КОЛДОВСТВО
Автор рассказа Сергей Жуков
В тюрьме, с ее длинными коридорами, перегороженными решетками, окрашенными в серый цвет, царила тишина. Контролеры со связками ключей, похожие друг на друга как родные братья, бродили по серым коридорам, строго соблюдая раз и навсегда установленный порядок передвижения. Эта каста людей, добровольно заточивших себя в эти мрачные казематы, отличалась от обычных людей и обликом, и поведением. Тюрьма на долгие годы становилась им домом, а шумные улицы, сверкающие витринами магазины со временем начинали пугать, вызывали тревогу и беспокойство – ведь там могли толкнуть, накричать, а там, чего доброго, еще и под машину попадешь, зазевавшись…
Служили семьями – женщины в женском крыле тюрьмы, мужчины – в мужском. Ключи и регистрационные книги передавали по наследству дочерям и сыновьям, и так из поколения в поколение. Были семьи, у которых прадеды служили надзирателями в этой тюрьме еще при царском режиме. Такие люди нужны при любой власти – не имеющие сострадания в душе, жалости, глухие к мольбам и стенаниям сидельцев. Насквозь пропитанные запахами тюрьмы – человеческих испарений, мочи, хлорки, они словно церберы охраняли двери камер.
Новичку порой казалось, что в углах камер, в полутемных коридорах затаились тюремные духи темного мира, духи главных человеческих пороков – насилия, лжи, зависти, предательства и только злые псы-церберы в состоянии удержать темные, заблудшие души сидельцев от следующих бесчеловечных поступков.
В один из серых дней, а в тюрьме всегда серые дни, вели по коридору «с вещами» очередного сидельца – высокого, болезненно исхудавшего, поминутно кашляющего глухим, раздирающим кашлем, сотрясающим все его тело. Он был неопределенного возраста, когда человеку можно дать и сорок пять и шестьдесят пять, широкий в кости, видно было, что до болезни он обладал недюжинной силой. Многочисленные наколки на руках знающему человеку могли поведать всю историю этого человека от первой до последней ходки.
- Стоять! – сказал контролер. – Лицом к стене!
Гремя ключами, контролер отпер дверь и пропустил сидельца в камеру.
Камера настороженно взирала на новичка: «Кто ты? С чем попался? На сколько лет уселся?»
- Всем людям желаю здоровья! – сказал новичок, цепким взглядом оглядев обитателей камеры.
«Авторитеты», сидевшие за столом, сразу признали в нем опытного «каторжанина».
- Проходи, присаживайся! – сказал один из них и повернулся к сокамерникам. – А ну, «шерсть», дайте место человеку и примите вещи!
По обычаю, человека усадили за стол, налили чай в зеленую эмалированную кружку и приготовились слушать.
И вдруг один из тех, что сидели за столом, пристально глядя на наколки на руках новичка, проговорил:
- Лёха, это ты ли?
- Я! – новичок закашлялся.
-Братва, это же Лёха «Шнапс»! – сказал сиделец сокамерникам. – Четыре ходки за разбой! А чё за кашель, Леха? Тубик, или менты легкие отбили?
- Нет, - сказал Леха. – Видно, заколдовали!
Он запавшими глубоко в череп глазами оглядел «шерсть», ожидая насмешек, но сокамерники лишь ближе придвинулись к нему, приготовившись слушать.
«Смотрящий» в камере, грузин Шота с тремя судимостями, был поставлен на блатное место только за то, что очень «жирные» «дачки» получал с воли. Только он – наглый от вседозволенности в камере, осмелился открыть рот, презрев законы тюрьмы.
- Чё ты нам тут гонишь? – сказал он. – Кому ты на уши присесть решил?
Сиделец на удивление спокойно отреагировал на его слова.
- Ну, тогда ты мне, наверно, объяснишь, как получилось, что еще четыре месяца назад при росте метр девяносто три я весил сто килограммов, а сейчас… Ты видишь, что сейчас.
- Ну, и чё тут непонятного? – ухмыльнулся грузин. – Туберкулез, или еще что-то похуже тубика.
- Ну, так кто из нас гонит? – сказал Леха, бросив косяк на грузина. – Ты чё, не знаешь, что тубика не посадили бы в общую камеру, а отправили на больничку?
- Сглаз! – уверенно пробасил попик, посаженный за то, что пьяным сбил на своем "Порше" пешехода, при задержании оказал сопротивление – выхватил у гаишника автомат и пробил им голову второму сотруднику ГАИ. – Ты покайся, сыне Божий!
