Книга мертвых

Книга мертвых. Повесть об Евгении Марченко


Книга первая: Постмортем. Краткая история, рассказанная в картинках


Ты сними, сними, меня фотограф,
Прояви же так свое уменье,
Чтоб на фото я была счастливой,
Чтоб никто и не подумал,
Чтоб никто и не поверил,
В то, что...
 
  В стародавние Викторианские времена в старой-доброй старушке Англии, на заре фотографии, когда услуги фотографов стоили чудовищно дорого, и простой смертный мог, порой, позволить себе снятся один единственный раз в жизни – после смерти, широко практиковалось  посмертное фото.
  Вообще, то, что в наши времена ужасает, пугает, вызывает отвращение у изнеженных Интернетом детей двадцать первого века, в те суровые времена зарождавшегося капитализма считалось обычной практикой, которую никому и в голову не пришло назвать психическим отклонением, извращением или надругательством над телом усопшего.
 Покойников не просто фотографировали в гробах, или на похоронах, то есть, в привычной им обстановке печального ритуала, это считалось бы простым ремеслом, не заслуживающим теперь нашего внимания, но делали это с особым изяществом … подражания живым. Вся цель тогдашних искусников этого исключительного жанра фото заключалась в том, чтобы не просто запечатлеть уходящие в тлен черты усопшего, а как можно более убедительно придать усопшим сходство с живыми людьми. А способов было множество. Чтобы ничто не напоминало смерть и похороны, умерших сажали в естественные, непринужденные позы, как будто застыв на мгновение, они не умерли, но просто уснули, на секунду забывшись тихим, мирным сном.


 Или же ставили у стены солдатиком "по стойке смирно", прикрепляя на специальные хитроумные подпорки, спрятанные под одеждой, чтобы это было вовсе незаметно, так что создавалось впечатление, что покойник стоит сам, без посторонней помощи.
 
 Для пущей убедительности глаза жмурика незаметно подкалывали булавками у век*, чтобы создавалось впечатление, будто они смотрят на тебя. Иногда на веках усопшего рисовали ложные глаза. Вспомните Джона Депа в роли капитана Воробья.


 Широко практиковалось фото с живыми родственниками в привычной обстановке домашнего интерьера


 Порой посмертные снимки в кругу семьи были сделаны так искусны, что глядя на них, было не понятно, кто из группы снятых на фотографии людей являлся "виновником торжества".     Глядя на такие фото я часто сама играю  в игру-угадалку - "Живой-мертвый"


Бывало так, что лица усопшего были настолько непринужденны, что сам собою напрашивается вопрос Cie morte?

Случалось, что на посмертной фотографии уже сами покойнички "собирались" целыми семьями, чтобы "запечатлеть себя" на вечную память. К примеру, на Диком Западе, изобилующем массовым истреблением людей, подобное практиковалось довольно часто. Кто знал, когда Команчи выбросят топор войны? А запечатлеть их "жертв" (часто мнимых) для пропаганды возмездия  безжалостным краснокожим было весьма актуально, как предлог для развязывания очередной войны с индейцами.

 ...В основном работы мастеров постмортемистов были так искусны, что покойника едва ли можно было угадать по чуть посиневшим рукам.
 
 Это сейчас в век цифрового фото можно как угодно снимать объект в движении, а тогда, на заре эры фотографии, чтобы сделать хорошее фото, объекту приходилось до 20 минут находится в абсолютном недвижении. А теперь представьте, каково было этой живой девочке, что сидит слева, позировать рядом с мертвой сестрой. Думая об этом, у меня мурашки пробегают по спине. Но факт есть факт, дети – во все века объект непоседливый, и чтобы в те времена сделать хороший снимок, порой нужно было дождаться, чтобы ребеночек наконец-то умер.

 Порой мертвому ребенку или  девушке давали в руку цветок белой лилии - символ чистоты и невинности или же клали цветы на постельку, или непосредственно в гроб, но обязательно белые и венчиками вниз, только так можно было понять, что прелестное дитя действительно не спит, а "по-настоящему" умерло.

Иногда усаживали рядом любимых кукол (с которыми потом и хоронили), чтобы мертвая девочка могла играть в них и после смерти.

Если у ребенка  и при жизни были длинные, красивые волосы, то их распускали. Для того, чтобы сделать сквозняк, открывали окна, и влетевший в дом ветер красиво раздувал волоса мертвого ребенка, придавая картинке некоторое воздушное движение "эфира", как бы символизирующее отлетающую в небеса невинную душу девочки.

Не бойтесь, малышка уже "не простудится".
 Так или иначе, пожелание родственников усопшего, в совокупностью со степенью проявленной фантазии  зависело от мастера, и, конечно же, от кошелька родных усопшего.  Иногда подобные работы были грубы, и вызывали непонимание и отвращение, даже у современников,

             
 Иногда так изящны и сделаны с такой любовью и натурой, что хотелось поцеловать лицо спящего ангелочка.
 А всё секреты старых мастеров, умевших сделать глазки «живыми».
 

Чтобы глаза выглядели «живыми», их закапывали специальной мазь, секрет которой каждый мастер хранил «как зеницу своего ока».

 Часто маленьких мертвых детей фотографировали с живыми матерями. Мертвого малыша усаживали на колени безутешной матери, чтобы она держала его, набрасывая на неё плотную накидку, напоминающую паранджу. Не знаю, что это должно было символизировать, слепость ли безжалостной смерти, так рано унесшую невинного ангелочка в лучший мир или безутешный траур самой женщины по мертвому дитя, или просто затем, чтобы родительница "не светилась" в кадре, а все внимание было обращено на мертвого ребенка...?

 ...Доселе никому неизвестно. Но и такая странная практика постмортема имела место.
 Чтобы умерший ребеночек выглядел ещё живее и "здоровее", на стадии проявки фото ему подкрашивали щечки специальным розовым мелком.
 Наиболее отважные из постмортемистов, чтобы ещё "круче" придать  мистики и без того "мистическому" своему ремеслу, снимали мертвых в отражении разбитых зеркал. К слову сказать зазеркальные постмортемы-отраженки даже в те времена были заредкостной диковинкой, так, что теперь, в наше время, среди коллекционеров подобного рода "редких" ретро-фотографий пользуются бешеным спросом, не менее чем, к примеру, редчайшие виды  марок, выпущенные бракованным тиражом несостоявшегося в Истории события. (К примеру, по случаю  концерта Майкла Джексона, отмененного из-за безвременной смерти певца). За подобный подлинник старинного негатива отражения мертвеца  в разбитом зеркале любой уважающий себя коллекционер, не глядя выложит 10000 долларов.


Среди изотериков-коллекционеров бытует поверье, что именно такие снимки в разбитых зеркалах обладают наибольшей мистической силой. Но самым "сильным" из таких снимков является посмертное фото самоубийц, которые применяют для вызова бродячего духа самоубийцы.

Были и совсем редкие, необычные постмортемы, выходящие за грани всякого человеческого понимания и этики - посмертные фрик-шоу постмортемы.

 К сожалению, русский постмортем не отличался столь изощренной, театрально-созерцательной фантазией запечатления вечности, более свойственной "сумеречному" духу "германского гения" Европы. В Православной России никому и в голову не придет "оживлять мертвецов", только затем чтобы снимать на фото мертвых, как живых, это противоречило бы строгим моральным Канонам Православия. Напротив, тело усопшего считали за честь как можно более быстрее отпеть и придать земле - как и положено, на третий день; таким образом, организация самих похорон с соблюдением всех положенных в православии многочисленных ритуалов отнимало значительную часть времени, так что порой скорбящим родственникам было попросту некогда "скорбить". Обычно в русских деревнях фотографирование было с толь же торжественным и редким событием, что и сами похороны, так что совместить эти два знаменательных события в одно было практически невозможно, да и в глазах измученных горем родственников не представлялось нужным. И если уж фотографа и приглашали на похороны какого-нибудь более-менее знатного человека, то ограничивались обычно поминками, так называемым "заместительным фото", запечатлевающим поминки-застолье с "живым" фото умершего, ставившегося обычно у стакана с водкой, накрытым коркой хлеба, как бы говоря тем, что покойник незримо, но присутствует на трапезе вместе с живыми.
Чаще всего русский постмортем имел чисто практическое значение. Начиная с середины 80-х годов 19 века в судебной практике дореволюционной России пользовалось популярностью дактилоскопическое фото с целью опознания преступника, которое заступило на место отжившему все моральные нормы варварскому обычаю отрубания головы "злодея" и выставления её для показа "на весь мир" в "винном духу"*, сохранившегося ещё с времен Петра Первого.

Вот откуда пошло у нас на Руси - "уголовник"* или, правильнее говорить, "головник"*, то есть, человек, которому рано или поздно предстояла процедура отрубание головы, отсюда также происходит идиоматическая пословица-поговорка: "Повинную голову меч не сечет".
*Последний, с кем была проделана эта варварская процедура был цареубийца И. Гриневицкий.К сожалению, по каким-то причинам заспиртованная голова преступника не сохранилась.

 Чаще всего такие дактилоскопические фотографии делались уже не столько для опознания преступника (преступник был уже пойман, опознан, убит или казнен), сколько для устрашения и назидания другим потенциальным "злодеям", словно говоря за себя "Сколько веревочке не виться...".


 Еще немногим позднее дактилоскопическое фото стало использоваться не только в целях опознания преступника, но и жертв самого преступления, а также самоубийц.

 Делалось оно непосредственно на месте преступления, с подробнейшим фотографическим "описанием" повреждений трупа. Однако, с усовершенствованием ритуалов погребения и сам русский постмортем не стоял на месте, а продолжал медленно, но развиваться по своему самобытному пути .Чтобы запечатлеть событие, чаще всего снимали просто похороны с покойником в гробу и вереницей скорбящих родственников.
Но в отличие от западноевропейского "аналога", даже на таких фотографиях у русских "стесняться" или сдерживать свои чувства было не принято.

И скорбные лица родственников не скрывали своих слез, что, убирая всякую наигранно-искусственную,  театрально-постановочную позу, которыми так "грешили" английские постмортемы, придавало похоронам некоторую документальную "живость" происходившего.

Семейные альбомы, куда собирались снимки умерших родственников назывались «Книга мертвых». В дни эпидемий эти страшные альбомы заполнялись стремительно, ибо в те времена ещё не умели бороться с такими банальными инфекционными заболеваниями, как скарлатина, корь, коклюш, уносившие до сотни тысяч детских жизней по всей Европе, не говоря уже о туберкулезе, который был столь обычным явлением, как скажем сегодня раковые заболевания или чума  двадцать первого века – депрессия, служащая причиной многих самоубийств наших современников.
 Практика постмортем* фото просуществовала вплоть до конца 30-х годов двадцатого века, и была прекращена лишь с началом Второй мировой войны, когда массовая гибель людей стерла в сознании людей всякие мысли о чувственном созерцания мертвого тела. И далее, в связи с ростом городов и лихорадочным развитием промышленности, была, увы, совершенно заброшена.

*Вообще то, приставка "у" в славянских языках обозначала законченность действий, следовательно "уголовник" - тот, кого осудили и отрубили голову, "головник" - преступник, который ещё не понес наказания за свои деяния, для сравнения: "бить" и "убить".

*в дословном переводе с латыни "посмертный"

Книга вторая: Revival! (Энтузиаст)
 
Евгений

 Это случилось в наши дни... Он мог часами рассматривать эти простенькие черно-белые фотографии. Было в них что-то прекрасное, завораживающее, притягивающее взгляд и одновременно пугающее...Все потому, что люди, изображенные на этих фото...были мертвы.

***
 У него уже давно не было работы. Тот диплом юриста, который он получил лет десять назад, уж не имел никакого значения, потому как он не работал по нему ни единого дня. Да и те жалкие попытки найти работу обычно заканчивались увольнениями. Он нигде не проработал более двух месяцев. Обычно сценарий был один и тот же, как под копирку: он работал, старался выполнять работу, как это было положено, или, как он сам представлял себе, "как это было положено", точнее, как это было только более возможно хорошо исполнять для дела,  честно и добропорядочно в той безобразнейшей степени раздолбанной разрухи, что царит во всех этих  частных ООО  "Три дырки". Скромный и тихий молодой человек с чуть раскосыми глазами был со всеми вежлив,  но не разговорчив и не подпускал себе человека более чем на метр своего законного личностного пространства, и, пытаясь сохранить в себе хоть какие-то остатки собственного достоинства, упорно отказываясь, холуясь, пить чай с начальством,  ненавидя всякое  панибратство  и не раскрывая никому душу, в боязни, что туда наплюют. Но что касается его старательности к работе, за чтобы он не брался, он исполнял свою работу почти идеально, но  его все равно увольняли ... за странность.

 И вот теперь - полная пропасть. Он жалкий иждивенец, живущий на крохотную пенсию мамы, с которой он теперь почти не общался. Жена давно ушла от него из-за нищеты. Детей не было. Как впрочем, цели в жизни тоже. Точнее сказать он был один из тех представителей нашего поколения семидесятых, которые, пройдя в своем хрупком детстве через собачьи девяностые с их бандитскими законами, не нашли себя в жизни.
 Он уже пережил два предательства, первое - в раннем детстве, когда от него ушел родной отец, и сейчас, когда жена ушла от него к другому. Но только то, первое предательство, он почти не помнил - оно лишь заронилось в закоулках его детской души глухой злобой к отцу, за то что не было его рядом, за то, что некому было заступиться, когда над ним издевались в школе, некому было учить его водить машину, но второе, а именно уход жены, оставило в его душе глубокую, незаживающую рану, а именно тем, что оно слишком ясно и грубо открыло для него безобразную и старую как мир истину: ЛЮБВИ МЕЖДУ МУЖЧИНОЙ И ЖЕНЩИНОЙ НЕТ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, женщина, самка, как и любой товар, слишком легко покупается за комфорт. Ей нужен был комфорт. А комфорт покупается за деньги. Она ушла к тому, у кого были деньги, кто мог дать ей этот комфорт.. У него их не было. Его сердце СЛОВНО РАЗБИЛИ И ВЫБРОСИЛИ НА ПОМОЙКУ.
 Другой бы в его жизни давно бы наложил на себя руки или спился бы на худой конец. Только не Женя. Он не пил. Он делал это не из принципиальности, а потому что просто НЕ МОГ ПИТЬ. Индивидуальная непереносимость спиртного. Слышали о таком? Так я поясню, это когда человек пьет и не пьянеет, то есть не достигается законная цель самого опьянения - кайфа, веселья, хорошего настроения, наконец, спасительного забытья, всего того, зачем человек, собственно, тянется к рюмке. А те кто не пьют, в нашей гребанной стране автоматически становятся изгоями, потому как нарушается сам дух панибратства, ибо, как сказал летописец, "Нет веселья на Руси без пиития".
 Евгений упорно не пил, не позволял себе опускаться, и потому что видел свое предназначение в чем-то более возвышенным, чем этот бессмысленный, грязный южный городишко Белгород. Однако, после развода он замкнулся совсем. Целый день, сидя у компьютера, только и делал, что разглядывал фотографии...Мрачность Викторианского фото развлекало его, отвлекало от отчаянности его настоящего жалкого положения. "Жили же люди!" - завистливо вздыхая, восклицал наш герой, разглядывая мертвых. Когда он думал о смерти, все остальное, уж не имело никакого значения. Его личные горести, униженное жалкое положение маменькиного сынка, безденежье уходили куда-то на второй план. "Ведь смерть, смерть, это и есть самое справедливое!" - с радостью в душе думал Евгений, как будто, вдруг, в одночасье, расставаясь с постылым и бессмысленным прошлым, обретал свой собственный смысл жизни, - " Когда-нибудь и он станет её верным хроникером!"
 От предателя-отца остался старенький черно-белый фотоаппарат.  Эта было то единственно жалкое имущество, что его матушке удалось отсудить у отца после развода, да и то со скандалом. Квартира, машина, дача и все прочее маломальское полезное имущество отошло отцу, который в то время работал в органах милиции простым лейтенантом. Ну, теперь то вы, мой читатель, хорошо понимаете "на чьей стороне была сила закона"...
 Ещё в старые, советские времена, когда Женя был школьником и носил красный, пионерский галстук, то учился в кружке фотографии, что располагался в близлежащем Дворце пионеров на улице Ленина. Там, с этим стареньким фотоаппаратом отца, впервые он и познал все тайны фотоискусства: как правильно ставить свет, антураж, располагать модель. В школе Женя Марченко был довольно средним учеником, все предметы, кроме рисования, давались ему с трудом, и это была его та единственная отдушина, то, что он всегда делал "на отлично". "Женька, да ты талант!" - восклицали родственники, когда на потеху им он снимал семейные застолья. В угоду матери и в университет поступил...на юридический, ибо каждая добро желающая мать всегда мнит из своего чадо юриста, наивно полагая, если человек знает свои права, то тогда им трудно манипулировать, да не достанется её чаду тот же крест, который пришлось вынести ей, бесправной, русской матери-одиночке. А душа требовала чего то большего...великого...
 "То, что надо!" – воскликнул Евгений, доставая с запыленной антресоли старенький фотоаппарат. Фотоаппарат оказался, конечно же, сломан.

Он починил его, взяв последние деньги у матери. Если раньше он вообще не просил денег и на заботливый вопрос матери "Тебе что-нибудь принести, сына?"  из-за монитора отвечал глухим, раздраженным рыком: "Мне ничего не надо", то теперь он безо всякого спроса и зазрения совести сам взял деньги у матери, потому что у него была цель, и он теперь точно знал, для чего он живет и в чем было предназначение его ничтожной жизни, которое столько лет было скрыто от него за мраком бессмысленного существования. Он - фотограф, ЗАПЕЧАТЛЕВАЮЩИЙ ВЕЧНОСТЬ.
 Чего казалось бы проще, покойник - он клиент смирный, никуда не бежит, никому не жалуется. Ему не надо говорить - "скажите "чи-и-из" или, к примеру, "не моргайте, сейчас вылетит птичка!" Казалось бы, снимай да снимай, как тебе того хочется, знай себе находи нужный ракурс...Но не так-то все просто, как кажется с первого раза...Тут свои правила, предпочтения, маленькие секреты, тысячи и мириад удивительных мелочей, нюансов, от которых порой кардинально зависит качество снимка...
 Во-первых, объект должен быть юным и прекрасным. Не даром же, самыми желанными клиентами для мастера Викторианских эпох были дети и девушки. Нетронутая юность прекрасна своей нежностью даже в гробу. Стариков снимать избегали, ибо старость сама по себе безобразна, а искажавшая черты смерть до того уродовала её, что на такие "работы" едва было бы можно смотреть без отвращения. Однако, немного желающих найдется умереть в молодом возрасте. Смерть косит стариков, когда уже сама жизнь изрядно поработав над бренным, человеческим телом, разрушила его первозданную, созданную по образу и подобию божественную оболочку… Мертвые толстяки и люди в весе тоже мало подходили в качестве арт-объекта, по тому как из-за изобилия жидкостей в теле быстро расплываясь, раздуваясь, как утопленники, начинали прежде времени разлагаться. Были и половые предпочтения. Мужчины в гробу большей массой своей грубы и отвратительны. Даже в те времена мало ли найдется ценительниц «мертвой» мужской красоты, ибо всегда и во все времена именно женщина представляет собой объект для любования мужчины, но не наоборот.
 Набегало и ещё множество трудностей. Во-первых, для подобного тонкого дела, как постмортем, нужна студия. Сделать качественный снимок в морге, с его тусклым освещением, где и надлежит пребывать всякому добропорядочному покойнику до похорон, практически невозможно, тем более в таком отсталом, уездном городишке как Белгород, где большинство таких учреждений контролирует так называемая "похоронная мафия". Да что эти совковые, тупые, забитые людишки, его земляки, вообще могли понимать в красоте мертвого тела. Аляповатый, безвкусный веник- венок, грубо сколоченный, обитый попугайной отделкой гроб, повядшие гвоздики, прошедшие уж не один круг крематория, вся эта пригробная клоунада: притворные слезы, стенания, истерики "На кого ж ты меня оставил(а)... и ...полное забвение через неделю - вот их удел. Да и обратись он с подобным предложением к скорбящим родственникам, это восприняли бы как издевательство над телом и, пожалуй, кончилось бы тем, что его поколотили бы. Вывеси он свое объявление для желающих у моргов Белгородчины, похоронная мафия приобщила б его к числу своих клиентов ещё до того, как нашелся бы первый "желающий" запечатлеться "на вечную память", ибо эти ребята не любят конкуренции в своем деле, даже там, где её нет, и не может быть. Другое дело свадебный фотограф - тупо, грубо, пошло, но за этот притворно радостный человеческий маскарад платят деньги. Нет, он не для того родился, чтобы запечатлевать этот глупый человеческий фарс под названием "свадьба", эти толстые, тупые рожи пьяной родни, изображающих счастье. Он - ВЕЛИКИЙ ФОТОГРАФ ВЕЧНОСТИ. И он не отступит от своих намерений, чего бы это они ему не стоили.
 Но чем более очертания его сверх идеи возродить забытый  жанр посмертной фотографии  пытались найти себе выход в реальном воплощении, и, прежде всего, в воплощении ПРАКТИЧЕСКОЕ, тем он больше убеждался в невозможности такого воплощения.  Это приводило в полное отчаяние...и день за днем, бесполезно губя свои дни у монитора, он пересматривал уже давно знакомые снимки...пока...
 Тот судьбоносный звонок раздался утром. Он проснулся от того, что плакала мать. "
- Отец умер, - всхлипывая, сказала она, вешая трубку.
-Ну и что, - тихо огрызнулся Евгений, - не мешай спать. -( От вчерашнего сидения за компьютером у него страшно разболелась голова и дурной сон, обыкновенно с неуправляемым кошмаром, только усиливали его раздраженное состояние).
-Он оставил тебе квартиру.
 Евгений вскочил. Какая-то непонятная сила азарта вмиг наполнила его расхлябанные бездельем члены. "Вот оно! Revival!"*
Revival – в дословном переводе с англ. «воскрешение», «возрождение».

