-Извини.
В комнате воцарилась тишина, изредка нарушаемая стуком часов, повисших над старым камином. Он бросил взгляд на них – достояние предков, печальные свидетели всего происходящего, лишние на этом празднике жизни. Выполненные в форме избушки из старых сказок с потрескавшейся краской и едва различимыми морщинами трещин. Некогда функционировавшие полностью, а сейчас лишь глупо отмеряющие очередной вакуум его дальнейшего пребывания. Каждый стук, как вбиваемые в него гвозди. В те же места, что уже давно стали его личными стигматами.
-Извини за всё, - именно эти слова вырвали его из сонма дум.
-Тебе не за что извиняться, - она стояла по ту сторону от него. Чёрная одежда добавляла всему происходящему какую-то фатальность, - Я жду, когда передо мной извинится жизнь. А пойдёт она на это лишь тогда, когда сумеет меня хотя бы раз удивить.
Где-то в соседней комнате со скрежетом отворилась дверь, впуская внутрь холодный ветер. Взвизгнула собака, убегая под стол. Холод, на считанные доли секунды сжавший его в свои ледяные объятья, отступил. Нет никакого интереса играть с таким же холодным. Вместо этого ветер поспешил к ней, заставляя сжаться и накинуть на голые плечи платок.
-Я к озеру, - сказал он, спешно надевая болотные сапоги.
-И на этом всё?
Он задержался в дверях, прокручивая в голове тысячи вопросов. Они падали, точно звёзды, а он не решался взять и ухватиться за их хвост. Хотя бы за один, потом будет проще – потом он достанет сачок, пойдёт улов, но он лишь вперил свой взгляд на неё, будучи не в силах сделать это. А загадывать желания, глядя на небесные светила, прогорающие где-то в собственных недрах, он зарёкся.
Дверь закрылась.
Так в людях умирали звёзды.
На дворе стояла та самая пора, когда вечер передаёт бразды правления ночи – матери всех спящих и ласковой хранительнице тайн всех тех, кто бодрствует. Он спускался вниз по склону, помня наизусть расположение всех ступенек, которые некогда сам же и делал. Ветер, гонимый с озера, пару раз встречался с ним лицом к лицу, но проходил дальше, словно убегая от случайного одинокого странника. А он – он ощущал себя юродивым, потерянным в этом таинстве природы, забытый всеми и бредущий к единственному месту, где он мог получить благословение, где он мог очиститься, где мог отойти от всего.
Весло, которое он нёс в правой руке, оставляло на земле следы, точно большая змея уползала вниз. Когда-то он слышал пару местных баек от мужиков в трактире, то о больших змеях, живущих в озере, то о рыбах, на чьих спинах помещался целый островок, оказывающийся каждый год в новом месте. Вот им пара лишних улик на земле. Недаром же говорят, что у страха глаза велики.
По рассказам иных – когда-то на месте озера был монастырь, ушедший после землетрясения в тартарары, а котлован заливало дождями неделю, пока он не наполнился полностью кристально чистой водой. Рыбаки верили в то, что иногда можно было слышать в ночи звук колокола, а в солнечный день, откуда-то из глубины играли бликами купола и кресты. Но ровно как и истории о чудищах – всё это были не больше чем легенды, сказания, которыми пытались завлечь редких гостей этих дивных краёв.
Он знал это озеро другим. И не обязательно было тонуть храму, чтобы пропитать местную энергетику мощным зарядом. Нигде в мире он не ощущал себя настолько уединённым как здесь. Его личный элизиум.
Песчаный берег вновь был пустым. Ни одного следа. Лишь привязанная к старому пню лодка, качающаяся среди чёрных камышей, напоминавших воткнутые в воду копья, отчего вызывали невольные ассоциации с войском Калигулы.
Воздух был свеж и чист. Где-то на том берегу, который не было видно, но о существовании которого он, безусловно, знал, кричали дикие птицы. Вышедшая из-за серых туч луна открывала перед ним и вовсе сюрреалистичную картину тёмной водной глади, словно спины какого-то гигантского спрута, спрятавшего свои щупальца и голову на дне, застывшего в ожидании добычи.
