Сияющий

Сияющий. Повесть.

Часть 1. Иван.



- Вам не страшно быть рядом со мной? – спрашиваю я, глядя в кружку, стоящую на столе. Чай остыл, и на поверхности маслянистая плёнка. Я всегда пью чай с молоком. С ним такое случается, когда остывает. Я касаюсь кружки. Пленка исчезает. Через мгновение чай начинает парить. Вспухает первый пузырёк, и я отнимаю ладонь.
- Видел бы ты район, в котором я живу. Вот где полно страшных личностей...
Алиса Викторовна спокойно наблюдает мой фокус. Нет, она не боится. Ей любопытно. У неё чудные светло-карие глаза. Почти жёлтые, как у маминой кошки, Лизы.
- Ты – милый и добрый парень, - продолжает она, направляя камеру на стол, и включает запись. У объектива загорается красный сигнал. Он немного нервирует. Алиса Викторовна это замечает, и пожимает плечами, как бы извиняясь. Она всегда внимательна и добра ко мне. Уж не знаю, входит ли это в её обязанности, но всё же. Остальные здесь смотрят на меня как на инопланетянина. По большому счету, так оно и есть. Я – монстр. Уродец, место которому в банке с формальдегидом. Но эти ребята придумали что-то покруче. 
- Я же просила обращаться ко мне на «ты»? Не настолько я старше, в конце концов. Хорошо?
Я киваю. Она садится напротив. Алиса красива. Узкое, немного бледное лицо, аккуратный нос, длинные волосы цвета спелой пшеницы. Она постоянно покусывает губу. Это немного заводит. 
- Итак… - Алиса оборачивается к камере. - Беседа Первая. Объект: Курчатов Иван, 20 лет. Интервьюер: Селезнёва Алиса, младший научный сотрудник отделения перспективных разработок. Старгородский институт ядерной физики, второе июля две тысячи восьмого года.
Алиса поворачивается ко мне и кивает.
- Что вы… Что ТЫ хочешь знать? – спрашиваю я.
- Расскажи, с чего всё началось. С самого начала.
Она предупреждала, что они захотят записать всё. Что я должен восстановить все детали, вспомнить каждую мелочь. Память напрягать не приходится – такое не забудешь. Меня зовут Иван, мне двадцать лет. Я студент-второкурсник. Люблю трип-хоп, джин, и творчество Рэя Брэдберри. А ещё я убил семьдесят человек. Как вам такое начало?

***

Я впервые нагрелся в четырнадцать. Возможно, это как-то связано с половым созреванием. Не припомню, чтобы подобное случалось, когда я был младше. Может, стоит спросить маму. В общем,  это произошло летом 2002го. Мы поехали на великах за полосу отвода. Дни стояли жаркие, хотелось купаться. За полосой есть дачный кооператив, а за ним – два искусственных водоёма. Ничего особенного – котлованы, окруженные насыпью. Берег обложен бетонными плитами. Кажется, их используют для полива, но там и рыба водилась. Родители часто отпускали нас со Стасом порыбачить. Пару раз я даже привозил домой карасей. Стас был мой друг детства. Рыжий и кудрявый, за что и получил с малых лет прозвище Антошка. У Антошки была сестра-одногодка, Марина. Веснушчатое чудо. Она мне нравилась, и я предложил взять её с собой в тот раз. Стас повыпендривался немного, и согласился. Как выяснилось, зря…
Мы ехали на двух велосипедах. Я уже спокойно управлялся с отцовским «Уралом» и вёз Марину на заднем багажнике. Стас несся рядом на своей складной «Каме». Было утро, солнце ещё не пекло во всю мощь, но было достаточно жарко. Помню, как в лицо бил пыльный,  пахнущий полынью ветер. Помню, как специально наезжал на кочки и выбоины, потому что Марина каждый раз пугалась, и хватала меня за талию, чтобы не свалиться. На водоёме было пусто. Мы забросили в воду лимонад, купленный на общие деньги, и окунулись. Следующий час или два ничего особенного не происходило. Мы плескались, выходили подрожать под палящим полуденным солнцем, и снова бросались в воду. У нас со Стасом была одна на двоих нырятельная маска, и мы по очереди шли ко дну, в надежде голыми руками поймать карася, или найти местный аналог устриц. Ничего не ловилось. В действительности, в тот день нам повезло лишь в одном. Нет, правда. Это большая удача, что Стас и Марина были на берегу, когда я начал тонуть.
