, в старом зипуне да бараньей шапке набекрень. Из саней он не вылезал, внимательно
прислушивался к разговорам людей на площади, да приглядывался к тому, что там происходит.
     Возле самого помоста стояли ещё два колоритных мужичка: один старый, с седой, окладистой
бородой, другой - совсем юный, скорее всего его внук, пригожий, словно девушка. Оба они были
одеты так же скромно, как и парень, сидящий в розвальнях.
     Но вот на площади произошло какое-то движение, и парень в розвальнях, улучив момент,
поставил свою лошадёнку поближе к Лобному месту.
     В тот момент на помост поднялись дьяк, несколько подьячих со скрученными в трубочки
свитками в руках - приговорами. Вместе с ними по деревянной лестнице тяжело поднялся палач,
дюжий детина лет сорока в красной рубахе и кожаном фартуке, которого в народе прозвали
Ваня-лютый, и его неизменный подручный Афонька-хромой. У палача за поясом был заткнут кнут
из воловьей кожи.
     Вперёд выступил дьяк, которого Мирослав узнал сразу - это был всё тот же Курицын. Он взял
один документ, развернул его и начал нарочито громко, с выражением зачитывать приговор.
Приговор этот относился к князю Землянскому:
   - Мы, Осподарь всея земли русския и Великий князь, Московский, Владимирский, Псковский,
Болгарский, Рязанский, Воложский, Ржевский, Бельский, Ростовский, Ярославский, Белозёрский,
Удорский, Обдорский и других земель, отчин, и дедич, и наследник, и обладатель Иоанн Васильевич
приговариваем: бывшего посла " Иноземного Приказа" князя Мирославку Землянского за измену своему
Осподарю, за подготовку переворота с целью занять великокняжеский престол при помощи денег,
которыми снабжал его злейший враг Наш - польский король Казимир IV Ягеллончик, за убийство в
Нашем присутсвии дворянина Фельку Полторацкого, к ослеплению и к отрублению кистей обеих рук.
Паче того изменник Землянский лишается княжеского титула и переходит в разряд "подлых" людей.
( ст.русск - простые люди) Всё его имущество: московская и ростовская вотчины, одежда, утварь,
денежные сбережения, крепостные крестьяне - всё переходит в Нашу казну. Мать бывшего Нашего
посла, княгиню Землянскую постричь в монахини. Так называемую его жену, а по настоящему,
крепостную девку Веселину Малкину также повелеваем отправить в монастырь для пострижения
в монахини. 
     Палач с подручным подхватили лежащего на помосте Мирослава под руки и подтащили его
 к плахе. Положили его кисти на плаху - самостоятельно он сделать этого не мог - и Ваня-лютый
одним ударом топора оттяпал бедному сразу обе руки. Мирослав от страшной, неимоверной боли
захрипел, но ни единого крика не вырвалось из его груди. Лицо его на фоне тёмных спутанных
кудрей было цвета белого мрамора.
     Зато тяжкий стон раздался в толпе: застонал юноша в крестьянской одежде с глазами синими,
как лесные роднички, да завыла какая-то баба с младенцем на руках: " Да за что ж вы его так,
горемычного, зверюги ненасытные?"
     После такой варварской экзекуции палач запалил смоляной факел и прижёг огнём кровавые
обрубки, чтобы остановить фонтаном хлынувшую кровь. Теперь предстояла вторая часть казни:
ослепление бывшего князя.
     Толпа, как заворожённая, только и ждала, когда наступит продолжение жуткого спектакля.
Ждать пришлось недолго. Ваня-лютый взял рукавицей из жаровни раскалённый до красна прут и
подошёл к Мирославу.
   - Ваня! - чуть слышно прохрипел мученик. - Давай побратаемся с тобой. Возьми мой тельник,
и станем братьями. Оставь мне глаза целёхонькими, и да охранит тебя Господь за неизречённую
милость ко мне.
      Палач, не говоря ни слова, сорвал с груди Мирослава литой золотой крест и опустил его в
необъятного размера карман своего кожаного фартука. Затем он слегка провёл раскалённым прутом
по векам бедного мученика.
      Никто из стоящих на Лобном месте не понял хитрого замысла палача. Все с интересом глазели,
как мастерски Ваня-лютый орудует своими палаческими инструментами.
      К счастью, Мирослав ничего не видел и не слышал. Он пребывал в глубоком обмороке.
      После казни несчастного бывшего князя Землянского снесли по ступеням вниз и бросили его
на подтаявший сугроб, решив, что он сам помрёт, не вынесши таких пыток. Палач вернулся к своим
обязанностям, потому что приговоров ожидали остальные преступники. Толпа опять жадным взором
вперилась в Лобное место, и никто даже не заметил, как исчез изуродованный князь Землянский -
теперь до него никому не было никакого дела. Видели некоторые ротозеи, как серая лошадёнка,
впряженная в старые розвальни тихо пошла в сторону Китай-города. Управлял ею всё тот же молодой,
задорный мужичок в старом зипунишке и бараньей шапке набекрень, да рядом с розвальнями шагали
старый дед с седой окладистой бородой, да его молодой внук, с глазами, словно лесные роднички.


                ЧАСТЬ     ТРЕТЬЯ

     Как вы помните, мы оставили нашего героя изуродованным и брошенным в сугроб. Никто
 из присутствующих на Красной площади возле Лобного места не обратил внимания на мужичка
в розвальнях, который спокойно сидел на облучке и будто чего-то ожидал.
     Когда казни и пытки закончились, дьяк Курицын хватился, но ослепленного князя, в сугробе
не оказалось. Снег, орошённый кровью, был примят, а человека, словно ветром сдуло.
     Палач Ваня-лютый, собрав свои зловещие инструменты, ушёл, посмеиваясь уголками рта.
     Курицын понял, что попал впросак, и стал расспрашивать зевак, которые постепенно тоже стали
расходиться по домам. Но те только отрицательно качали головами:
    - Не, не видали, батюшка боярин. Вроде лежал тута человек, которого пытали первым, а куды
он подевался, один Бог знает. Надысь тута одного тем же способом сказнили, так он встал на свои
ноги и сам пошёл. Вестимо, и сегодняшний мученик уполз. Очухался маненько, да дёру дал...
      Курицына слова этих живых ( то есть простых ) людей малость ободрили: ведь ему предстояло
держать отчёт перед самим Великим князем.
    " На улице мороз, - подумал дьяк, - а молодец так изнурён пытками, что вряд ли уползёт далече.
В дом к себе его никто не возьмёт - побоится гнева государева".
      Иоанну Васильевичу Курицын доложил так:
    - Свершилось, Великий государь! Мирославку ослепили и отрубили ему кисти обеих рук. Вот
только промашка вышла: княгиня Елена Борисовна и дворовая девка Веселина Малкина куды-то пропали.
Но я приказал послать ярыжек ( полицейских), чтобы они поставили заслоны на всех заставах. Авось
не ускользнут! А Мирославка сам сдохнет, ежели уже не сдох. А ежели сдох, так его божедомы
( в стар.- люди, которые ходили по улицам Москвы, подбирали умерших и хоронили их в общих
могилах), подобрали, али псы бродячие разорвали.
      Новость эта пришлась не по нраву Иоанну Васильевичу, и он сказал, что ежели женщин не
сыщут и не представят пред его светлые очи, то он, Курицын, сам будет заточен в монастырь.


*****

      После ареста Мирослава и неудачного визита к московскому владыке Вассиану, Елена Борисовна
поняла, что ничего хорошего её и Мирослава не ожидает. Но заживо хоронить себя в монастыре
княгиня не хотела.
      Вернувшись домой из Крутиц, она собрала в кованый сундучок самое ценное, что у неё было -
золото, запястья, перстни, ожерелья, серьги, украшенные драгоценными каменьями - и спрятала
всё в дупле старого раскидистого дуба у себя в саду. Она также успела вызвать дьяка из
" Холопского приказа", чтобы тот состряпал отпускную грамоту на крепостного Степана Свешникова.
Исполнив таким образом просьбу своего несчастного сына, княгиня отпустила с Богом бывшего гонца.
Но, став вольным человеком, Степан наотрез отказался бросить женщин на произвол судьбы. Он сказал,
что идти ему некуда, потому что он родился в доме князей Землянских и всю свою жизнь будет
служить им верой и правдой. Елена Борисовна поблагодарила слугу за верную службу и сказала, что
уезжает в Польшу, в Вавель к пану Потоцкому. Больше ей некому преклонить голову. Веселине она
предложила бежать вместе с нею. Однако, молодая женщина наотрез отказалась. Она объяснила свой
отказ тем, что сейчас, как никогда, нужна Мирославу, что должна присутствовать во время вынесения
ему приговора, каким бы страшным он ни был. Она его жена и должна всегда находиться рядом с ним.
    - Вы позжайте, милая матушка, не медлите,- сказала Веселина, обнимая свекровь. - Бог милостив,
может, и свидимся когда. Ежели Мирославу даруют жизнь, мы приедем в Краков вместе с ним. Ежели
его казнят, то и мне не жить без него.
      Елена Борисовна перекрестила Веселину и вложила ей в руку кису, туго набитую золотом.
    - Спасибо тебе, доченька, - сказала женщина со слезами на глазах. - Ежели тебе не удастся
спасти Мирослава, не лишай себя жизни. Ведь у меня кроме тебя никого не осталось.
      Степан Свешников поклялся Елене Борисовне, что будет всегда рядом с Веселиной и сделает
всё возможное, чтобы спасти князя Мирослава. Ещё они возьмут с собой мудрого Михеича, дождутся
дня казни, а там, как Бог пошлёт.
    - Исполать! ( стар.- добро, да будет так!) - сказала княгиня. - Да благословит тебя Господь,
добрый молодец! Охраняй Веселину, а Михеич у вас заместо отца будет.
      Она переоделась в мужское платье, взяла с собой двух самых надёжных гридней
( в средневековой Руси - княжеские охранники), достала из дупла дуба кованый сундучок
 с драгоценностями и спрятала его в перемётную суму. Затем один из гридней подвёл к ней арабского
скакуна серой масти и помог сесть в седло. После княгини в сёдла вскочили гридни, и маленький
отряд выехал за ворота вотчины.
       После отъезда Елены Борисовны Степан нашёл в сарае подходящую мужскую крестьянскую одежду
для Веселины, себя и Михеича, спрятал кису с золотом в розвальнях под сеном, впряг в сани молодую,
резвую, серую в яблоках, лошадку сам уселся на облучок. Веселина и Михеич запрыгнули в розвальни.
Степан щёлкнул кнутом, и лошадка пустилась рысцой, увозя из княжеской вотчины беглецов.
       Читатель, возможно удивится, но укрылись беглецы у всё той же Харлампиевны, которую
Михеич хорошо знал, и считал её надёжным человеком, которому можно доверить даже самую страшную
тайну. Знахарка приютила всех троих и не взяла с них за постой ни одной куны ( куна - 25 гривен).