Тяжёлая канистра брякнулась о песок. Туда же отправились и спички, картонная коробка которых уже давно была затёрта. Привычка складывать все спички в одно место и не менять её была какой-то необъяснимой. Людям вообще зачастую приходят на ум странные вещи, которые впоследствии, обрастая панцирем времени, становятся частью жизни, на которую попросту не обращаешь внимания сам. Но это заставляло удивляться других. Манера одеваться во всё чёрное, рассуждения, не блещущие позитивом, а ещё и эта привычка. Потому, наверное, долгое время в трактире на него смотрели как-то косо. Много времени прошло, прежде чем он стал подсаживаться за стол к другим.
Отрезвляющая холодная вода напомнила о себе, как только он зачерпнул её в правый сапог. Он не спешил отвязывать лодку. Вместо этого он закладывал на неё всё необходимое, особо бережно закрепляя в самом её конце канистру. Только после этого он отвязал лодку и погрёб в центр озера – на своё излюбленное место, хранившее все его тайны, занимавшие его долгими ночами, похожими на ту, что нежно улыбалась ему сегодня.
Они уже давно спелись с ней. В дневное время на озере он почти не появлялся. Но стоило солнцу покинуть края, стоило новой сменщице натянуть на небосвод своё звёздное покрывало, как он уже бороздил холодные воды и напрашивался к ней на свидание не получив ни разу отказ.
Этому способствовал один ритуал. Острый запах ударил из канистры в нос, заставляя недовольно поморщиться и встать, балансируя на хрупкой лодочке. Он нещадно лил жидкость над железным ведром, обильно смачивая ей деревянное весло. Потом в ход пошли спички. Маленький огонёк вспыхнул в ночи, заставив улыбнуться. Как мало надо, чтобы загорелось нечто большое. Такое весло не сломать ни рукой, ни ногой. Распилить или разрубить, да и то придётся потратить силы, а тут. Маленькое оранжевое свечение, предательски быстро пожирающее свое начало – деревянное основание спички. А уже секунду спустя взявшееся за дело и жадно пустившееся за весло. Побежавшее волной, а затем и вовсе полностью поглотившее его от начала и до конца. Где-то с берега это, наверное, походило на какой-нибудь старый обряд. Ему же было всё равно, откуда потом будут расти слухи и уж тем более – насколько они будут гиперболизированы.
Горящее весло приняли в себя воды озера. Последним шипением, словно предсмертным всхлипом, оно отозвалось в ночи. Наконец-то, свободный от лишнего бремени, уплывший далеко от берега, он улёгся спиной на холодные доски и поднял глаза в небо.
Ему никогда не везло.
Даже там – в том старом трактире, пропахнувшим насквозь миазмами заблудшей жизни, гнилыми досками и дешёвым пойлом, он ни разу не выигрывал у собравшихся с ним за одним столом. Рыбаки, простые пьяницы, проходимцы – у всех у них была любимая карточная игра. Когда он сдружился с ними и стал всё чаще оказываться за одним столом, пришлось так или иначе научиться. Да вот только он всё время проигрывал. Каждый раз, словно заговоренные – в самом начале к нему приходили козыри, которые ему не жалея подкидывала колода, но в самом конце он по иронии оказывался ни с чем. Удача вела себя как проказница. Заманивала обещаниями, сыпала поцелуями, чтобы в конце отвернуться и переметнуться к другим.
Жизнь раскидывает неудачников как кости. И получаем мы мир, какой заслуживаем. Но иногда мы не заслуживаем ничего.
Он тяжело вздохнул, закрыв на минуту глаза, словно погружаясь на эскалаторе куда-то внутрь самого себя. Он наполнял лёгкие свежим воздухом, пытаясь отдалиться от тех проблем, что были на берегу. Да, ему не везло. Но если тебе не везёт в картах – достаточно отказаться от игры, не правда ли? Решительно покачать головой при следующей партии, выйти из заведения, пересесть за другой стол, в конце концов. Но у людей так не выходит. Люди ввязываются в авантюры, каждый раз заходя чемпионами, а уходя нищими. Может быть, потому беднякам всегда и снятся короны?
