Испытание верой
Купе ему понравилось: об «СВ» он мечтал!
Два мягких дивана, толстый коврик на полу с ярким ворсом, стол под вышитой скатертью с чайным прибором, сахаром и печеньем в вазе. И даже – цветы! В декабре! Скромные, но живые. Из-под столика упругой волной шло вожделенное тепло, щедрое и густое. На Урале, Иван заметил, к теплу отношение любовное, не 18-20 градусов, избыточных для хрущёбного обывателя среднерусской полосы, а все тридцать, и форточка – нараспашку!
Иван бросил сумку с вещами к подушке, белой пирамидкой возвышавшейся под окном на аккуратной постели, и сам завалился на неё, свесив ноги в проход. Но тут же подпрыгнул, как гибкая пружина, схватил свой немудрёный багаж и, подняв крышку рундука-кровати, сунул туда американский сак с белым кондором на синем поле, купленный прямо перед отъездом. Окончательно удовлетворённый, он разулся и в блаженстве залёг на диван, закинув руки за голову, всем телом впитывая негу свежевыстиранного белья. И уставился в зеркало двери: «Ну-ко, кто войдёт второй? Кто попутчик на долгую дорогу?»
В воображении побежали варианты: коммерсант, со вздутым кожаным «дипломатом»? – Нет, не пойдёт. - Военный? Полковник авиации? – Нет, не надо! Старик-крестьянин с курицей в кошёлке? - Нет, прошлый век! И куда ему - в «СВ»! - О! Дама! Лет тридцати, в знойной шубе, в сопровождении угодливого носильщика. Два чемодана на колёсах, корзинка с провизией, редикюль с монограммой в изящных маленьких ручках. Вот она, бросив на компаньона по предстоящей дороге нечаянно-равнодушный взгляд из-под очаровательных белых кудряшек, открыла сумку с портмоне, не мелочась вынула и протянула носильщику мзду за помощь. Потом…
О, нет, размечтался! Если такое примерещилось, значит точно, так не будет! Замечено, чего ждёшь, того не происходит. Лучше рисовать в воображении подробные картины, каких не должно быть: не может же быть, что угадаешь? Например, больной старик на костылях. Или - пьяный шулер с колодой карт! Фу! Мамаша с младенцем, только что из роддома! - Боже упаси! Только не это!
Упоминание бога и сыграло, похоже, злую шутку. За дверью Иван услышал:
- Благодарствую. Господь вам в помощь.
Дверь откатилась в сторону, и в проёме появился священник. В кожаном пальто, мохеровом шарфе, с торчащей из-под пальто черной рясой. Огромный нос на седой кудлатой голове, глубоко и широко посаженые глаза под обвисшими бровями и белая Дед-Морозовская борода как бы утверждали незыблемость веры и всесилие православного неба. Шапки не было. Видно, прямо из «Мерседеса» - и в купе.
Бородатый гость перекрестился перед входом и дружелюбно кивнул поникшему от разочарования Ивану:
- Познакомимся, сын мой: Отец Иоанн. – И протянул ладонь, то-ли для поцелуя, то-ли для рукопожатия.
Иван, оскорблённый судьбой в лучших чувствах, не удостоил Иоанна ни тем, ни другим, но покорно выдохнул:
- Тёзкой будешь. Иван я.
«Тёзка» смиренно занялся собой. Иван бесцеремонно наблюдал, как пришелец неторопко и основательно обустраивается в купе. Злость за поруганную мечту не проходила, и Иван мстительно молчал.
- С женщиной путешествовать, конечно, приятнее, - произнёс вдруг ненавистный поп провидческие слова, - но, как говорится, человек предполагает, а Господь бог…
«Как в душу глянул», поразился Иван. Но всё равно промолчал. Чем, похоже, утвердил попутчика в верности догадки, потому что тот спокойно и назидательно продолжил:
- Я и сам был не прочь прокатиться с дамой, вон там, через купе, да не положено. Не общий вагон! – Разговорчивый бородач доверительно и с очень приятельской улыбкой смотрел на Ивана.
- А что, - оживился вдруг отходчивый Иван, - разве сан позволяет такие шалости, как путешествие с приятной дамой?