Папочка


 Все было, как он и предполагал: полулегальная «отмывочная» часовня при морге, исправно платившая дань, как браткам похоронной мафии, так и братьям близлежащего мужского подворья, принадлежащего не менее могущественной и влиятельной в наши дни «козаностра» под названием РПЦ, за которыми и "числилась" эта "хлебная точка", дешевый фанерный лодочка - гроб, непомерно узкий, так что покойный лежал в нем словно "съежившись" от стыда, обитый уже полуистлевшим красным ситцем, будто откопанным с какой-то помойки, дежурные красные  гвоздики, которые Евгений ненавидел ещё с детства, когда ещё пионером каждый день Ильича приходилось вставать затемно и, тащившись пять километров к ряду, шлепать в промокших ботинках по промозглой Апрельской сыри, чтобы возложить их к памятнику Ленина, аляповатый, пошлый бутафорский веник-венок с пошлейшими искусственными китайскими цветами, должными изображать из себя что-то вроде хризантем, но почему-то электросине-голубых, безвкусных и бездушных цветочных уродов, обвязанной траурной лентой с золоченой надписью на ней: "Любимому папочке от любящего сына", который за него зачем-то заказала мать. Вообще, мать многое делала "за него", ведь сам он был ничтожество, маменькин сынок, ноль, потому как за всю жизнь не заработал и копейки своих денег. Мать оплачивала похороны, она же и "заказывала музыку", несмотря на все протесты Евгения "не разматывать денег". Как и положено поп, купленный за деньги, живой антураж благочестия, словно попугай вызубривший до зубов: "...и сотвори им вечную память!", уже закончил отпевание, пригласив всех родственников на последнее прощание с покойными...
-Миленький, дорогой мой, на кого ж ты меня оставил, голубчик ты мой лучезарный! - во весь рот голосила у гроба отца глупая мать.
 Евгений не мог без омерзения смотреть на все эти кривлянья матери.  Он теперь не понимал, почему она так убивается по этому мерзавцу. Вспомнилось Евгению свое раннее детство, как отец, возвращаясь пьяный «вдребедон» домой, "бил молотом" мать. Однажды он так сильно ударил маленького Женю по голове, что у малыша случилось сотрясение мозга, тогда его лишь чудом удалось спасти, но с тех пор его глаза Жени безобразно косили в разные стороны. С тех пор мальчишка замкнулся, не разговаривал, у него не было друзей, и лишь вспышки ярости, внезапно случавшиеся с Женей, напоминали о воспитательной методе «любимого» папочки.
  А уж после развода, без зазрения совести, этот изверг выгнал свое бывшее семейство из  квартиры, не разрешив забрать даже детскую кроватку. "Самому пригодится", - нагло улыбаясь, намекающе ответил он матери. Вспомнил Евгений, как потом в  родительском доме матери на Белгородчине  они с матерью спали на соломенном матрасе, вместе, вповалку, прям на грязном полу нетопленой хаты, потому что, пока суд, да дело - решался вопрос об алиментах, не на что было даже купить дров, не то что кровать для мальчика, а уж подходило время, что нужен был стол письменный, потому что Женя собирался в первый класс.
 И точно, кроватка пригодилась:  не прошло года, как папаша вскорости женился, переехал к новой жене, "выписав" сына не только из своей квартиры, но и из своей жизни по принципу "с глаз долой - из сердца - вон". Помнил Евгений, и как он с матерью каждый год таскался в Ейск, выбивая из отца унизительно крохотные алименты. И вот теперь " лучезарный". Да за что ?! За какие такие заслуги? Разве этот гад заслужил похорон только за то, что каких-то сорок лет назад случайно произвел его на свет. Таких как он надо хоронить без креста, за казенный счет в бомжатском "общаке", откуда медведи да псы вытягивают грешников за синие пятки,  ибо "не было на нем креста" и при жизни.  И ещё одного не понимал Евгений, зачем  было отдавать на  похороны его нерадивого папаши их последние деньги, когда они сейчас так понадобились бы при оформлении наследства. - Ай-я-я-яй, - выла мать, кидаясь на гроб отца. - На кого ж ты нас так рано пок-и-и-и-и-и-нул, мил-ы-ы-ый, дорого-о-о-о-ой голубо-о-оо-о-чек. Да уж вста-а-а-а-а-нь, ты вст-а-а-а-ань, ужо посм-о-о-о-о-о-три на меня, какого сыночка я тебе вырост-и-и-и-ила-а-а-а"- И это глупое, бестолковое бабье вытье потерявшей своего жестокого хозяина преданной собаки: громкое, протяжное,  нараспев юродствующее, и с того непривычно жуткое, южнорусское вытье овдовевшей казачки, было поистине унизительным для него. Евгению стало стыдно за мать.
-Мам, ну хватит! Довольно с него! - хотел остановить её Евгений, одергивая за рукав  от гроба.
-Отстань! - отрывисто и сердито резко фыркнула она на него, оттолкнув   от себя и бросив на сына обезумевший, разъяренный взгляд рассерженной самки. И снова, словно невидимым тумблером включила всю ту же заезженную пластинку "горевания": "На кого ж ты нас пок-к-и-и-и-и-и-и-и-н-у-у-у-ул! Дорогоо-о-о-о-ой мой, м-и-и-и-и-и-и-и-лы-ы-ы-ый., голубочек-соколочек.."

  "Дорогой мой милый - на кого покинул", - сердито думал на мать Евгений, - "почему ты так не ревела лет тридцать тому назад, когда твой "соколочек" выгнал тебя с сыном из собственной кооперативной квартиры, бессовестно отобрав у родного сына  единственную кроватку . Вот когда надо было задаваться этим вопросом, вот когда нужно было выть : "На кого же ты нас покинул, гад? " Но ты не выла, крепилась. Крепилась как простая русская баба, что взвалив всю ношу на себя, безропотно и молча, словно послушная скотина, поволокла все на своих плечах. А теперь, что?! Зачем все это?! Зачем весь этот дорогостоящий и бессмысленный ритуал? Неужели же только затем, чтобы в конечном итоге предоставить на завтрак червям приправленную формалиновым соусом  гниющую человеческую куклу "

 А мать все выла. В какой-то момент Евгению показалось, что мать спятила с ума, и он бы подумал так, если бы не знал, что все это спектакль, ПОТОМУ ЧТО ТАК НАДО БЫЛО.  БАБА, КАК СУЩЕСТВО ИЗНАЧАЛЬНО НИЗШЕЕ, ДОЛЖНА ВЫТЬ ПО СВОЕМУ ХОЗЯИНУ, МУЖУ, НО КЕМ "НАДО" И ДЛЯ КОГО БЫЛ ПРЕДНАЗНАЧЕН ЭТОТ СПЕКТАКЛЬ, ОН НИКАК НЕ МОГ ВЗЯТЬ В ТОЛК. Ведь и так было ясно, что квартира достанется ему, а не всем этим его многочисленным, внезапно возникшим из ниоткуда родственникам, двоюродным и троюродным братцам папаши, что словно коршуны слетелись на "мертвечину" в надежде поживиться хоть кусочком наследства. "Может быть, перед ними",  - глядя на паясничанья матери, предположил Евгений, -"чтобы выставить себя скорбящей вдовой. Но как это все-таки глупо и гадко, гадко, гадко...".
 Как ни любил он мать, но в этот момент своего «горевания» она поистине была ему противна. Она была так жалка и тем гадка, что невольно хотелось ударить её, и он едва сдерживал в себе это желание, с омерзением наблюдая за этой клоунадской сценой стенания  на публику "безутешной" вдовы.
 Он взглянул на того, кого он так оплакивала…
  Его нашли не сразу. Тело  успело пролежать в квартире несколько дней, пока по запаху соседи не вызвали полицию. Уже будучи на пенсии, отец умер в полном одиночестве и нищете, от перепоя. Точнее от сердечного приступа, вызванного нескончаемыми излияниями. От него даже сейчас несло перегаром, не смотря ни на какие лекарственные примочки благородного формалина. Наметанным глазом Евгений так же заметил, что тело вскрывали, об этом свидетельствовал заштопанный  Y- образный надрез на грудине отца, просвечивающийся сквозь тонкую рубашку. Кто, а главное зачем это делал с его отцом, оставалось для него загадкой, для разгадки которой у него уже не было ни желаний, ни, главное, сил.. Неужели, для того, чтобы доказать, что бывшего мента никто не убивал, а этот пьяница издох сам "по собственной воле", не рассчитав принятого на грудь.
  Несмотря на грубые старания местных горе-бальзамировщиков по превращению гниющей человеческой массы в более-менее антропоморфный вид, после всех многонедельных мытарств холодного "беспризорника" по холодильным полкам морга, в ожидании приезда родственников, тело покойника было в таком дурном сохранении, что успело отчасти скелетироваться, так что ни о каком постмортеме не могло быть и речи. И хоть рот его был зашит самым грубым и неумелым образом, так что было видно, что с кончиков губ торчит черная, штопательная  нитка,  высохшие губы, сжавшись, поднялись настолько, что создавалось впечатление, что покойник скалит зубы в адской усмешке, нарочно потешаясь над всем этим спектаклем, развернувшимся над ним. "Ни дать ни взять, Франкенштейн ", - рассмеялся про себя Евгений, и, презрев всякие приличия , он бы расхохотался  на самом деле, в голос, если бы не почувствовал толчок спину.
-Поцелуй папу, - услышал он за спиной шепот матери. - Ну же! - Он неохотно подошел к гробу и наклонился...
 Лямки врезались в плечи. Тут только Евгений вспомнил про фотоаппарат, что болтался у него в рюкзачке за спиной. "Что ж, получается, я зря что ли взял камеру", - подумал про себя Евгений.   Свечи маленькой часовенки таинственными огоньками плыли в чаду напущенного отпевальным кадилом ладана. Прекрасный антураж! То что надо! Ему тот час же пришла замечательная мысль:  во всех тех Викторианских фото, что ему удалось просмотреть, были свечи и даже был театральный туман, изображающий отходящую в небеса душу, искусственно достигающийся за счет специальных реактивных таблеток медного купороса, растворенных в капле спирта, и незаметно подложенных  усопшему в рот, нос или в волосы: под воздействием спирта таблетка испарялась, что  в результате давало такое таинственное голубовато-зеленое, "загробное" свечение; но не было ни единого снимка усопшего в церкви . КАЗАЛОСЬ, ЧТО МОГЛО БЫТЬ ЕСТЕСТВЕННЕЙ, ведь души усопших  принято отпевать в церквях или часовнях, но он упрямо не мог вспомнить ни одной как таковой "целенаправленной" Викторианской фотографии постмортем, где бы с покойным позировали в церкви. Значит, в этой области он будет пионером! Вернее, первым фотографом ... Расстраивало одно, что это все же далеко не студия и снимать придется тут, можно сказать, в полевых условиях фотокорреспондента, но вся прелесть и была в том, что никто ещё не делал подобного до него. "Что ж, тем интереснее",- весело подумал он. Он взглянул на отца. Его левый глаз, чуть приоткрывшись, лукаво смотрел на него,  будто говоря: "Ничего у тебя не выйдет, неудачник. Ничтожеством родился – ничтожеством умрешь". "Это мы ещё посмотрим, папка", - злобно ответил про себя Евгений. Азарт фотографии захватил его.
 Он достал фотоаппарат. Крупный план напрашивался сам, и он как-то сам для себя незаметно и мягко спустил затвор, словно висевшее на ковре ружье внезапно разрядилось. Послышался щелчок - постмортем был сделан.. Первая страница его "Книги мертвых" была открыта… Но едва он попробовал "атаковать" гроб с другого ракурса, захватывающего и подсвечник с красиво горящими свечами и ещё немного разноцветной поповской рясы для антуража, как ладонь вытянутой руки матери решительно загородила объектив.
-Э-э, ты что творишь?! Вот ещё выдумал!
-Я...я толко... хотел, - закондючил в Евгении "маменькин сынок", - немножко...поснимать...на память.
-А ну, убери фотоаппарат! Сейчас же!!! - Этот повелительный тон матери, хлестнув по нервам, но, вдруг, вместо того, чтобы сжаться, спрятать глаза, как он это делал обычно, когда на него орала властная мать, в нем проснулась невиданная сила ярости.
-Вот и хороните эту собаку сами! - громко огрызнулся сквозь зубы Евгений. – А мне эта падаль не нужна!
 По часовне прокатилось возмущенное "о-о-о-о-ох" родственников, будто все выдохнули разом, и поп укоризненно осуждающе посмотрел на него из-под клобука, но Евгений больше ничего не видел, потому что почти выскочил из часовни. На пути ему попался тот самый венок: "Любимому папочки от любящего сына", и, что есть сил размахнувшись ногой, он крепко пнул сей траурный веник, так что тот отлетев едва не опрокинул подсвечник прямо в гроб отца.

- Да вы уж не обращайте внимание, он у меня с детства такой чеканушный, а в последнее время и вовсе оскублился со своим компьютерами, - оправдывалась несчастная мать.
  Мать Евгения ошибалась, то, что она называла во множественном числе, был единственный, старенький, тайваньский компьютер допотопной системы Нортон Коммандер, купленный ещё в далеких 90-х как дорогой подарок на свадьбу любимому сынку Женечке. Загружался он с трудом,  каким-то невыносимым  с шипением и треском, как старый полуразвалившийся телек, отчего у Евгения случались мигрени. Да и об монитор-коробку можно было испортить глаза, что для фотографа было просто недопустимо.
 Гроб закрыли - представление прекратилось. То, что оставалось от его отца, свезли на ближайший "полигон человеческих останков" - в глухую приазовскую степь у станицы «Камыши», где оно навсегда "удобрило почву" на уже специально выделенной для него взлетно-посадочной полосе , располагавшейся с дальнего краю так называемого Нового Ейского городского кладбища.
 Алена


 Он бежал, не разбирая дороги. Вскоре он устал и перешел на шаг. Приятный морской бриз освежил пылавшее лицо. Здесь было свежо дышать, не то, что в этой гнусной приморговой часовне, пропитанной миазмами мертвых тел, ладана и фальшивыми слезами родственников.
 Он не пошел на похороны отца, не был и на поминках. Не улыбалось ему целый день созерцать эти пьяные рожи папашиных родственничков, распевающих похабные песни. Вместо этого целый день он бесцельно таскался по городу. Наконец, голова немного пришла в порядок, и он автоматически направился на пляж, туда, где вовсю кипела жизнь, и никто не думал о вечном.
 Было поздно. Алое солнце, заходя за кромку горизонта, представляло собой живописное зрелище. Не выдержав всей этой красоты, он вытащил фотоаппарат и стал снимать.

 


 Тут он вспомнил, что фотоаппарат у него черно-белый, и снимать им  пейзажи, то есть жизнь, непременно сопровождаемую красками, было  абсолютно бесполезно. Евгений приуныл. Он только теперь раскаивался в своем проступке. Он понимал, что мать никогда не простит его за эту выходку в часовне с осквернением праха его отца, но другая его сторона...восхищалась тем, что он сделал. Он впервые открыто восстал против диктатуры всесильной матери. Впервые позволил себе, то что он никогда не смел позволить себе раньше, а именно:  открыто рассердиться на мать и сделать так, как он того хотел, а не как того хотела его всемогущая  родительница...Он ликовал внутренне, но это же ликование вызывало в нем неподдельный ужас неизвестности: он понимал, что теперь остался  совершенно один, и, если мама уедет от него в Белгород, что он будет делать в этом чужом, враждебном для него городе, никому ненужный и отринутый. Кто пожалеет его, кто придет на помощь, если с ним что-нибудь случится... И ответ следовал сам за собой: "Никто!" Ведь кроме матери у него никого не было на свете…
Вдруг, мрачные мысли нашего "сумеречного гения" прервал какой-то всплеск, а потом шорох в тростниках...
-Мужчина, вы уже отвернитесь, так я оденусь! - услышал он зычный женский голос за спиной.
Он...повернулся туда, откуда раздался голос. Перед ним стояла...абсолютно голая женщина. Вид обнаженной заставил его вздрогнуть и, покраснев, стыдливо закрыть лицо руками. Слишком давно у него не было женщины...и теперь живая и дышащая обнаженная женская плоть, возникшая, казалось, из неоткуда, вызвала в нем неописуемый ужас.
-Так вы одевайтесь, - неловко промямлил он, не зная куда деваться от стыда неловкой ситуации.
-Как же я оденусь. Вы стоите на моем платье.
 Евгений взглянул под ноги. Действительно, он стоял на чьем-то покрывале и под ногами болталась тряпка, которая, очевидно, была платьем сей дамы...
***
-Вы всегда так купаетесь... "ню" ? То есть... голой...- замялся он, все ещё от стыда стараясь не глядеть на неё.
 -Иногда, когда забываю купальник, - засмеявшись, ответила одевающаяся женщина. - После целого дня каторги бывает приятно окунуться, вечерком, когда жара спадет.
-И вы не боитесь?
-Чего?
-Купаться одной...В этом жарком городе полно отморозков.
-Мне теперь все равно, - как-то грустно вздохнув, ответила незнакомка. - Можете повернуться.
 Он повернулся. В своем безжалостно скомканным им платье стояла ОНА. О, боже, как она была похожа на его мать! Даже маленькое, аккуратное каре густых волос, было как у матери. Её лицо и плечи.
-Как вас зовут, чудесная ундина? – тихо спросил Евгений, пораженный удивительным сходством.
-Алёна, - наконец-то застеснявшись, ответила она.
Так началось их знакомство. В тот же вечер он вызвался проводить её домой и по дороге купил огромный букет алых роз...
 
 Она опустила лицо в душистую, сладко пахнущую пену бархатистых лепестков и, глубоко вздохнув теплый, сладостно чайный аромат  южного солнца, грустно улыбаясь, сказала:
-Знаете, как то даже странно. Никто  никогда в жизни не дарил мне цветов. Даже муж. Вы первый, кто подарил мне цветы.
-Так вы  замужем? - прервал Евгений, на всякий случай косясь на безымянный палец женщины, ГДЕ НЕ БЫЛО КОЛЬЦА.
-Да уж, имела несчастье, сходила разок, - вздохнув, ответила его новая знакомая, при этом он заметил, как её лицо сморщилось в брезгливую гримасу, - больше не пойду, - решительно выдохнула она.
 Он понял, что эта болезненная для неё тема была закрыта для него и заговаривать об этом более не стоит, тем более на первом свидании. Дальнейший путь вдоль всей живописной набережной Ейской косы «Долгой» они шли молча. Он держал её за руку.
-Простите, мне, кажется, я спросил лишнего...но...но мне, кажется, вы о чем-то все время грустите, - наконец, прервав мучительную тишину, осмелился робко спросить её Евгений, от стеснительности стараясь спрятать взгляд куда угодно ... в песок, лишь бы не видеть теперь её прекрасного лица.
-Что ж, если вы так хотите знать...С мужем я давно в разводе, детей у меня нет, да и не будет, наверное, уж никогда, а с тех пор, как умерла мама - я и вовсе не живу. Вернее, я не знаю, живу ли я вообще, или это просто сон,  дурной сон, который начался и  никак не кончится. Иногда мы общаемся с сестрой, но она замужем и живет отдельно со своей семьей. Не до меня ей, да я и понимаю - не сержусь. Я одна, совсем одна.  Бывают такие страшные дни, кода я целый день сижу дома одна и мне не с кем даже поговорить. Иногда вот так хочется лечь, заснуть, чтобы больше никогда не просыпаться.
-Я вот тоже с похорон. Только сегодня отца схоронил, - очевидно желая добиться ответного сочувствия, заговорил Евгений.
-Что ж, соболезную. А мне мамочка, как померла, все время живой снится, всё кажется б отдала, чтобы воскресить её, хоть на пол - минуточки, хоть на – полсекундочки только, чтобы попросить у ней прощения, что не купила ей тогда абрикоску. Абрикоску свежую перед смертью все просила, чтоб как в саду дедушкином росли, а я так и не достала, где ж сыщешь абрикосовки-то в апреле месяце. Все рынки обегала - курага одна. Купила, что получше –  у узбеков, Бакинской, без косточек, что янтарь горит - не ест. Так и померла, с курагой,- всхлипывая, ответила Алена.
-Эх, Алена, не соболезнуйте мне!  Мне нисколечко не жаль отца. Я ненавижу его!  И знаете, Алена, если бы я и желал бы ему когда-нибудь воскреснуть, то только затем, чтобы он снова умер.
- Не говорите так! Зачем вы так! Ах,  грех, грех-то какой на душу!
- Алена, Аленушка, не знаете вы этого человека. Изверг! Пил, как свинья. Мать бил, меня бил. Вот, - он наклонил голову и показал небольшую впалость на самой макушке, напоминавшую, след влетевшего в планету астероида, - папина работа. Кулаком двинул. Думали, что так дурачком на всю жизнь и останусь. Заштопали. Ничего. Зожило. Только вот с тех пор глаза косят в разные стороны. Меня из-за косоглазия-то этого и в армию не брали, ха-ха-ха, какой из меня артиллерист, пришлось вот по этому поводу в институт поступать. Спасибо папаше, подфортил «бронь». Вот и выучился - на безработного. Ни работы, ни семьи, ничего…
-Все равно, ведь отец он вам...Меня муж вот тоже бил, из-за него то и ребенка потеряла - выкинула прямо в боксе, с тех пор врачи говорят, что не будет у меня детей. Так я ему смерти не желала. Никому этого не желаю! Простила, простила и отпустила, пусть живет, как того хочет, только б меня не трогал, в жизнь мою больше не лез.
-Чистая вы душа, Алена, святая, а таким в наши дни всегда трудно, - поймав момент, он поцеловал её руку.
-Нет, Женя, наше дело разбирать, его теперь ТАМ судят, - она многозначительно указала пальцем в небо.
-Или там, - усмехнулся он, намекающее указывая  римским жестом большим пальцем вниз.
-Ох, не знаю. Верно одно, что все там будем. А там уж Господь  разберет, кому куда. Да вот мы уже и пришли. Живу я здесь. Ейск – город маленький. Все рядом.
- А мне ещё домой возвращаться, - грустно вздохнул Женя. – А там папашины родственнички – рожи пьяные, век бы не видать. Да и с матерью я поссорился окончательно из-за похорон этих. Психанул, сам не знаю, что нашло. На поминки не пошел. Не знаю, как теперь  домой –то матери показаться.
-Так и оставайтесь у меня! Чаю попьем. Успокоитесь, а там маме через меня и позвоните. Небось, мать все равно - волнуется. Я тут все равно одна живу, а воровать у меня нечего, денег нет, да и не водилось никогда,  разве что мебель в кармашке вынести, - улыбнулась она.
 Он ждал этого. Довольная улыбка расплылась по его лицу.