А может быть, потому что человеку хочется побеждать. Хотя бы раз. Доказать, что он не неудачник, что судьба благосклонна ко всем, нужно только подождать. Как снаряд не падает два раза в одну и ту же воронку, так и удача не может обойти своим вниманием кого-то одного. Удача – блудница. Древняя, появившаяся задолго до самой профессии. Она одинаково заигрывает с королями и бедняками, отдаётся одним за гроши, а с других требующих золотые горы. И всё бы ничего, но люди ненасытны. Получив желаемое, они хотят обладать этим всегда. И вместо того, чтобы отпустить птицу счастья, подружиться с ней и приручить, они усаживают её в клетку, накрывают тряпкой, морят голодом в ожидании чудес. А их нет. И не будет.
Карты не были пагубной привычкой. Это было условием жизни. А он был слишком слаб, чтобы противиться ей. Уходил иногда на это озеро, пытался забыться. Но словно щелчком пальцев, словно свистом, коим он сам звал своего пса, убегающего в чащу леса, он вновь оказывался за игральным столом, понимая на подсознательном уровне, что пока не был готов вырваться из этого порочного круга, и заранее предрекая себе поражение.
Над головой тем временем разыгрывалась безмятежная картина космического хладнокровия. Небо всегда относилось к проблемам людей безучастно, возможно потому и казалось ему самым честным слушателем. Только оставшись наедине с небесами, он был готов открыться, был готов исповедаться. Церквушка, которая находилась неподалёку от его дома, никогда не привлекала. В людях в рясах он не видел помощников, не видел тех, кто готов был бы просто выслушать его и не дать совет. Лишь в молчании небес он видел спасение.
Часами он мог разглядывать звёзды, мог пальцами проводить между ними линии, вырисовывая либо знакомые по книгам созвездия, либо придумывая свои. Холодный поцелуй луны он буквально ощущал на своих щеках и оно было ему куда ближе и роднее того светила, которое рано или поздно приходило ему на смену. Её взгляд – словно накрытой тонкой плёнкой слепоты, он чувствовал даже дома, когда находился под крышей своего маленького пристанища. И именно свидания с ней он ждал больше всего.
А потом пришла она. Другая. Тёплая. С ней хотелось оказаться тут же. Показать ей своё сакральное место, свою обитель покоя, свою цитадель гармонии. Рассказать все истории про их связь с небом, про все их былые встречи. А потом помечтать на пару о том, как они могут уплыть туда – наверх. Лодки бы хватило на двоих, чтобы отправиться в самое захватывающее путешествие в жизни навстречу бескрайней бездне, готовой принять и его одного, но мечтающей о том, чтобы он ворвался туда вместе с кем-то. А что вместо этого?
Ночь стала его лучшей подругой. Звёзды – любимыми игрушками. А луна – старой родственницей. И всем им не суждено было дождаться этого в очередной раз.
В мире людей не было такого комфорта. Нити доверия постоянно обрывали. Везло, если это делали ножницами – быстро, с присущей этому движению элегантностью. Однако больше для этого любили использовать ножи, затупленные от таких же действий в прошлом, проржавевших из-за отсутствия искренности и хоть какой-то эмпатии, безжалостных и не по годам затупленных. И каждый новый клубок развязывался всё осторожнее. Забавно, что Тесею в своё время вручили именно его. То были другие времена. Сегодня в более выгодном положении оказывался тот, кто бросал это дело и шёл на рандеву с минотавром.
Жизнь с людьми – это тот самый лабиринт. Как один из тех, что он видел в одном из садов у старого англичанина, невесть каким образом заброшенного к ним в края. Аккуратные стены, длинные петляющие коридоры, тропинки со множеством следов. Однажды он был в нём. Гулял, пока не остался в самом его центре. Его там и нашли. Запыхавшийся хозяин, собаки, слуги. Бродили с фонарями, кричали его, думали, что пропал и сгинул, а он остался в самой его сердцевине, в том месте, с которого всё и начиналось. Потому что выходить не хотелось. Комфортно было застрять, пропасть, раствориться среди колющихся листьев. Да не удалось.