*****

      По линии современной Бутырской улицы проходила древняя дорога на Дмитров - город, имевший
важное стратегическое и экономическое положение с древних времён. Рядом с дорогой стояла
придорожная деревня Бутырка, которую иногда называли Бутыркино. Это селение находилось
в собственности воеводы Юрия Захарьевича Захарьина-Кошкина. ( воевода Захарьин-Кошкин приходится
дедом первой жены Ивана Грозного, Анастасии)
      Мой внимательный читатель, наверное, понял, что за люди находились на Красной площади
во время казни князя Землянского: на облучке розвальней сидел Степан Свешников, а возле эшафота
стояли дед Михеич и Веселина, одетые, как простые крестьяне. В то время, когда изувеченного
Мирослава бросили в сугроб, Михеич со Степаном осторожно подняли его, положили в розвальни,
прикрыли тёплым стёганым одеялом, взятым из усадьбы, и припорошили сверху свежей соломкой.
      Князь в то время находился между жизнью и смертью, и его во что бы то ни стало нужно
было спасти. А привести  его в чувство здесь, в Москве, могла только лишь Харлампиевна. Решили
ехать поначалу к ней.
      Знахарка не могла глядеть на несчастного страдальца без слёз и содрогания: ведь она считала,
что его сегодняшние муки - дело её собственных рук. Но и оставлять его у себя она не могла, тем
паче вместе с Веселиной, которую повсюду ищут ярыжки великокняжеские. Разумеется, она сумела бы
облегчить муки князю. А коли кто увидит незваных гостей? Тогда её точно ждёт неминучая погибель.
    - Вот что, соколики мои ясные, - сказала женщина беглецам. - Хотела бы, да не могу я
оставить вас у себя. Неровён час, подглядит кто. Да ты не плачь, касатушка, - обернулась она
 к Веселине.- Бог милостив, авось, и спасёт твоего милого. Хотя, если покумекать, то лучше было б
ему помереть, чем жить таким калекой убогим.
    - Да что вы такое говорите, тётенька! - возмутилась молодая женщина.- Он - мой законный
муж, нас венчал сам владыко Новгородский Иона! Пусть без рук, без глаз, но я всё равно его
буду любить так же, как любила раньше. И даже сильнее...
      Харлампиевна ничего на это не ответила. Она молча достала клочок бумаги, вынула из
полупотухшего очага уголёк ( оказывается, знахарка была обучена грамоте!) и нацарапала в
цедульке единственное слово: " Помоги!"
    - Поедите в село Бутыркино, тут недалече, - сказала она, передавая грамотку Веселине. -
После Бутырской заставы, по дороге, что ведёт на Дмитров, по правую сторону от дороги лежит
это село. Не заблудитесь - оно первое после заставы. Там сыщете Акулину Фёдорову, отдадите
грамотку ей. Это моя родная сестра. Акулина посильнее меня будет в знахарстве и целительстве.
Бог даст, вылечит она вашего князя. Только делать нужно всё поскорее, а то неровён час
окочурится он, сердешный. Вона как его изверги изувечили! Ежели кто и прознает про вас
 в Бутыркино, то доложит только тамошнему воеводе. Но он - я знаю - человек хороший, добрый,
 он не даст вас в обиду ярыжкам Иоанновым.
      Потом Харлампиевна о чём-то призадумалась. Несколько минут стояла гнетущая тишина, потом
она поманила к себе Михеича и сказала:
    - Вот только жаль, что лошадка у вас одна единственная. Долгонько ехать будете. Вот бы ещё
одну лошадь раздобыть. Но ведь за неё заплатить придётся...
      Веселина достала из кисы две золотые монеты и протянула их знахарке. Та взяла только одну.
    - Ты, девонька, особливо денежками-то не разбрасывайся, - сказала она ласково. - Князя твоего
ещё долгонько лечить-то придётся.
      Потом она куда-то ушла. Вернулась знахарка минут через пятнадцать-двадцать, ведя под уздцы
коренастую, мохнатую лошадку с крепкими ногами и симпатичной чёлкой.
    - Это тебе, Михеич, - сказала Харлампиевна, указывая на лошадь. - Звать её Коврижка. Она
смирная, но очень шустрая. Коврижки любит с маком трескать, вот её так и прозвали. Ну а ты,
девонька, поедешь со своим супругом в розвальнях. Вот тебе бутылка с целебным настоем корня
девясила. В корне этом девять сил имеется. Спрячь её хорошенько на груди, чтоб настой не остыл.
Давай больному пить только тёплым.
      Небо уже подёрнулось вечерней дымкой, а колокольный звон плыл по Москве, зазывая народ
на вечерню. Наши  беглецы заторопились в дорогу. Поблагодарив знахарку за доброту и сострадание,
они, укутав Мирослава потеплее, уложили его в розвальни.
    - Не за что меня благодарить, - сказала Харлампиевна хмуро. - Я свой грех исправляю, который
мне ввек не отмолить у Господа Бога...            
      Никто ничего не понял из сказанного ею, да и некогда было разбираться. Степан сел на облучок, Михеич влез в седло Коврижки, Веселина устроилась на розвальнях рядом с изувеченным мужем.
    - Ну, милая! - крикнул Степан, и маленький обоз выехал со двора знахарки.


*****

     В начале апреля смеркалось уже довольно поздно, поэтому пришлось ехать в кромешной
темноте - так было безопасней. До Бутырского вала доехали без приключений, а дальше
по накатанному полозьями саней пути, выехали на дорогу, ведущую на Дмитров. Путь их лежал
 в маленькую деревушку Бутыркино.
     За всё это время Мирослав в сознание не приходил, и Веселина горячо молила Божью Матерь
и  Спасителя, чтобы он не помер в дороге.
     Сидя на облучке, Степан всё время погонял лошадь, и она быстро бежала по гладкому насту.
     Не отставал от розвальней и Михеич на своей Коврижке, время от времени ласково потрёпывая
её по косматой чёлке.
     Когда проезжали Бутырскую заставу, Веселина маленько струхнула. Она боялась, как бы их не
остановили заборольники, ( ст русск.-воины, находящиеся за аборолами-оборонными валами) не
потребовали бы опасной грамоты, (ст. русск. - предохранительный лист для свободного въезда в
Москву) и уж тем паче не обыскали бы розвальни. Но никому  из заборольников даже в голову
не пришло обыскивать трёх бедных крестьян, которые, якобы, ездили в Первопрестольную по
приказу своего господина, воеводы Юрия Захарьевича Захарьина-Кошкина. Видимо, и среди
заборольников Бутырской заставы этот человек пользовался большим уважением.
     При подъезде к деревне Мирослав зашевелился и глухо застонал. Веселина разгребла сено
и при бледном свете месяца увидела обезображенное лицо любимого. Она отвела взгляд и губы её
задрожали. Но ни одна слёзинка не выкатилась из её воспалённых глаз: девушка их попросту все
выплакала. Она достала из-за пазухи бутылку с настоем Харлампиевны, выдернула пробку и, аккуратно
разжав зубы мужа кинжалом, влила ему в рот немного целебного настоя. Мученик застонал снова.
   - Кто здесь? - спросил он хриплым, незнакомым голосом. - Я ничего не вижу!
   - Мирославушка, любый мой, это я твоя жена, Веселина, - с нежностью сказала девушка. - С нами
слуги твои верные: Степан Свешников и Михеич.
   - Исполать! А матушка моя где? Неужели её...
   - Нет, нет, не волнуйся, сокол мой ясный! Матушке твоей удалось бежать. Сейчас она - спаси её
и сохрани!- уже далеко. В Польшу уехала княгиня к пану Потоцкому. Мы тоже туда уедем, лишь
только тебе станет полегче.
   - Как хорошо! Спасибо тебе, жена моя милая! - сказал Мирослав и снова впал в забытьё.
     Вот и деревушка Бутыркино. Степан повернул лошадь вправо, и беглецам предстала следующая
картина: селение представляло собой несколько убогих тёмных строений, покрытых соломой. В
стороне виднелся высокий терем, видимо, воеводский. Ни огонька, ни лая собак. Тишина стояла
такая, что было слышно, как под полозьями розвальней скрипит снег.
   - Что делать будем? - нарушил тишину Степан. - Где искать дом Акулины Фёдоровой? Коли стучать
в каждую дверь, могут возникнуть подозрения. У людей языки без костей.
   - А знамо, робяты, что такие бабки живут обнокновенно рядом с лесом, - подал голос Михеич. -
Вона, виднеется домишко, а из трубы валит дымок. Небось бабка сейчас своё целебное варево варит.
Вы тута покедова погутарьте маненько, а я наведаюсь в тот домишко. Авось, мне и повезёт.
   - Деда, ты цедульку-то Харлампиевны взять не забудь, - напомнила Михеичу Веселина, протягивая
ему заветный клочок бумаги. Сама девушка была безграмотной.
     Дед поскакал вперёд. Степан и Веселина стали дожидаться его возле какого-то старого тына.
Минут через десять-пятнадцать послышался лошадиный топот, и молодые люди увидели приближающуюся к ним Коврижку.
   - Ну, что я вам баил? - спросил довольный старик. - Чутьё у меня на всех этих колдуний. Ентот
самый дом и есть. Поехали, Акулина Хрлампиевна нас уже поджидает.
     Подъехали к нужному дому. Знахарка стояла на пороге с зажённым жирником в руке.
   - Вносите больного в дом и кладите его на лавку, - приказала она строгим голосом. - Сами идите
покедова в ту малую комнатку и терпеливо ждите.
     Акулина Харлампиевна совершенно не походила на свою московскую сестру. Она была полная,
в самом расцвете лет, одета опрятно, можно даже сказать богато. На ней был новый сарафан,
понёва, голова покрыта ярким цветастым платом. На груди сверкало серебряное монисто.
     Степан осторожно снял Мирослава с розвальней, на руках внёс в дом и положил на широкую
лавку, на которую указала Акулина Харлампиевна.
     Знахарка передала Степану жирник, внимательно осмотрела  мученика и, не задавая никаких
вопросов, велела молодому человеку нагреть воды.
   - Огненная немочь ( стар.-горячка) у бедняги, - сделала вывод Акулина, пощупав лоб Мирослава.
     Получив на свои руки пациента, она с ловкостью и знанием дела принялась за лечение его.
Осмотрев вывихи и раны, она живо вправила вышедшие из суставов плечи, а к ранам приложила какие-
то собственного изготовления примочки. На веки наложила повязку с лечебной мазью.
     Степан Свешников попытался было помочь женщине, но та его быстро отбоярила.
   - Не мужское это, батюшка, совсем дело, - сказала она. - Лечи тогда сам, один, а себя учить я
не дозволю, молодчик.
     Степан, глубоко веря в знания и опытность знахарки, не стал вступать с ней в препирательства
и настаивать, а удалился к друзьям, пожелав ей успеха.
   - Так-то лучше! - проворчала ему вслед женщина. - А то с вашей наукой как раз на тот свет
отправите вашего боярина. Ему и так, батюшке болезному досталось...
     Потом она подозвала к себе Веселину.
   - Ты, как я понимаю, жена этого человека, - сказала Акулина. Она словно читала человеческие мысли.- Господь милостив. Плечи-то ничего, я вправила. Кости целы, их не поломали во время пыток. Спину, исполосованную кнутом, я залечу, а вот раны на обрубках рук не больно добры...
     Веселина сняла с себя нитку жемчуга бурмицкого, который был подарен ей некогда Иваном
Лошинским, и протянула его знахарке.
   - Тётенька! - горячо взмолилась она. - Христом Богом тебя заклинаю, спаси моего мужа!      
   - Не боись, дитятко. Сделаю всё, что в моих силах. А жемчуг свой убери, милая. Мне он ни
к чему! А скажи-ка мне по совести: ведь не из простых крестьян твой муженёк будет? У меня глаз
намётан: не вор он и не разбойник. Пытали его люто, ишь как поседел, сердешный! Видать, он
кому-то сильно насолил. Ведь так?
   - Так, тётенька Акулина, но не могу я пока выдать его тайну. В бегах мы с ним.
   - Понимаю, - голова знахарки слегка качнулась. – Завтрева, по утру отведу я тебя в терем
к нашему воеводе, Юрию Захарьевичу. Ему всё и расскажешь. Да ты не дрожи, как осиновый лист.
Добрый у нас воевода, никогда не обидит больного или убогого. Всегда приютит, да ещё денег
 с собой даст.
     В этот момент Мирослав застонал, и Веселина рванулась к лежанке, на которой он лежал.
   - Ступай, отдыхай, девонька, - остановила её Акулина. - Сейчас ты ничем не поможешь своему
князю. Ложись на мою кровать, деда положим на печку - у него кости старые, ну, а молодцу и
 на полу будет удобно. А я посижу с твоим мужем, не беспокойся. Всё, что теперь ему нужно - покой.
Помолись Богу за своего ненаглядного и располагайтесь на ночёвку. Да что же я такая нерадивая? -
вдруг спохватилась она. - Вас же покормить надоть. Там в печке  картошка ещё тёплая, на столе -
каравай хлеба, да соль в солонке. Водицу чистую, из родника принесённую, в деревянном ведре
найдёте. Ешьте, и спите себе спокойно. Утро вечера всегда мудренее.
 