- Каждый судит в меру своей испорченности, - отрезвил Ивана попутчик. - Мне приятно было бы наставить юную душу на путь истинный. Но, вижу, придётся наставлять тебя. Если не отвратишься от дружеской беседы.
Иван уже точно не «отвращался», а тот факт, что мечта его была нереальной изначально (подумайте: нельзя в «двухместных» с женщиной ехать!), если не развеселила, то и не опечалила. Поп, кажется, был интересный собеседник.
- Да, уж извини, святой отец, промахнулся. А что до грехов, то уж, поди, и ваш брат грешит?
- Тех от церкви и отлучают! – твёрдо отрезал суровый церковник.
Разговор настраивался на какой-то спор или пикировку. И Иван решил не уступать. «Знаем мы ваше племя, аллилуйщиков. “Все люди братья, люблю с них брать я!”» - вспомнился ему толи Демьян Бедный, то-ли какой другой остряк.
- А не грех на костре людей жарить? Отлучили тех пастырей от церкви, или как? Было же?
Вопрос был что называется «под дых», и Иван уселся поудобнее, чтоб насладиться ответом. Святой отец тоже устроился основательнее.
- Ты ещё не спросишь ли, почему за индульгенции людям рай обещали? Вижу, спросишь. Ну, спроси тогда, какой веры мы, и какой те судьи и благодетели. Католики утверждали свою веру и жестокостью, а, склоняясь к прагматизму, не пренебрегали ради веры приношениями. Бог им судия, как говорится, да не мы с тобой. Им в оправдание тот резон, что во славу веры и высший суд грехи прощает. Да в том и разница их от веры христианской, что наша церковь призывает к состраданию и сама пример сострадания и подаёт, состоя и в терпимости, и жертвенности. Сколькии священники живут в малых приходах бедней бедного, а приход содержат в благости, скольких пастырей грабят да и убивают чудовищно, а дети их - дело отцов наследуют?!
- Не сказал бы, что и перетрудились! – Иван несколько проникся проповедью, но запала к спору не утратил. - Чудно мне, как услышал: папа римский – раб рабов своих! Так, что-ли, говорят?
- Истинно так!
- Так тогда он и мой раб, выходит?
- И это верно.
- И я могу просить его об услуге? Или приказать, коли я господин?
Боковым зрением Иван заметил, что поезд, неизвестно когда тронувшись, плавно миновал перрон славного города Магнитогорска, а на последнем столбе загорелся фонарь. «Ёлы-палы! Во – увлёкся!», - подумал он, впрочем, жадно внимая собеседнику: «Так что скажешь, святой отец»?
- Безусловно. Но просьба, хоть и приказание, должно быть разумным. Принцип Господа бога нашего – человеколюбие, как в отношении господина к простолюдину, так и паствы к пастырю. Требуй разумного, и тебе исполнится.
- И какие же просьбы годятся к исполнению?
- Архипастырь может молиться за грехи ваши, - тон священника был снисходительно-великодушным, - но не может подать воды или возделать ваше поле. Ибо сказано: твори по силам и уму своему. Не богоугоден тот господин, который не следует этому правилу, и глуп тот, кто использует сеятеля как брадобрея.
«Так всё просто»? Иван подрастерялся, но оспорить противника, вооружившегося архаизмами, надежды не потерял:
- А может ли раб рабов своих быть богаче последних немеряно? - Иван заразился тональностью оппонента.
- Нет, не может.
- Но, папа ездит в «Роллс-ройсе», а у меня раздолбанная «десятка».
- «Роллс-ройс» у папы только один, а у многих из рабов божиих их куда больше! Тем и сказано, кто богаче немеряно.
- Но, разве не богатство – роскошь и привилегия?
- Просвещённому христианину известна истина: не тот богат, кто имущ, а тот, кто мудр. Знание заповедей и их безусловное исполнение – вот истинное богатство всякого христианина. Но никто не может знать заповедей больше, чем их ниспослано Богом. Значит и богатство человеческое сим ограничено. Оно доступно каждому сыну божию, чем они и уравнены перед Богом по достоинству.
- А вот и вопрос! Пусть богат человек не умом, а имуществом. Как исполнится библейское: «Богатому в рай попасть, что верблюду…»? А ведь…
- Не трудись, понял. Верно, что и наш брат не последний в том ряду. Верно и то, что в рай не берут за грехи. Богатство же, как правило, наживают грехами. Как правило! Но не исключительно!