Потому он уходил сюда. В такое время не было ни одной живой души. Озеро отпугивало всех, кроме него. Нестерпимое уныние пейзажа, ледяная вода, пронизывающий до костей ветер, мёртвенные стволы редких иссохших деревьев вдоль берега – такое описание он часто слышал. Кто-то даже поговаривал об утопленниках, о том, что в давние времена с деревьев забирали висельников, будто само место облюбовала бесовщина. Людям свойственное видеть всё сквозь диоптрии ужасного, если это не соответствует их представлениям.
Он знал это место другим. Эдакой пограничной зоной. Казалось, что тут было возможно всё. Если бы он был чуть повыше, то смог бы с прыжка дотянуться до неба. В кристальной воде, даже на самой середине реки, как ему казалось, он видит дно. И даже в первородной тишине, он научился различать тысячи звуков, которые иные бы приписали к проказам слуг сатаны. На деле то были птицы, перекликавшиеся друг с другом, лягушки, которые иногда давали свои концерты, стрекозы и прочая живность.
Люди же – попросту врут. Так проще представлять действительность. Очертить одно от другого. Наверное, потому многим и недоступны простые радости. Жизнь не так беспощадна, какой её пытаются выставить. Её закидывают камнями, делают из неё чучело, поджигая соломенное основание, устраивая пляски смерти над её иссякающим основанием. А что потом? Он не был её противником. Когда-то она просто перестала его удивлять – но от этого он не готов был на такие зверства. Наверное, просто свято верил в то, что рано или поздно она сумеет показать ему такой фокус, который не завершится столь предсказуемо как многие другие.
Перевернувшись набок, он увидел вдалеке лес. Тёмный, как о нём говорили местные. Говорили, что заблудиться в нём проще простого. Ходили даже слухи о том, что люди там пропадали, хотя зверья поблизости какого опасного отродясь не было. На него же лес нагонял какую-то необычайную тоску, граничащую с жалостью. Одинокими, несмотря на то что их было много, смотрели на него деревья. Единые, но в то же время безмерно одичалые, прикованные к одному месту корнями и меняющие положение лишь только при падении. Фатальным было их пребывание. Вполне возможно, что именно поэтому редких путников они принимали как внезапных гостей – добродушно увлекая в свои чащи и оставляя там. Хоть какое-то развлечение.
Где-то вдалеке он различил всплеск воды, будто кто-то упал в неё. Приподнялся, чтобы всмотреться в темноту. Даже при свете луны не сумел разглядеть ничего кроме разводов, уходящих кольцами. Усевшись поудобнее он устремил свой взгляд на гладь воды, которая вновь успокоилась. Эти воды хранили немало тайн, но явно не таких, которых ему приписывали. На секунду он в который раз представил сидящим себя рядом с таким же человеком, как и он. Представил, как свет луны гуляет по её тёмным волосам, как делает неестественно белым лицо, подчёркивая красивые глаза, как вздымается грудь.
-Мы ведь можем здесь остаться до конца?
-Можем. Можем даже доплыть до берега и встретить там рассвет.
-Читаешь мои мысли.
-Балуюсь. Есть такой грешок.
-Меня ещё никогда не приглашали так провести время.
-В судьбах многих людей я оставался первооткрывателем, - как-то меланхолично ответил он.
Но она улыбается, и он отвечает ей взаимностью.
Наваждение рассеялось столь же быстро, сколь и пришло, оставляя его вновь наедине с самим собой. Призраки несбывшихся надежд вновь отступали на берег. Поднявшийся ветер бережно подхватывал и относил их обратно, оставляя после себя лишь горькое послевкусие иллюзии. Реалии вновь овладевали этим миром, срывая с себя маски и обнажая подлинное положение вещей. Никакой изнанки.
Новый всплеск раздался уже по ту сторону лодки. Обернувшись, он словно краем глаза уловил очертание чего-то непонятного, резко скрывшегося под водой. Он опёрся руками об край и начал всматриваться в воду, пытаясь поймать взглядом то неуловимое нечто, что должно было буквально в считанные секунды появиться перед ним. Но вместо этого, он видел только своё отражение. В зеркальной поверхности он видел самого себя, но при этом чувствовал, как нарастает тревога внутри. Было в его отражении что-то неуловимое, отпугивающее и заставляющее отвернуться. Но будто попав в страшный сон, он не мог пошевелиться, вжавшись руками в деревянные стенки лодки.
