Небо серое, и оттого близкое, родное, пыталось дотянуться до мельтешащих людей тонкими, обрывистыми нитями дождя. Люди не принимали этот знак внимания за должное, и под тихими, едва слышными каплями распускали зонтики, как бутоны цветов. Мы с Кузей, однако, затесались среди багажа. И отправлялись к месту, где бездушные компьютеры вещам находили их хозяев.
Нас это устраивало не так сильно, чтобы соглашаться с происходящим. Кузя вообще редко (скорее никогда) мирился с действительностью, имеющей наглость жить по каким-то там своим законам физики и логики. На борьбу с ними мы и отправлялись.
Люди в одежде с жирными масляными пятнами повернули голову в сторону блондинки, одетой не совсем по погоде. Хотя здесь неуместным было скорее не слово погода, а слово одетой. Если Кузя не мирился с законами физика и логики, то девушка не мирилась с законами стиля и моды. Излишне открыты были и грудь ноги в кричаще-ярком платье. Хотя внимание грузчиков привлекал не факт открытости, а то что было , что открывать. И окончательно остановило время для них лучезарная улыбка, направленная якобы персонально для каждого. А когда она споткнулась, возле едущей ленты с местами никого не осталось. Несмотря на то, что это было служебное помещение итальянский и светлый цвет волос не вызвал никаких подозрений
Кузя сначала предложил поменять местами две наклейки. При этом правда, на его склад уже попадали две разные вещи. Про возвращение второй никакого честного слова он не давал. Кстати, морок в виде девушки делал он. Я всего лишь намекнул, что отвлечь внимание было бы неплохо, да и в способностях поупражняться. Хотя штрих в виде спотыкания был уже на мне. Нам оставалось только испортить полосы на бумажке перед этим, а теперь бросить коляску в нужную нам кучу.
Когда всё закончилось, мы сидели в кафе аэропорта. Перед нами стояли небольшие, идеального размера для домовых, самые настоящие кофейные кружки. Кузя, хотя и был молод, успел стать гурманом и предпочитал только натуральный продукт. Конечно, мы не покупали ни этот горячий, с белой сладкой пенкой напиток, ни воздушное, покрытое мелкой шоколадной крошкой, свежайшее тирамису. Уже созданный образ девушки, нашел желающего это сделать. А потом исчез, оставив его в недоумении. Домовые не едят в привычном для человека смысле. Всякие недостойные, рационально мыслящие отпрыски человечества из неисчезающей каши, сдобренный маслом и поставленной в горшочке в уголок для нас, делают вывод: домовых не существует. А если каши, вдруг окажется меньше – пора травить крыс и мышей. Мы домовые ближе к нечистой силе, чем к живым. Мы питаемся, вдыхая аромат, мы едим саму суть еды. Ведь часто, наверно, бывало, когда мама приготовит вкуснейшего супа или плова, его поедят. И ещё останется, много, а никто есть потом и не станет. Так он и отправляется в отходы. Просто его ранее съел, несправедливо обделенный и забытый домовой. Или собака ни с того, ни с сего свой корм не ест и всё тут. Значит, вы очень плохой хозяин. Довести домового до того состояния, что он собачий корм есть готов.
Пока я с удовольствием потягивал аромат, змейкой ползущий вверх, Кузя уже надышался, и успел осмотреть пол, потолок, стены, людей, кружки, форму официантов, форму официанток, снова потолок и меня. После чего выражение скуки сменилось озорной улыбкой.
- Слушай, Нафаня, а как же баранки, тульский самовар? - последние слова Кузя произнёс нараспев, безбожно растягивая гласные. И чтобы была большая семья, и растопленная русская печь.
Я хотел было ответить задорно, но вспомнил эту картину и в груди защемило. Я промолчал. Мой несильно воспитанный друг не сразу, но это заметил. И поддержал мою тишину. Я скучал по настоящей, истинно теплой, милой моему сердцу русской печи. По большой семье, с её спорами и наставительными разговорами. По маленьким детям, за которыми мне поручали присмотреть. С детьми было весело играть, они искренне верили в домовых и обращались как с равными себе.
Напряженную нить разговора оборвал взгляд сквозь темное стекло, отделяющее кафе от остального мира. Карие глаза человека, внешне ещё не определившего хочет ли он иметь бороду, не должны были нас заметить. Однако, они были направлены ровно на наш столик. Кузя поёжился, стал раза в два меньше. Буквально. Это защитная реакция осталась от нашего предка, лешего. Только леший, вел себя немного по-другому, раз в десять больше становился. Я, как старший, сделал вид, что не потерял присутствия духа и присмотрелся внимательнее. Оказалось, этот в меру упитанный брюнет в самом рассвете сил всего лишь глубоко задумался. И его взгляд замер в случайной точке пространства. К сожалению, в жизни случайное всегда переплетается с чудесным. Только эти странные люди не хотят ничего замечать.
- А чего ты так испугался?
- Ничего. Просто захотелось поминимизироваться. - Кузя огрызнулся. - Поуменьшатся, - на всякий случай уточнил он. При этом остался весьма напряженным.