 Дно водоёма было выстлано многослойным брезентом. Наверное, чтобы не высох, иной причины не вижу. Местами брезент прорвался, и получилось что-то вроде карманов, двойного дна. Я угодил в один из них. Помню, как нырнул, шаря руками по дну. Видимость была ни к черту – вода там  совсем не родниковая, а тут ещё откуда-то взялся песок. А потом стало совсем темно. Ощущение было такое, будто меня  обернули одеялом, или засунули в мокрый мешок. Только воздуха совсем не было. Я испугался, стал биться, закапываясь всё глубже в брезентовую могилу. Честно говоря, я часто думаю, что мне бы стоило умереть там. Что так было бы лучше для всех. Для Марины, например. Она заметила, что меня долго нет на поверхности, и вошла в воду. В это время там, на дне, я начал захлебываться. И нагреваться.
Разумеется, я ничего не понимал, и не видел. Могу описать свои ощущения, но лишь приблизительно. Это в принципе сложно описать… Я бился с брезентом, и сам не заметил, что снова могу дышать. Я увидел тусклый свет, проникающий извне. Будто в мой мешок вдруг пальнули дробью, и он весь покрылся дырами. А потом я вырвался. Вырвался и… встал. Вокруг был туман. На три шага вперёд ничего не существовало. Я услышал Марину. Она визжала где-то совсем рядом, как мне показалось. Я бросился на голос. Ноги шлепали по мокрому брезенту, путались в обрывках и скользили. Один раз я запнулся о карман, и растянулся на животе лицом вниз. Брезент был мокрый и горячий. А ещё я чувствовал запах… Чем-то напоминавший запах ухи, которую мы варили с отцом, когда он ещё был жив. Запах варёной рыбы и каких-то трав. Марина снова завизжала. Стас орал моё имя. Мне снова показалось - они рядом, стоит только руку протянуть. На деле я бежал метров пятьдесят. Ровно с середины водоёма. Плиты берега вдруг вынырнули из тумана. Я упал, рассёк ладони и колено, но даже не заметил, потому что увидел Марину. Она лежала на бетоне в позе зародыша, обхватив колени руками, и выла. Стас стоял на коленях рядом и плакал. Только тогда я заметил, что я абсолютно гол. Маска, плавки, и даже нательный крестик испарились..
Марина впилась пальцами в мою талию, но ничего приятного в том уже не было. Её трясло от рыданий, она стонала и вскрикивала на каждой кочке. Я сторонился колёсами любой тени, налегая на педали. Когда мы достигли спуска с насыпи, служившей берегом водоёма, я затормозил и оглянулся назад. Ветер понемногу разгонял туман, и теперь я видел сухой камыш, торчащий у берегов тут и там. Я видел бетонные плиты, и припорошенный песком брезент. Я видел солнце, игравшее на его смолистой поверхности. Но не видел воды. 
Мы так и не смогли объяснить родителям, что случилось в тот день. В травмпункте Марине диагностировали ожоги второй и третьей степени. Она уже была в воде по пояс, когда водоём закипел, и…Ей сильно досталось. Никто ничего толком не понял, но всё же Марина, и Стас, и их родители каким-то образом чувствовали мою причастность. Конечно, мы виделись после, но всё было как-то скомкано и неловко. Марина долго лежала в больнице. Меня к ней не пускали. Стас стал гулять со мной всё реже, а потом и вовсе пропал. Я злился на него. Что тут скажешь – мне было всего четырнадцать. Я не мог понять их страх. А ведь они были правы. Как они были правы!