*****
     Воеводе Юрию Захарьевичу Захарьину-Кошкину в описываемое нами время было тридцать семь
лет. Он был женат на дочери Ивана Борисовича Тучкова-Морозова, Ирине, и имел от брака семерых
детей: шесть сыновей и одну дочь - Феодосию. Великий князь Иоанн Васильевич относился к Юрию
Захарьевичу хорошо - воевода всегда был верным его слугой и каждый его указ исполнял
неукоснительно. Короче говоря, он был во времени ( стар. -  в милости) у государя.
     Юрий Захарьевич узнал о вечерних гостях рано утром от своего дворецкого. Добрый воевода
решил самолично допросить гостей, и подумать, что с ними делать. Узнав, что в избе Акулины
Фёдоровой лежит больной человек, он сам пошёл к ней, чтобы взглянуть на тех, кого Бог занёс
в его вотчину.
     Когда Юрий Захарьевич, в сопровождении трёх своих телохранителей, на правых мизинцах
которых висели ногайки, вошёл в чисто убранную горницу, гости и сама хозяйка поклонились ему
в пояс.
     На воеводе было надето расшитое золотом парчовое полукафтанье, опоясанное козылбатским
( персидским) кушаком и чёрные бархатные штаны, заправленные в сапоги, носки которых были
несколько загнуты кверху. Обоюдоострый нож в ножнах, на кольчатой цепочке, висел у него сбоку.
Он стряхнул  шапку, с собольей опушкой и помолился на образа. Лицо у Юрия Захарьевича было
немного рябоватое, но открытое, нос прямой, с несколько раздутыми ноздрями. Небольшая бородка
была посеребрена сединой. Тёмно-серые глаза его сразу же засветились добротой и состраданием,
лишь только он увидел лавку, на которой лежал без признаков жизни Мирослав Землянский.   
    - Ну, рассказывай, Акулина Харлампиевна, что за гостей таких принесло в мою вотчину? -
спросил он голосом низким, но ласковым. - Много разбойников шляется сейчас по лесам и дорогам,
поэтому, гости дорогие, не обессудьте, хочу спросить у вас: что вы за люди такие и каким ветром
вас занесло в мои владения?
      Акулина ещё раз поклонилась своему господину и, указав рукой на Веселину, которая всё ещё
была в мужской одежде, сказала:
    - А не я, батюшка воевода, должна сказывать, а вон ента красна девица.
      Юрий Захарьевич посмотрел на девушку пристальным взглядом, потом перевёл взгляд на двух
её помощников. 
    - Девица? - удивлённо переспросил он. - А я подумал, что это юноша такой пригожий стоит
передо мной.
      Веселина немного подумала - а вдруг они опять приехали не туда, куда нужно, - и этот
 На первый взгляд порядочный человек выдаст их со всеми потрохами ярыжкам Иоанновым. Ей казалось,
что, ежели её отвезут в монастырь, то Мирослав не будет жить без неё ни минуточки. Да и она без
него сразу погибнет. Что сказать этому знатному человеку? Правду? А, может, соврать с три короба?
Но, взглянув сначала на изувеченного супруга, потом переведя взгляд на воеводу, молодая женщина
решилась открыть ему всю правду - уж больно понравился он ей с первого взгляда. И с какой
нескрываемой жалостью смотрит он на Мирослава!
      Веселина опустилась на колени перед Юрием Захарьевичем.
    - Батюшка воевода, помоги нам! Христом Богом заклинаю тебя, помоги!- взмолилась бедняжка. -
Нету у нас на Москве никого, кто мог бы нас защитить. От добрых людей мы узнали про тебя,
заступника. Ведь перед тобой лежит не простой человек. Перед тобой лежит бывший князь Мирослав
Землянский. Я-его законная жена, а это слуги наши верные, которые не оставили нас в беде
 в трудный час. Уповаем на твоё милосердие и просим у тебя помощи и приюта.
    - То-то я смотрю, что этот больной молодец мне показался знакомым,- сказал воевода.- Но за
какие-такие грехи его так изувечили, несчастного? Помнится, он занимал высокий пост при дворе
Великого князя: состоял в " Иностранном приказе" и был послом в Польше. Так, значит это и есть
знаменитый Мирослав Землянский? Знавал я его батюшку, Всеволода Владимировича...
   - Всеволод Владимирович приказал всем долго жить на самое Крещение Господне, - учтиво перебил
воеводу Степан.
     Юрий Захарьевич встал с лавки и широко перекрестился на образа.   
   - Царствие ему небесное, место покойное, рай пресветлый! Славный был воин и надёжный друг.
Большое счастье было состоять с ним в дружбе. Помнится, жена у него была, Елена Борисовна. Мы
её ещё Еленой Прекрасной звали. Умная, достойная женщина. А про их сына, Мирослава, я так скажу:
видел его всего несколько раз, и сразу понял, что этот молодой человек - истинный сын своих
родителей и матушки нашей Родины. Кстати, а сейчас где Елена Борисовна? Жива ли она?
   - Елена Борисовна уехала далеко, - ответила уклончиво Веселина. - Её, как и меня, Великий
князь приговорил к пострижению в монахини. Она уехала потому, что была уверена, что Мирослава
предадут казни. Но его после пыток лютых лишили рук и глаз.
     Наступило минутное затишье. Юрий Захарьевич нахмурил брови и сжал кулаки. Веселина вся
затряслась со страху, подумав о том, что тот осерчал на последние её слова. Но она ошиблась.
Воевода подошёл к Мирославу и, тяжело вздохнув, сказал:
   - Догадываюсь, кто подвёл бедного князя к таким мукам. Дьяк Курицын! Я прав, старинушка? -
обратился он к скромно стоящему в сторонке Михеичу.
   - Прав, батюшка, прав! - с негодованием воскликнул старик. - Истинная правда во всех словах
твоих. Ведь наш князюшка чист, как агнец божий! Честь и совесть всосал он с молоком своей
матушки. Я ведь его с малолетства на своих руках нянчил. Никогда он не пойдёт на сделку
 с совестью. А то, что он будто бы убил предателя, своего бывшего стремянного, так будь я помоложе,
то сам бы придушил такую гниду собственноручно.
   - Я верю вам всем! - сказал Юрий Захарьевич. - Поэтому, повелеваю: перенести больного князя
в мои хоромы. Отвести ему самую лучшую светёлку. А тебе, Акулина Харлампиевна, поручаю заботу
о нём. Ты, девонька, будешь жить в комнате рядом с мужем. А вас, мужички, я размещу в людских.
Лошадок своих доверьте моим людям, они о них позаботятся.
     Веселина стояла сама не своя, не веря в такое счастье. Но одна мысль не давала ей покоя.
   - Батюшка воевода, не подвергаем ли мы Вас опасности? - спросила она насторожённо. - Не
настрочат ли донос на нас Ваши люди?
   - А ты умная девушка. Нет, дитя моё, среди моих людей предателей нет! Живите спокойно. Никто
не посмеет вас здесь обидеть. А как только князь Мирослав пойдёт на поправку, будем думать, как
вернуть ему его доброе имя. Пойми, доченька, не такой уж плохой человек, наш Великий князь.
Слаб он характером и слишком доверчив, ну, прямо как твой муж.


*****

     Краков встретил Елену Борисовну мелким моросящим дождём и туманом. За неделю, что прошла
с момента её побега из Москвы, лошади отмахали немало вёрст. Останавливались всё в небольших
шинках, грязных и неуютных, хозяевами которых были в основном евреи.
     На границе с Польшей беглецов остановили пограничники и потребовали у них подорожные
грамоты. Но Елена Борисовна вовремя оформила их в Москве у одного знакомого дьяка " Иностранного
приказа" за большие деньги. Сама она назвалась боярином Алексеем Стрешневым, двум гридням,
сопровождавшим её, имена менять не пришлось. В подорожной также было указано, что боярин
Стрешнев направляется в Польшу с целью сосватать своего сына, который был обручён с малолетства
с дочерью  ясновельможного пана Станислава Порембы, Кристиной.
     Тогда, в те давние времена, у путешественников, которые направлялись в европейские страны,
не было ни виз, ни заграничных паспортов. На границе с соседним государством стоял длинный
деревянный дом, где сидели так называемые пограничники, некоторые из которых вообще были
неграмотные. Какого рожна они видели в сиих важных бумагах, одному только Богу известно!
     Таким образом ,Елена Борисовна беспрепятственно пересекла границу нынешней Украины, и
направила своего коня на запад Польши - в Краков. Оказавшись на безопасной территории, женщина
немного успокоилась и стала думать о своём несчастном сыне, которого оставила на произвол судьбы
в далёкой Москве. Конечно, там - его жена, Веселина, сильная и мужественная девушка, верный
Степан Свешников и мудрый Михеич. А она, мать, ничего не знает о своём сыне: предал ли Великий
князь его смерти или помиловал? А пан Потоцкий? Как встретит он опальную беглянку, у которой
теперь одна дорога - в монастырь? Все эти мысли переплелись в голове бедной женщины, не давая
ей покоя ни днём, ни ночью. 
     Конечно, у неё были деньги и драгоценности, и она могла купить на них маленький домик
не в столице, а в другом каком-нибудь польском городке или деревне, но она не знала обычаев чужой
страны, не знала языка, что в конце-концов могло вызвать подозрение у местных жителей, которые
исповедовали иную веру, католическую. 
     А посему только Ежи Потоцкому она могла доверить своё горе. Только он один мог помочь ей в
такую трудную для неё минуту и дать достойный совет: как поступать далее.
     Так как Елена Борисовна никогда не бывала в Кракове и не имела представления, в какой
стороне находится Вавель, пришлось прибегать где к хитрости, а где и своим умом кумекать.
Расспрашивать местных жителей княгиня боялась: они могли догадаться, что под мужским платьем
скрывается женщина, тем паче, под платьем русским, и донести польской полиции. А там и до
тюрьмы недолго. Ещё Елена Борисовна знала от Мирослава, что из всех славянских стран в одной
католической Польше существует Святая Инквизиция.
     Но русским беглецам посчастливилось: по дороге в Краков они встретили юношу с лютней,
который сидел на земле и развлекал народ игрой на музыкальном инструменте. Перед ним лежала
шляпа, но она была пуста: никто из зевак не удосужился положить в неё ни единой монеты. Лицо
юного музыканта показалось княгине  открытым и симпатичным. Она знала несколько польских слов,
поэтому быстро договорилась с незнакомцем. Когда он услышал о замке князя Потоцкого, кивнул
головой и указал рукой в сторону Вавеля. Ещё он добавил, что езды до этого городка полчаса
с  небольшим.
   - В Вавеле есть только один большой замок, - сказал юноша, получив за свой труд золотую
монету.- Этот замок и есть княжеская резиденция. Если хотите, я вас туда провожу.
     Это предложение пришлось очень кстати. Княгиня подала знак одному из гридней, тот
посадил юношу на коня позади себя, и беглецы снова поскакали, но теперь уже с проводником.
     Как и обещал юный поляк до замка князей Потоцких доехали за полчаса. Лошадиные копыта
громко зацокали по деревянной дороге. Проехали местную школу, костёл, корчму. Но вот показались
мощные каменные стены, плотным кольцом окружающие владение знатного польского вельможи,
и маленький отряд остановился перед массивными дубовыми воротами.
      У княгини Землянской сильно забилось сердце. Она видела пани Ежи всего несколько раз да и
то, очень давно, поэтому всё думала и гадала, как её здесь примут сейчас.
      Юноша легко спрыгнул с коня и указал на медный молоток, который болтался на длинной цепи
возле слухового окна. Пока один из гридней стучал в ворота, парень неожиданно куда-то исчез.   
      Слуховое окно открылось, и в оконном проёме показалось усатое лицо охранника в железном
шлеме. Он учтиво спросил, что нужно господам, и, когда услышал, что пана Потоцкого спрашивает
русская княгиня, Елена Борисовна Землянская, подозрительно осмотрел всадника в мужской одежде
на сером коне и с треском захлопнул окошко.
      Постучали во второй раз. Княгиня сняла шапку, отороченную соболем, и её роскошные тёмные
волосы рассыпались до самого пояса. Только тогда до охранника доехало, что незнакомка его не
обманывает. Он вежливо попросил гостей подождать и помчался доложить дворецкому о приезде
русской княгини.