Поп сам часами усердно молился, ни с кем из сокамерников не общался и надеялся на Божье провидение…
- Д-а, - сказал Леха. – Что ж, покаюсь… Короче, приключилась с нами какая-то чертовщина, нарвались мы на нечистую силу.
Леха Шнапс замолчал, глядя, как истово закрестился попик, отбивая поклоны о бетонный пол камеры.
«Шерсть» замерла в напряге, ожидая продолжения рассказа. Старшие «дубки» восседали за столом, остальные, не шевелясь, замерли на нарах.
Хорошие рассказчики ценились в тюрьмах при всех режимах и властях. Об этих людях знали лагеря и пересылки, они обладали особым статусом, их переводили из камеры в камеру, из лагеря в лагерь, чтобы отвлечь заключенных от дурных мыслей. Обладая феноменальной памятью и артистическими данными, они наизусть читали классиков, завлекая внимание сокамерников. Их кормили и одевали из «общака». Таким людям очень часто прощалось то, чего никогда бы не простили простому сидельцу.
Лёха Шнапс знал много и умел преподать свои рассказы тюремной аудитории.
- Собрал я вокруг себя больших пацанов, - откашлявшись, продолжал Леха. – Трое только откинулись, двое – со стороны. Рванули мы на юга, на кислые воды. Тормознулись на узловой станции. Городишко бойкий, людишки туда-сюда снуют, - затеряться не сложно. Стали на постой у одного «дурка», нам его адрес братва еще в Ростове дала. Ну, как водится, ходим по городу, присматриваемся. Ну, и как-то забрели в какой-то микрорайон – нужно было хату на лом присмотреть, ибо бабло у нас почти что закончилось. Ну, присмотрели десятиэтажку, у подъезда которой куча иномарок припарковалась. Видно было, что народец в доме не бедный живет. И тут выходит из подъезда мужик, так себе дядечка! Усики аккуратненькие, подстриженные, а сам как колобок кругленький. И нам, значит, «здрасьте!» произносит. Ну, и топ-топ вразвалочку, будто медведь в цирке к машине дорогущей, портфелик к животику прижимая. «Ну, вот вам и «фирмач» солидный!» - говорю пацанам. А Саня Конь говорит: «Заценили, пацаны, какой у мужика болт на пальце? И котлы рыжие?» Я говорит, мол, тут останусь, как бабки выйдут лясы поточить, я у них выпытаю все о мужике. Мы заханырились до поры в пивняке поблизости, а Саня остался у подъезда. А Конь – он же мурый пацан – взял в ларьке у тетки ручку и блокнотик и написал объявление в нескольких экземплярах, что потерялся котик серый масти по кличке Маркиз. И что, мол, просит он вернуть котика за большое вознаграждение. И телефон от фонаря указал. Подсевши к бабкам, раздал им Конь листочки с объявлением про котика и стал горько плакаться, что так он котейку этого любит, что руки на себя наложит, коли не найдет. Бабки сердобольные тут же уговаривать Коня стали хором, чтоб не шел на такой крайний шаг, ибо они не медля ни секунды, всем колхозом отправятся на поиски котика.
- Да его, небось, уже и в живых-то нет! – говорит им Конь. –Люди же такие злые и бессердечные. Вот и из вашего подъезда толстый мужик утром кота рыжего так ботинком пнул, что бедный котик через его машину перелетел. Бессердечный бизнесмен совсем!
Что тут началось! Бабки в голос заорали, что Никита Гергиевич добрейший человек! Он, мол, и мухи не обидит! А что у него своя фирма, так такая напасть с каждым может случиться.
- А что ж за фирма у него? – Конь как бы удивился. – Далёко ли?
- Да возле памятника генералу Ермолову! – сказала одна бабка. – Там дочка моя живет, так я часто вижу там машину Никиты Георгиевича. Что делают, не знаю, только люди молодые, все в черном одеты, там туда-сюда ходят.
Короче, Конь все это выведал и к нам в пивняк пожаловал.
- А что за люди в черном? – спросил его Метла. – Кто такие?
- Да, блин, менеджеры это, наверно! – говорит Конь. – У них спецодежда такая – черные костюмы.
Ну, мы сразу же отправились памятник этому Ермолаю искать. Нашли. Нашли и фирму – тачки возле нее крутые, пацаны молодые – в черном. Близко подходить не стали, чтоб не светануться, издаля смотрели.
На следующий день пошли с утра. Да только и рано поутру там уже хлопцы в черном крутились. Ну, пошел Конь на разведку один. А мы в сквере у памятника сели и наблюдаем.
