ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.
ЖИВАЯ ЛЕГЕНДА.
Посвящается ИОСИФУ ЛИАРЗИ - человеку, который ИЩЕТ, а значит, непременно НАЙДЁТ.
1.
Здесь ничего за полтора года не изменилось. Табачный дым сизыми волнами всё так же висит в воздухе – кажется, его можно потрогать руками. Под столом теснятся, позвякивают пустые бутылки. На столе – чистая, как слеза, и жгучая, как огонь, плещется в стаканах водка. И солёные огурцы всё также славно хрустят, и селёдка по-прежнему аппетитно лоснится под колечками лука. И компания та же. И разговоры – тысячу раз говоренные, оскомину набившие. Пустые…
Радзинский не знал, зачем пришёл сюда. Наверное, Покровский так хорошо умел убеждать. А может, ностальгия какая-то извращённая его привела – посмотреть и убедиться, что к подобной жизни он точно не хотел бы вернуться.
– Ты правда бросил? Курить. – Тщедушный взъерошенный Костик сегодня трезвее обычного. Смотрит пристально, но прищуренный глаз блестит маслянисто – по крайней мере один стакан водки горе-поэт успел в себя опрокинуть.
– Бросил, – лениво кивает Радзинский. Он тоже пригубил горькой. Сто грамм – смешная, гомеопатическая доза, но эффект, тем не менее, есть. Приятное тепло медленно разливается по венам, располагая воспринимать окружающий мир проще, ярче и дружелюбней.
– Радзинский! – зовёт с другого конца стола уже изрядно набравшийся психиатр. Он располнел со времени их последней встречи, но глядя на него, хочется сказать – раздобрел. Не только черты лица его смягчились – взгляд стал добродушнее, а движения – более плавными. Радзинский почему-то сразу подумал, что блондинчик женился и, приглядевшись, в самом деле увидел на пухлом безымянном пальце его правой руки золотое кольцо.
– Радзинский, про тебя чудеса какие-то рассказывают, – пьяно ухмыляется психиатр.
– Например? – приходится прикрыть свой стакан рукой, чтобы гостеприимный хозяин больше не наливал. Но тот не сдаётся и после недолгой борьбы стакан Радзинского снова полон.
– Говорят, ты отбил жену у какого-то иностранца, он написал на тебя донос в КГБ и ты целый год провёл в подвалах Лубянки.
– Да? А выпустили меня почему? – искренне удивляется Радзинский – уж очень несуразная выходит история.
– Отпустили тебя потому, что ты согласился сотрудничать с «органами», – с готовностью поясняет психиатр. – Говорят, что у них есть секретный отдел, где служат люди с паранормальными способностями.
– Какой же он секретный, если все о нём знают? – снисходительно усмехается Радзинский, принимаясь от скуки грызть огурец. И что интересного он находил в подобных посиделках раньше?
– А уж этого я сказать не могу, – разводит руками блондинчик. – За что купил, за то и продаю.
– Ясно. – После солёного ужасно хочется пить и Радзинский с тоской смотрит на стакан с водкой – ею точно жажду не утолишь. – Ответственно заявляю вам, ребята, ни слова правды в этих слухах нету, – вздыхает Радзинский. И пихает сидящего рядом Покровского локтем в бок, – Олежек, плесни мне водички из чайника. В кружку какую-нибудь.
– А я другое слышал, – весело заявляет чернявый хозяин квартиры. Вот интересно, кто он по национальности? Дагестанец? Тат? Раньше Радзинскому было на это глубоко наплевать, а теперь все кавказцы для него как родные. – Слухами-то земля полнится.
– Могу себе представить, – бормочет Покровский, переглядываясь с Радзинским. Никого не волнует, что доктор по-хозяйски шарит в кухонном шкафчике в поисках подходящей посуды.
– Так вот. Я слышал, будто тебя приняли в какой-то суфийский орден и весь год ты жил на Кавказе в горах.
– И охотился на горных козлов? – фыркает Радзинский.
– Нет, – обижается парень. – Питался дикими травами и водой из ручья.
– А я крутой! – восхищается Радзинский.
– Не крутой, а святой, – поправляет его Костик, многозначительно поднимая вверх указательный палец.
– Хожу по воде, являюсь в трёх местах одновременно и исцеляю словом?