 Но едва они вошли на порог квартиры, как чай и кекс как-то сами отошли на второй план, как их тот час же захватили… страсть и секс.
 Это был самый страстный, умопомрачительный секс. Оба хотели этого, и оба чувствовали, что имели на это полное право. Произошло это бессознательно, молниеносно, почти с порога, так что оба они не могли понять, что же произошло с ними, этими скромными, застенчивыми и забитыми от природы немолодыми людьми, как внутри них случился этот мгновенный  моральный переворот от полного «нельзя», в котором под прессом внушенным им окружающими комплекса собственной неполноценности хронических неудачников жизни, они бессмысленно и бесцельно просуществовали столько бессмысленно долгих лет жизни, до всемогущего  «можно». Но, как говорится: «Позволено то, что ты САМ позволил себе». И они позволили, уж не рассчитывая «на милость природы», вопреки ей, здравому смыслу не вступать в связь с первым незнакомцем…
 Они делали это, почти не осознавая, происходившего с ними. Там в темноте, в душном угаре потных простыней, они уже не принадлежали себе, а лишь друг другу, желая доставить друг другу и себе как можно более полное удоволетворение, желая раствориться в охватившем их внезапном любовном экстазе, чтобы потом, потом … больше не о чем не думать и не жалеть…даже если обоим завтра придется умереть. Они понимали то, что они делали было безумием, но они хотели наслаждаться этим безумием…и наслаждались. Они утоляли свою жажду любви, как пустынники, прильнувшие к ледяным струям спасительного оазиса.
 Тут, в темноте, все было неважно и безобразие их некрасивых, располневших от возраста и дурной пищи тел… Здесь они были прекрасны! ПРЕКРАСНЫ САМИ ДЛЯ СЕБЯ! В СВОЕМ ИДЕАЛИСТИЧЕСКОМ ВООБРАЖЕНИИ!
 Полная темнота, как ничто другое способствует воображению, не даром же люди до сих пор ходят в музей любоваться на «Черный квадрат» Малевича. А в комнате Алены окна, да зеркала занавешены черными покрывалами.
  С тех пор, как умерла мама, у женщины была жесточайшая депрессия. Не могла больше видеть Алена свое толстое, некрасивое лицо. Однажды, даже зеркало с досады разбила, а осколком запястье порезала, в горячей воде, как учили в Интернете, да смалодушничала – как закружилась голова, да стала терять сознание, соседа позвала. Скорую вызвали. Спасли горемыку. Откачали. С тех пор этот малолеток ублюдочный Сашка Рассохин, гопник, да наркоман пропащий, проходу ей не давал на лестнице - считал Алену чуть ли своей любовницей, что по гроб жизни ему за спасение обязана, всему двору об этом трубил гад, хотя и не давала Алена не малейшего повода, потому как он на шестнадцать лет младше её был, в "робята" гадился, а Алена она что - не российская же она поп- звезда, чтоб в такие романы с малолетками пускаться.
 Но вернемся к нашим любовникам…
  В ту ночь, их первую ночь, она была раскована, неудержима и дерзка, как юная развращенная  Лолита – он был её доктором, она была, как, уставшая от беспомощного, и капризного  инвалида-мужа, жаждущая простой и грубой, плотской любви леди Чаттерлей – он был её лесником, она была большеокой и визгливой девчонкой Хентай из умопомрачитеьных японских мультиков аниме  – он  был её безжалостным Даном …Она была похожа на его мать – в её лице он сношал свою мать, мстя своей всевластной матери за потерянные с ней годы "маменькиным сынком", он совершал с ней инцест с какой-то неописуемо диким восторгом ярости  и тут же наслаждался своим падением, как заточенный пожизненно узник только что приобретенной свободой…
***
 Впервые в свои 39 лет она испытала оргазм! Алена даже и не поняла, что это был оргазм.
В какой-то момент её голова закружилась, и все стало проваливаться…
***
 Когда она проснулась, то поняла, что все это был сон. Евгений лежал рядом, уткнувшись ей в подмышку, словно насосавшийся груди младенец. В реальности он был холоден, тороплив…и беспомощен, что вчера на даже не смогла понять, что это было, да и можно было это назвать близостью, как он тут же, расслабившись, заснул у ней на плече. Разочарованная, она пошла готовить на кухню.
***

 … В ЕГО МУЖСКИХ ГРЕЗАХ ОНА БЫЛА ЕГО ПРЕКРАСНОЙ ВЕНЕЦИАНСКОЙ КУРТИЗАНКОЙ, КОТОРУЮ ОН ИМЕЛ НА ШЕЛКОВЫХ ПРОСТЫНЯХ УСЫПАННЫХ ЛЕПЕСТКАМИ РОЗ…
 Когда он проснулся, волшебная химера с куртизанками, Лолитами и девочками Хентай и даже  леди Чаттерлей растаяла как купоросная таблетка в удушливой пошлости аляповатых в розочку обоев и пыльного на всю стену ковра.
-Борщ будешь? – услышал он над своим ухом женский голос. Евгений поднял растрепанную голову - перед ним в своем старом байковом халате стояла весьма средней красоты, толстая, неопрятная БАБА.
Сладостное наваждение растаяло, как сон.

Но тут он увидел её глаза - доверчивые глаза невинного, потерянного ребенка, и что-то тихое, милое возникло в его душе, чего он не знал раньше. "Может, это и есть любовь, та самая, с первого взгляда?" - подумал Евгений
***
Когда он пришел на кухню,  полная, некрасивая женщина уже разлила дымящийся борщ на двоих, не спрашиваясь будет он все-таки есть или нет. Подчинившись ей автоматически, как быдло, которому в хлеву задали корм, Евгений  уселся на табуретку. В тяжелой ото сна голове ещё проносились огрызки ночных видений: мультяшные девочки Хентай, мешались с куртизанками, чопорная леди Чаттерлей наползала на легкомысленную Лолиту.
А реальность была такова, что он сидел на кухне, в неизвестной ему квартире, в майке-алкоголичке и ел борщ, приготовленный этой толстой, неопрятной бабой в халате с детскими, невинными глазами. Борщ был, кстати, омерзительно хорош.  Единственное, о чем он так силился вспомнить, это имя ЭТОЙ ТОЛСТОЙ, НЕОПРЯТНОЙ БАБЫ. "Как же её зовут? Алеся? Алина? " - мучительно думал Евгений, почесывая в голове." Нет, нет, не татарское. Ни в коем случае. Что-то русское, народное, сказочное".  Спросить прямо было стыдно, и стыдно было перед девушкой за свой задрипанный вид, и единственное что он мог делать при этом - есть этот борщ, низко склонив голову над тарелкой...
  Наконец, он стал вспоминать, что звали девушку Аленой, что познакомились они только вчера, на взморье Ейской косы, он ещё вспомнил, как она расстелила постель и видимо ожидая от него "подвига" разделась до сорочки, но он мог только смог плюхнуться в постель и, обняв её полное, пышущее жизнью тело казачки, поцеловал её в грудь и тут же предательски вырубился...После всех этих похорон, целодневному болтанию по городу у него практически не осталось ни на что сил, кроме как плюхнуться ей в грудь носом и заснуть. То, что он импотент, Евгений знал уже давно. Без специальных таблеток нечего было и думать о близости. Он догадался, что она поняла это, но не хотела расстраивать его, и уж не мог никуда деться от стыда за себя.
-А ты ешь, ешь, борщ хороший. Вот, свинаря в этом году своего закололи. Солонины целую бочку накрутили. Сеструха, молодец, всегда мне гостинцев привозит. Не оставляет горемыку.
"О чем это она? Ах, о борще. Борщ на свином бульоне. Как же это пошло и глупо теперь думать о свином бульоне."
-Кажется, я вчера отрубился? - нерешительно спросил он, виновато сутулясь, желая  казаться перед ней как можно менее заметным. - Эти похороны и все такое...Прости, но мне можно позвонить маме?
-Ах, да, пожалуйста, - так же нерешительно ответила она, протягивая ему свой мобильный телефон.
 Он набрал номер матери, который знал по памяти. Два длинных гудка заставили его нервничать, но вот что-то щелкнуло, и на том конце провода он услышал истеричный крик матери:
-Домой, сейчас же!!!
Это выглядело, как в детстве, когда мать его звала домой после затянувшейся вечерней прогулки.
-Домой!!!
 Даже Алёна вздрогнула и уронила ложку в борщ.
-Прости...я, кажется, должен уйти, - вздохнул он грустно.
-Не уходи, - её глаза умоляюще смотрели на него. - Без тебя в этом доме все напоминает смерть. Если ты уйдешь, я опять покончу с собой.
-Я вернусь...обязательно, - робко улыбнулся он.
 Не говоря более ни слова, он вышел. Алена осталась одна.

Он вернулся...Вернулся, чтобы жить с нею....

  С тех пор каждый день он дарил ей по цветку розы…
NaturMORT Комната памяти. Пробный вариант

 Его удивляло, что в квартире Алены одна, самая маленькая комната, была всегда заперта.
-Здесь кто-нибудь живет? - как-то спросил он Алену.
-Здесь живет моя мама.
-Можно войти?
-Боюсь, что там нет ничего интересного.
Тем не менее, она нехотя дала ему ключ. Он вошел в темную, запыленную, сырую, хрущевочную каморку. Поначалу от темноты и сдавившей его легкие сырой затхлой пыли он ничего не мог разобрать, но постепенно силуэты предметов начали обретать свои законченные формы. Мебель была зачехлена черным, капроновым бархатом,  хотя комната и располагалась на южной стороне, плюшевые, темно-коричневые шторы не пропускали ни единого лучика, треснувшее, отсыревшее от воды и времени зеркало, висевшее напротив кровати, которое тоже было покрыто черным полупрозрачным капроновым покрывалом, предавало комнате какой-то особый, трагический колорит гибели. Аккуратно застеленная кровать, занимавшая добрых полкомнаты, была убрано так, словно ждала покойную хозяйку, если бы той, вдруг, вздумалось прийти с кладбища и навестить свою любимую дочь. Видно было, что, несмотря на отсутствие спящего, белье регулярно стирали. Тут же на стене с темно-серыми обоями висели сломанные часы, показывающее время, когда умерла Алёнина мать. "В черной, черной комнате...", - с усмешкой вспомнил про себя детскую считалочку Евгений.
-Я называю эту комнату - комнатой памяти. Вот на этой самой кровати она и умерла, - всхлипнув, пояснила Алена.
Евгений бросил взгляд на стол, где стоял портрет Алениной матушки, перевязанный черной лентой. У фотопортрета ушедшей лежала та самая курага - сморщенная, безобразно высохшая, как дряхлая девяностолетняя старуха, вся покрытая пылью и плесенью и оттого уже почерневшая. Мучительно не хватало света, и от того было трудно дышать, даже ему, мысленно приучившего себя к созерцанию  тлена; чтобы тот час же перервать это мучительное состояние, он невольно отдернул штору.
- Нет, не надо! Сделайте, как было!- вскочив, закричала Алена. - Всё должно оставаться, как при маме - Она сама задернула штору "как было" и зажгла стоявшую на столе свечу. Мрачная комната наполнилась мягким свечным светом, придавая помещению какой-то неповторимую, таинственную и печальную прелесть тихого, сельского кладбища. - Вы теперь, наверное, тоже считаете меня сумасшедшей? Скажете, зачем ей этот пантеон?.- грустно улыбнулась она.
-О, нет, нет, что вы, Алена! Наоборот..В наш грубый, совковый век мало у кого встречается столь чувственное восприятие смерти.
В подтверждении своих слов он вытащил фотоаппарат и сделал несколько снимков печального урочища. Постмортен - натюрМОРТ.
-Вы фотограф? - интересуясь, спросила она.
-Да, имел несчастье учиться когда-то...Но это скорее увлечение. Блажь...к тому же не приносящая ни копейки денег.
-А можно спросить, что вы снимаете?
-Уходящую натуру, - глядя в пустоту, почти автоматически ответил Евгений. Он, чуть было, не ляпнул "ушедшую", но сказал "уходящую", и даже за это проклинал свой не в меру болтливый язык.
-Это как? - не поняла она.
-Эх, Аленушка, ну, зачем вам знать того, чего не следует знать, - вздохнул он. (Под плотным плюшем он заметил силуэты стула). - Сядьте лучше-ка на этот стул, я сделаю ваш портрет на фоне мамы..
-Это ещё зачем? - запротестовала Алена.
-Здесь подходящий антураж. Я …я просто хочу снять вас ... с мамином фото…будто вы все ещё вместе.
  Она села, красиво положив руку на стол у фотографии. Чтобы добавить смысловую "изюминку", Евгений дал ей в руку розу. "Ах!" - вдруг, укололась она шипом. Из пальца закапала алая кровь, которую он тут же услужливо слизнул. Всосав в себя вкусную, теплую и соленую каплю, он зажал ранку платком.
-Что вы делаете? - смутилась она.
-Простите, не хотел, чтобы вы испачкали скатерть.
 - Колется. Роза колется.
-Держите цветок осторожно, - он нежно расправил её пухлые, но красивые, словно из розового фарфора пальцы. - Вот так, отлично!  А теперь сделаете задумчивое лицо, будто вы смотришь куда-то вдаль.... - Услышав это, Алена, вместо того, чтобы "сделать задумчивое лицо", тут же расплылась в широкой, глумливой улыбке, обнаружившую недостачу нескольких передних зубов, что очень портило её. Тем не менее вышло так, что фотоаппарат Евгения сделал кадр - испорченный кадр.
-Я же сказал задумчивое лицо! - в раздражении закричал он. Но она только ещё больше пырхнула новым приступом дурацкого хихиканья, закрывая рот руками, не в силах остановиться. -Ну, в чем дело, Аля?!
-Я не могу.
-Чего ты не можешь?
-Делать задумчивое лицо. Когда ты говоришь "сделай задумчивое лицо", мне почему-то тут же хочется смеяться.
-Ты хоть знаешь, сколько стоит один такой снимок?! Ты знаешь?!
-Ну, прости!
-Прости, - ворчал Евгений. - Хорошо, тогда я не буду говорить тебе "сделай серьезное лицо". Внимание, ПТИЧКА!
-А-ха-ха-ха-ха-ха!!!
-Что?!!! - начал выходить из себя Евгений, уже совершенно серьезно готовый разбить фотоаппарат о голову Алены.
-"Птичку" тоже не надо! - разрываясь от идиотского гигикакнья, заломалась она, словно какой-то внутренний адский мим кривлял её лицевые мускулы . - "Птичку жалко".
"Дура", - выругался про себя Евгений.
-Послушай, а когда умерла твоя мама, ты тоже вот так строила лыбки? - раздраженно спросил Евгений. Лицо Алены и теперь сделалось не серьезным - гневным.
-Не трогай мою маму, понятно тебе?!
-Так вот я и хочу, чтобы ты представила, что твоя мама только что умерла. Она лежит здесь! Вот её труп...
-Хватит, довольно с меня, мне надоела эти твои жестокие шутки. Я пошла.
-Сидеть!!! - он властно пригвоздил  руку Алены к столу.
-В чем дело?! Отпусти меня!
-А ну, сидеть!!! – Удерживая на её стуле, он нажал на затвор. На фото лицо все равно получилось не задумчивым, но испуганным. И третья фотография была испорчена. NaturMORT не получился.
***
-Прости, прости, Аленушка,  увлекся, это со мной бывает, - этого больше никогда не повторится. Словно последний раб Евгений ползал перед дамой сердца на коленях, обхватив руками её за ноги и целовал её опухшие от веса ступни.
-Я просто не хочу, чтобы в моем доме на меня орали! Довольно я понатерпелась и от мужа. А если ты так будешь себя вести, то впредь знай, вот тебе бог, вот - порог. Забирай свои шмотки выметывайся из моей квартиры.
-Не буду, Аленушка, честное слово, не буду! – Вымаливая прощение, он клялся ей в любви, целуя руки.
Она простила его на этот раз. Не даром же, каждый влюбленный знает, чем тяжелее ссора, тем слаще перемирие…

***
Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна, из окна видишь ты.
Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен
и всерьез,—
Свою жизнь для тебя превратил в цветы.


...Это был самый восхитительный роман нашего циничного до денег века...Каждый день он дарил ей по цветку розы...
Каждый вечер, после работы в детском лагере "Спутник", где она пять дней в неделю бессменно и бессмысленно добивала свою молодую жизнь, батрача бухгалтершей за жалкие 8000 рублей, они встречались на побережье, в их любимом условленном месте, на диком пляже Ейской косы, где плескаясь и хохоча, они весело купались вместе. Алена, выросшая в Ейске, в этом русском Сан-Тропе*, была великолепной пловчихой и учила плавать его, видевшего море издали лишь в короткие наезды в Ейск.

 Но Азов - коварное море. Недаром же до наших дней сохранилось легендарное предание о том, как мать прославленного Троянского героя Ахиллеса морская богиня Фетида, чтобы развить в своем ребенке необычайные силы, купала своего юного сына "в кипящем море", там, где устьем впадала река мертвых "Стикс", держа сына за знаменитую пятку, чтобы тот не утонул.
 
 Ученые утверждают, что происходило это знаменательное событие именно в районе современной Ейской косы «Долгая». А "кипящее море" - не что иное, как выбросы газа метана со дна Азова.
 И в этой красивой легенде, без сомнения, есть доля правдоподобия. Чем характерен Азов, как море, так это внезапными выбросами метана, который в изобилии скапливается в тысячелетних отложениях его ильной подушки, составляющей дно почти всей площади Азова. Проведите эксперимент - опустите щепку и начните кипятить воду, что с  произойдет с щепкой - правильно, она тонет. А теперь представьте, что щепка, это корабль с людьми. Ведь в масштабах морских, даже Титаник не что иное, как щепка…
  Бывает, что из-за таких вот внезапных выбросов "пузырьков" ила, даже на мелководье без всяких на то видимых причин хорошо натренированные пловцы утюгами идут на дно буквально "на пустом месте". Вторая причина по которой Ейская коса смерти исправно принимает в себя ежегодную жатву утопленников - это колоссальные подводные течения, в изобилии протекающие почти у самого берега отмели Ейской косы. ТАК ЧТО СМЕЮ ВАС ПРЕДУПРЕДИТЬ, ЕСЛИ ВАМ СЛУЧИТСЯ БЫТЬ В ЕЙСКЕ И УВИДЕТЬ ВОТ ТАКУЮ ВОТ ТАБЛИЧКУ:
 
НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЛЕЗЬТЕ В ВОДУ!!! Не соперничайте силами с юным  Ахиллом, ведь вы, наверняка, окажетесь слабей, даже среднестатистического древнегреческого героя.
 
ОСОБЕННО ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ МЕСТ, ГДЕ РЕКА ВПАДАЮТ В МОРЕ. ИБО ДАЖЕ КРОХОТНЫЙ, БЕЗОБИДНЫЙ С ВИДУ РУЧЕЕК СПОСОБЕН В СЧИТАННЫЕ СЕКУНДЫ УНЕСТИ ВАС ДАЛЕКО В МОРЕ.
***
 Вот и в тот злополучный день она так же, держала Женю на воде, отчего тот отчаянно греб передними и задними "ластами" по-собачьи и все равно тонул, как утюг, стоило только Алене отпустить усталые  руки. И это происходило всегда так забавно: булькаясь пузом в песок мелководья Ейской косы, Евгений, задержав дыхание и закрыв глаза, воображая, что он уже плывет, продолжал с усиленным отчаянием грести ногами и руками, взбивая воду и песок в кофейную гущу,  а все ради того, что наш незадачливый кавалер, отчаянно не желал "ударить в грязь лицом перед своей невестой". А когда слышал заливистый смех Алены над своим ухом, только тогда понимал, что опять лежит на дне пузом и никуда не плывет, а только без толку шлепает руками по песку, как новорожденный морской котенок; Женя поднимался, снимал с ушей повисшую лапшой тину и тоже весело смеялся.
Зато лежать на спинке на воде у него получалось лучше всего. Этому он научился с первого раза! Вытянув чуть в стороны ноги, растопырив пальцы ног, как грудничок, собиравшийся пукнуть после очень сытого, молочного завтрака, закрыв глаза, сложив ручки на груди и полностью расслабив тело, он полностью отдавался в лоно волн. И вода будто понимала его, не давая ему утонуть. Даже Алена не могла взять в толк, как это у него получается.
-Вся проблема в том, что ты совершенно не умеешь расслабляться. Надо просто расслабить свои мышцы, - пояснял он, - и самой отдаться воде. Доверься воде. Она добрая, она знает, что делать с твоим телом...- По его совету она ложилась на спину ... и тут же булькалась в песок. И снова взрыв смеха, громкого заливистого, девчачьего смеха.
-Не могу, ей богу, не могу, - уверяла она. -Ах, как это глупо!
-Это потому, что в вашем теле слишком много жизни, вот вы и не можете полностью расслабиться, - загадочно улыбаясь, отвечал Евгений. И это была правда. Воскреснув после продолжительной депрессии, ей жадно хотелось жить...
 В тот день, казалось, все будет как всегда – они забавлялись на мелководье, как…
…вдруг, воющий, какой-то неестественно человеческий голос внезапно разорвал пространство, мгновенно вынув их из влюбленного рая.
-Дети тонут! Помогите! - схватившись за голову, кричала мечущаяся по берегу женщина, по-видимому, вожатая.
Словно разноцветные бусины, поток уносил отчаянно визжавших детей все дальше в море. Не раздумывая, Алена бросилась за тонувшими детьми. Мощными руками здоровая казачка легко загребала волны, но река слишком стремительно уносила кричащих в ужасе детей. Она сразу заприметила одного мальчика. Нет, не потому что он был наиболее близок к ней. Он был самым маленьким, и, потому первым сдавшись в борьбе за жизнь, стал погружаться. Но Алена не дала смерти унести хрупкое детское тельце, она  нырнула за ним в мутную воду...Ярко оранжевые плавки мальчика, его белобрысая голова, уходящие в темноту воды, служили ориентиром. Она схватила его за тоненькую ручку легкого мальчика и вытащила его. Когда она всплыла с мальчиком, то поняла, что берега уже не видно. Река ослабила напор своего течения, но они были в открытом море, так что уж и берег исчез из поля зрения.
 Алена не растерялась. Был вечер, и солнце заходило за море. "Нужно держаться от солнца...Нужно просто все время плыть от солнца – там спасение!" - стараясь не поддаваться панике, уговаривала она себя, и тот час же принялась выполнять свое решение. В лихорадочной борьбе за выживание мысли проносились как вихрь, не оставляя ни секунды для раздумий. И она поплыла, обхватив спасенного ею мальчика за шею и под мышку, так, чтобы его головка возвышалась над водой. Алена отчаянно гребла одной рукой. Но почему она стоит на месте? Тут только она поняла, что кто-то цеплялся ей за ногу, унося её на дно. Из волн вынырнула голова девочки. Она была чернявая, сразу видно - не русская девочка.
-Тотя, тотя, помогыте! Я...я нэ хочу умирать! - кричала с акцентом девочка.
Алена поняла - двоих детей ей не вынести. Чтобы выжить, нужно бросить одного. В любом случае она не смогла бы спасти большую девочку, даже одну, и потому  сразу же разумно решила, что будет спасать мальчика, маленького русского мальчика, потому что он был намного меньше, оставив НЕРУССКУЮ девочку на произвол судьбы. Но хуже всего, ничего не зная о намерениях Алены, тонущая девочка в погоне за глотком спасительного воздуха стала отчаянно упрямо цепляться ей за голову, волосы руки, плечи, угрожая пустить всех троих на дно. Алена захлебывалась. Нужно было что-то предпринимать, иначе её утопят. В последнем отчаянии Алена...ударила девочку ногой. Девочка вскрикнула и отпустила. Алена поплыла, крепко сжимая мальчика у груди.
***
Подбежавшие люди приняли у неё спасенного мальчика. Он не дышал. В последнем отчаянии, кто-то из мужчин догадался опрокинуть мальчика через живот и ударил его по спине. Из легких ребенка полилась вода. Мальчик закашлялся ...и стал жить. Алена, сидя в завернутом полотенце, плакала. У неё был шок. Слова "Тота, тота, помогите" все ещё звучали в её голове...

***
Спасатели "подоспели" как раз вовремя - спустя полчаса маленькие трупики мойвок* уже аккуратным рядком лежали на песчаной косе.
*Мойвка - не рыба, на украинском маленькая русалочка - маленький ребенок, утонувший в море.
***
Эта была удача! Та самая удача, которая выпадает один на миллион только раз в жизни! Забыв обо всем, уже даже не интересуясь, выжила ли его любовь Алена в борьбе с могучим течением Косы смерти или нет, он схватил фотоаппарат и стал снимать маленьких утопленников.
.
Особенно ему теперь понравилась одна маленькая утопленница. Она лежала, распростертая на песке в живописной трагической позе растерзанной куклы. Её длинные, черные волосы были красиво разбросаны по мокрому песку, а чуть побледневшее личико, с приоткрытым одним глазом, ещё не тронутое безобразной гримасой смерти, было только немного как будто испугано и удивлено, и только будто говорило: "Ах, как же это со мной могло произойти".