- Однако, вот что интересно: Поповых в телефонной книге – пруд пруди, куда до них Ивановым, а уж Кузнецовым да Бондаревым – тем более. Не потому ли живуча ваша фамилия, что не бедствовали предки? И впечатление такое, что все в бизнес и пошли: что ни Попов – то и с телефоном! А уж в бизнесе - какая мораль?
- На сословие не клевещи! Священники детей под чужой порог не подбрасывали, а вот чужих растили, и не в редкость. Сталин, сам священник, приёмного сына воспитывал, знаешь?
Иван смущенно почесал макушку, задумался. Эк, старина «отповедовал»! Ему, поди, и политэкономия «по зубам»! Мудрецы эти священники.
- Говорят, вас учат фундаментально, даже материализм изучаете?
- Не в том объёме, но знакомы со всем.
- Тогда учат, видно, с пристрастием. С вами спорить - пуд соли надо съесть!
- Вы науку постигаете умом и глазами, а семинарист – душой и верой. Разницу чувствуешь?
Иван почувствовал другое. Как-то располагал к себе этот суровый бородач, и хотелось не спорить, а советоваться.
- Завидую. Я б священником ни за что не стал. Ленив.
- Не завидуй и себя не оговаривай. Самоуничижение – паче гордости, а зависть - большой грех!
- А почему зависть – грех?
- Она рождает недобрые чувства и вводит в блуд. Честно обретённому успеху человек не завидует - такой успех, как правило, стоит меньше, чем затраченные на него силы. Чрезмерное богатство, добытое неправедным путём – греховно. Завидовать греху – двойной грех.
- Но, есть «белая зависть»?
- И это – грех.
- Значит, любое преуспеяние - дурной пример?
- Нет. Чужой праведный успех – добрый пример к подражанию. Молитесь на такого человека, ибо он, как праведник, угоден и богу, и людям. Но учитесь у него - и преуспеете.
- А если я завидую добродетели?
- Сия зависть не грех, но укор себе. Будь добродетелен сам, хоть делом, хоть помыслом, и будешь равным в достоинствах перед богом.
Беседу прервал вошедший проводник, поинтересовавшийся, будут ли заказы на ресторанный ужин. Иван на заказ не решился (деньги были, и немалые, но разговор о скромности в средствах не вязался с желанием «раскрутиться»), отец Иоанн отказался однозначно: диета. Зато Иван успел сосредоточиться и вспомнить «железные» вопросы.
- Ну, а что сказать о сотворении мира? Когда это было, по-вашему, и почему земля оказалась не плоская? Выдумки или заблуждения?
- Детские вопросы, сын мой. Церковь давно не спорит с наукой. Да только и наука не может дать ответ: что ж было-то до сотворения мира? Может ты знаешь?
Иван натурально задохнулся. Задавать вопросы было легче. Не думал, что ещё и отвечать придётся. Не знал Иван ответа. Может, дураком прикинуться?
- В божественной теории привыкли сомневаться, а собственной не имеете? – продолжал наступать старик.
- Постой, отец. Я ж не учёный. А учёные уже давно доказали, что ни души, ни бога нет, и ящеры на земле много раньше Адама появились.
- Кто ж так сказал?
- Да, может Дарвин, или Павлов. Сеченов, Бехтерев там…А кто, кстати, опроверг?
- Да вот они же и опровергли!
- Пардон! Это – как же?
- А - в бога они верили!
Иван был окончательно ошарашен. Неужто – правда? Не похоже, чтбы этот серьёзный мужик так лихо соврал, чтоб с ним, с Иваном, в споре не проиграть? А если не врёт, то где ж опора атеизму?
- Но есть же великие учёные, которые не верят? – почти попросил пощады зарвавшийся безбожник.
- Как не быть? Есть, конечно. И великие есть, - великодушно снизошёл бородатый пророк. И даже утешил:
- Неверие, то есть атеизм тот самый, тоже и есть вера. Только вера в другого бога. Антихриста. Но спасение богом всегда уготовано заблудшему. Ни один суд не прощает за раскаяние, а Бог милостив. Грешит иной учёный всю жизнь, ходит по лезвию ножа, а к смерти, гляди, и прибегает к богу. Потому что знает: Господь простит блудного.