– Кстати! – оживился вдруг Костик и поёрзал на табуретке. – Насчёт явлений. Мне знакомый рассказывал, как его несколько месяцев назад спас какой-то незнакомый мужик: буквально выдернул за шкирку из последнего автобуса, когда он с компанией на дачу повеселиться ехал. Те укатили, а он в Москве остался. А потом Бога благодарил – дружки-то его после той весёлой ночи потом полгода лечились!
– Я даже не спрашиваю, от чего лечились! – хохочет Радзинский. Его реплику заглушает взрыв дружного смеха.
– Ты не дослушал! – похрюкивая от смеха, машет руками Костик. – Я его спрашиваю, как мужик выглядел? А он: «Как греческий бог».
Общая истерика надолго лишила присутствующих возможности говорить.
– Я-то тут при чём? – с трудом выдавливает из себя Радзинский, переводя дух после приступа буйного веселья.
– Ну как же! Как же! – всё не может успокоиться Костик. – Во-первых, про тебя все так говорят: «Красив, как греческий бог». Поэтому я первым делом про тебя вспомнил. Во-вторых, мужик тот сразу исчез, как в воздухе растворился – мы ж о чём сейчас говорим? А в-третьих, через несколько дней мы тебя случайно увидели в центре – ты в машину садился. И Шурик как заорёт: «Вот этот мужик!».
Новый виток коллективной истерики вынесли не все: психиатр натурально съехал под стол и, багровея, сотрясался от смеха, сидя на полу. Покровский любезно предложил ему водички, и тот весь облился, пока донёс драгоценную влагу до рта.
– Пить надо меньше – вот что я вам скажу, ребята, – вытирая слёзы, заключил Радзинский. – А Шурик твой пусть уже очнётся, и самостоятельно жить начнёт, чтоб за ниточки не приходилось его никому дёргать, как марионетку.
Сказав это, Радзинский резко помрачнел и от расстройства хлопнул водки – полный стакан. Он проговорился. Пусть никто этого не понял, но ведь слово не воробей. Как всегда бывает? Припомнят при случае, два и два сложат. Тот же Шурик. С ним Радзинский был знаком только заочно. Из всего линасова наследства он оказался самым проблемным персонажем, и каждый день проживал, как последний. Инстинкт самосохранения у этого парня отсутствовал напрочь. Вероятно из-за того, что Радзинскому слишком часто приходилось на тонком плане с ним контактировать, Шурик, можно сказать, пропитался его энергетикой и последнее время стал легко находить его сам. Приходил пару раз, смотрел любопытным взглядом. Скорее всего, неосознанно. Но вот уже и на улице его узнал…
– Мужики, мы придурки, – изрёк вдруг психиатр, жмурясь и тряся головой после очередной дозы алкоголя. – Чё мы слухи-то обсасываем, как старухи на завалинке? У нас же первоисточник есть. Давайте его расспросим. Рассказывай, востоковед, где был, что делал, куда вляпался? Уж больно вид у тебя сытый. Сразу видно, что нашёл, что искал.
– Так и ты, я гляжу, жизнью доволен, – лениво парировал Радзинский.
– Так я женился.
– Вот и я, можно сказать, женился, – ухмыльнулся Радзинский. Трудно было не заметить, как напрягся Покровский при этих словах. Даже дышать забыл. И моргать.
– Так женился или нет? – наседал психиатр.
– У нас… платонические отношения, – с трудом подобрал изощрённо верное определение Радзинский.
– Чё так?
– Она… сильно старше. – Радзинский похвалил себя за честность и находчивость. Если брать в расчёт духовный возраст Аверина, аспирант (бывший, бывший аспирант!), действительно, значительно старше него.
– Радзинский! Не могу поверить! – ахнул Костик. – Ты же такой завидный самец! Да к тебе же любая в койку прыгнет – только свисти. А ты… с какой-то старухой… Может, она тебя приворожила?