Его двойник тем временем изменился в лице. Вместо ожидаемой в отражении маски ужаса, он увидел перекошенное от злобы лицо с наполненными ненавистью глазами. А потом тот, что смотрел на него по ту сторону воды, вдруг начал раскачивать лодку, буквально впившись руками в её край. Испугавшись, что это делает он сам, он отпустил края лодки и поднялся на ноги. Но ничего не изменилось. Его злое обличие продолжало раскачивать деревянную лодку в отражении, и словно в такт ей раскачивалась и его собственная. Он отступил назад, путаясь ногами в рыболовной сети. Ноздри вдыхали тяжёлый воздух, который неожиданно стал буквально пропитан духом тления, исходящим от самой воды. Всё пространство, словно дымкой, окутали тлетворные испарения, от которых он инстинктивно пытался защититься заткнув нос правой рукой. Его водный транспорт продолжало штормить, притом со страшной силой. Небесное полотно, ещё недавно освещаемое звёздами и луной, накрыл антрацитовый купол. Кто-то опустил на окружающий мир свой огромный, чёрный как уголь цилиндр. Мир утонул во мраке.
А потом утонул и он сам. Потеряв равновесие, пал за борт, мгновенно уходя куда-то в бездну ледяного пространства, что лишь по ошибке принимал за воду. Широко открытыми глазами он видел, как над ним плывут щепки и разрушенное основание того, что ещё недавно было лодкой. Опустив же глаза вниз, он чуть не задохнулся от нахлынувшей волны нового ужаса. Он готов был поклясться, что на самом дне увидел купола церкви, похожей на описания той, о которой говорили местные старожилы. Да вот только купола были обрушены, в них зияли огромные дыры, от сгустившейся, непроглядной темноты которых исходила подлинная опасность. Но самым ужасным было то, что редкие кресты, уцелевшие на самых макушках, были перевёрнуты, сгорблены, а в некоторых местах и вовсе напоминали пентаграмму.
Мгновенная мысль о том, что он идёт навстречу этой обители нечистой силы, наполнила каждую частицу его тела, заставив остервенело махать руками, лишь бы выбраться наверх, но очередная напасть застигла его врасплох. Кто-то ухватил его за ногу склизкими руками, умыкая обратно во тьму. То был он сам – его копия, но только вобравшая в себя всё самое ужасное. Хищные глаза буквально впивались в него, руки, что пробирали насквозь, пытались схватить его и с необыкновенной силой тянули вниз, оплетая как терновник. Из последних сил он отбрыкивался свободной ногой, пока не попал точно в голову своему двойнику. Воспользовавшись моментом, объятый страхом, он ещё сильнее начал работать руками, устремив свой взгляд наверх, где видел под слоем воды, предательски оставившее его небо.
Силы покидали его, словно вытекая из порезанных рук. Ноги сводило судорогой. Он знал, что за ним по пятам неугомонно следует тот, кто хочет его погибели. Сознание мутнело, лёгкие работали на износ. Воздуха едва ли хватило бы на следующий метр. Где-то сбоку он разглядел огромные глаза и огромные плавники. Глаза закрывались, но сквозь пелену, что уже начала опускаться на них, он увидел хрупкую руку, столь знакомую и столь дорогую его сердцу. Она пробила полотно водной глади и тянулась к нему. Ему показалось, что от этой руки исходит какое-то неестественное свечение, словно она обильно была смазана люминесцентной краской. Подав тело вперёд, он протянул руку ей навстречу, пока не почувствовал тёплую ладонь в своей. Тьма отступила. Он вынырнул и, выплёвывая воду, наконец, открыл глаза. Руки опирались о корни огромного дерева. Ангельские руки исчезли. Он вновь был один в царстве шорохов.
Над головой играли тысячи светлых огоньков. Светлячки устраивали свои безумные пляски, устремляясь наверх, словно маня его за собой, под самые кроны гиганта. Необычайно высокие ветви уходили куда-то к нему. Обессиливший, он с трудом начал подниматься по скользкому дереву, то и дело норовя вернуться обратно в холод и неистовствовавшую пучину.