*****

     Вернёмся теперь в терем воеводы Даниила Холмского и узнаем, что произошло там с момента
казни князя Мирослава. Прознав про страшную участь посла Землянского, мамка княжны Анастасии,
Мавра Никитична Костомарова, тяжко захворала. Как и все няньки, она любила свою неласковую
воспитанницу, но тот тяжкий грех, который она взяла на себя, отчитывая Мирослава за упокой и
выливая к его порогу воду из-под покойницы, тяжким камнем давил на её грудь.
     Однажды женщину нашли в её светёлке без сознания, подняли с пола, уложили на кровать
и срочно послали за лекарем. Лекарь-иностранец пришёл незамедлительно. Он попросил, чтобы Мавру
Никитичну раздели, внимательно осмотрел её, пустил ей кровь. Он также сказал, что больную хватил
удар, и жить ей осталось не более суток.
     Мавра Никитична Костомарова скончалась, не приходя в сознание в своей комнатушке. Слуги,
как и положено, обмыли её, обрядили в смертный саван, положили в гроб и пригласили священника.
После отпевания, её схоронили на ближайшем кладбище. Над бедной женщиной никто не плакал, кроме
плакальщиц, которых воевода Холмский нанял за деньги.
     Зато Анастасия была довольна. Невзирая на смерть двух своих помощников, она ликовала в душе:
её неверный получил по заслугам. Мало того, что его лишили всех громких титулов и огромного
состояния, он стал просто-напросто убогим калекой. И с этим уродством он будет влачить нищенское
существование до конца дней своих!


*****

    В деревушке Бутыркино жизнь протекала тихо и спокойно. Хозяин с хозяйкой были людьми
сердобольными и хлебосольными. Жена воеводы Ирина, пожаловала Веселине несколько своих нарядов
и приставила к ней в услужение трёх сенных девушек.
    Юрий Захарьевич во всём доверял жене, посему поведал ей печальный рассказ о несчастном
князе Землянском и о его молодой супруге от слова до слова. Ирина внимательно выслушала мужа
и печально покачала головой. Мирослава она не видела, но и того, что рассказал ей Юрий
Захарьевич было достаточно для того, чтобы она прониклась к больному жалостью и состраданием.
    Мирослав в сознание не приходил, но всё время бредил. Акулина Харлампиевна не отходила
 от постели князя ни на минуту, поила его лечебными отварами, смазывала раны целебными мазями,
кропила крещенской водой, но призвать его к жизни никак не могла. 
    По ночам у постели больного дежурили по очереди то Михеич, то Степан Свешников. Ведь тётушке Акулине, как ласково звала знахарку Веселина, тоже нужен был отдых.   
    Когда девушка заходила в светёлку, где лежал Мирослав, она не могла смотреть на него
без слёз. Веселина всегда вспоминала князя, как человека неземной красоты, когда увидела
его впервые в Ракомле. А теперь? В кого превратили её милого завистливые ненавистники?
В жалкого, убогого калеку!  Но не это тревожило девушку: она боялась, что Мирослав никогда
не выйдет из забытья.
  " Видимо, его бедное сердце не выдержало тех мук, которым подвергли его палачи, - думала
она. - А мне без Мирослава останется только одно - последовать за ним в могилу!"
    Как-то раз под вечер больного решили проведать сам хозяин вотчины, Юрий Захарьевич
с  женой. Мирослав лежал всё так же без сознания, только слышалось его хриплое, тяжёлое дыхание.
Акулина Харлампиевна сидела рядом  с кроватью на низенькой скамеечке. При виде хозяина и
хозяйки она встала и отвесила им низкий поклон.
    И тут Мирослав стал бредить:
  - Будь ты проклят, подлец, предатель! Моя совесть чиста, я ни в чём не виноват... Меня
оклеветали... Я - посол Великого князя - Мирослав Землянский... Пустите меня... Мне больно,
больно! Ваня, возьми мой золотой тельник... Побратаемся с тобой... Прошу тебя, оставь мне
глаза целёхонькими... Веселина, жена моя, прости меня за всё...
  - Вот так всякий раз бредит, болезный, - тихо с состраданием сказала Акулина. - Во время
бреда всегда твердит одни и те же слова. А я вам так скажу, воевода батюшка! Порчу навели
 на этого князя. Сильную порчу! И прокляли его. Кто и за что это сделал - не ведаю. Тут бы
священника надобно кликнуть, отца Константина. Глядишь, опосля снятия проклятия пойдёт наш
светлый князь на поправку. Только опосля изгнания бесов мои снадобья станут ему помогать.
    Воевода Захарьин-Кошкин был знатным, но небогатым человеком. Своего личного лекаря он не
имел, зато при его вотчине была домашняя церковь, в которой отправлял службы дьякон, отец
Константин.
    В те довольно тёмные времена младшие чины духовенства зачастую выбирались из простого
народа, и подчас были абсолютно неграмотны. Но, в отличие от них, отец Константин происходил
из семьи священнослужителя, был умён, грамотен, отлично знал Закон Божий и все православные
таинства и ритуалы. К тому же он слыл умелым изгонителем бесов. Жил он с матушкой Василисой
и пятью детьми здесь же, в Бутыркино при церкви.
    За ним и послал Юрий Захарьевич одного из своих телохранителей.
    Отец Константин был благообразным человеком, не старым, с небольшой бородкой и умными,
карими глазами. Одет он был скромно: в чёрную сутану и скуфью. На груди у него висел большой
серебряный крест. Юрий Захарьевич, его жена и Акулина Харлампиевна поцеловали ему руку,
и тот перекрестил всех присутствующих. Затем воевода, отведя священника в сторонку, объяснил,
по какой надобности его сюда позвали.
    Отец Константин посмотрел на Мирослава и попросил всех выйти из светёлки. Что он там делал, осталось загадкой, только у всех, стоявших за дверью, кровь холодела от страшных криков и стонов, которые издавал больной. Прошло минут двадцать, когда дверь отворилась, и на пороге появился отец Константин, бледный, как полотно.
  - Тяжеленько пришлось! - сказал он, вытирая со лба пот тыльной стороной ладони. - Ох, как
тяжеленько! Видать много бесов засело в этом несчастном молодце. Обряд изгнания я совершил, но,
возможно, и повторить придётся. Колдун сильный попался! Колдовали над больным не раз и не два,
и вот во что колдовство это обернулось. Сгубили парня, душегубы...
   

*****

     Очень удивился Ежи Потоцкий, когда Францишек доложил ему, что из Руси приехала сама
княгиня Землянская.
   - Проси, проси немедленно! - воскликнул старый воин. - А я пока жену и внучку позову.
Да вели накрывать на стол: княгиня-то с дальней дороги, наверняка, проголодалась.
     Францишек отвесил поклон и собрался было уходить, но князь остановил его.
   - Вели также позвать ко мне Хенрика Жигульского, - добавил он. - Думаю, что пани Элена
вряд ли знает наш язык так же хорошо, как её сын.
     Но пока старый слуга ходил отдавать приказания, пан Ежи не удержался и сам вышел
встречать русскую гостью. Увидев старого друга покойного мужа, она бросилась ему на
грудь и разрыдалась так горько, что у старика у самого на глаза навернулись слёзы. Он
понял без слов, что эта хрупкая женщина не просто так преодолела огромное растояние от
Москвы до Вавеля: видимо что-то произошло в её жизни страшное, непоправимое, раз она
здесь, у него в доме, и вся в слезах.
     Поддерживая княгиню под локоть, он провёл её в пиршественную залу, где их уже ждали
княгиня Данута, княжна Еля и переводчик Хенрик Жигульский. Там уже был накрыт длинный стол,
заставленный всевозможными яствами и дорогими винами.
     Княгиня Землянская не была избалована европейскими изысками, к тому же, она была сильно
расстроена и утомлена дальней дорогой, но и она была несказанно поражена изяществом  княжеского
дома. Но более всего её удивила обстановка комнат, которая по богатству значительно превосходила
даже царские чертоги Иоанна III. Такому убранству залов могли позавидовать даже особы королевской
крови. Продумана была каждая мелочь. Чувствовалось, что у хозяина дома отменный вкус и большие
деньги, если он сумел привлечь лучших архитекторов Европы.
     Пан Ежи подвёл Елену Борисовну к жене и внучке и сказал:
   - Хочу вам представить жену моего старинного друга, ныне усопшего, пани Элену Землянскую.
     Услышав знакомую фамилию, княжна Еля мелко задрожала и выронила из руки веер, сделанный
искусно из перьев белой цапли, который всегда носила с собой. Но взрослые были так заняты
своими делами, что не заметили странного поведения девушки.   
     После того, как пан Ежи представил гостью жене, все сели за стол. Во время трапезы
завязалась  беседа, в которой Елена Борисовна поведала леденящую кровь историю, в которой
фигурировал её сын Мирослав.
     При первых же словах переводчика, Еля побледнела и поперхнулась. Утерев губы белой салфеткой,
она отодвинула от себя прибор и опустила руки на колени.
   - Почему ты ничего не ешь, сердце моё? - спросила пани Данута.
   - Спасибо, я сыта, - ответила девушка, и голосок её дрогнул. Она опустила голову, но жадно
ловила каждое слово, которое вылетало из уст русской гостьи.
   - И что же произошло с Мирославом, после того, как он вернулся в Москву? - спросил пан Ежи,
обгладывая крылышко цыплёнка. - Как и просил Всеволод, мы оставляли его у себя, но он наотрез
отказался.
     Глаза Елены Борисовны снова наполнились слезами, но она взяла себя в руки и с горечью
продолжила свой рассказ:
   - Да, я знаю. Низкий поклон вам за моего сына. Так вот, Мирослав вернулся в Москву не один.
Он привёз с собой молодую жену. На следующий день после его приезда, нагрянули слуги Иоанновы
 И схватили моего сына. Они сказали, что он обвиняется в измене Родины. Оказывается предатель - его
бывший стремянной - ещё, будучи в  Польше, строчил на него гнусные доносы и посылал подмётные
письма( тайные, анонимные письма, доносы, угрозы) с никому неведомым посыльным самому Великому
князю. В своих  цедульках( стар. цедуля - сообщение) он сообщал, будто Мирослав мечтает занять
его место на русском троне. Наш правитель во всём доверился доносчику и его тестю, дьяку Курицыну,
у которого у самого рыльце в пушку. Мой сын был брошен в один из казематов Троицкой башни, где
провёл в оковах целый месяц. Однажды во время допроса, на котором  присутствовал Великий князь,
он убил предателя, своего бывшего стремянного. Пытали Мирослава люто: поднимали на дыбу, жгли
железом, били кнутом. В нашей московской вотчине по приказу Великого князя учинили тщательный
обыск. Не знаю, что искали приставы, какие доказательства вины моего сына, только нашли они
шесть тысяч злотых, привезённых им из Польши. Я объяснила приставам, что мой сын - посол,
знает пять иностранных языков, и деньги эти заработал честно, ежедневным трудом, давая уроки
французкого языка детям короля Казимира, а также заменяя ему умершего толмача. Но меня никто
слушать не стал. Я испросила аудиенцию у московского владыки Вассиана, но встреча с ним не дала
никакого результата. Архиепископ объяснил мне, что мой сын - изменник и убийца. Мирослава ждёт
жестокое наказание, а меня и его жену после его казни постригут в монахини. Свидания с ним нам
не дозволили. Вот тогда-то я и задумала бежать в Польшу, потому что ну Руси мне оставаться было
опасно. Что сталось с моим бедным мальчиком, я не ведаю. В Москве остались его жена и два наших
самых верных слуги. Они поклялись мне, что будут с Мирославом до конца. Но чует материнское
сердце, что нет больше моей кровиночки в живых...
     - Бъедны хлопчик! - горестно всплеснула руками княгиня Данута, внимательно выслушав рассказ
русской гостьи. - Да будут прокляты его палачи! Чуяло моё сердце, что не надо было отпускать его
в Москву! Да разве он послушал бы меня, старую женщину?
       Еля вдруг вскрикнула и выскочила из-за стола, опрокинув стул с резной спинкой. Кубок
 на длинной витой ножке, который стоял возле её прибора, упал, и красное, как кровь вино, разлилось
по белоснежной скатерти.
     - Что с ней такое происходит? - недоумённо пожал плечами князь Ежи. - Странно всё это.
Сходи, жена, узнай, может, заболела внучка?
       Княгиня Потоцкая извинилась перед русской гостьей и поспешила в покои Элжбеты.
       Та лежала на постели. Её застывший взгляд был устремлён в потолок. Из больших, голубых
глаз девушки градом катились слёзы.
     - Маленькая моя девочка! - воскликнула пожилая женщина, ласково поглаживая внучку по светло-
русым волосам. - Расскажи мне, что с тобой происходит? Облегчи своё сердце! Может, я смогу тебе
помочь?
     - Бабушка, дорогая моя! - захлёбываясь рыданиями, простонала Еля, бросаясь женщине на грудь.
 - Почему, ну, почему я такая несчастливая? Ведь я больше жизни любила пана Мирослава. А он
женился на другой! А вы с дедом... Вы ничего не видели или не хотели видеть. Деду нужно было
только одно: повыгоднее выдать меня замуж!
     - Красавица моя ненаглядная! Что же ты мне, бабке своей родной, об этом раньше не сказала?
Я бы смогла уговорить деда, и он разрешил бы пану Мирославу жениться на тебе. И тебе было бы
хорошо, да и бЪедны хлопчик был бы сейчас жив. Лучше было бы тебя женить на честном и порядочном
русском князе, чем на каком-нибудь польском проходимце. Но что теперь об этом говорить? Смирись,
девочка, и молись, молись!  Матка Боска милостива. Она успокоит твоё бедное сердечко.