Следующие несколько лет я жил обычной жизнью подростка. После смерти бабули мы продали дом на окраине, и переехали в её квартиру в центре. Там, на баскетбольной площадке и в интернет-кафе, находившихся неподалёку, я нагулял себе новых друзей. В новом классе меня тоже приняли хорошо. Я неплохо учился, играл в баскетбольной команде, и, кажется, нравился девчонкам. В десятом классе, на паре истории, я нашёл в тетрадке записку. Помню, я тайно надеялся, что её прислала Анюта Богданова, наша староста. Активистка, гимнастка, и самая длинная коса в школе . Когда я развернул скомканный вшестеро клетчатый лист, я с замиранием сердца узнал её крупные, размашистые буквы. Содержание, конечно, разочаровало. Она писала, что я понравился её подруге из параллельного класса, и предлагала погулять вместе при случае. Я предложение принял. У Ани, как выяснилось, уже был бойфренд – огромный филолог из местного лингвистического института, и я оставил мечты о ней. Последние полтора года перед выпуском я гулял с Викой. Честно говоря, ничего особенного я к ней не чувствовал. Наверное, я просто не хотел выделяться на общем фоне, хотел быть нормальным А популярному парню для этого, кроме прочего, нужна девушка. К тому же, с ней не было скучно. Она много читала, и не лезла за словом в карман. Я не хотел уступать, и постепенно, исподволь, приобщался к мирам Стивена Кинга, Хемингуэя, Брэдберри и Ремарка. Как ни парадоксально, со временем эти бумажные миры стали мне куда интереснее баскетбольного кольца, и вечерних посиделок с парнями на детской площадке. Уж не знаю, специально ли она это делала, или нет, но у неё получилось переманить меня на свою сторону. А ещё у Вики были вьющиеся, воронова крыла длинные волосы, полуметровые ресницы и… огромная грудь. Не очень уместные детали, но всё же. Это были хорошие полтора года. С Викой был связан второй случай, когда я потерял контроль. Это произошло в декабре 2004го.
Мы поехали на каток, что в Изумрудном саду, в центре. Шёл крупный снег, было тепло. Помню, как мы целовались перед входом в парк. Я думал о том, что у меня кончаются сигареты. Мы катались, болтали о разном. Кажется, в тот год вышел первый фильм про Человека-Паука, и я очень впечатлился им, а Вика издевалась над моим мальчишеским пристрастием. В детстве я был фанатом этого героя, но тогда, на катке, больше думал о том, как долго мы сможем постоять в парадной перед расставанием. К себе меня Вика пока не пускала. Во всех смыслах. Я, разумеется, не напирал, но игнорировать это желание не мог. Мне было почти семнадцать, и парни в школе уже вовсю делились постельными приключениями. Я отставал. В общем, мы катались. Темнело. Народу на катке становилось все меньше. Мы решили покататься ещё полчаса и ехать, чтобы доставить Вику домой к десяти. Я остановился у бортика, в тени, куда не доставало освещение, и закурил. Вика периодически проносилась мимо, то и дело пытаясь выхватить сигарету у меня из губ. Потом я заметил парня, увязавшегося за ней следом. Сперва он просто катался рядом, а потом, улучив момент, окрикнул её у бортика. Слов я не слышал. Вика остановилась, посмотрев в мою сторону, и что-то сказала парню. Он рассмеялся, потом  тоже посмотрел на меня. Я помахал ему, подзывая к себе. Он постоял пару секунд задумчиво, затем покатил в противоположную сторону, на дальний от нас конец поля. Я решил, что инцидент исчерпан. Как-никак, во мне уже тогда был метр девяноста, и я отнюдь не казался тощим. Они поджидали нас на выходе с катка. Их было пятеро.
- Э, длинный, поди сюда, - услышал я слева. От кампашки отделилась одна тень, и вышла вперёд. Вика вцепилась в рукав моей куртки. Я огляделся. В парке было почти безлюдно. До закрытия оставалось минут тридцать, и мы спешили домой.
- Иди к выходу – прошипел я. Пальцы впились в рукав ещё крепче. Я посмотрел на неё. Само собой, она была напугана. На ресницах таяли снежинки.
- Иди, говорю! – я подмигнул ей, и постарался улыбнуться. – Жди на остановке десять минут, потом уезжай!
- Совсем тронулся?! Смотри сколько их! – как я и говорил, за словом в карман она не лезла.
- Не бойся. Надо старшего осадить, и всё будет на мази. Вали давай!
Она с полминуты пристально меня разглядывала. Я старался казаться спокойным. Должно быть, получилось.