- Выходит, страх смерти всему и виной? Но, ведь не доказано, что спасение с раем – реальность!
- А обратное – доказано?
- А кто кому доказывать должен?
- Верующему не нужны доказательства. Он и так верит.
- Без доказательств? Так и я могу верить!
- Вот и верь. Пока господь не призовёт. Помни только: самый страшный грех – неверие. Прощения неверующему ТАМ не бывает. А сомнения свои не прячь. Они у тебя на лице написаны.
Сомнения у Ивана зародились давно, не сегодня. Только недосуг было разбираться. Да и сомневался он не сильно: ну, много людей верит в бога - так просто дураки. А сейчас что-то его обеспокоило. Ведь чего он ни «лепил» бороде – тот на всё спокойно ответил. А Иван, с таким запасом прочности в неверии, хотел уж и дураком прикинуться. Надо было уточнить: не верит, или уже сомневается? Боязнь «того света» ещё не маячила перед сознанием, но и жизнь не бесконечна. Когда-то ж придётся рассудить, с кем он: с богом или (вот чёрт!) с Антихристом?
В дверь постучали и в купе вошли две женщины. Со всевозможными извинениями они просили их послушать. Обращались вежливо к обоим, но Иван понимал, кто им был нужен. Согласно кивнул головой и под предлогом «покурить» вышел в тамбур. Недовольный сам собой, курил захлёбываясь, со страстью. Но первая мысль, посетившая возбуждённый мозг, была: а курение – не грех? Зло рассмеявшись «идиотской» мысли, Иван выцедил дорогую папиросу, посмотрел через дверное окно на дверь своего купе - выходить дамы не торопились. И Иван предался глубоким размышлениям.
«Значит - Антихрист! Да он – не выдумка ли церковников в параллель с богом? Чтоб не только «пряник» – рай, а и «кнут» - пугало! “Церковник ловко лжёт мирянам” - толи Хайям, толи Сакс? То ж были умные мужики. Вот бы их к нам в купе! Разделали б мы бродатого»! – Иван оглянулся на своё купе с недоброжелательством. В щель приоткрытой двери заглядывала солидная дама с «наворотами» на престарелой голове. К ней подходила другая, чуть моложе. – «Бабьё!» - презрительно подумал Иван. – «Вот ваш контингент: бабы, старухи…»
К огорчению оппонента святой веры, с другого конца коридора, на призывный жест старухи тронулись и двое мужиков в длинных модных пальто. «Во! Оккупировали купе, как собственность», – возмутился Иван, когда все четверо исчезли за недёшево оплаченной дверью. «Придётся ходить в собственное купе, как в гости!» - Иван отвернулся к окну, ожидая в раздражении и там увидеть или церковь, или погост с крестами. Но за окном была сплошная тьма, абсолютно равнодушная к религии и её противникам.
«А – всё же? Почему не к Ивану идут за советом и мужики, и бабы? - Ага! Атеизм более молод и слаб, не успел ещё наработать опыта и авторитета? – Но атеизм не пугает «тем светом»! Это ж более привлекательно! – Ой, вряд ли! Страх сильнее. Даже лютые разбойники богу молятся. - А я сам боюсь ли страшного суда?» Иван ощутил в душе странное смущение перед самим собой. «Вот в чём дело, по сути: вера – вопрос страха!» - решил для себя неуравновешенный Иван. Однако никак не мог уяснить, лишён ли он сам религиозного страха? Упорные размышления над этим вопросом сушили мозг, но не проясняли сути.
В тамбур зашёл мужик, только что посетивший его купе. Разговорились сразу. О, мать честна! Это был тоже атеист, даже более «упёртый»! (Он не стал слушать ни мать, ни тёщу, застрявших в купе с премудрым старцем). И начал он прямо с анекдота, который Иван и повторять бы не решился. Но самое неожиданное и невероятное для Ивана было то, что (подумать только!), сам Иван стал мужику противоречить. Ещё поразительнее было ощутить себя спокойным и разумным, весомым в рассуждениях и доказательствах. В пользу веры!!!