*****

      Весна в Москве вступала в свои права. Природа постепенно оживала после суровой,
затянувшейся зимы. Дни стояли солнечные, тёплые, и на земле в некоторых местах появились
первые проталины с пучками молодой зелёной травы и яркими, жёлтыми, как маленькие солнышки,
цветами мать-и-мачехи. Прилетели из тёплых краёв дрозды, и по утрам из ближайшего лесочка
доносились их самозабвенные трели. Земля запахла прелыми листьями и навозом. Повсюду звенела
капель. С покатых крыш боярского терема сползал последний снег. Проказники-воробьи горлопанили
так громко, что у Веселины,  которая выходила иногда во двор погулять, закладывало уши.
      Однажды во время одной таких прогулок её догнала Акулина Харлампиевна и радостно сообщила,
что князь Мирослав пришёл в себя.
      Девушка вскрикнула от радости и побежала обратно в дом. Тётка Акулина еле поспевала
за ней, отдуваясь иотирая пот с полного лица. Взбежав по ступеням вверх, Веселина распахнула
настежь дверь светёлки, где лежал муж. Услышав шум, Мирослав приподнялся на локте и, глядя
своими незрячими глазами куда-то в сторону, позвал её по имени. Он не был похож на себя:
 из молодого, цветущего мужчины князь превратился в худого, седого старика с впалыми щеками и
посеребрённой сединой бородой.
      Веселина не смогла сдержать горячего порыва. Она встала перед супругом на колени и стала
гладить его длинные, спутанные волосы, покрывать поцелуями едва затянувшиеся безобразные культи.
    - Мирославушка! - шептала девушка, исполненная жгучей жалостью. - Любый мой, ты очнулся -
слава Тебе, Господи!
    - Где я? - хрипло спросил князь, и Веселина не узнала его голоса.
    - Нас приютили добрые люди. Мы - в доме воеводы Юрия Захарьевича Захарьина-Кошкина.
    - Да, я слышал о нём много хорошего. Правда, познакомиться нам так и не довелось. Но я
благодарен этому славному человеку за то, что дал нам приют и спас мне жизнь.
    - Жизнь тебе спасла Акулина Харлампиевна, его лекарка. Это она ухаживала за тобой с самого
первого дня, как мы сюда приехали, вправила твои вывернутые суставы, накладывала лечебные
повязки, поила целебными травками - ведь ты был на волосок от смерти. После пыток и казни
 с тобой приключилась огненная немочь. Две недели ты находился в забытьи...
    - Теперь у меня за душой нет даже гроша ломаного, - с глубокой горечью сказал Мирослав. -
А мне бы очень хотелось отблагодарить эту славную женщину. Ты скажи ей, Веселина, что
Мирослав Землянский низко кланяется ей. Ведь теперь я такой же простой человек, как и она.
А тебя я отпускаю. Ты молода да пригожа. Пошто тебе такой убогий человек, как я? Ты встретишь
ещё молодого, красивого...
      Акулина Фёдорова стояла рядом и роняла слёзы от таких слов.
    - Что ты, Мирославушка, сокол мой ясный! - в сердцах воскликнула девушка. - Зачем же
ты обижаешь меня? Не будет мне жизни без тебя, так и знай. Я стану твоими руками, твоими
глазами. Вот ещё маленько поправишься, и будем мы с тобой в сад гулять выходить.
    - Спасибо тебе, лада моя, - слабо улыбнулся Мирослав. - Я не ошибся тогда, в Ракомле...
    - Ты не смотри, девонька, что твой милый такой худой да бородатый, - успокоила Веселину,
тётка Акулина, когда Мирослав снова погрузился в сон. - Воевода наш ласковый подкормит его,
оденет, как прынца. Брадобрей ейный бороду страшную ему сбреет, и станет твой князюшка ещё
краше, чем был раньше. Ещё детушек нарожаете кучу. Попомни мои слова, доченька!


*****

      Тётка Акулина оказалась права. После изгнания бесов Мирослав быстро пошёл на поправку.
Аппетит у него был отменный, но сам он ложку держать не мог: его кормила Веселина. Юрий
Захарьевич приказал натопить мыленку. Степан и Михеич аккуратно вымыли выздоравливающего в
большой дубовой бочке, наполненной ароматной водой, гладко побрили и расчесали его  отросшие
до плеч волосы костяным гребнем. Воевода пожаловал гостю  со своего плеча самые лучшие платья -
их нужно было только немного переделать, так как Юрий Захарьевич и ростом был пониже князя и
телом поплотнее.
      И всё было бы хорошо, но глаза Мирослава оставались незрячими, а культяшками рук он делать
самостоятельно ничего не мог: ни одеться, ни покушать, ни волосы причесать. Но самое главное,
у него пропал интерес к жизни, словно в тот день второго апреля на Лобном месте вместе с его
телом казнили его прекрасную душу. Он постоянно вспоминал мать и очень скучал по ней. Его ничего
не радовало, белый свет стал разом ему не мил.
      Веселина оказалась прекрасной женой, но и у неё иногда опускались руки, при виде мужа,
который целыми днями сидел сиднем в своей горнице и всё время молча глядел в одну точку.
      Но как-то раз под вечер, когда солнце стояло ещё высоко и, его благодатные лучи пробивались
сквозь  кроны сосен и елей, девушка повела супруга в соседний бор, чтобы после продолжительной
болезни он смог подышать целебным, смолистым, хвойным  ароматом. На улице было довольно прохладно, и в лесу, в ложбинках ещё лежал снег. Чтобы муж не озяб, Веселина накинула поверх его длинной, по колено рубахи, плащ, подбитый куницей, а на голову надела повязку из того же меха. Взяв
Мирослава под руку, они направились по дороге, ведущей в лес.
      Неугомонный птичий хор завершал свою дневную кантату, и на смену звукам дневным постепенно
приходили звуки вечерние. Вот, громко топоча коротенькими лапками, тропинку перебежал колючий
ёжик. Где-то надрывно застонала выпь. Низко над их головами, едва не задев крылом, пролетел,
ухая, филин. Укладываясь на ночлег, громко, кричали прилетевшие недавно, серые цапли.
      Мирослав чутко прислушивался к знакомым с детства звукам вечернего леса и глубоко, всей
грудью втягивал в себя смолистый аромат соснового бора.
      Он шёл молча, осторожно ступая, чтобы не зацепиться ногой за корень дерева и не упасть.
Он очень стеснялся своей убогости.
      Веселина задумчиво глядела в даль. Её синие, как лесные роднички глаза, были полны слёз.
Она вдруг вспомнила своих маленьких братишек, которых оставила у тётки в Великом Новгороде.
Увидит ли она их когда-нибудь?  Она думала о Мирославе, который очень изменился
с момента ареста.  Думала о свекрови, переживала за неё: смогла ли та доехать до Кракова?
Как принял её пан Потоцкий, и когда они с Мирославом смогут уехать из такой неласковой Руси
 в Польшу, чужую, но безопасную для них страну? Ведь от Елены Борисовны нет ни слуха, ни духа. И
не мудрено: когда она уезжала, не знала, будет Мирослав жить или умрёт. А если будет жив, то
где суждено ему скитаться?
      Но самое страшное страдание для девушки была отрешённость мужа от жизни.
      Неожиданно она вышла из задумчивости, услышав то ли стон Мирослава, то ли его тяжкий вздох.
Она не придала этому особого внимания: такие звуки за последнее время часто вылетали из его груди.
   -  Веселинушка, лада моя! - раздался вдруг радостный голос Мирослава. - Смотри, какой красивый
цветок вырос. Если мне не изменяет память - это подснежник. Когда-то давно, в детстве, мы
 с  батюшкой покойным рвали эти весенние цветы для матушки. Как жаль, что я сейчас не могу его
сорвать и подарить тебе!
       Девушка резко обернулась и обомлела. Рядом с ней стоял всё тот же красавец-Мирослав.
Безобразные струпья спали с его обожжённых век, и открылись глаза, карие и прекрасные. Лёгкий
весенний ветерок трепал его длинные, цвета серебра волосы. Лёгкий румянец играл на его чуть
впалых щеках. Он широко улыбался, своей непревзойдённой белозубой улыбкой, от которой сходили
с ума многие девушки  разных стран Европы. Но самое главное: великое счастье играло на его лице.
     - Спасибо Ване - не обманул! - выдохнул Мирослав с облегчением и неловко прижал Веселину
к груди руками-обрубками.
     - Мирославушка, милый, ты прозрел! - с восторгом воскликнула девушка, теснее прижимаясь
к  мужу. - Значит, тётенька Акулина была права: у нас с тобой всё будет хорошо!
               