– Нет, – хмыкнул Радзинский. – Это Любовь. – Он снова опрокинул в себя полстакана водки. – Это не объяснить. Но… ощущение такое, как если бы ты был неработающим механизмом, а потом в тебя недостающие детали встроили – или ты сам был этой деталью и… встроился – и всё заработало, как надо. Заработало, понимаешь? А неродные детали всё равно где-то цепляться, где-то тереть и мешаться будут. Ручная сборка, эксклюзив. Чтобы гладко крутилось всё, только одна-единственная, из твоего личного комплекта деталька нужна. И когда настоящую полноту и целостность обретаешь, всё на свои места сразу становится. Сразу вспоминаешь как будто, кто ты, откуда и что должен сделать. Нирвана, короче. Инсайт, экстаз – всё сразу…
– Оргазм, – подхватил Костик.
Все радостно заржали.
– Ну вы точно придурки, – отмахнулся Радзинский. Кажется, он только что сочинил сам про себя ещё одну легенду. И в ней тоже была жизненная правда, хоть и выглядела она со стороны как одна большая ложь.
– А живёшь-то ты с кем? – не отставал Костик.
– С приятелем живу, – честно признался Радзинский. – Его жена выгнала… – Даже во хмелю он понимал, что соединять в общественном сознании образ своей Большой Любви и человека, с которым делит кров, не стоит. Сложат опять же два и два – слухи пойдут совсем уже некрасивые.
– Все бабы – су…! – с чувством воскликнул Костик. И присутствующие радостно подхватили эту тему. Даже психиатр, который всего лишь полгода назад счастливо женился и был обласкан, ухожен и доволен жизнью.
«Вот козлы!», – подумал Радзинский. И нетвёрдым шагом вышел в коридор.
Про Олега вспомнил только на лестнице, но возвращаться совсем не хотелось. Ничего, не маленький, сам разберётся, что делать.
Ужасно захотелось вдруг закурить. Радзинский рассудил, что пить так много не стоило. Раз уж это провоцирует подобные рецидивы…
«Всё. Закрываю за собой дверь. Мне ничего там больше не надо», – вдруг чётко понял Радзинский. В свою новую жизнь он посторонних пускать не собирался.
2.
– Гуляем? – Радзинский подкрался сзади и навис над сидящим на скамейке Николаем.
Тот оторвал взгляд от лежащей на коленях книги и, принюхавшись, обернулся, страдальчески морщась при этом.
– Кеша, ты пьян? Ты где так набрался?
– Так. Посидели. По старой памяти. – Радзинский обошёл скамейку и плюхнулся рядом с Николаем, с удовольствием вытянув на утоптанном перед лавочкой пятачке ноги.
– Гормоны? Новый всплеск нерастраченной сексуальной энергии? – с иронией поинтересовался Аверин, закрывая книгу.
– Почему это нерастраченной? Я спортом активно занимаюсь, – искренне возмутился Радзинский.
– Скажи ещё – дрова колю, – усмехнулся Николай.
– Нет. Я земляные работы предпочитаю, – интимно понижая голос, промурлыкал Радзинский, склоняясь к Аверину и обдавая его перегаром. Николай демонстративно зажал нос рукой. Пришлось отодвинуться со вздохом.
– Детский сад, Кешенька, – снисходительно глянул на друга Николай. – Эту энергию нельзя использовать ни на что другое. Её можно трансформировать только с помощью энергетических практик. Ну, или магическим способом, что в данном случае почти одно и то же. – Аверин поправил сползающую с плеч куртку, в которую кутался, потому что уже вечерело, и на продуваемой всеми ветрами детской площадке было прохладно. – Или можно утилизовать её естественным, так сказать, образом, – добавил Николай, усмехаясь. – Эффективно, правда хватает ненадолго.
– Увы, – с сожалением согласился Радзинский, с тоской глядя на друга. – Ненадолго. – И вдруг оживился. – Но я слышал, что если, например, объесться шоколадом до тошноты, можно избавиться от излишней любви к сладкому. Проверим?
Аверин оскалил белые зубы в улыбке – в сумерках она казалась только ярче – и снова опустил голову, будто закрываясь от собеседника чёлкой. Ветер, пробегая мимо, прошелестел что-то одобрительное, оживлённо жестикулируя пышно одетыми листвою ветвями деревьев.
– Это до реанимации надо доесться, чтобы больше НИКОГДА не хотелось, – Николай прикусил губу, чтобы сохранить серьёзное выражение лица. – Катя! – вдруг звонко выкрикнул он. – Не надо бить мальчика лопаткой! Да ещё по голове. Он не нарочно сломал твой куличик. Смотри, он сейчас заплачет. Давай, пожалей его!