- Нет, ты скажи, разве может бог знать всё обо мне, судить, оценивать, внушать, чтоб потом вспомнить все мои прегрешения и «воздать по заслугам»? Да ведь нас - миллиарды! В каком мозгу эта информация уместится? Чушь! - кипятился мужик.
- Не надо так узко и примитивно. Говорят, даже вода имеет память. Слышал такое?
Оппонент был образованный, слышал. Ну и что?
- А то, что это обстоятельство ни ты, ни я себе объяснить не можем. Ума не хватит! А что время – материально! - любым мозгам доступно? А то, что электронная система может в секунду миллион операций совершать, факт? Факт! Тем не менее, человек, - не бог! - с такой системой в шахматы играет и выигрывает! А что такое Бог, в высшем понимании религии? Это – более чем система! Это – мировой разум! И не тщись постигнуть, если обыкновенный компьютер недоступен пониманию простого смертного. Просто верь и не оскорбляй подозрением того, кто превыше тебя и готов простить твои грехи, коли покаешься.
- Ты это брось! А где ж ОН там… обретается? Со всем своим … разумом и величием? – Иван почувствовал сбои в интеллекте спорщика. И добил:
- Всё это не ТАМ, а в НАС, в нашем сознании! В сознании людей посвящённых и призванных. А человек от мира – тем этот разум и поддержит, что не позволит разрушить его НЕВЕРИЕМ. Сие есть высший грех, потому, что ведёт не только к разладу в умах, но и к краху цивилизаций!
- Завернул!
- Так оспорь!
- Не. Я в ресторан шёл. – Глупо улыбнувшись, остроневерующий скрылся за наружной дверью тамбура.
Иван тут же почувствовал некоторую остолбенелость. Что это он нагородил? Кажется он «сбил с понталыку» себе подобного? И без особого напряжения? «Может прав священник, зря я себя оговаривал, ещё и в проповедники гожусь? Пропагандистом же был когда-то! А что? Главное – верить самому в то, о чём говоришь».
Довольный собой Иван вернулся в купе, которое оказалось свободным. Только его постель была беспардонно смята. «Сидели. Как у себя дома!», - недовольно подумал Иван. Старик-священник готовился к ужину, раскладывая на столе домашнюю пищу.
- Что, и на дом так же ходят за советами - толпами? – спросил Иван почти по-свойски.
- Судьба священника, - улыбаясь, развёл руками священник без комментариев.
Старик явно устал от общения с народом, привыкшим считать, что клиент всегда прав. Иван это понял, и старался не досаждать рассуждениями. Однако мысль о вере, страхе, покаянии и успокоении не выходила из головы. Сосредоточенный на себе, Иван не затевал разговоров, а утомлённый священник, закончив трапезу, устроился на своём диване и надолго умолк. Иван, не переставая думать о своём, рассеяно достал из заветного сака фляжку, приложился пару раз, скосив смущённо глаз на отца Иоанна и, решив, что в жару больше – вредно, зажевал коньяк дармовым печеньем. После чего, не раздеваясь, лёг на постель додумывать свою мысль.
Иван всегда был «властителем» своих дум. Сегодня, наоборот, они над ним довлели. Не удавалось сменить пластинку. Ни работа, ни успех в необычной командировке, ни коньяк, ни мечта о прекрасной попутчице не могли одолеть сознания незавершённости чего-то более важного. Всё казалось мелочью, несущественной деталью, которые могут чего-то значить, если привязаны к какой-то солидной базе, обеспечены главным ресурсом. И ресурс этот состоял в убеждении - в какой системе координат он существует: либо это вера, либо неверие. Если вера – смирись и думай обо всём благостно, если неверие – гуляй Ванька! Всё можно!
Поразившись такому открытию, Иван окончательно потерял сон. Личная проблема стояла величиной, равной вопросу о смысле жизни. Иван покосился на соседний диван: бородатый мудрец спал, так и не раздевшись, умиротворённо, чуть посапывая. «У него - всё на своих местах. Никаких сомнений! Есть Бог, и он всему голова. Не в том ли и суть веры: доверься Богу и не греши. Чего стОишь, то и получишь. Зато – не страдай в муках познания. Именно! Не русскому ли человеку знать, что такое суд собственной совести, самоедство. Да иностранцу, поди, такое слово – как причуду дикаря, никаким переводом не осилить! А дикарь-то, с душой, большой и тонкой! Не чета мелкотравчатому прагматику, то бишь, католику».