Ни дать ни взять,  L'Inconnue de la Seine,  таинственная незнакомка из Сены, чьим прекрасным, с загадочной улыбкой лицом заснувшей Моны Лизы вот уже третье столетие любуется все человечество, искусственным дыханием целуя его макет на спасательных тренажерах. Лицо прекрасной утопленницы - самое целуемое лицо в мире.
 
 Да, это была ОНА, та самая "НЕРУССКАЯ" девочка, чье хрупкое тельце так жестоко оттолкнула от себя Алена - маленькая казачка из Ставрополя. "Русский" мальчик, которого спасла Алена, ценою жизни другого ребенка, оказался жителем горной Адыгеи. Ещё существует в горах редкое рыжеволосое племя людей, которых вы никогда не отличите от представителя белобрысой финно-угорской  касты.

Он положил возле мертвой девочки розу, до этого подаренную Алене, венчиком вниз, как и полагалось в Викторианских фото при съемках маленьких мертвых детей, набросил ей в волосы немного зеленых водорослей и песка - чуть-чуть, для более убедительного антуража, и стал снимать. Только теперь, входя в раж наслаждения мертвым телом, перед ним стала открываться ужасающая истина - в России КРАСНА НЕ СМЕРТЬ  -  ГИБЕЛЬ! - вот что есть высшее воплощение РУССКОЙ смерти. Не даром же, у нас, в России, существует целый культ ГИБЕЛИ. Её обычно восславляют красными гвоздиками, возложенными на солдатских мемориалах, братских кладбищах, красные гвоздики валят вперемежку с могильными светлячками лампадками на местах терактов, привязав к гелевому шарику, запускают по цветку на местах захватов школ и крушений самолетов, что должно символизировать невинные души детей, отходящие к небу. Тот самый цветок, что раньше олицетворял лишь испанскую страсть необузданной любви мужчины к женщине, почему-то стал в России символом гибели. ГИБЕЛИ, ибо нет ничего унизительнее в России чем тихое, никому ненужное умирание...Бывает, что только после БЕЗВРЕМЕННОЙ ГИБЕЛИ ЧЕЛОВЕКА НАКОНЕЦ-ТО НАЧИНАЮТ ЦЕНИТЬ И ЛЮБИТЬ! Я же говорю, любите и цените живых! Делайте это каждый день, не ленясь и не уставая, ибо наша жизнь короче, чем вам кажется... У него не было гвоздики - у него была ТОЛЬКО  роза.
Он и не заметил, как на него сзади наскочил огромный мужик.
-Вот мудак-то! А ну, пошел отсюда! - Он толкнул Евгения в плечо, так что тот зарылся носом в песок, чуть помяв объектив. (Мужик принял его за бессовестного фотокорреспондента). Но Евгений уже не сердился на грубого мужика – все, что надо было снять, он снял, и драгоценные жемчужины негативов надежно сидели в его в фотоаппарате. Оставалось только распечатать фото мертвых детей. Только теперь, закончив работу, он вспомнил об Алене. Её нигде не было.
-Алена!!! - Евгений заметался по пляжу. - Алена!!!
Спустя минуту он заметил знакомый ярко желтый купальник. Она сидела на песке, всеми забытая, печально уронив голову в ладони...и плакала.
Книга третья. Смертельная фотосессия

В наше время все существует ради того, чтобы окончиться фотографией.
Анри Базен
 
Красная комната

-Я могла спасти только одного, понимаешь, одного!
-Ты не могла поступить иначе, ты не должна винить себя, Алена. Вспомни о тех, кто равнодушно остались на берегу. А ведь эти люди тоже могли бы броситься в воду, однако не сделали этого.
-Но я...я толкнула её...я убила её! - плача, каялась женщина.
-Это не твоя вина, пусть отвечают те ублюдки-вожатые, кто привел купаться детей на косу.
 Алену знобило - он уложил заплаканную женщину в постель и потеплее накрыл одеялом. Осознание, что в его фотоаппарате все ещё находились драгоценные негативы, будоражило его, буквально не давая спать.

***

 Он встал ещё затемно. Наскоро накинув халат и, нащупав пальцами ног привычные тапочки, пошел в туалетную комнату. Зажег красную лампу и приступил к священному ритуалу.
 Негативы отдавали свою драгоценную дань. Под красной лампой изображения мертвых мистическим образом проступали на бумаге, стоило лишь окунуть фотобумагу в ванну. Он обожал момент проявки. Именно в этот момент он чувствовал себя великим творцом,  жрецом и повелителем прекрасного: проявляющиеся на совершенно чистой, девственно белой бумаги -из небытия ниоткуда лица мертвых, казалось, возникая из воздуха света красной лампы, запечатлевали вечность крохотного момента, наполняя его душу таинством какого-то священного обряда.
  Вот его мертвый отец, скаля зубы, словно улыбался ему усмешкой смерти. На лице испуганной Алены застыла гримаса ужаса, а лицо её мертвой матери на фото, напротив, казалось застывшим и неподвижным, как и полагается на деревенских фотографиях давно умерших людей, но лучше всего вышли дети. Особенно та…мертвая девочка – маленькая мойвка. Её глаза ещё блестели, как у живой, но выражение лица с одним приоткрытым глазком отображало весь ужас сломанной куклы. Мертвые дети так похожи на кукол!
 Евгений невольно залюбовался своими произведениями, как вдруг…дверь распахнулась, врубился свет и столб солнца буквально ворвался в ванную!

  А случилось вот что: разглядывая фотографии под красной лампой, любуясь своими трофеями, Евгений и не заметил, как прошла ночь, и незаметно коварно подступил рассвет. Алена проснулась и, как обычно, почесывая голову, первым делом поплелась в уборную.

-Св-е-е-е-е-е-е-т!!! Выключи св-е-е-е-е-е-ет!!!

  В первую секунду он ещё попытался прикрыть драгоценные негативы собственным телом, но было слишком поздно – смертоносный ультрафиолет, проникнув в туалетную каморку, сделал свое страшное дело - негативы безвозвратно испорчены.
-Что, что ты наделала, дура-а-а-а-а?! – заревел Евгений, набрасываясь на Алену с кулаками..
-Но я … я не, - попыталась было робко оправдаться Алена, «что она не знала, что…», но тут  она увидела, как его лицо мгновенно побледнело и перекосилось от ярости, сжатый кулак Евгения стремительно взметнулся над её головой, она вскрикнула, ожидая удара, закрыла лицо ладонями, точь-в-точь как это делает маленький ребенок, которого собираются пороть, смешно попятилась задом. Что-то грохнуло и прокатилось над её головой - удар пришелся по ни в чем не повинную дверь ванной,  так что фанерную панель разнесло в щепки.
  Зажав, завернутый в грязное полотенце, окровавленный кулак между ног, он в истерике катался по постели, ревя от боли и ярости, как дикий, загнанный в капкан зверь. Наконец, ярость оставило его, и он уже не бился в истерике, а только  выл протяжно и неестественно высоким для мужчины голосом, нараспев, и от того жутко, как баба на похоронах. От его протяжного, волчьего плача у Алены холодела кровь и сжималось от жалости сердце. Ей ещё тем было жалко его, что она чувствовала свою вину, за то, что испортила ему фотографии.
-Ну, что ты, Женя….миленький. Прости… Ну, прости меня. Я не хотела! - то и дело трогала она его плечо, пытаясь высвободить из-под одеяла, но он только брезгливо, смешным жестом капризного ребенка одергивался от её ладони.
-Но там же табличка…табличка висела! На какого дурака я пове-е-е-е-есил?
-Женя, Женечка…Родненький мой! Ну, не надо. Стоит ли так убиваться из-за каких-то глупых картинок.
-Картинок?!  Ты говоришь, глупых картинок?! – обратил он к ней из-под одеяла свое страшное, красное зареванное лицо. – Нет, ты не понимаешь! Ты  ничего не понимаешь! – (Он нервно постучал кулаком по её голове) Это не глупые картинки, а великие произведения искусства. Это мои дети, понимаешь?! Ты погубила моих детей, понимаешь! – Приступ истеричных рыданий снова подкатил к нему, закрывшись одеялом с головой, он снова заревел: - О-о-о-о-о-о-о!
-Ну, хочешь, я сама куплю тебе фотоаппарат?! Настоящий, цветной! Никон. Цифра. И проявки не надо. У нас на работе вон, все девки пользуются. Хвалят. Моментальное фото! И возиться с проявками не надо!
- Я художник, а не ремесленник! Когда ты поймешь это, наконец, глупая женщина! О-о-о-о-о-о-о!
-Вот и здорово, будешь ходить себе по пляжу, да снимать отдыхающих. Чем не живопись. Скоро пляжный сезон. У нас вон Ейске так многие зарабатывают. При желании, можно и обезьянку старую, списанную из зверинца купить. Будете вместе работать. У нас так муж одной из сотрудниц и сделал, купил макаку, и теперь что не день тышу рублей домой приносит. А что, чем не бизнес для фотографа?!
 
ПОСТМОРТышка
 При мысли о том, что он, Евгений Марченко, великий певец вечности как дурак будет ходить по пляжу со старой, списанной мартышкой и предлагать толстым, загорающим тушам: «Не желаете ли постмортем с обезьянкой», его начало трясти от смеха.
-Тышу рублей?! Ду-р-а-а-а! О-о-о-о-ха-ха-ха! -  В истерике у человека трудно различить плачь от смеха, неудивительно, что Алена приняла этот выпад за новый приступ истерики. Видя, что с Женей теперь совсем плохо, Алена, чувствуя свою вину перед ним, наклонилась над его ухом и утешительно прошептала:
-Я куплю тебе студию.
 Истерика мгновенно прекратилась. Из-под одела сразу высунулась лохматая голова Евгения. Глаза его радостно блеснули.
-Что…что ты сказала?! – переспросил он.
-Я продам квартиру и куплю тебе студию, - повторила она, нежно поглаживая по вспотевшим волосам. Её лицо светилось счастьем.

Секреты старых мастеров. Постмортем - обманка


 Часто женская любовь бывает саморазрушительна. Особенно это правило касается любви русских женщин, не нашедших себя в этой жизни. Истосковавшиеся по теплу и элементарному мужскому вниманию, несчастные при первой возможности хватаются за малейшую соломинку, принимая самый грубый и пошловатый флирт за настоящую и вечную любовь, внушая себе эту любовь и нередко же погибая от её призрака.  Именно такой, ВСЕПОЖЕРТВЕННОЙ И ВСЕПРОСТИТЕЛЬНОЙ русской женской любовью, полюбила Алена Евгения. Прощая ему все, она не жалела для него ничего. И вскоре стараниями влюбленной женщины новая студия Жени увидела свет.
 Эта была ничем не примечательная, типовая, тесная Хрущевская трешка на улице Калинина, почти ничем не отличавшаяся от той дыры, что он приобрел в наследие от отца. Разница, и полезнейшая разница заключалась лишь в том, что место было совершенно тихое: совсем недалеко от неё располагался морг и центральное, городское Ейское кладбище, несмотря на свою чудовищную переполненность, ещё не закрытое и являющееся верной будущей вотчиной зажиточных горожан, регулярно удобряющих своими останками местные пески. «То, что надо», - решил Евгений, и спустя несколько месяцев уж оформил сделку купли-продажи в кредит с рассрочкой в полгода.
  Алена поначалу удивлялась выбором Жени, да тот пояснил, что основным доходом его фотомастерской будет фото на эмали, а где ж более выгодней переснимать фото на эмали, как не возле морга, да кладбища. Как говорится, где приход, там и поп.
   Для начала дал в долг хозяевам денег, вроде как задаток в аренду, а там уж как новое дело развернется. И закипело.
 Одну комнату – боковой отнорок, куда из Алениной квартиры перевезли диван, было решено использовать под жилую, в качестве спальни. Две другие, соответственно, под саму студию и проявочную мастерскую.
  Как это бывает у нас при всяком энтузиазме, деньги летели стремительно, а дело ещё не начиналось. Но обиднее всего было, что львиная сумма утекла вообще неизвестно куда, на одни откаты местной администрации, да на поборы всякие за три месяца 200000, не глядя, скинули, чтобы только зарегистрировать мастерскую в качестве «ЧАПКИ»*, да кладбищенским браткам с ближайшего погоста, что ни месяц по десятке целковых выплачивать обещались, лишь бы не трогали.
*Чапка – в простонародье ЧП – частный, индивидуальный предприниматель (ИП).
 Евгений торопился. Ремонт сделали только в студии, остальную часть квартиры уж и касаться не стали – пусть оно есть как есть.
 Сегодня Алена домазывала последнюю стену жидкими обоями. Жидкими и жуткими – черного цвета. Как черная южная ночь. Весь Ейск за ними обегала – нет. Пришлось в сам Краснодар за ними мотаться.
 Поначалу идея сделать целиком черную комнату ужаснуло Алену. Но Евгений доходчиво объяснил ей, что так надо. Дескать, объем и фактура на черном фоне куда выигрышнее смотрится, объемнее. Напомнил и о портретах старинных, где людей рисовали именно на черном фоне, Левицкого, да Боровиковского приплел, вот Алена и успокоилась – надо, так надо. Красота требует жертв. Не ведомо бедняжке было, что уж свой гроб готовила.
-Ну вот, и все, - вздохнула женщина, доделывая последний мазок у выключателя, - Осталось повесить шторы - и как у негра в заднице. Красотища! - грустно засмеялась она. Евгений не слушал её – на этот раз надежно запершись в туалете, он снова работал над фото.
 После сокрушительного вмешательства Алены в творческий процесс проявки фотографий, кое-что все-таки удалось спасти. Хотя многие негативы значительно смазались ультрафиолетом, получалось даже эффектнее,  словно бы прозрачный призрак души усопшего отходил от тела.



  Знал Евгений, что многие фотографисты-мистификаторы 19 века, века в котором про PhotoShop  с его фотожабами, и прочие прибамбасы нашего продвинутого в информационном смысле и от того окончательно омаразевшего Интернетом века, ещё ничего не знали, для съемок правдоподобности спиритических сеансов поступали точно так же, в том же новаторском духе. А затем уж в мастерской методом наложения снимков - имевшегося прижизненного фото усопшего (чаще всего лица, причем зачастую «в допустимых пределах узнаваемости», стараясь придать ему как можно более видоизмененный, неожиданно таинственный вид)* с исходно снятым негативом, фотограф для пущей призрачной «загадочности» засвечивал неудобно проступавшие контуры срезки ультрафиолетом в виде человекоподобной фигуры в плаще, что создавало эффект парящего в воздухе прозрачного фантома умершего родственника, чей мятежный дух и вызывал медиум.  И весь этот зачастую грубый, весьма сомнительный в художественном и моральном плане кошмарный коллаж делался единственно только затем, чтобы наглядно доказать богатенькому родственнику усопшего реальное посещение живых невидимым призраком его, скажем, покойной женушки, которую сам же клиент с год тому назад благополучно спровадил на тот свет. Получалось дешево и сердито. Одуревший от мистики клиент после несложных психических манипуляторов медиума - "воскрешателя" духов легко расставался с деньгами за простые картинки.

Во все времена потребность человека немного развлечься была неисправимой. Для любителей черного юмора такие фото были настоящей находкой. Делались подобные фотомонтажи методом примитивного наложения изображений. Тот же самый метод применяли и братья Люмьер для создания самых первых, примитивных спецэффектов в кино. Старо как свет, но срабатывает и сейчас при создании быстрых иллюзий внезапных исчезновений и появлений.
 

(Вот так развлекались люди в 19 веке, когда ещё не было компьютеров с его фотошопами и фотожабами. Часто такие страшилки отсылали в качестве открыток родственникам на светлый праздник всех святых - Хеллоуин. )
 
 

(Надо же было как - то развлечься. В те времена, когда не велось войн, в полку подобные шутки в стиле черного юмора, были, порой, единственной отдушиной, помогающей забыться от тягот строевой службы)
 «Эх, какой только хитрости не придумают люди, чтобы заработать себе немного денег!» - с омерзением думал Евгений. Нет, он не будет жуликом. Натура, только натура и мастер. Его снимки превзойдут мировые шедевры человечества!
 
***
-Все милый, я закончила! – Она бросила валик и отправилась отдыхать, только теперь она почувствовала, как в голове черным квадратом Малевича расплывается злосчастная черная краска. Нехорошая тошнота подступила к горлу, и её тут же вырвало на пол. Отошло. «Надо побыстрее убрать рвоту, пока он не увидел». Алена знала, какой Женя чистюля, и в какую ярость он приходит от малейшего непорядка в своем святилище - студии. Она взяла швабру и стала вытирать. Едва она закончила, как тут её внимание привлекла стопка альбомов, лежащих в тумбочке. Автоматически сев в кресло, Алена взяла один и стала рассматривать фотографии.
 Невесты, сидящие в роскошных свадебных платьях, проплывали перед ней блистательной чередой, кавалеры в строгих пиджаках, маленькие, мирно спящие в красивых колыбельках дети были просто прелестны. Люди выглядели как обычно: они сидели, стояли … целовались, нянчили детей, ласкали домашних животных … обедали за столом, но в основном почему-то спали. Но что-то настораживало её в этих черно-белых снимках то, чего она сразу никак не могла понять, но то, что в то же время так пугало и завораживало её. Люди на снимках выглядели как-то странно, торжественно и одновременно пугающе.
 Когда Евгений вошел в спальню, он застал Алену за разглядыванием альбома.
-Ну, что ты делаешь, я же сказал, ничего руками не трогать!
Он как-то грубо вырвал альбом из её рук и положил его на место…
-Это ты сам делал? – робко спросила она, не понимая причину его гнева.
-Да, - неохотно буркнул он.
-Похоже на старое фото.
-Это и есть старое фото. Обожаю ретро-фотографии. Все эти новейшие цифровые фото – пошлая чушь. Только на старых фото раскрывается подлинная душа человека.
-Я тоже всегда думала…Вот раньше-раньше, до революции, люди были куда неспешнее и от того все делали основательнее. Подумать только, чтобы просто одеть даму во все эти тряпки, наверное, требовалось часа два, не меньше. А теперь, вон, ходят все как засранцы в китайских тряпках.  Нацепила мини-юбку выше ушей и давай чапать по бульвару.
-Верно говоришь, Алена, чтобы сделать хорошую фотографию, человеку порой приходилось сидеть абсолютно без движения целых двадцать минут,  и ждать, пока «вылетит птичка».
-Какой ужас! Я бы так не смогла – моргнула! Обязательно сморгнула б! – засмеялась она. - Я вот, Женя, все-таки хотела тебя спросить…- (Лицо её, друг, сделалось серьезным, а голос затихал от трепета) Она оборвала мысль и замолкла, явно передумав….
-Спрашивай, Алена, - побледнел Евгений: он теперь догадывался, о чем она спросит его, и это вызывало в нем какую-то неподдельную, внутреннюю дрожь, застигнутого за мастурбацией подростка. Но мысль о том, что если б она уже видела его «гробовые» фотографии «мертвых мертвецов» в привычном для них обстановке, то, наверное, как всякий обычный человек,  сразу испугалась бы и, конечно же, сразу же спросила его об этом, ободрила его. «Стало быть, не добралась», - промелькнуло у него.
-Почему все эти люди у тебя на снимках…они  какие-то странные?
-Чем же странные? – спросил Евгений, заметно теряясь и переводя взгляд в пол.
-Не знаю…Мертвые они какие-то у тебя, Женечка.
-Я же сказал…двадцать минут без движения! Попробуй, просиди. И вообще, никогда больше не суйся в мои дела без спроса,  не лапай мои фотографии своими жирными, грязными пальцами! Ясно тебе?! Все к чему ты прикасаешься, непременно обращается в прах.
-Хорошо, хорошо, как скажешь, я больше не буду. – Лицо Алены сделалось таким несчастным и немного удивленным, как у обиженного ребенка. Ему, вдруг, стало до ужаса жаль её, захотелось зацеловать, утешить это глупое, но такое доброе существо
-Алена, Аленушка, ну, прости меня, Цветочек мой аленький – Он Нежно обнял её и привлек к себе.
-Ты знаешь, Женя, ты иногда пугаешь меня, но я все равно люблю тебя…Люблю, люблю, люблю… больше жизни.
 Обнимая её теперь, он с ужасом начинал осознавать свое положение. Сегодня пронесло. Но ведь она рано или поздно все равно узнает его увлечение жизни, то, чем он собирался зарабатывать себе на жизнь. Узнает и, ужаснувшись тому, соберет, вещи, бросит его и уйдет. Впрочем, куда уйдет. Ради него она продала свою квартиру, купила ему студию. Ради него она бросила свою постылую работу бухгалтера, чтобы только ежедневно, ежечасно быть рядом с ним, не отступать от него ни на шаг, делать с ним то дело, которому он решил посвятить свою жизнь. Теперь, когда она была во всем зависима от него, они связаны навечно. И все же мысль об одиночестве все ещё ужасала его. Слишком долго он был одинок. Слишком долго он был изгоем человеческого общества, не любимый, не понятый никем, отвергнутый всеми. И вот теперь у него была она – его любовь наконец-то нашла его, его любили, быть может, впервые в его несчастной жизни, как не любила его даже мать в самом раннем детстве, когда он, маленький мальчик Женя, ещё не успел «скублиться» в её глазах, а был послушным, маменьким сынком, подающим большие надежды. Материнскую любовь, как и прочие физические проявления человеческих чувств, Евгений считал не любовью, а инстинктом, таким же тупым и бессмысленным, как простой половой физиологический акт между мужчиной и женщиной, в котором исчезали всякие чувства, а присутствовало лишь животное желание личного физического удовлетворения плоти. Нет, нет, то, что было между ним и Аленой нельзя назвать простым физическим удовлетворением плоти – это была любовь, настоящая, неподдельная, честная. Любовь, так редко встречающаяся в наш эгоистичный, циничный двадцать первый век. Ну и что, что она глупа! И уж неважно, что сам он не любил Алену, то, что она любила его, было достаточно для него. Нет уж, слишком долго он ждал своего счастья, чтобы теперь вот так, в одночасье, потерять его, и снова рассеивать жизнь в тлетворную пустоту случайных связей с низкопробными, продажными женщинами. Ведь он так устал от связей на одну ночь. И теперь когда, на закате жизни, он желал только постоянных отношений, судьба даровала ему Алену.
 Но что же делать? Рассказать ей самому? Да, да, рассказать! Все как есть, о том, чему он собирался посвятить свою жизнь. Но не сейчас, после свадьбы, когда она уже окончательно будет его! И теперь перед ним со всей откровенностью стояла другая проблема - техническая, ведь, даже если допустить, что студия построена, как она будет функционировать. Ведь его специфические клиенты не могли приходить, их нужно было привозить, точнее приносить. Но как это возможно организовать через лестницу общего пользования? Нужен черный ход, а его в типовой Хрущёвке нет. А если соседка, увидев, что мимо её квартиру то и дело таскают гробы, чего доброго, вызовет милицию с санэпидемстанцией. Вот и конец всему, всей его мечте.… Да, этот бытовой вопрос при строительстве студии он совершенно не продумал. Но мог ли художник думать о чем либо другом, кроме как о будущности своих мертворожденных шедевров.
 И уж когда он снова лег спать с ней, он не мог заснуть: все эти мысли, возникающие, и проходящие в нем, как волны прилива и отлива, в которых он захлебывался от отчаяния неразрешимости  задач, то и дело терзали и унижали его самолюбие мастера, вызывая в нем нечеловеческую головную боль. Но, вспомнив, о предстоящей свадьбе с Аленой, он смог расслабиться и, наконец, провалился в черный, непроглядный, спасительный сон.
 На следующий день они подали заявление в ЗАГС. Через месяц должна состояться их свадьба.
 