*****

       Оставим ненадолго полюбившихся нам героев. Пусть они насладятся счастьем. Заглянем
снова в дом воеводы Холмского и посмотрим, как живётся Анастасии.
       После смерти мамки, Мавры Никитичны Костомаровой, на девушку напала зелёная тоска.
Она потеряла аппетит, сон, подолгу стояла на коленях перед иконами и молилась, молилась.
Возможно, её заела совесть, возможно замучило одиночество - нам об этом не ведомо.
       Между тем воевода Холмский не зевал: она подыскал ей жениха, молодого, красивого
боярина, не очень богатого, но умного и рассудительного. Заслали сватов и, не долго думая,
честным пирком, да за свадебку.
        Анастасия сразу полюбила мужа: поначалу он был добр, ласков с нею, но самое главное,
внешне чем-то напоминал Мирослава Землянского. Жить молодые стали в вотчине мужа, на Ордынке.
Свекровь сразу же невзлюбила невестку. Она не давала ей спокойно шагу шагнуть, всё время
пилила, пилила её и что-то нашёптывала сыну. Короче говоря, жилось Анастасии несладко. В
скором времени муженёк изменился вкорень и стал время от времени поколачивать свою молодую
жёнушку. А что делать русской бабе, будь она хоть царицей?  Живи, молодка, и терпи побои своего
супружника - так издавна заведено на Руси.
       Однажды молодая женщина пожаловалась свекрови на муженька, что тот, якобы, бьёт её
смертным боем. На что услышала таков ответ:
     - На то ты и жена, чтобы мужнины побои терпеть. Ничего, милая, попривыкнешь!
       Как говорится в русской поговорке: " Бог не Ермошка - он всё видит!" Вот и Анастасия
Холмская получила по заслугам.


*****

        Долго думали князь Ежи Потоцкий, княгиня Данута и Елена Борисовна Землянская, что
нужно сделать для того, чтобы вернуть доброе имя Мирославу и самой княгине. Взвешивали все
" за " и "против", и наконец, решили, что самое разумное - это получить княгине Элене
аудиенцию польского короля Казимира IV.
        Хенрик Жигульский составил просительную грамоту, и пан Потоцкий послал гонца
 в Краков, в королевский дворец Ягеллонов.
      - Теперь остаётся только ждать, - сказал старый вельможа. - Будем надеяться, что
король Казимир не откажет матери русского посла, к которому всегда был благосклонен. Если Его
Величество пошлёт грамоту Великому русскому князю от своего имя - а он это сделает, я уверен! -
то удача будет на твоей стороне, Элена. Наш король капризен и, возможно, поломается для важности,
но примет правильное решение.
        После приезда русской гостьи, Еля ходила сама не своя. Вспоминая красавца-Мирослава,
она не могла поверить, что его уже нет в живых. Она смирилась с тем, что русский посол женился
не на ней, а на другой женщине, но что его подвергли мукам ни за что, ни про что, она смириться
не могла. Каждый день бедная девочка запиралась в своей комнате, вставала на колени и, молитвенно
сложив руки, обращалась к Божьей Матери:
     -  Матка Боска! Оставь моего любимого в живых! Заживи его тяжкие раны! Пусть не со мной,
пусть с другой женщиной - пошли ему счастье! Верни ему все блага, которые он заслужил своим
честным трудом!  Прости меня, Матка Боска, что я люблю чужого мужа!
        Княгиня Данута не смогла удержаться и рассказала мужу о страстной любви их внучки 
к Мирославу Землянскому. Старик удивлённо посмотрел на жену, потом ударил себя кулаком по лбу
и горячо воскликнул:
      - Ах, я старый дурак! Разве мог я подумать, что наша Еля влюблена в русского посла?! Если
бы она только сказала мне о своей любви к нему, я, конечно же, уговорил бы пана Мирослава
остаться у нас и с удовольствием отдал бы руку своей внучки такому достойному мужчине! А сейчас
я не знаю, что делать, Данута. Боюсь, что я потерял не только дружбу, но и доверие нашей
ненаглядной красавицы.
        А Елена Борисовна в тот момент готовилась к встрече с польским монархом. Она заказала
у местной портнихи роскошное платье и плащ, затканный золотыми цветами, у шляпницы - модную
шляпу с перьями, у башмачника - изящные атласные туфельки на высоком каблуке. Со дня на день
она ожидала ответ на своё прошение.

                ВЕЩИЙ СОН ИОАННА III ВАСИЛЬЕВИЧА
 
      Однажды ночью Иоанну III приснился вещий сон. Во сне он увидел своего отца покойного,
Великого князя Василия II Тёмного ( Тёмным Василия II прозвали из-за того, что он был
слепым). Сон был настолько натуральным - а отец предстал пред правителем, словно живой - что
он не сразу понял, сон ли это был али видение. Именно таким родитель запомнился Иоанну в
последние месяцы перед смертью. Василий II был покрыт страшными язвами. Он был болен сухотной
болезнью, ( туберкулёзом) и велел лечить себя обычным в то время способом: по нескольку раз
зажигать на разных частях тела трут. Этот варваский способ, естественно, не помог, а в местах
многочисленных ожогов развилась гангрена. В марте 1462 года Великий князь Василий II умер.
      Таковы слова услышал Иоанн Васильевич из уст своего отца:
    - Сын мой, Иоанн! Обращаюсь к тебе, как к самому мудрому и справедливому из сынов моих.
Пошто ты обидел слугу своего верного, посла " Иностранного приказа", Мирослава Землянского?
Пошто пытал его люто, лишил всех титулов? Пошто изувечил такого доброго молодца? Пошто
поверил ты людям вредным, завистливым, а не ему - человеку честному и надёжному? Прав был
Мирослав, когда на твоих глазах порешил предателя низкого, подлого. Не уподобляйся отцу своему,
сын мой Иоанн, не будь жестоким, не гневи Господа Бога! За свою жестокость я лишился зрения.
Покайся, пока не поздно! Испроси прощение у того, кого обидел беззаконно. Мирослав Землянский -
один из немногих достойных вельмож твоих. Найди его, Иоанн, верни ему титул княжеский, вотчины,
холопов, иначе не будет тебе покоя ни днём, ни ночью.
    - Разве жив Мирослав, батюшка? Дьяк Курицын поведал мне, что отдал мученик Богу душу, не
выдержав пыток.
    - Кому доверился, сынок? Дьяк Курицын враг не только тебе, но и всему народу православному.
Жив Мирослав Всеволодович. Искалечен весь, но жив. Приютили его люди добрые, сердобольные.
Благодаря заботам этих славных людей и выжил князь Мирослав.
    - Где же искать мне его, подскажи?! - спросил Иоанн Васильевич.- Каюсь! Каюсь! Исторопился я!
Поверил наветам его недругов, а ведь он был другом моим с юности. Любил я его, как брата
единокровного.
    - Это хорошо, что совесть в тебе пробудилась. Дай слово царское, что не обидишь более
Мирослава Всеволодовича - только тогда я назову место, где он скрылся от гнева твоего лютого.
    - Клянусь, что не причиню ему больше зла...
    - Верю тебе! Найдёшь ты его в Бутыркино, в вотчине воеводы твоего верного Юрия Захарьевича
Захарьина-Кошкина...               
      Проснулся Иоанн Васильевич от того, что кричал страшно, пот лил с него в два ручья, а
возле кровати его  хлопотали спальник ( Придворный чин в Русском государстве 15-17 веках,
находился в подчинении у постельничего. В обязанности спальника входило дежурить в спальне
государя, одевать его, раздевать, сопровождать во время поездок) и постельничий Карпов Афанасий
Иванович. Они приводили государя в чувство, поили водой, утирали ему потное лицо. Кричал Иоанн
Васильевич не своим голосом:
    - Господи, прости мя, грешного! Исторопился я, исторопился! Найдите его немедля! Я
испрошу у него прощения!
      Кого хотел найти Великий князь и у кого прощения испросить, осталось для всех загадкой.


*****
   
      Через три дня король Казимир IV прислал приглашение княгине Землянской приехать к обеду.
Елена Борисовна помолилась Богу, надела своё новое белое платье, накинула на плечи атласный
плащ, расшитый золотыми розами, надела шляпу с перьями и вышла во двор замка Потоцких. Пан
Ежи предоставил русской гостье одну из лучших своих карет с кучером и форейтором на запятках.
Вместе с княгиней Землянской во дворец отправились сам пан Ежи при всех регалиях, пани Данута
и Еля.
       День выдался по- весеннему солнечным и ясным. Висла мирно несла свои чистые, прозрачные
воды в Балтийское море. В небе носились стаи шустрых ласточек и стрижей. Польские крестьяне
во всю уже пахали поля и свои наделы, и так они были похожи на русских крестьян, что у княгини
Елены сердце заныло от чувства ностальгии по родной стране.
       Элжбете сегодня исполнилось шестнадцать лет, и её должны были представить ко двору. Она
так волновалась, что позабыла всё, чему её учили дед и бабка. Она была так красива своей
естественной красотой, что особых драгоценностей ей не требовалось. Но камеристка постаралась
от души: она вплела своей юной госпоже нитку дорогого розового жемчуга в её чудные светло-русые
волосы, в уши вдела длинные серьги с бриллиантами - подарок покойной матушки - а на корсаж
платья приколола живую розу под цвет нежно-розовых щёчек Ели. Бабушка Данута сказала внучке
 по секрету, что королева Элжбета Габсбург ( тёзка Ели) приготовила для именинницы какой-то
необыкновенный подарок.
       Через полчаса карета остановилась перед парадным входом дворца Ягеллонов. Форейтор
соскочил с запяток, открыл дверцу и опустил обитые бархатом ступени по которым спустились
Потоцкие и Елена Борисовна.
       Когда лакей доложил о приезде гостей, дверь парадной залы распахнулась и приглашённых
встретила королевская чета в полном сборе: король Казимир IV Ягеллончик, королева Элжбета
Габсбург, семеро их сыновей и шестеро дочерей. Все были одеты в роскошные платья и сверкали
бриллиантами и драгоценными камнями. Возле августейшей семьи собралась целая толпа фрейлин и
придворных.
       Низко склонившись перед особами королевской крови, чета Потоцких и русская княгиня Елена,
терпеливо ожидали, пока король Казимир не позволит им выпрямиться.
       Сначала получила поздравления Еля Потоцкая, и королева Элжбета Габсбург преподнесла
ей в подарок ларец из слоновой кости, в котором, сверкая всеми цветами радугами, покоилась
бриллиантовая диадема необыкновенной красоты.
     - Я надеюсь, дитя моё, вы не откажете мне в любезности, - обратилась королева к княжне Еле. -
Отдавая должность вашей красоте и юности, я бы очень хотела видеть вас своей фрейлиной. Вы
 созданы блистать при дворце.
     - Благодарю Вас, Ваше Величество, - поклонилась Еля. - Я даже и не мечтала о таком счастье.
       Бабка с дедом Потоцкие сияли от радости: сейчас для внучки это заманчивое предложение
Её Величества было, пожалуй, наилучшим выходом из того состояния, в котором она находилась.
       Потом король Казимр IV подошёл к княгине Землянской. Через переводчика он поведал ей о
том, каким незаменимым человеком был её сын, пан Мирослав.
     - Мы ведь предупреждали его, - сказал король задумчиво. - Обещали ему хорошую плату и
беззаботную жизнь, если он останется при нашем дворе. Не послушался. И что из этого вышло? Мы
всегда говорили, что русский князь Иоанн IV  - непредсказуемый человек. Кстати, как только мы
получили Ваше прошение, пани Элена, мы в тот же день отписали ему эпистоль, в которой во всех
подробностях объяснили этому дикому человеку, что посол его, пан Мирослав Землянский, ни в чём
не повинен. Здесь, в нашем дворце, он вёл себя настолько скромно, достойно, что у него даже
любовницы не было! Вы видите, пани Элена, сколько у нас детей? Тринадцать! И всех этих оболтусов
пан Мирослав обучал французскому языку! К тому же, у нас тогда умер толмач, и ваш сын милостиво
согласился заменить нам его. А этот изверг, Иоанн, что с ним сделал? Да у нас бы пан Мирослав,
как сыр в масле катался, если бы не был упрям и неподкупен. У нас такие люди, как он, на вес
золота, а Ивашка бестолковый, раз - и сразу своего посла на дыбу, не разобравшись, что к чему!
       Елена Борисовна приблизилась к польскому монарху и благоговейно поцеловала его руку,
унизанную  драгоценными перстнями.
     - Благодарю Вас, Ваше Величество, за Вашу доброту, - сказала она, и в её глазах блеснули
слёзы умиления. - Уверена: Ваше высочайшее послание принесёт надежду на спасение моего бедного
мальчика.
     - Мы тоже надеемся на благоразумие Великого русского князя.
       Потом был роскошный обед, на котором подавались самые изысканные блюда и лились драгоценные
вина. Еля Потоцкая была в центре внимания молодых людей. Когда на её светло-русые волосы сама
королева Элжбета водрузила алмазную диадему, девушка стала похожа на сказочную принцессу, и за её
руку готовы были сражаться самые знатные юноши страны.
       Итак, мы оставим пока счастливую Елю Потоцкую во дворце польского монарха и снова
перенесёмся на русскую землю, в вотчину воеводы Захарьина-Кошкина.      
               