Смотрим, баба выходит из подъезда и каблук у нее ломается, и баба прям в руки Коню падает. А баба, даже издалека видно, конфетка, сказка! Потом смотрим, Конь уже с нею болтает на лавочке о чем-то.
Пришел Конь и говорит, мол, повезло. Баба, звать Зиной, у того самого фирмача кассиром работает. Хозяин сказала жадный, за копейку удавится! Но ей, мол, деваться некуда, она баба одинокая, и ей надо детей кормить. Но самое главное – кассирша рассказала, что наличку за месяц – 5-6 миллионов хозяин забирает и уносит в коричневой спортивной сумке. И завтра как раз конец месяца!
- Ну, все! – говорю я пацанам. – Завтра, если все срастется, берем фирмача с бабками!
Тут Влад Ростовский чего-то заменжевался и стал говорить, что ему срочно в Ростов по делам надо. Ну, мы отпустили его с миром. А сами пошли на хату и стали план строить, как фирмача нам сборкать. Договорились, что убивать не будем. Тихо-мирно Метла и Сутулый с двух бочков мужичка под ручки, а Конь спереди ножик мужику покажет. Ну, а я, значит, на угнанном моторе жду у памятника на дороге с заведенным двигателем. Вроде все складно спланировали…
На следующий день с рання мы отправились к рынку выбирать тачку. Смотрим, какой-то кент с дамой ставит у знака «Стоянка запрещена» свою «десятку» и вяло так топают на рынок. Ну, я смекнул, что пока будет ходить с бабай по рынку, пока то да сё… Потом будет думать, может машину эвакуатор уволок, потом ментов вызывать будет… Короче, мы уже дело сделаем и далеко будем.
Ну, берем мы его "десятку" и рвем к фирмачу в гости.
Все, значит, складывается удачно. Ждем недолго, и из дверей вываливает наш дядя. Топ-топ вразвалочку к своей машине, а пацаны уже тут как тут! Метла хотел его с ноги засадить, да только вдруг ни с того, ни с сего, на жопу уселся. Сутулый только руку протянул, чтоб дядю хватануть, а тот ему легонько так пощечину. У Сутулого голова запрокинулась, и он мешком на асфальт. А тут уже и Конь с ножом!
- Ой, не надо с ножиком! – орет дядя. – Что вы делаете?!
Я даже не увидел, что он сделал… Только вижу, Конь на асфальте лежит отдельно, а ножик отдельно. Ну, тут уже я выскочил из машины, подлетаю и за сумку хватаюсь. Ну, а мужик меня ладошкой в грудь. Слабенько так…
- И что? – в звенящей тишине камеры спросил грузин.
- И всё! – ответил Шнапс. – Очнулся я в больничке, через неделю… Наручниками к койке пристегнут, и мент в палате сидит. Гляжу, на койках все наши пацаны рядком – Метла, Конь, Сутулый… Все в бессознанке. У сестры потом спросил, что с пацанами. Она и рассказала, что у Метлы сложный перелом головки бедра – ходить вряд ли сможет. У Сутулого тяжелая черепно-мозговая травма. Жить-то он будет – только всю оставшуюся жизнь будет бабочек ловить. Ну, а у Коня… Конь, значит, в коме, и выберется ли, одному Господу известно. А я… Вот я – перед вами. Доктора в грудях у меня ничего не нашли, кроме сильного ушиба, который за месяц рассосался… Ни, и что теперь скажете?
Шнапс обвел сокамерников тяжелым взглядом.
- Так ты нам скажи, где тут нечистая сила? – не унимался смотрящий. – Ну, вломил вам мужик звездюлей, и что? Причем тут нечитстая сила?!
- Четверо нас было! – с надрывом в голосе сказал Шнапс. – Понял? Чет-ве-ро! Причем, не самых маленьких из наших пацанов. Я сто кэгэ весил, в драках на разборках спокойно человек пять укладывал отдыхать. А мы, бл… Мы даже не дотронулись до этого мужика, как все уже лежали.
- И что… - не унимался грузин.
- А то, что привезли меня через месяц на следственный эксперимент, - перебил грузина Шнапс. – И только тогда я увидел вывеску над дверью фирмы. Так вот, чтоб ты знал, на вывеске красовался сатанинский знак – черная летучая мышь! И написано было «Каскад». Понял теперь, при чем здесь нечистая сила?!