Смертельная фотосессия


 

Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна, из окна видишь ты.
Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен
и всерьез,—
ТВОЮ СМЕРТЬ  для тебя превратит в цветы.
 

  Сегодня завезли оборудование. Евгений был счастлив, как ребенок, получивший заветный подарок на свое рождение. Целый день он возился в своей мастерской, не допуская Алену даже на порог своего святилища. «Сюрприз», - как это объяснял сам Евгений, обещал быть грандиозным, и бедная женщина была вынуждены быть буквально забаррикадированной пустыми коробками в своей крохотной комнатушке, дожидаясь, когда же все будет готово.
-Ну что, готово! – то и дело слышался из-за двери зычный голос Алены.
-Нет, ещё, подожди, – отвечал тихий голос внутри комнат. Что-то гремело, скрипело, стучало, скреблось. Из комнат то и дело выбегал счастливый Женя, выносящий кучу коробочного картона и пенопласт, в который было упаковано хрупкое, драгоценное оборудование, заказанное им через Интернет из Германии.
 Она уж и не тешила себя надеждой, что всё это когда-нибудь закончится. По крайней мере, сегодня. И это время, освободившееся от вечной готовки и стирки, Алена решила посвятить себе. Она невеста, а невеста должна блистать.
 Из дальнего угла шкафа Алена достала свадебное платье. Распахнула заветный чехол. Платье было не белое, но розовато-кремового цвета, ведь она выходила замуж не первый раз. Зато тафта, воздушная, невесомая отливала бриллиантовым блеском, которые другие сочли бы за пошлость, была как у самой настоящей невесты, и жутко нравилась ей. Ей захотелось примерить его, и она примерила. Платье чуть поджимало, но она уж, привыкнув, что вся старая одежда ей начинала жать, от предстоящего счастья уж не чувствовала этого малейшего неудобства. «Ничего, уж скоро», - утешала сама себя женщина. - «Ещё б неделя, и платье совсем не полезло бы на неё. Интересно, шьют платья для беременных невест? Наверное, только в Европе. У нас не принято»
 Алена была беременна. Шел уж пятый месяц, и ей едва удавалось скрывать свое интересное положение от Евгения. Но она, наученная горьким опытом предательства мужа, боялась рассказать ему, боялась, что все расстроится перед самой свадьбой, и Евгений бросит её вместе с ребенком. Боялась с ходу расстроить его планы – ребенок и студия – вещи  почти несовместимые. Нет, она скажет после свадьбы, а там оно все будет, как будет.
 О, какая же она счастливая! Не думала и не гадала, что такое счастье возможно ей на склоне лет, но она все-таки успела сесть в уходящий поезд. Подумать только, ещё с год назад, в минуту полного одиночества и отчаяния, она хотела перерезать себе вены, а теперь…
  Как это произошло, она даже не помнит. Кажется,  это было в самый Новый Год. В какую-то секунду между ними вспыхнула страсть, они оба слетели с катушек, и занялись   этим прямо на полу, на алой шелковой простыне, которую специально для неё постелил он, усыпав любовное ложе лепестками роз, под новогодней елью, под самое Новогоднее обращения президента, когда вся страна дружно застыла торжественными истуканами с бокалом глупого шампанского.
 Да, в, чем-чем, а в деле художественной фантазии Евгению не откажешь. Вот что значит, настоящий художник! Все умеет превратить в красоту!
  Впрочем, теперь это уж было не важно - у ней был муж, и она скоро станет матерью здорового малыша, вопреки всех прогнозов этих глупых врачей женской консультации, когда-то навсегда отменивших для неё материнство.
 Алена, вдруг, вспомнила, что завтра была годовщина матери. И у ней снова полились слезы, но то были уже не слезы тоски, а радости. «Обязательно, обязательно надо сходить к матери на могилку, проведать, испросить её благословения. Так полагается перед свадьбой добропорядочной девушке»
 Она теперь вспомнила и о его матери Татьяне Пак, своей будущей свекрови, вспомнила свои последние смотрины в Ростове, и как она сразу понравилась этой доброй, скромной женщине, и старушка понравилась ей, потому что тоже живо напомнила ей её покойную мать.  Одно было плохо и омрачало её радость: Женя снова поругался с матерью. Теперь уже из-за отцовской квартиры, которую он продал без её ведома и контроля. Дело в том, что её будущая свекровь, ничего не зная об их новой студии, поверив Жениным обещаниям обустроить её старость, уж по глупости своей спешной сдала свою Ростовскую квартиру жильцам в ожидании,  что сыночек родненький - единственный не оставит её в старости прозябать в одиночестве в грязном городишке, а сложив деньги за невесткину квартиру и квартиру отца, наконец-то купит всем троим в русском Сан-Тропе одну большую, просторную квартиру на побережье. С той благостной и мыслью и переехала старушка на временное жительство к сестре. Да просчиталась матушка– нет более постоянного жилья, чем временное. Все денежки за квартиры как есть через непутевого сынка ушли в студию. Не даром же говорят, у нас в России обещанного три года ждут. Это неприятное обстоятельство семейной ссоры стесняло Алену, и расстраивало радость от предстоящей свадьбы, и она решилась позвонить будущей свекрови, чтобы хоть как то примирить Женю с матерью.
-Помиритесь, помиритесь, пожалуйста…Вы поймите, Женя, на него временами находит всякая глупость, но в целом он очень тихий, скромный, чувствительный человек. Я сама вижу, как он переживает из-за разлуки с вами, но сам не решается сделать первый шаг…Вы, пожалуйста, не сердитесь на него, он теперь и сам себе не рад.…Если вы не приедете на свадьбу, это очень расстроит его.
  Свекровь, что-то мямлила в трубку, чего Алена никак не могла понять, но самое главное, что в конце уговоров старушка вроде бы как согласилась приехать на свадьбу единственного сына… И это было главное, чего добивалась Алена. Наконец-то семья воссоединится. Будет радости бабушке наконец-то понянчить внуков!
 Болтая по телефону, она и не заметила, как в спальню вошел Евгений. Алена, вспомнив, что она все ещё в свадебном, вздрогнула от ужаса и выронила трубку.
-Уходи! Жених не должен видеть невесту перед свадьбой в свадебном платье. Плохая примета!
-Что ты, Аленка, разве можно верить всем этим глупым предрассудкам, что навыдумывали себе люди.  Ты прекрасна! Погоди! Я хочу снять тебя, сейчас же! Сделать портретный снимок!
-Ой, мамочки, я ж не причесана! – всполыхнулась просиявшая улыбкой Алена, привычным женским движением хватаясь за расческу.
-Не надо, - (он взял её руку) - просто доверься мне!

Он зажмурил ей глаза ладонями.
-Иди!
Она покорно пошла, улыбаясь. Он распахнул ладони. Перед ней во всей красе открылась горящая красными, горящими буквами вывеска.
АРТ-СТУДИЯ ЕВГЕНИЯ МАРЧЕНКО
«АЛЁНА»
Далее следовала совсем прозаичная уличная вывеска соответственно более мелкими буквами:
ИП. Марченко Евгений Владимирович

Портретные съемки - классика, ретро съемки;
Натурные съемки,
Фото на документы,
Постмортем,
Фото на эмали.

-Вот видишь, я назвал студию твоим именем. Ты рада теперь!
-О да, это прекрасно! Я рада! Конечно же рада!... А что такое постмартен, Жень? Это что-то связанное мартеновскими печами? Что остается после выплавки чугуна? – Очередная глупость Алены как никогда теперь раздразила Евгения, и он едва сдержал себя, стараясь не подать виду, что рассержен этой её новой бабской тупью, чтобы не испортить торжественного момента открытия студии своей мечты.
-Это не важно, - как-то невнятно буркнул он. - Что-то вроде фото на эмали, только с мертвыми мертвыми.
-А, - кивнув головой, ответила Алена, хотя по лицу её видно было, что она совершенно ничего не поняла из его пространного объяснения. «Должно быть, какие-то их фотографические штучки», - подумала она про себя.
 -Держи ножницы.
-Зачем? – растерянно спросила она.
-Ну, ты совсем не соображаешь сегодня, Алена. Чтобы перерезать красную, шелковую ленточку! Так полагается при открытии студии! Как своей будущей жене я предоставляю это торжественное право тебе!
-А, - наконец-то поняв, засмеялась она.
 Дверь с зловещим скрипом отворились. Алена со страхом увидела, как черная пустота неосвещенной комнаты, казалось, ведшая в черный, непроглядный коридор бездны, преграждалась лишь хлипкой границей повязанной кроваво-красной  алой ленты.
 

Красное и черное. Стендаль. Это жуткое сочетание двух несокрушимо повелительных цветов пугало её, и Алена застыла в растерянности, словно бы размышляя, стило ли её ходить туда.
-Режь! – почти закричал Евгений в нетерпении, мгновенно выведя из ступора.
 Она подчинилась ему, и сделала это почти автоматически. Остро наточенные портновские ножницы хрупнули дорогую шелковую ткань. Скользкая, шелковая ленточка, разбежавшись, утекла где-то между пальцами. Он включил свет, и мастерская мгновенно осветилась.
 Первое, что увидела она: посреди черной комнаты стоял высокий готический стул, накрытой красной, бархотной тканью. Тут же располагались штативы осветительного оборудования: причудливые софиты, зонтики светоотражателей, стойки, держатель для головы был приделан прямо к креслу. Тут и там вдоль стен затененной комнаты были развешены обрамленные в железные рамки те самые странные фотографии спящих людей в старинных нарядах, которые она уже видела в его альбомах, повсюду стояли толстые свечи в причудливых подсвечниках.
-Садись сюда, я сейчас буду тебя снимать. Будешь у меня первой.
Первое, с чем соассоциировался у Алены этот жуткий, покрытый белым саваном простыни стул и железные штативы, нависшие над ним, было зубоврачебное кресло. Алена боялась зубных врачей с детства, и по возможности старалась избегать стоматолога, за что к тридцати годам уж потеряла добрую половину зубов. Из-за студии, которая сразу произвела на неё удручающе пугающее впечатление, ей уже расхотелось делать портрет, но, не смея расстраивать любимого в такой торжественный день, он все же села на кресло, неловко поёрзывая на неудобном для её объемного седалища жестком и узком сиденье стула.
  Он, казалось, вовсе не замечал её неудобств, а стал зажигать черные, парафиновые свечи, стоявших вокруг стула. Она только с пугливым удивлением наблюдала за его странными и таинственными приготовлениями, не смея уж осведомиться у него, для чего он это делает, чтобы не вызвать в нем новую волну раздражения. И только когда он закончил со свечами, то обратил внимание на сидящую женщину.
-Сядь ровно, - сердито буркнул Евгений, - не сутулься.
Она села, с явным напрягом, как солдатик, по-клоунски глупо вытаращив, напряженно открытые глаза, чтобы не дай бог не моргнуть, когда станет «вылетать заветная птичка».
-Да отдай ты ножницы! Ты что, природнилась к ним?! – раздраженно крикнул он. Она взглянула вниз. Точно, в её руках были ножницы. Она как-то совсем и забыла про них, и так бы и снялась с ними, если б Евгений не заметил их. Он почти вырвал ножницы из её рук, чуть было не обломав ей пальцы, и, чтоб они теперь не мешали, засунул их за пояс узких джинс. Не до них. Нужно было правильно поставить свет.
 Судя по его недовольно сморщенному лицу, вид Алены совсем не удовлетворил его. Только теперь художник увидел, насколько безобразна была его модель. Полная, нет жирная, одутловатая баба в этом пошлом, до нелепости пышном, подержанном платье «бывалой» невесты была похожа на копну сена, возвышающуюся посреди черного выжженного поля, нет на розовую, толстотелую свинью…Как же он раньше не замечал, насколько в последнее поправилась его Алена. И не удивительно, в последнее время она только и делала, что, не переставая, что-то жрала. Днем и даже ночью её можно было застать с куском во рту. Как ни окликни её, обязательно что-то жевала. А нет ничего хуже для фотографа, чем полная модель, вот и сейчас что-то жует, как хомяк. Похоже, конфету.
-Прекрати жевать!
Она пугливо вытащила изо рта обсосанное драже M’Ms, которое нашла тут же, наваленное у неё разноцветной россыпью в огромной стеклянной миске, и с виноватой, детской улыбкой положила на поручень кресла.
-Да, выкинь те её совсем! - Евгений схватил драже его и злобно изо всех сил швырнул его в угол. - Больше никогда не жри при мне, когда я работаю, понятно?!
-Но…Женя, в чем дело? Какое право ты имеешь кричать на меня? – уже совершенно не понимая причину раздражения, растерянно спросила Алена.
-Пойми, Аленький, - он заговорил с ней ласково, чувствуя, что снова провинился перед Аленой, выпустив на неё свои негативные эмоции, - это отвлекает. А мне, чтобы сделать хороший снимок, надо сосредоточиться на свет. Свет в нашем деле – всё.  Так…так…вот так, головочку поправим чуть влево. – Как только её шея стала более-менее ровно и приняла нужный ракурс, он ласково закрепил её шею держателем для головы, который тут же немилостиво впился холодными, железными пальцами в её заметно располневшую, короткую шею.
-Ой, щекотно! Душит, - запричитала она недовольно.
-Ничего, ничего, Аленушка, потерпи немного, так надо. - Волоски мы тоже зачешем красиво. – Густой гребенкой он пригладил её непослушные волосы,  чуть аккуратнее, чем было до того, затем снял с неё фоту и обвязал вокруг шеи воздушным боа, дав ей в руки свадебный венчик, так что, помимо того, что фота прикрывала держатель, некрасивая полнота Алены была теперь куда менее заметна, а сама она казалась куда более величественной и монументальной, чем была до того, как восседавшая на троне древнегреческая пифия, держащая в своих руках венец судьбы мира. -  Вот так хорошо. Застыли. Вот теперь полный порядочек, можно снимать. Только не двигаться, дружок, договорились?
-Да уж куда там, - мученически вздохнула Алена. Ей было жарко и душно посреди всех этих горящих свечей, в закрытой, без притока свежего воздуха комнате, и она с омерзением чувствовала, как от пота платье начинает прилипать к телу.
Он подошел к треножнику фотоаппарата заглянул в объектив, но тут же недовольно отпрянул.
- Нет, нет, не то. Картинка пустая! Чего-то не хватает. Я так не могу.– Он нервно забегал вокруг кресла. Вдруг, он что-то увидел, вскочил, проворно выхватил из вазы огромный букет алых роз, который купил для неё совсем недавно. И безжалостно обрывая бархатистые лепестки с цветов, стал осыпать ими голову Алены.
- Ха-ха-ха! Что ты делаешь?! Ненормальный. Ха-ха-ха! Ну, что ты делаешь? Прекрати, сумасшедший! Не надо! Щекотно! Перестань! А-ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!– Валившиеся из его рук душистые, бархатные лепестки щекотали ей лицо, валили в глаза, волосы, забивали рот. Алена силилась поймать их руками и громко смеялась от счастья, когда лепестки падали падали ей на лицо… Он любит её! Он осыпает её лепестками миллион, миллиона алых роз, и в каждом алом, душистом сердечке, символизирующем частичку его любящего сердца, была заключена и её  любовь к нему…Это была самая счастливая минута в её жизни! Она самая счастливая женщина в мире! И она решилась признаться ему, чтобы в ответ тоже обрадовать его - она ждет от него ребенка, он скоро станет папой, ведь её Женя так мечтал об этом:
-Погоди, погоди ты портить цветы, я тоже  должна тебе кое-что сказать…
-Это потом, а сейчас я хочу, чтобы ты закрыла глаза и полностью расслабилась.
-Нет, постой, это важно я хочу тебе признаться …
-Признания потом, а теперь, я прошу тебя, закрой глаза и просто расслабься, будто ты спишь!
-Это ещё зачем?
-Так лучше я смогу понять фактуру лица. Да, будешь ты делать, как я говорю?!
Она что есть мочи зажмурила глаза, как это обычно делают маленькие детки, которые играют в прятки «Раз два три четыре пять – я иду искать».
-Не так, нормально закрой!
-Как нормально?!
-Представь, что ты просто спишь. Расслабься, не думай ни о чем.
-Представила!
Алена расслабила глаза, но теперь рот, её безобразный, неполнозубый рот расплылся в глумливой улыбке.
-Так? Ну, давай скорее ж, чикай.
-Чего хохочешь! Я же сказал, закрой глаза и расслабься! Мне нужно полное расслабление, - она снова почувствовала в его голосе повелительный привкус металла, но на этот раз, не стерпев,  она рассердилась сама.
-Ну, все, с меня хватит твоих дурацких игр! Я ухожу! Сними сейчас же с меня эту чертову удавку! – видя, что Евгений ничего не предпринимает, чтобы освободить её, она сама начала дергать и ломать держатель для головы, грозясь выломать его вместе с спинкой кресла, при этом усиленно болтая ногами. Это стало его последней каплей терпения. Как, эта глупая, жирная самка посмела портить его оборудование. Нет, нет, она не испортит его гениальных задумок.

 Не помня себя от ярости, он достал из-за пояса ножницы и острым концом ударил ей прямо в сердце. Женщина вскрикнула и тут же обмякла.
  Одного удара хватило, чтоб она затихла. Теперь перед ним была идеальная модель! Неподвижная, застывшая, мертвая а главное …послушная.

 Смерть стала для него искусством...


  Зайдя с боку, он сделал несколько снимков, чтобы только войти во вкус. Голова Алены лежала чуть склонившись в бок, заснувшее лицо её не выражало ужаса и боли, а только было каким-то серьезным и даже сосредоточенным, словно в эту минуту она подбивала квартальный бухгалтерский отчет. Кровь, алая кровь Алены живописным ручейком стекала по тафте и свадебному платью, образовывая у её ног кровавую лужицу. Кровь была живой, теплой. Она жила отдельно от уже мертвого остывающего тела Алены, и, стекая вниз, причудливыми ручейками огибая кайму её длинного платья, захватывая в свое течение хрупкие сердцеобразные лепестки роз, имела свою, только ей известную динамику течения. Именно её – живую кровь он так жаждал запечатлеть на фоне застывшего мертвого тела.
 Налетая со всех ракурсов на сидевшую в кресле Алену, он выхватывал кадр за кадром, но что-то упорно все время не получалось. Он не понимал что, а только продолжал снимать…уже автоматически, как рабочее животное, чтобы только отработать все нужные точки ракурсов. Наконец, он понял ЧТО - он не мог запечатлеть главного - движение крови! Ведь кровь-то именно двигалась, когда все тело уж было застывшим!
 Книга четвертая и последняя: Преступление и наказание. Развязка

Аз воздам…

Он пришел мало-помалу к многообразным и любопытным заключениям, и, по его мнению, главнейшая причина заключается не столько в материальной невозможности скрыть преступление, как в самом преступнике: сам же преступник, и почти всякий, в момент преступления подвергается какому-то упадку воли и рассудка, сменяемых, напротив того, детским феноменальным легкомыслием, и именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность.
Ф.М. Достоевский


Процесс проявки прервал звонок: "Облака, белогривые лошадки...". Евгений подошел к телефону и окровавленной рукой взял трубку.
-Алё.
-Мне надо Алену. Завтра годовщина матери, я хотела бы напомнить ей, что мы все наши идут на кладбище. Можно Алену к трубочке?
 Это была старшая сестра Алены Ольга. Евгений сразу же признал её по голосу, потому что голос у неё был точно такой же, как у Алены. Это ужаснуло его, но лишь в первую секунду, но потом он, поправившись, заговорил как ни в чем не бывало:
-Алена, не сможет завтра. Она больна. – Он бросил трубку, уж не помня, что он сказал, не понимая, зачем, вообще, взял телефон. Сердце Евгения бешено билось. Только теперь он начал осознавать весь ужас произошедшего: если эта дура всем разболтала  его телефон, то резонно полагать, что адрес его студии тоже знали. В любой момент сестра могла нагрянуть к нему, чтобы проведать «больную». Наконец, до него стало доходить, что никакого телефона в студии не было, потому что квартира была совершенно новая, точнее заброшенная бывшими хозяевами алкашами, лет с пять как почившими от перепоя, следовательно, по стационару звонить не могли, по причине отсутствия оного, а звонил мобильник,  и не его мобильник, но Алёнин, которым она почти не пользовалась. "Конечно, "Белогривые лошадки" - это её любимая детсадовская мелодия. Мелодия, которую он всегда терпеть не мог". Значит, у него ещё оставался шанс, ничтожный, но шанс, что Алена все-таки не выболтала сестре адрес его студии.
 Нет, надо немедленно избавляться от трупа. Дрожа всем телом, он вернулся в студию. Алена все так же сидела, в той же позе, с тем же серьезно сосредоточенным лицом бухгалтера, чуть склонив голову вбок, но свечи уж совсем догорели, и было ещё что-то новое, что он уловил тот час же, но от подступившего к нему ужаса даже не смел признаться самому себе. Конечно же, этот запах! Запах мертвого, уж начавшего разлагаться тела! Когда он ударил её лезвием ножниц, воздух попал в грудину. Её шею раздуло так, что рот безобразно перекосился словно бы в немом крике. Нужно срочно избавиться от тлетворной куклы . Ещё немного, и будет поздно, ночь пройдет, а завтра его найдут рядом с разложившимся трупом невесты, обезумевшего и невменяемого.
 Странно, как только он подумал это, он как будто тот час же пришел в себя. Мозг преступника заработал, как часы. Он отпустил держатель, с трудом высвободив из него отвратительно разбухшую шею, и раздувшее, как шар, тело Алены тяжело рухнуло на пол, осенив пространство новыми приступами трупных миазмов. «Что-то слишком быстро». Как фотограф смерти он знал, что тела толстяков начинают разлагаться куда быстрее, вот почему фотографы посмортема избегали снимать подобных клиентов, а тут, как назло, в раже азарта, он ещё забыл загасить свечи, и комната нагрелась, что парильня в бане.
 Нужно было чем-то срочно накрыть тело, чтобы хоть как-то обуздать, наконец, этот невыносимый, трупный запах. Он побежал в спальню и достал черный полиэтиленовый пакет, в который было завернуто её свадебное платье. Едва впихнув раздутое тело Алены, он застегнул её на молнию, для надежности обложив картоном и обмотав сие произведение скотчем. Получился неплохой саркофаг. Сравнивая её с тощей египетской мумией, он весело рассмеялся, но тут же прекратил свой смех, с ужасом ловя себя на мысли, что начинает сходить с ума.
 Оставалось самая «малость», а именно: вытащить неподъемное тело на лестницу, протащить его по лестнице до двора и быстро загрузить в машину. Нужно было торопиться, до рассвета оставалась всего каких-то жалких пара часов. Через час весь дом проснется, и будет слишком поздно.
   Он даже не подозревал, что тело женщины может быть НАСТОЛЬКО тяжелым. Он тащил её за ноги. Голова Алены безжизненно билась о каждую ступеньку, но он уже не замечал этого. «Не накровить бы», - было его единственной мыслью.
 Раздувшееся тело с трудом помещалось в багажнике, он стал сгибать его в позу зародыша, но тело Алены уже успело окоченеть, и упорно не поддавалось.
-Давай, лезь, сука! – Никакого толку. Тело было как огромный мяч и совершенно не сгибалось в суставах. Он подумал было её расчленить, но сразу же отказался от этой затеи.
 Тогда он вытащил неподатливое тело из багажника обратно и кое-как впихнул его на заднее сиденье, закрыв каким-то грязным одеялом, которое нашел тут же в багажнике. Он рисковал, первый же гаишник, тормознувший его, нашел бы тело, но другого выхода не было – скоро проснется весь двор, люди побегут на работу – и тогда все увидят, как он заталкивает мертвую женщину в машину.