*****

      После того, как Мирослав Землянский прозрел, для него наступила новая жизнь со всеми
её красками и яркими впечатлениями. Но, как всякий порядочный человек Мирослав прежде всего
захотел поблагодарить своих благодетелей и ту женщину, что спасла ему жизнь.
      Юрий Захарьевич очень обрадовался, когда узнал, что его именитый гость снова стал
видеть. Радовалась и его жена Ирина Ивановна, и Акулина Харлампиевна, но пуще всех Степан
Свешников и Михеич.
      Воевода принял князя в своей светёлке и от души обнял его.
    - Слава Тебе, Господи, что ты снова на ногах, батюшка, светлый князь! - возрадовался
Юрий Захарьевич, когда увидел посетителя в совершенно ином образе. - А мы все уже и не
чаяли увидеть тебя в добром здравии. Спасибо отцу Константину - помог, да и Акулина
Харлампиевна немало сил приложила для того, чтобы снять с тебя хворобу. А более всех
ты должен жену свою милую благодарить. Ежели не она - лежать бы тебе, князь в сырой земле!
      Мирослав в свою очередь поблагодарил воеводу за хлеб-соль, за доброту и ласку,
 за наряды дорогие и с грустью сказал:
    - Не можем мы более злоупотреблять гостеприимством твоим, Юрий Захарьевич. Ты у нашего
Великого князя на хорошем счету состоишь. Вдруг прознает он про то, что скрываешь ты у себя
недобитого " изменника" и убийцу. Ты поблагодари от моего имени лекарку твою Акулину
Харлампиевну, за то, что жизнь спасла мне, горемычному, отца Константина тоже поблагодари,
а мы с женой и друзьями повечеру уйдём из твоего дома.
    - Да куда ж вы пойдёте?! - воскликнул воевода. - Вам и идти-то некуда!
    - Ничего, мир не без добрых людей. Может, нам посчастливится купить платья итальянские
али французские, тогда бы мы уехали к матушке моей в Польшу, в Вавель. Я теперь не князь вовсе.
Лишил меня Иоанн Васильевич всех громких титулов и званий. Так, может, мы за иностранных купцов
сойдём. Самое главное, выправить бумаги подорожные...
      Глубоко призадумался воевода, а потом сказал серьёзно и твёрдо:
    - Не сможешь ты, князь, жить на чужбине! Знаю я, как нелегко тебе сейчас, что ты сильно
обижен на нашего государя.  Я понимаю тебя - есть для того причина! Но потерять Родину - это
всё одно, что жизни лишиться. Неласково обошёлся с тобой Иоанн Васильевич и несправедливо. Рук
тебя лишил. Не спорю, их обратно не приставить никогда, но ведь у тебя жена молодая, пригожая,
друзья верные, надёжные. Они при первой же надобности придут к тебе на помощь. Поверь мне,
Мирослав, человеку, умудрённому опытом. Мне тоже довелось побывать в чужедальних странах, и вот,
что я тебе скажу: краше нашей матушки Руси нет другой такой державы! Оставайся у меня, князь и
живи столько, сколько пожелаешь. А с руками твоими мы что-нибудь придумаем. Есть у меня один
умелец...
      Низко, в пояс поклонился славному воеводе Мирослав. Эх, если бы он не был убогим калекой!
Он мог бы быть у него писарем, али ключником, чтобы не сидеть на шее и не есть даром чужой хлеб.
У воеводы у самого семеро детей – мал-мала, меньше!  И тут на ум ему пришла одна мысль,
 от которой он возрадовался, как ребёнок малый.
    - Знаешь, о чём я подумал сейчас, Юрий Захарьевич? А что, ежели мне попробовать деток твоих
поучить иностранным языкам? Глядишь, вырастет мне замена...
    - Что ж, благодарствуй, Мирослав Всеволодович! Мамки ведь, да няньки, так они у них не то,
чтобы по- иностранному, по-русски-то гуторить как следует не умеют. Попытайся, глядишь, может,
кто из моих отроков и выкажет способности.
      И стал Мирослав обучать  детей воеводы поначалу французскому языку. Он посчитал, что этот
язык может им более других понадобиться. Более всех отличался усердием и рвением младший сын
Юрия Захарьевича, Василий. В дальнейшем он выучил три иностранных языка, и Великий князь назначил
его в " Иностранный приказ" толмачом.
      Всё свободное время Мирослав стал посвящать своей жене. Он учил её грамоте, в которой она
делала успехи и  быстро научилась читать и писать.
      Как-то раз Юрий Захарьевич принёс какой-то свёрток непонятный, завёрнутый в чистую тряпицу,
и попросил Веселину развернуть его. Как только женщина развернула свёрток, все так и ахнули:
 в нём лежали две кисти рук, вылитые из гипса, и подкрашенные карминной краской. Кисти выглядели,
как живые. Тонкие кожаные ремешки, которые были к ним приделаны, служили для прикрепления
протезов к культям рук.
      Таким образом,  Юрий Захарьевич отблагодарил князя за обучение его детей французскому языку.


*****

     Теперь, когда Мирослав поправился окончательно, ничто не мешало ему и Веселине предаваться
любовным утехам. Те нежные ласки, которые мужчина не смог дать своей любимой, по причине
заключения в тюремный застенок, он воздал сторицей в радушном доме воеводы Захарьина-Кошкина.
Казалось, что медовый месяц у них только начался. Веселина, как любая любящая женщина, делала
всё возможное, чтобы мужу с ней было хорошо, чтобы его мужская сила, которая долгое время таилась
в нём, словно законсервированная, вновь проявилась в полную силу. Об одном только грустила его
молодая жена: что не может родить она Мирославу ребёночка. Но тот страшный приговор иноземного
лекаря тогда в Ракомле, в день, когда Веселина выкинула своего первенца, не давал ей покоя. Она
с трогательной грустью смотрела на чужих детей, и её сердце разрывалось от страшной
несправедливости: за что Бог наказал её, лишив радости материнства?
     Но время шло, и как-то раз, посмотрев на себя в зеркало, Веселина заметила, что слишком
раздобрела на воеводских харчах. А тут как раз зашла Акулина Харлампиевна, чтобы немного
с ней покалякать и расспросить о здоровье князя Мирослава. Знахарка как-то странно посмотрела
 на молодуху, улыбнулась ласково и сказала:
   - А ты, никак, понесла, девонька? То-то я смотрю на тебя и не нарадуюсь: ходила, как царевна
морская, вся насквозь просвечивала, а теперь гляди-тко - щёки полные, да румяные, тело белое, да
гладкое, словно кровь с молоком.
     Веселина зарделась, как маков цвет - стыдно ей было рассказывать тётке Акулине про то,
как её насиловали пятеро здоровенных мужиков, как понесла она от них, как выкинула ребёнка и
про то, какой приговор вынес ей иностранный лекарь. Но, подумав немного, обо всём ей поведала,
потому что после того, как та спасла её мужа от смерти, молодая женщина доверяла ей во всём.
   - Ах, ты голубонька моя! - запричитала тётка Акулина. - Сколько же тебе досталось горя
выхлебать! Но, знаешь, что я тебе скажу, доченька, бывает и такое: когда мужчину сильно любишь,
можешь и понести от него, хоть сто иностранных лекарей тебе скажут обратное. А, чтобы быть
по-настоящему уверенной, ложись на лавку, я посмотрю тебя. Да ты не бойсь, сделаю я это
потихоньку, ласково - ты даже ничего не почувствуешь.
     Веселина вдруг вспомнила дворового мужика Прошку, внука повитухи, который " осматривал "
её на невинность, и ей вдруг стало так стыдно, что она вся сжалась, словно пружина. Но потом
поняла, что не надо стыдиться, что тётушка Акулина - умная, опытная знахарка, и послушно легла
на лавку.
     Акулина внимательно осмотрела молодую женщину, и на её полном, румяном лице расцвела
довольная улыбка.
   - Ежели всё будет хорошо, - сказала знахарка, вытирая руки белым рушником, - то к Рождеству
Христову подаришь своему князю светлому маленького князюшку.
   - Да не ошиблась ли ты, тётушка Акулина? - насторожённо и в то же время радостно спросила
Веселина, вставая с лавки.
   - Я никогда не ошибаюсь, милая. Знаешь, сколько через мои руки прошло таких, как ты? Можешь
обрадовать своего мужа. В январе у вас родится ребёночек.