Иван снова оглянулся на спящего праведника, после чего встал и выключил свет в купе. Почему-то попутчик не вызвал желания поделиться сомнениями. Может, потому, что мысли вдруг потекли в иную сторону.
«Ну, как же – возразил себе Иван, - не греши – и всё в порядке? Так ведь грешат себе в удовольствие! И почему-то бог всё прощает! Только – покайся! Великодушие или хитрость? Вишь, папа римский – раб рабов! Я б тоже смог так, молиться, да принимать почести. Пусть бы и у меня один «Роллс-ройс», да не «десятка»! А что миллионы нажиты, – Иван споткнулся на этой мысли: то, чем он занимался в командировке, никак не тянуло на уровень святости, - ну, я, допустим, человек подневольный, и с дохода имею жалкий процент. – Тут Иван опять смутился: процент выражался весьма значительной суммой! - Ну, хоть бы и много! Так покаюсь на смертном одре, - и в раю!»
Поймав себя на мысли, что опять он рассуждает, собственно, как верующий, хоть и поганый, Иван осерчал на себя и решил окончательно определиться: «Боюсь я ада? Верю в него, или балуюсь с верой? Всю жизнь не верил, а тут вдруг засомневался? Или в генах сидит червяк страха»? Вопрос, поставленный ребром, требовал ответа, тем более что он достаточно конкретизирован: страх!
«Если я не верю в религиозную блажь, чем я могу доказать, что не верю? Взорвать церковь? Да, не побоюсь! Только кому нужна такая дурь? Просто посадят! Написать матерное слово в чужой библии, как с дружком Санькой над тётей Клавой в детстве пошутили? Глупость, хоть и не страшно. Ну что можно сделать доказательного, но не предосудительного? Чего не позволит себе благоразумный, богобоязненный христианин?»
Внезапно в голову пришла сногсшибательная мысль: истово попросить на ночь бога, чтоб прибрал его с этого света! Всерьёз просить и со всей страстью! Хватит духа? А вдруг – исполнится? И – никому ж не во вред эта, с позволения сказать, акция. А себе – испытание!
Мысль была очень «хороша»! Но Иван почему-то не реализовал её тут же. Впрочем, надо ж быть дураком, чтобы так, с бухты-барахты! Может это ещё и слабая мысль! Иван отложил её в голове на самую заднюю извилину и отдохнул минуту-другую от дум. А думы уже просились в сознание, осуждая безоговорочно порочную мысль о просьбе конца. Под любым, как чувствовалось, предлогом. Только – не смерть! Иван это понял, усмехнулся и съязвил сам себе: «Вот ты уже и кончился. Как атеист – точно»!
Но предлог появился. И вполне приличный. Даже какой-то околонаучный. Вспомнилось, что человек сам может смерть спровоцировать, без участия вышних сил. Стоит лишь поверить, сосредоточиться на скорбной мысли. Нет! Лишиться жизни по дури, когда она только начала поворачиваться к тебе своим красивым боком? Не пойдёт. «Ладно, там, остаться без руки, ноги, глаза, чего ещё другого? - Иван чувственно засмеялся, - ну без чего жизнь не в жизнь? Годится? Ну, и подай, боже! Вот и искренне прошу, не откажи в нижайшей … Не накажешь – нет тебя!»
Иван, ёрничая, увлёкся, повеселел, будучи убеждённым, что завтра проснётся живой и здоровый. С тем и заснул. И даже сон увидел. Где уж совсем потерял чувство меры. В споре с «бородатыми» он лихо возражал призыву к воздержанию и вере: «Богатство – кстати! И именно на этом свете! Даже нажитое не совсем честно! Обратитесь, святые отцы, к реальности, что вы увидите?»
Проснулся Иван от одуряющей жары. Нащупав тапки, осторожно вышел в тёмный коридор. Поезд нёсся по уральской тайге, так же без единого просвета. В тамбуре окно оказалось намертво задраенным, в туалете – тоже. Тело маялось в духоте, а сознание в поиске мысли: с чем ложился, с чем проснулся, что будет завтра?... Завтра он расскажет попутчику о собственном испытании. Как тот оценит событие? Впрочем, ночь не кончилась, возможны варианты? Иван вспомнил вдруг сон и улыбнулся: «Неплохо продолжить разговор со святошами. Пойду-ко, лягу. Помереть не дано, уж точно, а руки-ноги – вот они, целые. Да и всё остальное тоже».