Фотография девять на двенадцать
С наивной подписью на память ...

  Это было похоже на паническое бегство. Так оно и было. Он ехал, не разбирая улиц и дорог. Наконец, он выехал за город. Только тогда, когда потянулись унылые пустыри, он как будто немного успокоился и пришел в себя. Алена на заднем сиденье напоминала о себе запахом. Проезжая мимо какого-то заброшенной свалки заводского пустыря, он заметил открытый, бетонный колодец. Остановил машину, вытащил труп Алены, дотащил до колодца, и, долго не думая, свалил, все, что осталось от любимой вниз. На дне что-то плюхнуло и заглохло. Кажется, там ещё была вода. Он осмотрелся по сторонам – никого. «Что ж, тем лучше», - подумал Евгений. Он полагал, что тяжелый труп Алены сразу же утонет в грязной жиже, и тем навсегда скроет его преступление.  Потом он зачем-то порылся в кармане – там ещё болтались её посмертные фотографии, которые он зачем-то прихватил собой, должно быть, чтоб не оставлять  после себя никаких улик. На вид самые обыкновенные фотографии сидящей женщины, неудачно моргнувшей во время съемки. Никакой крови и даже лепестков не было видно. Ни антуража, ни модели! Просто сидящая среди свеч женщина.  Неужели, это и есть то, на что он потратил столько сил. Неужели, за эти пустые  «картинки» он продал свою душу. В отчаянии он швырнул неудачное фото туда же, в колодец.
-На, забирай, сука, это тебе… на вечную память! – И уж, не соображая ни о чем, туда же спустил её мобильник вместе с сумкой, и, закрыв все крышкой, сел в свою белую Копейку, дернул на газ.
***
 Теперь он знал, что возвращаться в студию нельзя. Если любящая сестренка хватилась Алены, она уже не отстанет. Даже если Алена ничего не рассказала о студии, найти её адрес остается лишь делом времени, ведь через неделю их свадьба! Эх, зачем только он зашвырнул этот проклятый мобильник в колодец! По мобильнику-то легче всего будет установить личность трупа. Он проклинал себя за эту беспечность, которой поддался под воздействием эмоций, но было уж слишком поздно. Одно теперь ясно понимал Евгений, что время его сочтено, и ему не остается ничего другого, как бежать. Бежать, куда глаза глядят! Но далеко ли он убежит без денег – ЭТО чудовищное обстоятельство Евгений тоже хорошо понимал. Все деньги ушли на студию…Хотя, стоп, возможно что-то осталось на старой квартире Алены, ведь покупатели ещё не получили ордер, а, следовательно, не заселились. Да и вещи свои Алена ещё не успела перевести в их новую студию. Пока не хватились Алены, нужно срочно ехать туда и перевернуть вверх дном весь дом. Возможно, там осталось ещё кое-что из денег, да и Аленкины цацки ей больше не понадобятся.
 Эта логичная мысль почти развеселила преступника, и, не думая долго, он направился на бывшую квартиру возлюбленной, тем более, что дубликат ключей от квартиры Полевых, ранее принадлежавший покойной матушке Алены, у него всегда был при себе. Алена, всецело доверившись ему, по беспечной доверчивости своей сама вручила их ему…так на всякий случай и «так, на всякий случай», и он, как послушный сальчик, всегда носил их в потайном кармане.
***
Шкаф за шкафом, полка за полкой…- и пустота. Ничего, кроме жалких ста долларов в часах, да копеечных золотых сережек с аметистами*, что каким-то чудом затерялись в сервантной масленке, он не нашел.
*Алена не любила украшений, а  сережки эти, принадлежавшие её покойной матери, которые она никогда не снимала, затем они были предусмотрительно при выносе вынуты сестрой Аленой из мочек покойной, оставлены ей «по наследству.

 Он перебирал все, вываливая книги из сервантов, вытряхивая страницы, громя посуду и переворачивая мебель – все было впустую. Денег нигде не было. В последнем отчаянии, он схватил то немногое, что ему удалось добыть, а именно, сережки и те 100 несчастных, потрепанных баксов, что обнаружил в часах,  и выскочил на лестницу.
  Как назло его там ждала встреча. Едва он вышел из двери Алениной квартиры,  как тут же наткнулся на её соседа - Сашку Рассохина, тот, что когда-то спас Алену от самоубийства. Буркнув неразборчиво вежливое «с-сьте» Евгений уж хотел было обежать неприятного знакомца, как Сашка остановил его громким вопросом.
-А где Алена?! Что-то я давно её не видел!
Ему хотелось вцепиться в лицо этому обкуренному кретину, тут же повалить и месить его руками и ногами до полной потери сознания,  но вместо этого Евгений только как-то загадочно улыбнулся и тихо ответил:
-Больше ты её не увидишь. – Сашка стоял, не понимая, вопросительно выпучив черные глаза, словно нарочно загораживая собой проход. Тогда Евгений подошел к сопернику, и, грубо схватив его за локоть, уставившись ему глаза в глаза, как боксер на ринге, сквозь зубы злобно прошипел на ухо: - И не вздумай искать её, понятно тебе? - С этими словами Марченко, незаметно подкинув ключ от Алениной квартиры в оттопыренный карман Сашкиной куртки, стремглав бросился вниз по лестнице.
***

 Даже подумать о том, чтобы возвратиться в студию, где было совершено убийство, он не решался. Единственное, чего ему хотелось – напиться…до одурения, до чертиков, в мертвецкую, лишь бы ТЕПЕРЬ не думать об убитой им  Алене. С этой мыслью он направился в самый дорогой ночной клуб Ейска с самоговорящим названием «Ейский патриот», располагавшимся старом, разрушенном, военном танкере, севшим на мель ещё во время бури 1987 и ещё оставшимся  почивать живым монументом «в наследство» с бестолковых перестроечных времен.
 В вышеупомянутом мною прибрежном ночном клубе собирался специфический контингент молодежи: чаще всего его посетителями становились люди нетрадиционных ориентаций, концептуальные художники всех мастей, одиозные писатели, скандальные журналисты - в общем, вся здравомыслящая творческая богема Краснодара, не столь тугая кошельками для облагороженных Олимпийским строительством элитных курортов Сочи, но тем не менее прочно открывшая для себя недорогой отдых на прибрежных песках русского Сан-Тропе. Не знал об этом Евгений Марченко, но его чувствительная художественная натура сразу же потянула его именно в это злачное место.
 В клубе было полутемно и громко играла музыка: бум-бам-бам- бах, бум-бам-бам-бах. Удары динамиков больно отдавали по расстроенных нервам Евгения, и он уж хотел уйти, но тут же вспомнил, зачем пришел сюда. Сев за барную стойку, он заказал себе вина:
-Бокал красного вина, пожалуйста.
Бармен как-то странно посмотрел на него. «И чего этот козел так уставился на меня», - с раздражением думал Евгений. Он не мог понять, что здесь, за стойкой не держали вина.
-Сухого вина, есть?! – повторил свою просьбу Евгений.
-Есть Кровавая Мери, - сквозь шум крикнул ему бармен. Евгений содрогнулся, вытаращил глаза и попятился назад. В какую-то секунду ему показалось, что даже бармен, этот незнакомый ему человек, уже знал об убийстве Алены, и теперь нарочно потешается над ним, намекая на кровавую фотосессию с его несчастной невестой. «Нет, нет, зачем я теперь так. Они не могли так быстро узнать об убийстве. Это нервы, у меня сдают нервы. Надо просто взять себя в руки».
-Хорошо, - как не внятно ответил он. – Приготовьте.
-Чего?! – крикнул бармен. Из-за громкой музыки нельзя было различить даже громкий голос, а и без того тихий от природы голос Евгения среди воя динамика звучал тоньше мышиного писка.
-Давайте! – почти снасиловав свои голосовые связки, визгнул он в ухо бармена. Ему налили какой-то гадости, более похожей на свекольный сок. Впрочем, Евгения это мало волновало – он даже не наблюдал за процессом создания коктейля, и будь в нем даже яд, проглотил все это залпом, даже не почувствовав вкуса напитка. Спасительного опьянения не пришло, его все так же знобило и трясло, он только ещё более невыносимей стал чувствовать удары громкой музыки, озноб, головную боль и тошноту– пожалуй, это была единственная «новизна» ощущений от спиртного, не самая приятная, но все ж помогающая ему забыться от тяжелых мыслей.. Ведь у Евгения была редкая форма непереносимости спиртного – он не пьянел, но его просто начинало тошнить, и редкие его «запои», если это так можно назвать, не заканчивались сокрушительной рвотой.
 Вот и сейчас в глазах его залетали огненные мушки, его потянуло вырвать, он закрыл рот ладонью и хотел бежать вон, как кто-то остановил его за руку.
-Ну, кто ж так ширяет «Мэри»?! – Евгений оглянулся – перед ним сидел совсем ещё молодой человек, но уж изрядно потрепанный «ширяловым» вида. Типичный представитель недоабортированного поколения 90-х годов выпуска, обделенных культурой и родительским воспитанием. – Сначала траву надо раскуривать, а  уж потом запивать коктейльчиком, а то нажрешься до времени, так какой ж толчок.. – Евгений посмотрел осоловелыми глазами. Действительно, рядом с кружкой, именно кружкой, фарфоровой кружкой, а не бокалом, в котором по всей идее должен был продаваться и подаваться коктейль, стояло такое же фарфоровое блюдце, на котором он обнаружил безымянный пакетик черного цвета, который первоначально принял за добавочный  сахар, и тем не обратил на него никакого внимания. Он догадался, что в пакетике этом был спайс, и что сам коктейль в заказа был неглавное.
-Как же раскуривать? – глупо спросил Евгений юношу. Но тот, видимо не расслышал его из-за музыки.
-Чего?!
-Не курю я! – заорал в ухо молодому человеку Евгений.
-Так я научу! В косяк это делают.
-Куда?!
-В косяк, говорю, надо! Да ты что, дядя, и впрямь, совсем, по первачку, что ли?!
-Что? – переспросил Евгений, которому эта игра в «испорченный телефон» уж порядком начинала осточертивать..
-Впервые тут, спрашиваю?!! По первачку?!!!
-По первачку!!! – утвердительно кивнув головой, повторил Евгений, нарочно желая казаться глупым, но при этом чувствуя, что головой и впрямь начинает проваливаться куда-то в пустоту.
-Дай покажу, как косяк крутить! – С этими словами "доброохотливый" молодой человек, с нервным, но привычным обезьяньем проворством закрутил какую-то похожую на фантик бумажку и, всыпав туда содержимое пакетика, смачно затянувшись, передал косяк Евгению. –Принимай! - Похоже, марихуана, - болтаясь из стороны в сторону - из головы в голову, решил Евгений. Он теперь чувствовал, что ему определенно плохо, надо выйти на воздух, но он не может – ноги отказывают. «Что же эти гады тогда добавили в коктейль?» - думал и никак не мог решить он, помнил только что за вино отдал добрую тридцатку баксов, а это две тонны с чикушком будет – дневная выработка самой дорогой Ейской шлюхи – и все за одну сраную понюшку спайса.
-Да пошел ты! Забирай это дерьмо себе! – злобно огрызнулся Евгений, но, похоже, молодому человеку только этого и надо было.
-Ну как хошь, а я буду!... – деловито произнес он. - Э, дяденька, да тебя и без травы уж совсем развезло! – вроде бы пожалел Евгения проворный молодой человек, при том косясь на его кошелек в кармане джинс, из которых торчал краешек глаза ныне покойного Бенджамина Франклина.
-Не твое дело, козел! Забирай свою обсосанную цигарку и проматывай! И убери свои руки с моего зада, пидосек несчастный! Все равно денег у меня не получишь!
-Чего?! – притворившись непонятливым, переспросил молодой человек.
-Убери, говорю, свои грязные пидерские лапы с моего зада, урод!
 Молодой человек рассмеялся. Похоже под воздействием спайса, свирепый выпад Евгения совершенно не обидел, а только развеселил его. Музыка ударила с новой силой рейва.
 Что происходило дальше, Евгений не помнил. Помнил, что молодой человек схватил его за руку, и они пустились танцевать...В конце танца, мужчины неизвестно зачем слились в страстном поцелуе, отчего Евгения с непривычки тут же вырвало на пол…  Очнулся Евгений на берегу в обществе этого же молодого человека. Холодной Азовской водицей Евгений промыл себе лицо. Полегчало, но он как будто был ещё пьян от всего случившегося с ним за этот страшный день. Пощупал Франклина – кошелек был на месте… «Значит, не ограбил, наркуша».
-Как тебя хоть зовут? – спросил он молодого человека, отирая ладонями лицо.
-Сергеем.
-А меня Евгением, - с тупым корпоративом «Орифлейм» ответил Евгений. – Я – фотограф.
-А, - все понимающе ответил молодой человек, и уж собрался уходить.
-Постой, а ты кто?
-Я?! – как будто удивился молодой человек. – Я – подлый педосек. Разве вы не так меня назвали?
-И давно ширяешься?...То есть я хотел сказать давно ты… гей?
-С самого рождения, а ширяться – это дядечка для дебилов. Просто курю…Траволечение, может, слыхал про такое? - пошло захохотал молодой человек.
-И хватает на ширялово?! То есть на «лечение» травами? (Слово «ЛЕЧЕНИЕ» Евгений произнес как бы в сильных насмешливых кавычках).
-Когда как, - стараясь казаться безразличным, ответил молодой человек, при этом отчаянно поглядывая на джинсовый карман Евгения, из которой отчаянно выпирающим силуэтом торчал бумажник.
- Хочешь подзаработать?
-В порно не снимаюсь! – отгородившись ладонью, решительно ответил молодой человек по имени Сергей.
-Я и не предлагаю порно!
-«Ню» тоже.
-Не «ню». – Это «не «ню»» вышло у Евгения так забавно - почти как "нюня", что молодой человек невольно фыркнул  от смеха.
-Тогда что, если НЕНЮ?
-Постмортем.
-Постмодерн?
-Постмортем! «М»! Михаил! Максим на последней букве! – старался пояснить Евгений, чувствую, как начинает приходить в ярость от тупости молодого человека.
-Что это за колбаса и с чем её едят?
-Когда снимают мертвую натуру. Ну, знаешь, таких мертвецов, которые притворяются живыми.
-Ты что, жмуриков фоткаешь?! - испуганно заморгал глазами Сережка.
-Это что-то вроде того, но немножко другое.
-Да что ж тогда другое! И причем тут я.  Я ведь того, типа, не умер пока.
-Да я и не прошу тебя умирать! Живи , сопи себе в две дырки на здоровье.
-Как же тогда, не врубашка?
-Тебе нужно будет просто притвориться мертвым, который притворяется живым.
-Зачем вся эта фигня?
-В общем, для искусства. Теперь уж долго объяснять…да и не тут. Короче, тебе только нужно будет слушать меня, остальное, что мне нужно, я сделаю сам.
-Так что же это вы, значит, предлагаете мне умереть для искусства?
-Ну, зачем так сразу умереть! Для того, чтобы снять хороший постмортем, модели не обязательно умирать, достаточно лишь просто притвориться мертвым.
-Ага, а потом вы меня по-настоящему убьете! Слыхал я про таких извращенцев. Кажется, в американском боевике видел…Там один мудак тоже вроде как под жмуриков девок фоткал, а потом и взаправду стал убивать.  По этому делу кайф ловил маньяк…
-Вот болван-то, ведь не бесплатно же предлагаю! Сотню баксов даю! Сотню баксов  за простую фотографию! А делов всего ничего – полежать с закрытыми глазами минут с десять как жмурик – и бабки твои в кармане. Подумай, сколько травы ты можешь купить на них.
-Да зачем ж это вам?
-Художник я. Концептуалист. Свои работы в Москве на выставке выставляю, тем и живу. Быдло оно то падко до подобных темашек - хавает. Хочешь запечатлеться в искусстве навечно?... Короче, решайся - да или нет, а то мне некогда трепаться с тобой! Дела ждут!
-Хорошо, давай. А где?
-Студия у меня тут недалеко, на Калинина, идем?
-Идем. Только бабки вперед гони.
-Ага, сейчас, разогнался. Получишь на месте после дела. Я тебе не благотворительный фонд.

 Сказать проще, чем сделать, едва Евгений поднялся на ноги, как почувствовал, что его повело.
-Э, дяденька, да вас и вправду развезло не на шутку. Придется вызывать такси.

 Вызвали такси. Припозднившиеся пассажиры были явно навеселе, и потому, наученный горьким опытом, таксист поспешил взять за проезд задатком. Евгений указал адрес, куда стоило ехать. Всю дорогу таксист мог слышать странный разговор, происходивший между двумя явно обкуренными людьми:
-…я вот тоже…когда думаю о смерти, то все становится на свои места, - говорил юноша, - и от того как будто легче.
-А ты не думай о плохом … просто доверься мне, - отвечал странный, чуть полноватый человек средних лет, чьи глаза заметно косили в разные стороны. - В этом деле - главное правильно расслабить мышцы – остальное я сделаю сам.
-Так ведь убьешь взаправду, - то и дело возражая, кондычил явно обкуренный юноша, высказывая свои опасения.
-Расслабь попку, мой нежный малыш! Никто и не собирается тебя убивать. Ты пойми главное, я – художник. Художник…А весь наш мир, что? правильно – театр, где все и всям дурят мозги. Воспринимай это как эссентацию…работу, короче понятно?
-Понятно, чего уж тут не понять. На какое только дерьмо не пойдешь ради великого искусства, - вздохнул молодой человек,- главное, чтоб за это хорошо платили.
-Вот именно, наконец-то, ты начинаешь понимать меня, мой мальчик, - улыбнулся раскосый. Мужчины поцеловались. Лицо таксиста-горца перекосила в болезненной гримасе.
-Приехали, - недовольно буркнул таксист, - вылезайте!
 Странное дело, когда парочка вышла, таксист сразу почувствовал облегчение, словно избавился от чего-то липкого и мерзкого, и, поспешив дернуть на газ, скрылся с темного двора.
***