*****

      Май в том году в Москве, был невероятно тёплым. Пришёл он и в подмосковное село
Бутыркино. Бело-розовым цветом цвели яблони и сливы. Под окнами воеводского терема бушевала
сирень. По ночам разливались соловьиные трели, и от их трепетного многоголосья становилось
теплее и радостнее на душе, и хотелось, распахнув настежь окно, слушать и слушать их всю ночь
напролёт.
      Воздух был напоён ароматами душистых пионов и нарциссов, в изобилии произрастающих в саду.
Воеводская жена Ирина Ивановна очень любила цветы, и садовник насажал их в таком количестве, что
по всему терему стояли многочисленные вазы с душистыми весенними цветами.
      В конце мая в лесу появились первые ландыши. Веселина и Мирослав любили эти с виду
неказистые, но такие милые и нежные цветы. Обычно они ходили в лес ранним утром после бессонной
ночи любви.  Веселина собирала букетик из белых, дрожащих на ветру, крошечных колокольчиков и
подносила его к уху: ей всегда казалось, что маленькие белые цветочки вот-вот тихонечко зазвонят,
приглашая их в церковь к заутрене.
      Мирослав любил вдыхать ни с чем несравнимый аромат ландышей, вдыхать до головокружения,
 До одури в груди.
      В одну из таких прогулок молодая женщина решила поведать мужу о том, что понесла. Поначалу
до князя не дошёл смысл слов, сказанных женой, а, когда он понял, поднял её на руки и страстно
поцеловал в горячие уста. Это известие было высшей наградой ему за все его мытарства.
      Лес, где они обычно гуляли, был редкий, и вся дорога на Дмитров просматривалась, как
 На ладони. И в тот момент, когда Веселина возвращала мужу поцелуй, на дороге, ведущей  из Москвы,
показался чей-то пышный поезд.
      Впереди на белых конях ехали рынды с маленькими топориками в руках. За рындами следовала
роскошная карета, украшенная золотыми двухглавыми орлами. Следом за каретой снова ехали
многочисленные телохранители на конях вороной масти.
      У Мирослава болезненно сжалось сердце от великой тоски и безысходности. Он вспомнил, как
только что, оно радостно билось, когда нежно прижимал он к своей груди трепещущую, сконфуженную
признанием жену.
    - Да это же сам Великий князь едет! - воскликнул он, и все его иллюзии разом улетучились.
Он понял, что случилось непоправимое, что кто-то донёс на них, раз сам Иоанн Васильевич
едет в Бутыркино, чтобы снова схватить его и предать в руки палача. Веселину же, которая
ждёт ребёнка, как и было зачитано в приговоре ожидает холодная, сырая келья и безрадостная
жизнь монахини. А их бедное дитя? Оно навсегда останется без отца и без матери.
    - Не бывать тому! - прошептал князь пересохшими от волнения губами и, тряхнув седыми
кудрями, строго посмотрел на побелевшую от ужаса Веселину. -  За всё буду давать ответ я один!
А тебя я спрячу, Веселинушка. Гроза пройдёт, ты выйдешь из своего убежища, и с помощью Степана
и Михеича уедешь в Польшу, к моей матушке. Во что бы то ни стало, ты должна сохранить моего
наследника, продолжателя славного рода Землянских! Укройся в этом шалашике, и сиди
покудова не стемнеет. А мне нельзя прятаться, иначе я подведу под монастырь и воеводу Юрия
Захарьевича, и его славную жену Ирину Ивановну, и их милых детушек.
    - Нет! Мирославушка, не пущу! - заголосила Веселина. - Не будет мне жизни без тебя, мой
любый.
    - Не смей! - грозно сдвинул брови князь - Ты теперь не одна! Ты обязана сохранить нашего
сына!
    - Почём ты знаешь, что будет мальчик? - всхлипывая, спросила Веселина. - А вдруг девка
родится?
    - Кто бы ни родился - это семя князей Землянских, и ты обязана выносить наше дитя!
      Мирослав, не оглядываясь на рыдающую жену, смело зашагал по дороге, ведущей к боярскому
терему. Пройдя все семь кругов ада, он уже ничего не боялся.
      Когда он подошёл к красному крыльцу, царский поезд был уже там, и Великий князь
при  помощи одного из рынд, выходил из кареты.
      Увидев в окошко самого Иоанна Васильевича, по крутым ступенькам терема сбегал вниз
воевода Юрий Захарьевич Захарьин-Кошкин.
      Встретились все трое возле кареты. Юрий Захарьевич упал на колени пред Великим князем
и поцеловал его руку.
    - А ты что же не целуешь мне руку, гордый князь? - спросил Иоанн Васильевич у Мирослава. -
Али всё ещё в обиде на меня за прошлое?
    - Прошлое не вернёшь, - спокойно ответил Мирослав. - А ежели Вы, Ваша Светлость приехали
за мной, то прошу Вас, берите меня побыстрее - вот он я весь - только не причиняйте зла
воеводе славному. Он ни в чём перед Вами не провинился. 
    - А я смотрю и никак не пойму, Мирославка: очи-то твои, оказывается, открылись, - беззлобно
рассмеялся Великий князь. - Кого же мне теперь прикажешь казнить? Моего палача Ваню-лютого,
за то, что пренебрёг моим указом и самолично помиловал тебя?
    - Не за что его казнить. Он честно исполнил Ваш указ. - Мирослав выставил на обозрение всем
свои безобразные культи. - А то, что побратались мы с ним - это верно.
    - Ну и хитёр ты, князь. Да я не за тем сюда приехал, чтобы снова предавать тебя лютому
наказанию. Прощения хочу у тебя испросить. Исторопился я, поверил наговорам нехороших людей,
а верного слугу своего даже выслушать не захотел.
    - А что, Юрий Захарьевич, может, пригласишь меня в свой терем высокий? - обратился Иоанн
снова к Захарьину-Кошкину. - Жена твоя должна дорогого гостя встречным кубком вина подчевать.
Не нарушай вековых традиции наших дедов и отцов.
      Воевода Захарьин-Кошкин отдал распоряжение набежавшим со всех сторон слугам и повёл
государя в свой терем.
      Мирославу Великий князь приказал следовать за ними.
      При входе в высокую гридницу, Иоанна Васильевича уже встречала Ирина Ивановна Захарьина
с серебряным подносом, на котором стояли три золотых кубка с фряжским вином. Не ведаю, кто
отдал воеводской жене приказ поставить на поднос именно три, а не два кубка. По всей видимости,
инициатива принадлежала самому Юрию Захарьевичу.
      Ирина Ивановна поклонилась низко высокому гостю и протянула угощение. Великий князь взял
один из кубков и, пригубив его, поставил снова на поднос.
    - А что же ты, Юрий Захарьевич не пьёшь? - спросил он. - Да и князь наш гордый тоже бы
выпил вместе с нами.
    - Нечем князю брать кубок, Ваша Светлость, - ответил Мирослав. - Управляюсь теперь
исключительно при помощи людской доброты.
      Иоанн Васильевич самолично взял третий кубок и поднёс его к губам Землянского.
    - Второй раз спрашиваю тебя, князь: прощаешь ли ты меня за то зло, что причинил я тебе?
    - Время взяло своё. Острая боль пораненного сердца притупилась, - уклончиво ответил
Мирослав. Укор Великому князю замер на его устах и заменился словами полной покорности
Провидению. - На всё воля Божья!
    - Уклончиво говоришь, Мирослав Всеволодович. Не хочешь ли ты, чтобы я пред тобой пал
ниц, чтобы вымолить у тебя прощение?
    - Нет, Ваша Светлость! Ни к чему Вам пред рабом своим на колени падать. Хотел бы я всё
забыть, да не забывается. Но я прощаю Вам всё. Вот только...
    - Говори, я сделаю всё, о чём бы ты не попросил.
    - Отдалите от себя первого предателя и наговорщика, дьяка Курицына. Все беды только
от  него, проклятого.
    - Исполать! - Иоанн Васильевич крепко обнял Мирослава, и они трижды расцеловались. -
Возвращаю тебе и твоим близким все титулы и звания, вотчины - Московскую и Ростовскую, -
а также холопов, добро и те деньги, которые ты честным трудом отслужил у польского короля.
      С немой, невыразимой словами благодарностью, с ликующим счастьем воззвёл Мирослав очи
к небесам. Этот день для него стал началом новой, счастливой жизни.
    - Говорят, у тебя жена просто раскрасавица! - сказал Иоанн, допив вино. - Что же ты
не знакомишь меня с нею?
    - Прогуляться вышла она, государь, свежим, весенним  воздухом подышать. Но я сей же час
пошлю за ней слугу своего верного.
      И Мирослав шепнул незаметно на ухо Степану Свешникову, чтобы тот позвал Веселину
Из затерянного в лесу шалаша. День сегодня и взаправду был необыкновенно праздничный и
знаменательный. Теперь ни ему, ни Веселине не придётся более прятаться и таиться, как сверчкам
запечным. Теперь они спокойно могут уехать к матушке в Польшу.
      Пока Степан бегал за Веселиной, Великий князь, подобревший от выпитого вина, спросил
Мирослава:
    - А что, светлый князь, не желаешь ли ты снова пойти ко мне в " Иноземный приказ"? Место
русского посла в Польше свободно.
      Князь Землянский склонил голову и ответил, не задумываясь:
    - Нет, Ваша Светлость! Негоже такого калеку убогого за границу посылать. Дозвольте мне
остаться в Москве, тем паче, что жена моя молодая недавно понесла.
    - Что ж, поздравляю и тебя, и жену твою молодую. Так ты и в Москве мне завсегда можешь
понадобиться.
      Пришла с улицы Веселина и, потупив очи, встала перед русским государем. Степан
 По дороге успел поведать ей обо всём, и она уже знала, что Иоанн Васильевич приехал сюда
 с добрыми намерениями.
    - Гордись своей женой, Мирослав, - сказал государь, с нотками зависти в голосе. - Она и
в самом деле у тебя писаная красавица. Когда родится ребёнок, прошу взять меня в крёстные
отцы. Ну, как согласен?
    - Непременно, Ваша Светлость.

ЭПИЛОГ

   Итак, мой роман подошёл к концу. Мне очень жаль расставаться с полюбившимися героями,
но ничего не поделаешь. Не стоит из серьёзного произведения делать " мыльную оперу", тем
более, что поставлены все точки над i. Хотя, нет. Кое-какие исторические справки нужно
дополнить.
      Иоанн Васильевич выполнил все свои обещания в отношении князя Мирослава. Кроме одного...
Дьяк Курицын по каким-то неизвестным причинам так и остался на дипломатическом поприще.
В 1482 году Иоанн III отправил его с дипломатической миссией в Венгрию к венгерскому королю
Матвею Корвину  и в Молдавию к Молдавскому господарю Стефану Великому для заключения союза
против Польши. Он вернулся из-за границы, привезя договор, содержавший утверждение " братства
и любви" да ещё книгу, написанную в тех краях, название которой было " Граф Дракула". 
      Сам государь Всея Руси женился во второй раз. Жену ему, которую звали Зоэ Палеолог,
привезли из Рима. В Москве она приняла христианство и получила имя София. В 1472 году Иоанн
Васильевич и София Палеолог обвенчались. Их венчал в Успенском соборе Кремля митрополит
Филипп.
      " Иностранный приказ" возглавил бывший постельничий Великого князя, Карпов Афанасий
Иванович. Он оказался замечательным дипломатом честным человеком. В дальнейшем к нему
 В обучение был отдан младший сын воеводы Юрия Захарьевича Захарьина-Кошкина, Василий.
        Средний же сын воеводы Захарьина-Кошкина, Роман, окольничий при Иване Грозном, стал
отцом Анастасии, первой и самой любимой жены грозного царя.
      14 мая 1471 году произошла Шелонская битва, на реке Шелонь, в тридцати верстах от озера
Ильмень. Эта битва, в которой участвовали войска Иоанна III и новгородцев решила участь
Великого Новгорода. Захватив в плен самых выдающихся его вождей, Великий князь распорядился
отрубить им головы. Так в городе Руса были казнены вожди литовской парии: Дмитрий Борецкий,
сын Марфы от второго мужа, Василий Губа-Селезнёв, Кипр Арзубьев. Остальных, в том числе и
Ивана Лошинского, отправили в оковах в Коломну и посадили в тюрьму.
      Земли Марфы Борецкой были конфискованы. Её саму с внуком Василием Фёдоровичем Исаковым
сначала привезли в Москву, а затем выслали в Нижний Новгород, где насильно постригли в
монахини под именем Марии в Зачатьевском ( с 1814 года Крестовоздвиженском) монастыре.
По другой версии Марфа умерла или была казнена по дороге в Москву в селе Млеве
Бежецкой пятины Новгородской земли.
Анастасия Холмская, которая играла в нашем романе не последнюю роль, умерла во время
родов, и кроме отца о ней никто не плакал.
Элжбета Потоцкая при дворе короля Казимира IV Ягеллончика считалась самой красивой
фрейлиной королевы Элжбеты Габсбург. Она вышла очень удачно замуж: её мужем стал молодой,
богатый и очень знатный польский вельможа, и она была счастлива в браке.
Княгиня Елена Борисовна Землянская вернулась из Польши в Россию сразу же после того,
как Иоанн III Васильевич снял все обвинения с Мирослава и вернул ему и его родственникам все титулы
и звания. Она не захотела оставаться в Москве, где всё ей напоминало о страшных днях заточения
её сына в казематы Троицкой башни, о тех лютых пытках, которым его подвергали, и она уехала
 в  свою дальнюю вотчину в Ростов Великий поближе к могиле своего усопшего супруга.
      У князя Мирослава и княгини Веселины Землянских ночью, в сочельник 1468 года родился
первенец, сын, которого они в честь деда назвали Всеволодом.

                ЗЕЛЕНОГРАД Декабрь 2014 года. - 4 января 2015 года.