Поп глухо забормотал молитву, осеняя все углы камеры крестным знамением…
С верхних нар спрыгнул бледный человек, который был на свободе продавцом игрушек. Менты грузили его на три убийства, но он не кололся ни на одно. В камере его никто не трогал…
- А ну-ка! – негромко сказал он, и сидящие за столом подвинулись, освобождая ему место.
Случай небывалый в тюремной иерархии, и Шнапс открыл было рот, думая осадить наглеца. Но, наткнувшись на страшный, как у кобры перед смертельным броском взгляд, так и остался сидеть с открытым ртом.
- Мышь, говоришь, летучая? – тихо сказал бледный. – Мужичок седенький, усики подстриженные и ходит вразвалочку?
- Н-ну да! – сказал Шнапс. – А ты что, знаешь его?
- Идиоты! – приговорил бледный банду Шнапса. – Да он вас вычислил в тот момент, когда вы на лавочке сидели! И его «здрасьте!» было вам предостережением. Если бы вы вняли ему, все были бы живы и здоровы. Но вы не унялись! Вы стали следить за ним, и он все видел и знал! И с Зиной-кассиром была уже его подстава. Он все разыграл как по нотам, а вы лопухнулись…
- Разыграл? – изумленно промямлил Шнапс. – Так значит…
- Так и значит! – отрезал бледный. – Он всегда проигрывал все варианты перед выходом разведгруппы, потому и потерь у нас не было…
- Так кто это был?! – воскликнул Шнапс. – Я его из-под земли…
- Да брось ты! – ухмыльнулся бледный. - Благодари Бога, что он тебя в живых оставил. И не вздумай искать, наживешь себе беду еще большую, чем приключилась. Этот человек подполковник военной разведки, позывной Старый. Я всего лишь его ученик, но смотри!...
С этими словами бледный, казалось бы, легким движением накрыл ладошкой стоящую на столе кружку. Брызнула во все стороны раскрошившаяся эмаль… Бледный поднял руку, и вся «шерсть» дружно ахнула – металлическая кружка стала гофрированной.
- А теперь прикинь, что было бы с тобой, получи ты такой же удар! – сказал бледный. – Разбойнички хреновы! Старого хотели на гоп-стоп взять! Он меня когда-то вынес с перевала раненого, жизнь спас… Так что, если у тебя есть худые мысли против него, я тебя кончу здесь же! Хочешь проверить?!
- Не хочу! – сказал Шнапс, ибо такой силой повеяло от бледного, что Лехе стало не по себе. – Но мне-то что делать? Так и загибаться помалу?
- Ну, подельничкам твоим уже только Бог поможет. А тебе попробую помочь, как Старый учил. Снимай майку!
Шнапс покорно стянул через голову пропотевшую майку, оголив скелетообразные телеса, синие от наколок.
- Да-а, - ощупав скелет Шнапса, сказал бледный. – Он тебе по сердцу дал. Специально. Убить не убил, а сердце сдвинул. Потому и кашляешь. Старый есть Старый…
Он схватил Шнапса за кадык и резко дернул вверх.
Леха закатил глаза и стал валиться с лавки. Бледный подхватил его под мышки и, подняв, сильно встряхнул. Тело Шнапса дернулось будто тряпка.
Бледный приложил руку к левой стороне груди Лехи и удовлетворенно кивнул.
- Скоро придет в себя! - сказал он, заметив недоуменные взгляды сидельцев.
- Скажите, а этот ваш Старый, он не художник? – спросил вдруг попик, вызвав дружный смех сокамерников.
- Бывало и такое! – прервал их смех бледный. – Но писал он только иконы и развозил по тем местам, где воевал. Во многих церквях есть его иконы.А деньги, фирмой заработанные, он детским домам и ополченцам Донбасса отсылает. Вот так-то!
- Да-да! – обрадовался попик. – И в моем приходе он был вместе с боевыми товарищами. Даровал храму четыре иконы, собственноручно написанных. Чудны дела твои, Господи!
На лавке зашевелился Леха Шнапс. Он сел, потирая болевшую гортань, подышал…
- Ну, что? – спросил он, преданно глядя на бледного.
- А ничего! – ответил тот. – Живи, дыши, поправляйся и благодари Старого, что не убил тебя. Хотя мог…
Шнапс встал и прошелся по камере. Он свободно дышал и не кашлял…
«Шерсть» зашевелилась на нарах: будет что порассказать по этапам да по пересылкам…
- Эй, Бледный! – сказал грузин. – Ты, это… Ты давай, банкуй теперь в камере… Я не смогу. Нельзя мне больше!..