  Если тогда, когда он выносил Алену, дом все ещё, то теперь уже спал…Так что приход двух мужчин остался незамеченным.
-Проходи, - пригласил Евгений, включая свет.
-Ух, ты! Вот это квартирка! Да тут у вас и вправду целая лаборатория. Что это? Арт-студия Евгения Марченко, - зачитал он по слогам. Стало быть, ваша фамилия Марченко?
-И что с того? – сквозь зубы прошипел Евгений. – Фамилия, как фамилия. (Евгений ненавидел свою хохлятскую фамилию за одно только то, что она досталась ему от отца).
-Ничего, а моя фамилия Пырьев.
«Пырьев –упырьев, так, кажется, завали первого председателя Союза кинематографистов СССР, что вдоль и поперек трахал своих жаждущих сниматься в кино комсомольских старлеток», - с омерзением подумал Евгений.
 - Алена. Можно спросить, а кто такая  эта Алена? Твоя подружка?
-Не твое дело! – вспыхнул Евгений. - Пришел работать – работай, и не суй нос не в свои дела. И, чтобы между нами впредь не было разногласий, давай сразу договоримся, я –не гей, я – фотограф и точка! И с всякими своими дурацкими вопросами по поводу моего анафедрона, ко мне не приставать!
-Интересно, а там что такое? – уже совершенно не слыша хозяина дома, любопытный молодой человек поспешил-таки «сунуть свой нос» в темный проем, ведущий в пустоту черной студии.
-Куда?! – одернул его за рукав Евгений. – Не спеши…Вот что, приятель, в студию пока не входи. Не убрано у меня там. Вот тебе свежая рубашка, быстренько прими душ и переоденься пока у меня, в каморке во все свежее, а я меж тем что-нибудь соображу на стол, чтобы отметить нашу встречу. А там и начнем…
 Евгений подал своему гостю новую рубашку. Сергей пошел в душ. Пока его гость мылся, Евгений быстренько направился в студию. Кровь была на полу и повсюду. Он скинул окровавленный чехол со стула и, намочив в кухонной раковине, стал поспешно замывать им присохшую кровь с пола. Только убедившись, что все в порядке, и крови нигде нет, он ещё раз проверил объектив. Не исковеркала ли эта глупая, визгливая свинья его оборудование, когда брыкаясь своими жирными ногами, пыталась высвободить свою тупую, жирную шею из держателя для головы.
  Ну уж нет, баста! больше никогда он не будет иметь дело с этими глупыми, визгливыми самками, что и говорить, мужчины куда лучше, толковее, а лучше всего геи – только эти неординарные люди могут понимать толк в подлинной красоте художественного фото, не даром же среди них так много дизайнеров и манекенщиков. Весь мир моды работает на андрогенов, ведь всем известна избитая истина, что любой объектив автоматически расширяет черты лица, вот почему  на худых одежда смотрится куда лучше, а не на этих тупых жирных самок, на которых любое платье выглядит безобразно.
 Убедившись, что все в порядке, и все работает, Евгений немного убрался в студии, потом зажег ароматические, курительные свечи – нужно было во чтобы то ни стало избавиться от устойчивого трупного запаха…
 На кухне поставил стол. Накрыл его белоснежной скатертью. В холодильнике была черная икра, которую они с Аленой приберегли до свадьбы и её ватрушки, что она испекла накануне… для него. Все это Евгений поставил на стол. Налил вина. Не заметно бросил в один бокал четыре таблетки клофелина – так будет надежнее. В последнее время Евгения так мучили головные боли, что он не мог заснуть без своего любимого снотворного. Вот и пригодилось…Как-то знакомый приятель Евгения, по специальности доктор-анастезиолог, поведал ему, что человек под наркозом в общем то особо ничем не отличается от мертвого тела. Вот и решил Евгений, чтоб на этот раз не рисковать понапрасну, воспользоваться советом. «То, что нужно. Этот педик и не заметит, как уснет».
-Ну, что? Я готов. – Сергей вышел с мокрыми волосами, зачесанными назад, посвежевший после купания и от того постаревший, как блокадный подросток. Евгений заметил, что он был совсем ещё мальчик, но уж настолько обтрепанный жизнью, что на вид казался выдавшей виды публичной девкой. Рубаха XXL размера Евгения была немилостиво велика для узких плеч тщедушного андрогена, и потому свисала с плеч, как на вешалке, что делало его не особенно фотогеничным, точнее, не фотогеничным совсем, особенно с этими затянутыми в дудочку джинсами. «И зачем только эти педики носят их. Неужели уж для того, чтобы затягивать в дуду и без того маленькие яйца».  Впрочем, теперь уже это было совсем не важно. – О, я вижу у вас здесь все по-спартански, - усмехнулся молодой человек. - Черная икра…Подумать только, не разу в жизни не попробовал черной икры.
-Что же, для разгона выпьем за наше знакомство, - как-то растерянно предложил Евгений, нервно сжимая в руках свой бокал, в котором не было клофелина.
-На брудершафт?
-На брудершафт! Только не залей мне рубаху.  Другой нет.
Они выпили…красиво скрестив локти. Кажется, все прошло хорошо. Сережа ничего не заподозрил. Лишь на самом последнем глотке, молодой человек как-то странно дернул головой и произнес:
-Что за гадкое вино! – с этими словами он сразу же деловито принялся за икру. Евгений с омерзением наблюдал, как этот самый  Сережа уплетает Аленины ватрушки, густо намазывая его толстым слоем икорной «шпаклевки». Этот тощий пидер жевал, он делал это монотонное тупое движение быдла точно так же, как до него это делала Алена. Евгений терпел долго, наконец, не выдержав, ударил ладонью по столу.
-Ну, хватит, довольно, идем работать.
 Он ввел гостя в студию и зажег свечи.
-Да уж, жутковато тут у вас, - заметил Сережа, боязливо озираясь на стены, где были развешены фотографии старинных мертвецов.
-Присаживайся сюда, в кресло,– не желая понапрасну терять время с Сережей, он сам усадил его в кресло и зафиксировал шею держателем для головы, чтобы тот больше не пялился на его фото. Шея юноши оказалась довольно тонкой, так что неудобств Сережа не испытывал – просто не мог повернуть головы.
 Евгений тем временем завозился с оборудованием, делая вид что готовит съемки, все время одним глазом неотступно наблюдая в объектив за Сергеем. Странное дело, он никак не хотел засыпать. Видимо, этот педик настолько привык ко всякому роду «колесам», что простой, советский клофелин на него просто не действовал. «Вот те черт», - злобно думал Евгений, - «и когда же этот идиот, наконец, отвалится, ведь тут и слона можно свалить».
 Тут он заметил, как Сережа как-то странно дернул головой и, заморгав быстрее глазами, стал трогать себя за лицо ладонями, то и дело поднося к носу ладони и пялясь на них с каким-то тупым ужасом, как будто увидел перед собой приведение. «Вот оно, начинается», - с радостью решил Евгений, и подбежал к нему, чтобы сразу же устроить тело поудобнее, как только его модель окончательно вырубится, во избежание ненужного падения с кресла, но тут только увидел, чего так испугался Сергей.  Идиот! Как же он мог забыть о кресле. Замыть пол кровавым чехлом, и тут же совершенно забыть о самом кресле, на котором этот чехол был одет…
 Меж тем стремительные события развивались так, как Евгений совсем уж никак не мог планировать. То, что произошло потом, было похоже на неуправляемый ночной кошмар. Едва Сергей Пырьев опустился на кресло, как сразу заметил, как его брюки к чему-то приклеелись. Сергей бы и не заметил это ничтожное обстоятельство, если бы не ощутил, что это липкое было везде, где бы он ни прикасался к креслу. Он поднял руку – багровые пятна отчетливые проступили  на белоснежной рубашке. «Что это, кровь?! Откуда здесь кровь?!» Или это вино, он все-таки случайно измазался вином во время брудершафта?! Но нет же, он точно помнил, что был аккуратен. Он провел руками по седушке кресла – везде, где бы он ни трогал, было липко, он понюхал испачканные пальцы – и ощутил железистый запах, хорошо знакомый ему по бесшабашному детству, когда, бывало, товарищи в драке разобьют тебе нос, и в мозг ударяет крепкий запах железа. Только тогда, когда молодой человек ощутил этот сладковато тошнотворный, железистый запах, до него начинало доходить, что  это было никакое не вино, а человеческая кровь! Он огляделся и увидел, что  кресло было буквально залито кровью! Он сидел на ней.
-Что…что это, кровь?! Мать твою, да тут как на бойне!!! – Он было хотел вскочить со стула, но в этот момент почувствовал, что ему, вдруг, стало плохо – в глазах потемнело, и, побежав прочь, все закружилось вокруг него в бешеной пляске огоньков свечей. Сергей поднял голову, только чтоб запечатать свой взгляд на чем-то недвижимом, и прекратить это мерзостное головокружение, стоявший перед ним Марченко смотрел на него каким-то странным остановившимся, внимательным взглядом – в раскосых глазах фотографа, пристально смотревших как будто сквозь него, он прочел собственную смерть.
 - Что…что ты со мной сделал?! Какую дрянь ты мне плеснул в бокал, придурок?
-Расслабься, это простое снотворное, сейчас уснешь… и все…
-Что значит, все?!!!
-Все - это все! - видимо, не довольный, что накануне великого искусства ему ещё приходится объясняться перед каким-то сопляком, сердито буркнул Евгений. - Уснешь, вот тогда и буду снимать.
-Э, нет, мужик, мы так не договаривались! – Не став больше слушать  "мужика", Сергей  бросился было бежать, но тут же, получив сокрушительный удар кулаком в грудь, свалился обратно в кресло.
-Я сказал, сидеть!!! – приказал Марченко, его приказной голос зазвучал как-то неестественно металлически. Сергей увидел, как в руках фотографа блеснуло лезвие ножниц. Уже теряя сознание, Сергей понял, что если он сейчас же ничего не предпримет, сумасшедший фотограф просто убьет его. В последнем отчаянии, чтобы предотвратить удар в грудь, уже терявший сознание Сергей первым схватил Марченко за воротник рубашки, раздался треск ломавшегося штатива, кресло с грохотом, опрокинувшись, полетело на пол, и сцепившиеся мужчины покатились по полу.
 Драка была отчаянной. Страх смерти придал тщедушному юноше нечеловеческие силы. Каким-то невероятным образом молодому человеку, в последний момент все ж удалось вывернуться от из объятий страшного фотографа-убийцы и, оседлав Евгения, буквально вцепиться ему в горло ладонями, пригвоздив его за шею к полу. Евгений чувствовал, что уж больше не может дышать, в глазах его потемнело, и от удушья он стал терять сознание. Бессмысленно засучив руками, чтобы подняться, задыхающийся Евгений, вдруг, почувствовал, как пальцы наткнулись на что-то холодное – это были ножницы.  Теперь они были единственным спасением для него! Защищаясь левой рукой от сыпавшихся на его лицо  ударов кулаков Сергея, растопыренными пальцами правой он изо всех сил потянулся к спасительным ножницам…еще немного…
 Первый удар пришелся в трахею и сразу же стал смертельным для юноши. Алая кровь хлестнула  из раны фонтаном.  Сергей Пырьев вскрикнул и, ослабив хватку, автоматически потянулся руками к ране, чтобы попытаться остановить кровь, но тут же свалился замертво прямо на грудь убийце. После первого же удара у несчастного не было ни единого шанса спастись. Но Евгения уж ничего не могло остановить. Ярость была очень сильной! Скинув с себя Сергея, он продолжал бить и бить уже труп в грудь. Не соображая уж ничего. Не отдавая отчет в своих действиях, а только чтобы, наслаждаясь новыми наносимыми им кровавыми ранами мертвому телу, удовлетворить нахлынувшую на него ярость к ненавистному гомосексуалисту.
  Он перестал это делать, только когда он выдохся сам, и его рука с ножницами сама перестала слушаться его.
 Мертвый юноша был прекрасен! Как поверженный окровавленный Актеон! Раздев его донага, Евгений перетащил его в спальню и уложил на диван в красивой античной позе, предварительно застелив его алыми шелковыми простынями. Теми самыми, на которых они с Аленой так любили заниматься любовью…
 Алая кровь великолепно гармонировала с алыми шелковыми простынями и бледной кожей мертвого юноши. Не хватало ещё чего-то. Одной, но самой решительной детали, штриха, изюминки, акцента,  кардинально закончившего картину красоты человеческой смерти…
 Алые лепестки роз красиво покрывали окровавленное тело, забиваясь в раны, в как бы ненароком прикрытый скоплением лепестков член, загадочно опускаясь на пол…
 Он начал снимать. Нет, не на свой старенький черно-белый фотоаппарат… Здесь королем был цвет. Цвет, так мало сочетавшийся с тленом мертвого тела, теперь он цвет и свет, выражавшийся в миллиардах незримых переходящих друг в друга оттенков, правил балом смерти!
 Снимки были великолепны – ЗДЕСЬ БЫЛО ВСЁ! ВСЁ! Сама красота прекрасной человеческой гибели, обрамленной в рамку великого искусства - постмортем!
 Только теперь он, Евгений Марченко, великий художник смерти, начинал постигать подлинную истину своего мастерства. Умирание, тихое, бесславное, мучительное человеческое умирание, было всегда тускло, бледно, бесцветно, и от того так удачно запечатлевалось на черно-белую пленку. Но гибель, человеческая гибель, как высшая и самая прекрасная ипостаси смерти, напротив яркая и выразительная, как вспышка внезапного салюта, должна была отражаться непременно исключительно в цвете, иначе она теряла всякий смысл трагизма, а превращалась лишь в жалкую хронику описания повреждения трупа. Вот та его грандиозная ошибка, которую он сразу же допустило в снимках с Аленой. Вот почему ему не удалось запечатлеть движение её крови. Ведь кровь-то была живая, яркая, она двигалась и нуждалась в цвете... Теперь он исправлял свои ошибки. Тело, послушное мертвое тело убитого им юноши принимало те нужные позы, которую сам художник придавал ему. Чуть запрокинув голову и красиво вытянув руку, окровавленный юноша был прекрасен со всех ракурсов. И Евгений снимал, снимал…
 А «Книга мертвых» пополнялась новыми снимками.

 Он ещё долго просто любовался мертвым юношей, прежде чем накрыть его простыней. Затем, будто бы ничего не произошло, спокойно убрался в студии: замыл свежую кровь, разложил все вещи по своим местам, и с выполненным спокойствием включил телевизор.

 Крышка колодца не зря была приоткрыта. Вчера тут целый день возился рабочий, прочищая к весне засорившиеся канализационный стоки. Наутро рабочий вернулся, чтобы закончить работу. Мужчина сразу же заподозрил неладное, когда увидел как заводской пес Ураган, вскочив на крышку, усиленно заскребся лапой, при этом как-то странно скуля, словно беспомощный щенок. Из чрева колодца, вдруг, заиграла забавная песенка мобильного телефона: "Облака, белогривые лошадки...". Мужчине сделалось жутко, но он отодвинул крышку – там что-то лежало. Что – мужчина сразу не понял. Он спустил фонарик – из грязи торчала женская нога в туфле…

  Он и не ожидал, что все произойдет так быстро. Тело Алены нашли в тот же день…А наутро весь Ейск уже гудел о найденной в колодце мертвой невесте.
 Это страшное открытие будто вернуло Евгения в реальность. Он собрал вещи и, хотел было, уже бежать, как в дверь позвонили.
«Вот и все!» - решил он. Странно, но эта мысль принесла ему как будто облегчение. Он твердо решил, что живым не дастся, и, потому, крепко сжимая в кармане злосчастные ножницы, пошел открывать.
  Эта была его квартирная хозяйка. Она пришла требовать платы, в резонной надежде, что в столь ранний час все-таки застанет своего неуловимого квартиранта дома.
 Нисколько не извинившись за столь ранний, внезапный визит, словно б не замечая самого Евгения, дама недовольно оглянувшись на перепланировку,  с видом хозяйки принялась бесцеремонно бегать по комнатам.
-Господи, что же это вы тут устроили?! Арт-студия Евгения Марченко! - нарочно, для того, чтобы он слышал, прочла она вслух. Сделала это она так явно, нарочито вульгарно, своим визгливым как у свиньи голосом, с каким-то таким вызвано наигранным удивленным возмущением, будто Евгений устроил в её квартире не студию, а бордель, что в какую-то секунду Евгению Марченко показалась, что его квартирная хозяйка нарочно заговорила так с ним, лишь только затем, чтобы  побольнее оскорбить его мужское самолюбие, выставив провинившимся шкедом. Хотя квартира была уже почти его –три четверти платы за покупку уж были внесены. - Почему вы ничего не сказали, что собираетесь устраивать тут студию? – не унималась сердитая дама. - Кто, вообще, позволил вам устраивать В МОЕЙ (Слова «в моей» она как будто нарочно выделила логическим ударением) квартире всякие свои идиотские студии?! – Эти «идиотские студии», заметьте, сказанные во множественном числе, точно так же, как говорила матушка Евгения о его компьютере, когда сердилась на сына – «его компьютеры», окончательно вывели Евгения из себя. Фотограф-убийца ничего не ответил, но только чувствовал, как ком ярости подступает к его горлу, а рука сжимает ножницы в кармане куртки. «Как смеет эта дрянь осквернять его святилище», ведь квартира почти уже его.
 Не дожидаясь ответа, женщина побежала в спальню. Вытащив ножницы, он бросился за ней.
 Раздался визг. Евгений понял, что труп обнаружен. Обратной дороги нет.  Нельзя было терять ни секунды. Он занес над ней лезвие. Теперь ей стало все ясно. Она закрыла голову руками, словно это могло ей теперь как-то помочь, и, глядя на него расширившимися от ужаса глазами, стала пятиться назад, к двери.
-Не надо, - умоляюще вымолвила она, дрожа губами, как жалкий, маленький ребенок, что вот-вот хочет заплакать от обиды. – Я ничего не скажу… - Удар ножа пришелся ей в грудь.
 Дико заорав, несчастная женщина успела отскочить, и тем самым только продлила свои мучения. Первый удар пришелся в плечо, и только ранил её. Она упала на пол, все ещё пронзительно визжа. Евгению пришлось уже додушивать свою третью жертву на полу.
 Хруп. Что-то сломалось внутри. Кажется, шейный  позвонок, дергающаяся в предсмертных судорогах женщина затихла, обмякла и больше не сопротивлялась. Евгений понял, что квартирная хозяйка была мертва. Оттащив в студию, он усадил женщину в кресло. Это была самая обыкновенная женщина немолодых бальзаковских лет. По виду еврейка или татарка, но с русской фамилией Егорова, очевидно доставшейся ей от какого-то из скоропального пьяницы-мужа, которого вдовушка, благополучно обобрав, уж успела побыстрее спровадить на тот свет. Разве что куда более стройная, чем его Алена, но от того нисколько не более примечательная, за исключением … великолепных волос. Её густые, волнистые, жидовские волосы, подернутые первой сединой, пушистым каскадом спускались до самых бедер. Он и решил использовать это преимущество. Он раздел женщину донага, открыв неудачно развитую детскую грудь и нефотогеничный родовой шрам на животе. Затем, замотав мертвую женщину в белую простынь до подмышек, усадил на кресло. Закрепив голову держателем, красиво распустил её волосы старухи по плечам, так чтобы локоны чуть прикрывали её худощавое лицо, а-ля Йока Ленон.
 Несмотря на возраст, квартирная хозяйка оказалось куда более способной моделью, чем его толстая, неповоротливая корова Алена, и, работая с мертвой еврейкой, он даже сожалел, что столько времени потратил на свою бестолковую, глупую самку, изведя на неё все драгоценные лепестки. Она «не дулась» на него, то есть на раздувалась в размерах, а спокойно, принимая под его заботливыми руками нужные фотографу позы, выполняла все его приказы. Но самое замечательное было – её глаза. Большие, чуть волоокие – они были ещё открыты и выражали ужас и мольбу о пощаде. В них ещё был блеск – последний блеск ушедшей жизни. Он решил во чтобы то ни стало «взять» эти глаза…Незаметно подколов их булавкой у век, как это делали старые мастера, начал новую фотосессию ужасов.

«…Эти глаза напротив пусть пробегут года
Эти глаза напротив, сразу и навсегда
Эти глаза напротив и больше нет разлук
Эти глаза напротив мой молчаливый друг.
Пусть я впадаю, пусть
В сентиментальность и грусть.
Воли моей супротив эти глаза напротив.

Вот и свела судьба, вот и свела судьба,
Вот и свела судьба нас.
Только не подведи, только не подведи,
Только не отведи глаз…».
- напевал себе под нос маньяк, а камера продолжала снимать…кадр за кадром.
 Голова еврейки вывалилась вперед, буквально перегнувшись за держатель для шеи, покорно обнажив своему палачу затылок. Он схватил её за волосы, как куклу, чтобы водрузить обратно, но тут решил, что …ЭТО ИДЕЯ. Волосы полностью закрывали лицо, как паранджа простыни лицо несчастной матери, держащей мертвое дитя на коленях, только не глухо - через невесомые нити паутины спутавшихся волос на зрителя смотрели все те же, её глаза, не мертвые, но уже и не живые, а лишь просящие пощады в предсмертном ужасе, и от того снимок был ещё великолепнее. Работа рождала вдохновение.
 Только когда последний снимок был проявлен и подколот в «Книгу мертвых», он почувствовал насколько, проделав гигантскую работу, устал за сегодня.
 Теперь ему было все равно. Он не хотел никуда бежать. Студия убила этих людей, пусть же забирают и его жизнь. Он теперь осознавал, что это сделала студия, именно студия - не он. Студия руководила им, заставляя свершать все эти преступления, и все ради искусства, которому он решил посвятить свою жизнь. Встав, он взял трубку своего мобильного и набрал номер полиции.
-В моей квартире трупы…Это я убил их. – Евгений спокойно назвал адрес.
 Взял в руки ЗАВЕТНУЮ КНИГУ, улегся с ней на полу и стал ждать. Прошел час другой, но никто не приезжал. Похоже, о нем решительно забыли, или ж, не поверив, приняли все за шутку. Мало ли психов в Ейске, что любят «попранкать»* с утреца по «02», приняв изрядную дозу выпивки себе на грудь…
*Prank – пер. с анг. шалость озорство. Озорники, звонящие по телефону, чтобы подшутить над оппонентом.
  Тогда он встал и направился к соседке Галине Черткове, что жила на нижнем этаже.
 Дверь открыла приятная, пожилая женщина в омерзительно зеленом, синтетическом халате. По его бледному, избитому лицу и чуть трясшимся рукам, она поняла, что что-то случилось.
-В моей квартире труп, - еле шевеля губами, выговорил Евгений.
 Она вытаращила глаза, ничего не понимая. «Откуда труп? Какой труп может быть в девять утра в квартире у тихого, ничем не примечательного жильца?!»
-Женя, может, я могу чем-то помочь тебе? Может, вызвать скорую? Милицию? – осведомилась сердобольная старушка.
-Я вызывал – не едут, - еле живой ответил сосед.
Женщина ещё более удивилась.
-Значит, вы мне тоже не верите, - как-то грустно произнес Евгений. – Что ж. Идемте, увидите сами.
 Не зная, что и думать, а скорее не соображая ничего спросонья, старушка поплелась за Евгением. Он почему-то сразу проводил её в спальню, где лежал Сергей. Сначала старуха ничего не поняла, просто приняла лежащего на диване под простынями убитого за спящего приятеля Евгения. «Мало ли выпили с дружком, вот и померещилось». Однако старушка была хоть и полуслепа, но сразу заметила, что-то было не так в его странной, непривычной для спящего позе молодого человека…Но самое странное, что простыня была чем-то обсыпана …чем-то красным … Старуха была близорука, она нагнулась к дивану, чтобы получше рассмотреть «спящего» … Удар острого конца штатива пришелся ей в затылок. Старуха охнула и опустилась на колени, уронив голову прямо на живот лежавшего. Она была мертва.
 Вдохновенье пришло мгновенно. Наскоро раздев старуху, он усадил её перед окровавленным Сергеем на колени в той же позе, в какой она умерла, и, вложив в её беззубый рот посиневший, сморщенный член покойника, принялся снимать.
 Евгений понимал, что такого до него ещё никто не делал. Жанровая сцена с двумя убитыми! Мертвая старуха делала минет мертвому юноше. Порнмортем!
 Евгения всегда забавляло порно.  Особенно хлесткие хитросплетения названий, типа: «Сын порвал матери целку»…Не раз, снимая домашнее порно с Аленой, он принуждал заниматься её сексом перед крохотной камерой, маленький жужжащий жучок у него над ухом возбуждал его…НО ПОРНО С ДВУМЯ МЕРТВЕЦАМИ… «Мертвая бабуля делает издохшему внуку минет»…Выродок ХОХОТАЛ ОТ ВЕСЕЛЬЯ - он наслаждался своим кощунством.
 Затем, немного остыв, он посмотрелся в зеркало. Ну и видок! Проступавшие на лице Сашкины синяки и царапины, полученные от ногтей квартирной хозяйки делали его и без того некрасивое лицо совсем безобразным. «Все ж извернулась, сука! Наверное, когда я душил её. Да, с такой рожей далеко не убежишь! Сразу заметят» Он стал мочить лицо холодной водой, но поняв бессмысленность занятий, оставил это.
  Затем, не зная зачем, он зачем-то переоделся в одежду  убитого: взял его кожаную куртку, может потому, что она была куда богаче его тряпичной китайской кухлянки,  натянул кепку парня, чтобы не так заметно бросались в глаза синяки и царапины. И, сев в машину, тронул на газ…
 
  Он не помнил, которые уж сутки ночевал в машине. Время для преступника слилось в один непереваримый, давящий ком. Теперь, когда тело Алены было найдено, он понимал, что его ищут и все равно рано или поздно найдут, так лучше уж поздно…С трепетом фанатика Евгений дорожил каждым днем свободы.

  Алену хоронили как невесту, в свадебном платье, которое небрежный патологоанатом швырнул рядом с раздувшимся телом.* На её похоронах был весь Ейск: местные депутаты, ветераны, журналисты, просто неравнодушные прохожие. «Распни его!» - слышались громкие речи в сторону ни в чем не повинного Рассохина.
*Первый муж Алены был неофициальным. С ним женщина жила гражданским браком.
 Приазовское шоссе. Дорожное кафе.