Катюша нерешительно опустила занесённый для удара красный пластиковый совочек. Посмотрела на папу. Потом неуверенно шагнула навстречу своему невольному обидчику и вдруг с чувством чмокнула его в пухлую щёку. Но этого ей показалось мало и, отбросив лопатку, она крепко стиснула мальчика в объятиях, а перепачканной в песке ладошкой панибратски взъерошила его волосы – до боли знакомым жестом.
– Радзинский! Почему у моего ребёнка твои повадки?! – Аверин широко распахнул глаза, недоверчиво следя за происходящим в песочнице.
– Не тот отец, кто родил, а тот – кто воспитал, – глубокомысленно заметил на это Радзинский. И захохотал. Всё-таки хмель ещё не выветрился, и было просто хо-ро-шо. – Аллегория ты моя! – Прилив пьяного умиления заставил Радзинского крепко прижать Аверина к сердцу.
– Это что сейчас было? – развеселился Николай. Вырываться из объятий товарища он не спешил.
– Долго объяснять, – отмахнулся тот. И закрыл глаза, уткнувшись носом в пушистые аверинские волосы.
– Ты спать собираешься? – Аверин аккуратно вывернулся из захвата и внимательно посмотрел Радзинскому в лицо. Тот сонно поморгал осоловевшими глазами. – Ясно. Спи, мой плюшевый лев. – Николай погладил друга по голове и подвинулся, давая Радзинскому место, чтобы можно было лечь. Тот с удовольствием вытянулся на скамейке, удобно устроив свою буйную голову у Аверина на коленях. И уснул.
3.
Эльгиз придирчиво рассмотрел его позу и удовлетворённо кивнул.
– Но главное – дыхание, – строго повторил он. – И я должен быть уверен, что ты всё делаешь правильно. Поэтому приедешь ко мне и останешься на пару месяцев. Ты понял?
– Нет, – упрямо мотнул головой Радзинский, не открывая глаз. – Колю одного с ребёнком я не оставлю.
– Вместе приедете, дубина! – разозлился Эльгиз. – У нас за ребёнком найдётся, кому присмотреть!
– Коле отпуск не дадут, – вздохнул Радзинский, неохотно отрываясь от мысленного созерцания энергетических потоков. – Его же только что на работу взяли.
– Нет, ну с чего ты так поглупел? – с досадой спросил Эльгиз, присаживаясь перед учеником на корточки. – Сейчас лето. Один присутственный день в неделю. Кто у него начальник – женщина? Что – она не пожалеет отца-одиночку? Пусть с ней договорится. Она его прикроет. А пару раз может и слетать в Москву, чтобы на работе показаться.
– Думаешь?
– Да, я думаю. И тебе советую, чтобы мозги не усохли, иногда этим заниматься, – едко заметил Эльгиз. – Ну? Решил?
Радзинский подумал ещё немного и кивнул.
– Приедешь?
– Приеду.
– Вот и молодец. – Эльгиз одобрительно потрепал его по плечу. – И не пей больше. Ты и так тот ещё жеребец. А пьяный жеребец – это вообще катастрофа.
Радзинский расхохотался. Так и проснулся – смеясь. Поймал удивлённый аверинский взгляд.
– У тебя начальник сектора кто – женщина? – потирая ладонями лицо, весело спросил он. И сел, оглядывая опустевший двор.
– Женщина. Ты же знаешь, – нахмурился Аверин, запихивая в ведёрко формочки и лопатки, которые Катюша носила ему из песочницы.
– Как ты думаешь, она пойдёт навстречу отцу-одиночке, которому подвернулась удачная возможность отвезти ребёнка летом на море?
– С чего бы это?
– Ну, ты же такой симпатичный. Такой хорошенький, – с умилением пропел Радзинский, принимаясь трепать бледные аверинские щёки.
– Тьфу! Балагур… – Аверин решительно вырвался и гордо пошагал к подъезду.
А Радзинский подхватил на руки Катюшу и доверительно ей сообщил:
– На море поедем. Рыбок смотреть. А волны на море, знаешь, какие? С меня ростом. Катюха! Жизнь только начинается…
~ fin ~