Наверху всё было спокойно. Будто и не было ничего. Ветер покинул эти края, омерзительный запах разложения заменил запах высохшего дерева. Не было кругов на воде, огромное чудовище не поднималось на поверхность, а его преследователь вовсе испарился. Пару раз он со страхом оглядывался, но вода сохраняла подозрительное спокойствие. Сложно было понять, что заставляло сердце уходить в пятки больше – случившееся или же неожиданно наступившая невозмутимость пространства.
Мокрая одежда цеплялась за сучья, напоминавшие под бледным светом луны костлявые пальцы. Пришлось скинуть сапоги, висевшие грузом. Взобравшись выше, он уселся на достаточно толстую ветку и отдышался. Светлячки кружились в хороводе, так и не отступая. Сколько было их тут? Свечения маленьких телец хватало, чтобы он мог видеть свои дрожащие руки. Отдаляясь, они всё больше собирались в кучу. Он начал следить за ними и тут озноб прошёл по его телу, будто электрический ток. Вопль ужаса застыл у него где-то в глотке. Маленькие насекомые сбиваясь, образовывали знакомые ему лица. Светящиеся в кромешной тьме, они смотрели на него с неким укором. Но страшнее было то, что то были не простые лица, не безумная игра его воображения, а маски тех живых, кого он знал.
Скованный цепями страха, он сжался в ожидании грядущего. Закрыв глаза, он попытался, как в детстве, отмахнуться от наступившего наваждения, но лица не отступили, а наоборот двинулись к нему, сопровождаемые звуком тысяч маленьких крыльев.
Спасение вновь пришло оттуда, откуда он его не ждал. Он почувствовал лёгкое прикосновение. Кто-то словно захотел обнять его, подставить свою спину, но закрыть его. В беспамятстве он прикрыл лицо руками. Изъеденная временем сухая ветка не выдержала и треснула, отправляя обратно вниз неожиданного визитёра. Летя вниз, он видел, как рассеиваются в разные стороны светлячки, отогнанные чем-то невидимым. Невидимым, но спасительным. Добрым. Родным.
Ухватившись за обломок дерева, он взобрался на него. Он полностью отдался стихии, поверил в то, что куда-нибудь она его да выведет. Небо было чистым. На его девственном одеянии вновь красовались яркие точки звёзд. Людям, начиная с самого детства прививали мысль о том, что звёзды обладают своеобразной формой. Пять углов, жёлтый цвет. Сам не раз рисовал их именно таким образом. А на деле – лишь далёкие точки. И хочется вернуться в ту пору, когда все они представлялись иными, но образ уже испорчен научными наставлениями, собственными наблюдениями и сдавшимся реалиям воображению. Звёзды больше не красивые пятиугольники, иногда срывающиеся со своих мест, чтобы пасть в неизвестности – теперь это далёкие небесные тела – фантомы, которые давно мертвы.
Только окунувшись с головой в омут своих мыслей, столкнувшись с хтоническими порождениями своих воспоминаний, только пережив на себе все ужасы, которые каким-то безумным художником были смешаны в одной акварели, он сумел понять, что же ему нужно. Выходя из дома, он имел чёткий план в голове. То должно было быть его последнее свидание с луной, последний выход на это озеро. Он был готов к этому. Был готов, когда поджигал трижды проклятое весло, был готов, когда выбрасывал за борт припасы, был готов, когда оставлял её там в гордом одиночестве. Но вышло как обычно.
Внизу опять что-то зашуршало. Босые ноги опознали песчаный берег. Он возвращался. Как возвращался всегда.
-Жизнь, это ты, жизнь? Молчишь? Даже не присядешь? Понимаю. Как никогда понимаю. А знаешь, жизнь, людям ведь свойственно возвращаться? Представляем себя листьями, ждём осени, чтобы оторваться, насладиться последним полётом и пасть вниз на землю, чтобы сгнить. Многие грезят этим, живут мгновением. Пройдёт осень, пройдёт зима – по весне листьев уже не будет. Все они лягут пластом, для того чтобы дерево, что они когда-то покинули, вновь расцвело и раскрылось новой зеленью. Мы вновь вернёмся, как возвращались тысячу раз. Но мы ли это?
На берегу тёмного озера ещё некоторое время сидела сгорбившаяся фигура, обращённая к мертвенному пространству. А потом встала и направилась наверх по склону. Домой.