 От несвежего, плохо пахнущего товарища отвернулись все, кто был в кафе, едва только заросший небритой щетиной, странного вида человек появился в дверях. Но самого вошедшего посетителя, похоже, это мало волновало. Он вовсе не жаждал компании, потому как, войдя тихо и незаметно, словно кошечка, сразу же занял самый крайний, самый незаметный столик у дверей, словно каждым своим осторожным движением пытаясь казаться как можно менее заметным, маленьким. На последнюю пятисташку, что он нашел в Сережкиной куртке, ему удалось заказать кофе, бутербродов и ещё какого-то отвратительного, кисло пахнущего рвотой винегрета. Он мало различал вкус, потому что не ел уже как четыре дня, и набросился на еду, что оголодалое животное, лихорадочно зачерпывая винегрет полной ложкой и без разбора кидая его в рот.
 В столь ранний час  кафе было мало посетителей и от того скучно, так что было слышно, как завозившаяся оса бьется о стекло…Чтобы как –то развлечь себя, скучающая без дела официантка включила телевизор. Как раз шли криминальные новости.
«…преступник, подозреваемый в убийстве Алены Полевой, наконец-то дал признательные показания…» - На экране промелькнуло перепуганное лицо закованного в наручники Сашки Рассохина, которого двое дюжих полицейских волокли куда-то…- Евгения вытошнило. Весь съеденный им только что винегрет предательски очутился обратно на тарелке,. чашка с кофем опрокинулась. Огненный напиток тут же обдал ему штаны и все их содержимое, до чего сумел просочиться, но преступник уже не заметил боли, а весь превратился во внимание….- «…как ранее сообщалось» - продолжал диктор местной телекомпании, - «труп убитой девушки, одетой в свадебное платье,  был найден в колодце неподалеку от Ейского Рыбоперерабатывающего завода…»
 Ему показалось, что в ту же минуту его ударили по голове чем-то тупым и тяжелым, и он оглох и ослеп...

 Стало быть, пока все это время он скрывался в лесу, ночуя в  машине, его даже никто не искал. Вместо него поймали и обвинили во всем ни в чем не повинного человека  - Рассохина – Алениного соседа, ничтожного пьянчушку и наркомана. Стало быть, не все так плохо, его уловка с ключом удалась!  Что ж, это меняет все! Значит, у него ещё было время съездить в квартиру отца и забрать долг. Ясное дело, что это ненадолго, рано или поздно менты разберутся, что Алену убил не Сашка, но у него есть время, и терять его было нельзя. Без денег ему все равно далеко не убежать. Это Евгений понимал четко.

  Следователь по особо важным делам Виктор Кваша так и сяк вертел фотографию Алены в руке. Нет, не могло это быть простой случайностью. Что хотел сказать этим преступник? Было ясно одно, фотография была сделана профессионалом, в профессиональной студии, на профессиональном оборудовании. А в квартире Александра Рассохина была найдена разве что «мыльница» мобильного телефона.
-Да что ты все возишься с этими картинками?! Все уж ясно! Её сожитель раскололся – надо передавать дело в суд, - парировал ему вошедший старший оперуполномоченный Роман Каноненко.
-Не ясно. В том то  и дело, что ничего не ясно! Смотри, фото сделано профессионалом… Обрати внимание, ракурс, антураж, цвет…Все слишком грамотно подобрано. Девушка на нем сидит в том же свадебном платье, в котором её нашли в колодце, так?
-Так?
-Значит, снимок сделан непосредственно незадолго до убийства. Тогда зачем этому Рассохину, если он хотел убить Алену из-за ревности, было перед этим снимать свою подружку среди свечей, обсыпав её лепестками роз.
-Мало ли. Разве можно понять фантазии извращенца.
-Не думаю…тут кроется что-то другое. Смотри, снимок сделан в  студии, не в квартире. В квартире Алены Полевой мы  не обнаружили ничего, чтобы относилось к этому снимку, а, тем не менее,  мы предполагаем, что этот Рассохин  убил свою подругу в квартире.

-Ну, и что с того?

-Ничего, получается, что перед убийством, он возил свою подругу в свадебном платье , чтобы только снять её на фото. Надо прошерстить все фото мастерские в городе, выяснить где проявляли данную фотографию.
-Уже прошерстили, ни в одной из марстерской ничего подобного не снимали.
-Большой заказ на цветы, ну, что-нибудь?! Вы предъявляли фотографию сестре?
-Вот тут-то и самое интересное. Сестра говорит, что до этого никогда не видела этой фотографии у Алены.
-Так…так.
-И ещё.
-Что?
-Она говорит, что Алена на этом снимке выглядит как-то странно. Застывши, что ли. В общем, несла баба всякую ерунду. Оно и понятно, дама под впечатлением, сознанку на опознании потеряла.
-Что говорит Рассохин?
-Ничего не говорит. Парень туп, как пень. Говорит, что не было его тогда в городе. В Турцию будто мотался, за шмотками. Да разве ж проверишь. Билет не сохранил – ничего. Знаем мы их командировочки. Небось, бухал где, гад, не просыхая! Да вот ещё трубит, что как вернулся, будто видел, что мужик какой-то из Алениной квартиры выходил.
-Какой мужик? – Глаза старшего следователя заметно оживились.
-А черт его знает. Да и кого теперь это интересует. Главное, что мы этого шпизика на ключах поймали, преступник сознался, громкое убийство раскрыто, чего ещё надо.
-А того, что первый же адвокат пошлет нашу версию ко всем чертям!
-Это почему же?
 -Потому что…Считай сам, Рома. Первое. В перевернутой вверх дном квартире Алены были найдены следы грабежа, согласен, но, заметь, ни малейших следов убийства или хотя бы борьбы: ни капли крови, а при такой смертельной ране, при такой огромной кровопотере, это весьма маловероятно.
-Возможно, преступник успел замыть кровь.
-Тогда почему он не успел ещё и прибраться. Нет, Рома, твоя версия «полотера» отпадает. Убрать следы крови за столь короткий срок, чтобы их невозможно было обнаружить даже через ультрафиолет, просто нереально. Значит, убийство произошло не в квартире Полевой. В квартире подозреваемого мы также не нашли ни следов убийства, ни украденных вещей Полевой. А, как утверждает сестра убитой, в квартире пропал только старенький диван и несколько стульев. Если положить, что эти вещи вынесли из квартиры сразу после убийства, то напрашивается вопрос зачем, вообще, убийце нужно было возиться с хламом, рискуя, что его заметят. Загадка?  Идем дальше. Второе, - мобильный. Нами установлено, что мобильный телефон, найденный в колодце вместе с трупом, принадлежит жертве. По сохранившейся сим-карте удалось определить, что незадолго до смерти жертвы с этого мобильного были сделаны два звонка: один в Белгород, некой Татьяне Пак, личность которой мы теперь выясняем, другой – Алене звонила сестра. И, наконец, третье, - фото. Это самое удивительное. Как мы уже говорили, сестра говорит, что никогда раньше не видела у Алены такого фото.
-Ну, и что с того. Не факт, что…
-Итак, мы знаем точно, что девушка была снята на нем в том же свадебном платье, в котором её потом нашли мертвой.
-Вы намекаете, что фото сделано самим убийцей?
-Вероятно.
-Фотограф – убийца? Да, с подобной практикой мы ещё не сталкивались.
-И ещё… Боюсь, женщина на фото не спит.
-А что же?
-Она мертва. То, что мы приняли за лепестки роз – пятна крови.
- Так вы, стало быть, по-вашему, что преступник убил, а потом снял убитую им жертву на фото и выбросил фотографию вместе с трупом. Но зачем вся эта бессмысленная дикость?! Это же такая улика!
- Не знаю. В любом случае, фотографическая экспертиза должна разобраться со снимком. Вы уже послали фото в Краснодарскую лабораторию?
-Да, отчет будет только завтра…
-Завтра …завтра может быть поздно. Что с отпечатками пальцев на ключе?
-Увы, ключ чист. Преступник действовал в банальных кожаных перчатках. Так вы полагаете…
-Вы правильно поняли, лейтенант, боюсь тот, с кем Рассохин столкнулся в дверях, и есть наш настоящий убийца.
-Но как же признание Рассохина…ключ в его кармане от квартиры Алены.
-Признание. Да после того, как ваши добры молодцы поработали над ним, бедный парень признался бы, что это он распял Христа! Вот уведете, кок только Рассохин заполучит адвоката,  завтра же он будет отрицать все свои показания, говоря, что дал их под давлением, и нам уже будет нечего ему предъявить. А ключ – ключ, я полагаю, убийца подсунул Рассохину.
-Так что, выпустить его прямо сейчас, после того, как наш доблестный отдел прокатили в прессе о раскрытии громкого убийства?
-Ни в коем случае. Это спугнет убийцу. Настоящего убийцу. Пусть пока посидит под арестом.
-И что же делать?
-Опросите ещё раз сестру убитой! Расспросите, зачем она звонила Алене накануне смерти. Только спокойно, без нервов, дайте ей понять, что мы знаем о звонке. Спросите, может убитая встречалась ещё с кем –то, помимо своего соседа. Может, у неё были ещё какие ухажеры. Ведь к кому-то должен был ревновать Рассохин. Особо заострите внимание на фото – не было ли среди друзей Алены профессиональных фотографов. А я тем временем займусь фотомастерскими. И ещё, лейтенант, принесите мне полную полицейскую сводку за 18-19 апреля, может и был какой интересный звоночек. В этом деле важно все.
***

  Меж тем, когда старший оперуполномоченный Роман Каноненко и следователь по особо важным делам из Краснодара Виктор Кваша, «засидевшись в конторе не зря», ловили Ейского маньяка, умиротворенная звонком будущей невестки матушка Евгения, ещё ничего не знавшая о громком убийстве Алены,  в предвкушении перемирия с непутевым сынком, уже тряслась в поезде Белогород-Ейск с подарками к свадьбе единственного сыночка. Женщина почувствовала неладное, когда в квартире на Калинина, она обнаружила, что дверь была всего лишь прикрыта, но не закрыта.
-Женя?
Никто не отзывался. Женщина пошла в спальню. Накрытый с головой в одеяло, Евгений спал на диване один. «Вот засоня то, десятый час, а он все ещё спит», - подумала Татьяна Андреевна.
-Женя, вставай! – Он будто бы не слышал, что говорила ему мать, а продолжал спать все в той же нелепой позе. Женщина взяла его на плечо. Он был какой-то странно холодный и твердый. Она тронула его сильнее, толкнула - окровавленное тело Сергея Пырьева перекатилось на спину.
-А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
 Не помня себя, Татьяна Пак бросилась в коридор, но тут же споткнулась о что-то – это была рука лежавшей на полу  старухи с разбитым черепом, из которого густой кашей уже успел вытечь весь мозг! И тут дверь в студию сама собой распахнулась. Перепуганная насмерть Татьяна Пак увидела, что в кресле сидит мертвая женщина.
-Помогии-и-и-и-и-те, уби-и-и-и-и-ли!!! Родненьки мои-и-и-и-и! Что дела-ц-ц-а-а-а-а!
 Ничего не сообразив с перепугу, думая, что зарезали и её сына, обезумевшая от ужаса женщина, крича, выбежала на улицу…
 С этого страшного крика Татьяны Пак, разбудившего,  наконец, сонный городишко Ейск, и начинается наша новая глава страшной повести...

 Звонок с улицы Калинина в одночасье разрубил Гордиевый узел. Адрес студии нового сожителя Алены Полевой ИП «МАРЧЕНКО» и звонок об убийстве совпали. Через десять минут оперативная группа уже выехала по указанному матерью Евгения адресу на улице Калинина…
 То, что они увидели в адской студии, заставило даже бывалых оперов содрогнуться. Не став отпираться, рыдающая женщина там же, на месте вывалила все, что знала: и об невесте Евгения Алене Полевой, и как она собираясь на свадьбу единственного сына, везла молодым подарки, и о продаже квартиры отца…
  Преступление было раскрыто. Имя фотографа – убийцы  – Марченко Евгений Владимирович. Теперь все решало время, ведь один раз они уже опоздали на преступление. Теперь у него был только один путь – квартира отца. Именно туда преступник, зная, что вместо него арестован другой, направится за оставшимися от проданной квартиры деньгами, там и следует его ловить.
 Засада была установлено немедленно…
  Добыча  не заставила себя ждать. Оперативники увидели, как спустя десять минут белая «Копейка» подъехала к дому. Из машины вышел ничем не примечательный человек в джинсах, черной кожаной куртке и кепке и сразу направился к дому. Брать нужно было немедленно! Преступнику нечего терять…
 ***
 Евгений сразу почувствовал неладное. Слишком уж тихо все было. Несколько дюжих мужчин, направившихся прямо к нему, сразу показались подозрительными. В какую-то секунду он все понял. Не доходя до подъезда, он повернулся и быстро рванул обратно, к машине. Но было поздно – пусть ему перекрыли два оперативника, и через секунду наручники замкнулись на запястьях преступника.



  Казалось, что он все время спал. Показания давал вяло. Каждое слово приходилось буквально вытягивать из него клещами. При виде этого застенчивого, тихого, даже несколько забитого человека, трудно было поверить, что это был он, тот самый  кровавый фотограф, ужас, в одночасье потрясший тихий провинциальный городишко Ейск.
 Когда его привезли на место, и усадили рядом с ним «Ваньку», чтобы он на кукле показал, как убивал, то он едва слышно заявил, что ничего почти не помнит.
-Но вы хоть помните, что здесь произошло? - спросил его старший следователь Кваша.
-Убийство, - вздохнув, как-то невнятно промямлил раскосый человечек и снова затих, опустив голову.
-Как вы убили Сергея Пырьева? Покажите на кукле. – Он неохотно взял линейку, должную имитировать кухонный нож (хотя было точно установлено, что убийство было совершено лезвием ножниц), задумчиво повертел её перед собой и снова опустил.
-Я же сказал, не помню, а потом добавил: - Слишком сильная ярость была, вот что.
 Больше он ничего определенного не сказал. А только бубнил под нос что-то неразборчивое на все вопросы, что решительно ничего не помнит, что происходило в студии. Хотя в убийстве всех четверых признался сразу же, на первом же допросе.

 Евгений Марченко не требовал адвоката. Мотивируя свое странное нежелание бороться, что у его матери все равно нет денег на адвоката, и что он, как дипломированный юрист, будет защищать себя сам. Но защищаться он даже не пытался…Дело было громкое, и наше сердобольное к выродкам государство все же предоставило ему бесплатного адвоката, который сразу же начал настаивать на психолого-психиатрической экспертизе клиента, видя в ней единственную манну небесную искупления от высшей меры пожизненного заключения для своего подопечного.
 Он так же безразлично смотрел куда-то в пустоту, казалось, не обращая никакого внимания на своего защитника.
-Я все же настоял на вашей полной медико-психиатрической экспертизе. Завтра же вас переведут в больничный корпус для обследования.
-Если меня признают сумасшедшим, я буду считать это позором, - хриплым голосом гордо ответил Евгений.
-Да поймите же вы, вам грозит пожизненный срок!
-Я знаю, - как-то безжизненно, но в то же время уверенно и спокойно ответил убийца. – Мне теперь все равно.
-В любом случае, я сделал для вас все возможное. А дальше, как хотите. Но я все-таки должен сказать вам… В ходе следствия открылись крайне неблагоприятные для нас обстоятельства.
-Какие обстоятельства? Что знал, я все рассказал следствию.
-Есть ещё пятая жертва.
-Кто? Я больше никого не убивал, - возмутился Евгений.- И не пытайтесь приписывать мне чужих преступлений - не возьму.
-Алена была беременна на шестом месяце. Это теперь точно установлено экспертами-патологоанатомами.
  Марченко поднял глаза на защитника. Адвокат дьявола увидел, как он сильно обхватил голову ладонями,  доселе пустое, спокойное лицо фотографа - убийцы, на миг перекосившись в ужасающей, болезненной гримасе, и …  снова провалилось в бессмыслие… Так вот, что хотела она тогда сказать! А он не слушал её! Если бы она только секундочкой дольше отвел удар, всего секундочкой дольше его Аленка осталась бы жива, то она рассказала бы все, и всего этого не было бы. Ребенок, их ребенок остался бы жив, ведь он всегда так мечтал иметь детей!

 Вот почему, когда он вынул лезвие, кровь никак не останавливалась. Их ребенок, в её утробе, он все ещё был жив, он хотел жить, он умирал, он отчаянно боролся за свою жизнь, когда он снимал её. И через него она все ещё продолжала жить. О, как страшно! Эх, Алена, Алёнушка, что же ты наделала со мной!

 Евгений опустил лицо в ладони... и зарыдал.

Только теперь для него раскрылся весь коварный замысел ненавистного отца, оставившего ему квартиру.

 -Теперь уже все равно, - чуть слышно повторил детоубийца. Он опустил заплаканное лицо и больше ничего не говорил.

 В тесной одиночке Следственного изолятора № 1 города Краснодара выключили свет. Узник одного из номеров не спал. Он полежал ещё несколько часов, прислушиваясь к малейшему звуку. За месяцы заточения в бетонном гробу, слух у Евгения сделался  тонкий, как у кошки. В малейших подробностях он мог расслышать, как живет его сосед – Владимир Цапок, бывший кровавый хозяин Кущевки, как он ест, храпит…испражняется на параше – все эти звуки немного развлекали таинственного узника, но самого фотографа-убийцу никто никогда не слышал, будто камера была пуста. Это был самый тихий заключенный в истории изолятора. Он молчал, и, если его просили назвать имя, отвечал почти шепотом, почти не ел, и, в отличие от своего соседа, ничего не просил для себя… Даже по камере ходил он тихо, не в ботинках, но босиком, как кошечка, как будто старался, быть как можно более незаметнее, чтобы превратившись в точку, наконец, исчезнуть совсем…

  В ту ночь, накануне переезда в специзолятор, Евгений  не спал…
По звукам тюрьмы он уже вычислил, что между обходами спец зоны самый длинный «пересменок» всего десять минут, когда меняется надзирательская смена…Остальное время – непрерывное наблюдение в камеру.
 Он уже давно все продумал. Даже если его признают невменяемым, поместят в психиатрическую больницу, вряд ли это жалкое существование можно будет назвать жизнью. В ту ночь, как только он узнал о беременности Алены, он всё уже решил для себя. Такой, как он не должен жить на этой Земле. Преступник сам вынес себе приговор.
 Когда все затихло, он встал.  Скрученная в жгут простынь была уже наготове. Оставались считанные минуты, чтобы докончить дело. Привязав  к спинке нар один конец простыни, он быстро сложил удавочную петлю из другого и, сунув туда голову, встал на четвереньки. В Интернете он как-то читал, что, если он умрет «на выдохе», то смерть будет не мучительная, а более похожа на сон, в котором он будет видеть картинки из своей жизни – что-то вроде запечатленных снимков, прокрученных в обратном порядке - от петли – до рождения. Глубоко выдохнув, он выпрямил колени. Руки автоматически уперлись в пол, но он с нечеловеческой силой воли, разведя их в стороны, заставил свое неповоротливое туловище податься вперед, навалившись на петлю всем своим весом…
 Принявший пост дежурный надзиратель оглядел камеры. В одной заключенный не спал, а как будто что-то искал под кроватью. Не придав этому значения, он оглядел другие камеры, и, когда снова взглянул на №26, то увидел, что заключенный все в той же позе «искал» что-то под кроватью. Тело его при этом как-то странно дергалось.
 Когда дежурный конвоир вбежал в камеру, Евгений Марченко  был ещё жив. Но никакие попытки тюремного врача вернуть заключенного к жизни не увенчались успехом. Точка невозврата была пройдена. Преступнику удалось бежать от земного правосудия. И сам самоубийца, словно осознав это, блаженно улыбался, показывая всем язык.
 На столике, рядом с нарами лежала предсмертная записка, вырезанная из листка тетради, на ней хлипкими буквами было написано:

Не могу так больше …
 


  Она протягивала ему руку. Алена в свадебном платье была просто великолепна. Стройная и прекрасная, как юная богиня, она радостно улыбалась ему. Он понял, что она прощала его. Женя взял её за руку, и они побежали через цветущее поле далеко-далеко, быстро-быстро. А навстречу им летели розовые лепестки, мириады розовых лепестков, озаряя все пространство сказочным ароматом чайных роз. Так должен был выглядеть рай, и он выглядел так.
  Он знал, что в ней было его спасение, и если же сейчас отпустит её пальцы, то ТО СТРАШНОЕ тут же вернется, и потому держал её ладонь изо всех сил. Он не хотел возвращаться ТУДА.
 Они подбежали к колодцу. Тому самому, СТРАШНОМУ И ХОЛОДНОМУ КОЛОДЦУ, в который он сбросил Алену. Там зияла чернеющая пустота. Он понял, что она собирается прыгнуть туда. Испугался. Остановился в нерешительности на краю пропасти, глядя на белоснежную Алену…
-Не бойся, я с тобой! – сказала улыбающаяся лучезарной улыбкой Алена, глядя ему в лицо своими добрыми, карими глазами. Он ещё крепче сжал её руку, страх куда-то ушел, он прыгнул вместе с ней и…исчез.

 Недалеко от станицы Камышовской есть большое степное кладбище, в простонародье называемое «Камышами». Туда свозят всех Жителей Ейска после смерти, кому не посчастливилось ещё при жизни прикупить для себя более тепленького курортного местечка на побережье Азова… Есть на том погосте одна интересная могила. С виду самая непримечательная могила с дешевеньким памятником из красной, прессованной гранитной крошки.
 

 Но всякий посетитель, чей взгляд случайно скользнет по заточенному в небольшой овал надгробного фото, тут же в ужасе отпрянет  в сторону. И потом ещё долго стоит, не понимающе глазея в недоумении. С первого взгляда всякому понятно, человек на фотографии "скорее мертв, чем жив". Фото мертвеца над мертвой могилой. Его сняли, перед тем как положить сюда. Но зачем? Что кроется в этом? Какую страшную тайну хранит могильный постмортем? И от этих вопросов  холодные мурашки бегут по спине, и случайный прохожий, опомнившись, старается ускорить шаг - прочь от страшной могилы.
 В чем же тут дело, ведь мы так привыкли  на надгробии видеть фото умерших, когда они ещё были живыми. В нашей памяти любимые люди должны оставаться живыми. Фотографии оживляют могилы. Нередко с могильного памятника  семидесятилетней старухи улыбается юная девчушка, ведь всем нам так хочется запомнить любимых молодыми и красивыми, и наивно верится, что такими они останутся там, в лучшем мире. Так зачем же сняли покойника, да ещё зачем-то открыли ему глаза, безобразно сымитировав из трупа живой «портрет».
 Более дотошный прохожий, не убоявшись страшного снимка, подойдет поближе и, раздвинув вредную, вездесущую траву, прочтет коротенькую надпись, выгравированную едва заметными буквами:
 
Марченко Евгений Владимирович
(1972 – 2014)
Это единственная фотография фотографа-убийцы. Вот все, что осталось от великого певца вечности, кровавого маньяка, когда-то потрясшего тихий, курортный городишко Ейск. Все остальные фото, найденные в страшной студии, были изъяты, как вещественные улики, и вскоре после самоубийства арестанта, уничтожены.

 Это его последняя страница «Книги мертвых». Её снял никому неизвестный, молоденький журналист какой-то местной газетенки, что присутствовал на похоронах Евгения. Еще в морге мать Евгения сама попросила на память сделать посмертный портрет сына, «шоп был, как живой».
 Самоубийцу не отпевали,  а сразу похоронили рядом с ненавистным отцом. Матери удалось выпросить негатив и вот…

… в пустоту взирают его раскосые глаза, над передавленной прикрытой строгим галстуком и жестким воротом крахмальной рубашки странгуляционной бороздой шеи, безобразно растянутый рот... Могилу убийцы уж давно никто не навещает. Только шумная галка, сев на камень, иногда расклюёт добытую на соседних могилах конфету…