Но пробуждение было ужасным.
Во-первых, Иван обнаружил, что сосед священник исчез. В темноте он долго изучал противоположный диван, прислушиваясь и дивясь, как покойно могут спать безгрешные отцы церкви. Пока не понял: в купе он один. Вспомнив, что проснулся от слабого хлопка дверью, задумался. Священник – человек деликатный, но уйти так тихо? С какой бы стати? Это вселило в него смутную тревогу. Уж не кроется ли за этим что?
Сон отлетал, а наступавший рассвет вдруг добавил подозрений: на своей вешалке Иван никак не мог разглядеть пальто и шапку. Не веря глазам и боясь дурного предчувствия, он с нараставшим холодом в груди и сумбуром диких подозрений в голове, вскочил и ощупал – точно! - опустевшую стенку под вешалкой. И тут вдруг уж совсем отчаянная мысль ударила в голову: саквояж! Возмущение и ярость сменились совершенным отключением чувств. В прострации, так и не включив света, Иван поднял крышку дивана и с головой окунулся в его нутро, в момент обшарив все углы. Впервые пустота показалась ему материальной. Она схватила за горло и душила уже не страхом а оцепенением: в саквояже было состояние – пакет ваучеров! Правда, лишь на десятую долю собственное, но чем это грозило?!
На мгновение потеряв способность соображать, Иван замер в душном ящике. Потом рванулся оттуда всем телом, саданувшись затылком о крышку и заорал, частью от боли, а больше от ужаса, уже не контролируя себя, дурным голосом:
- Пррроводник!!! Кондукто-о-ор!!!
Тут же, босиком выскочив в коридор, Иван метнулся в сторону купе проводника, продолжая кричать несвязно и глупо, промчался аж в тамбур и вернулся в коридор, попав в дюжие объятия проводника.
- Стой, мил человек! Пошто крик?
- Вещи, вещи украли. Всё забрали! Вон в том купе, пойдёмте…Срочно милицию! Я укажу приметы, пока не поздно…
В коридор выходили и выглядывали заспанные пассажиры, кондуктор побежал с Иваном к его купе. Иван рванул дверь, приглашая всех желающих видеть факт ограбления.
Но то, что он увидел, сразило его воображение настолько, что язык во рту перестал шевелиться, а глаза остановились, не в состоянии осмыслить видение. Перед ним стоял толи двойник, толи точная копия попутчика! Вылитый отец Иоанн! Да, впрочем, это он и был. Тем более что на вешалке висело пальто и шапка Ивана, а под ней – его же ботинки.
Иван тут же всё понял. Он рванулся к соседнему купе, чуть не завалив какого-то любопытствующего кавказца; в дверь, остававшуюся открытой, увидел достопамятный сундук, так же с незакрытой крышкой, держащейся на распорке, и быстро вернулся в собственное купе, благоразумно нырнув под свой диван. Он не слышал ни вопросов, ни насмешек догадливых пассажиров. В трясущихся руках трепетала вожделенная кладь, со всем драгоценным содержимым. Сев на родную постель, Иван, наконец, раздышался и почти счастливым голосом сообщил:
- Пардон, мужики! Милиции не надо. Ошибочка вышла.
- Пить надо меньше, – прокомментировал проводник, привыкший и не к таким потрясениям. – Я как заглянул в купе до этого, - сообщил он присутствующим, - сразу понял: заблудился бедолага.
И добавил совсем миролюбиво:
- Иди, забери свои тапки. Ноги, вон, посинели. А за помятую постель в чужом купе придётся заплатить.
- Вот такой случай, отец Иоанн, - Иван покаянно рассказал священнику и о своих терзаниях до сна, и после. – Испытал я себя, выходит: есть Бог, нет ли? Видал, что вышло? Тут задумаешься.
- Может – случай, а может – знамение? – Священник снисходительно улыбался. – Анализируй. Ты ж – материалист.