- Десять минут. Потом позвоню в милицию! – прошептала она, и двинулась по тропинке к выходу.
- Брысь! – бросил я ей в спину. Одна из теней хотела было увязаться следом, но я перекрыл путь. Я никогда не был дворовым бойцом, или ещё каким хулиганом, но кое-какой опыт имел. И этот опыт подсказал мне, что разговаривать тут бесполезно. Поэтому, когда парень поравнялся со мной, я просто схватил его за шкирку, и опрокинул на свежий снег. Остальные побежали к нам. Я решил схитрить, и бросился бежать в противоположную от выхода из парка сторону. Оглянувшись на бегу, я убедился, что вся кампашка трясётся следом. А потом что-то тяжелое ударило меня в голову. Кажется, это была пивная бутылка. Среди пятерых отыскался снайпер. Стекляшка попала мне прямо в макушку, и не нанесла серьёзных повреждений, благо я был в шапке, но на пару секунд я замедлился, и кто-то из преследователей бросился мне в ноги. Мы упали. Погоня загоготала. Я не глядя лягнул вцепившийся в икры балласт, и едва успел подняться, когда ко мне подскочил второй. Я увернулся, и он по инерции пролетел мимо. Подбежали остальные. Началась свалка. Кто-то ударил меня в скулу, потом в поясницу. Дальнейшее расскажу со слов Вики. Конечно, она не пошла к выходу из парка, и бросилась за нами, как только я побежал. Бегала она неважно, и на момент столкновения отстала метров на пятьдесят. Меня завалили на склоне у пруда, и видеть нас она не могла. Зато увидела вспышку. Позже она рассказала, что это было похоже на рассветное зарево, только случилось всё в течении нескольких секунд. Пульсирующий свет поднялся из-за склона, и она увидела бежавших в разные стороны парней. Один из них врезался в неё, и она успела заглянуть в его огромные, наполненные ужасом глаза. Она сказала, что так, наверное, смотрят звери, бегущие от лестного пожара. В его расширенных зрачках не было ни намёка на разум. Он просто пытался скрыться. Зарево, тем временем, достигло пика, осветив половину парка. Поздний вечер превратился в раннее утро. Вика видела, как несколько спящих в кронах птиц в недоумении разлетелось по сторонам. Потом свет стал угасать. Она всё бежала, и, наконец, достигла склона. Там, у самого берега, окутанный облаками пара, лежал я. Зима на этой территории оборвалась. Круг, диаметром метров в пятнадцать, центром которого было моё дымящееся тело, оказался оттаявшей мягкой землёй. Самое примечательное, что часть пруда, вписанная в эту окружность просто испарилась. До самого дна. Вика сказала, что водоём был похож на тарелку с холодцом, с края которой зачерпнули гигантской ложкой. 
Маме мы всё выложили как есть. От моей одежды осталась лишь пара лоскутов, и у таксиста, который вёз нас ко мне, должно быть, была масса вопросов. Мы сидели на кухне втроём, и пили чай с молоком. Преимущественно, молча. Мама позвонила родителям Вики, и предупредила, что та останется у нас.
- Может, метеорит? – спросила мама, в сотый раз размешивая сахар в чашке. – Или молния?
- Нет. Точно нет. – Вика замотала головой. – Свет поднимался снизу. Уж это я видела…
- Ну тогда я не…
- Это был я, мам.
Я чувствовал на себе две пары глаз, но свои поднять не мог. В голове все смешалось. В тот момент, сидя на тёплой кухне, я был напуган куда сильнее, чем в парке, убегая от хулиганов. События понемногу восстанавливались в памяти. Но что конкретно я сделал и как…
- Ты? Откуда ты знаешь? – спросила Вика. – Ты был без сознания!
- И как вообще это понимать? – добавила мама, и передразнила – «Это был я, мам!». Ты… Что?!
- Я нагрелся. – я пробубнил это, почти уткнувшись носом в горячий чай.
- Простите?
- Ты помнишь лето 2002го? – я взглянул на маму, и понял по её глазам, что она помнит. Лицо на секунду застыло в задумчивости, но потом она улыбнулась мне, и потрепала по волосам. Совсем как в детстве.
- Знаете, что я думаю? – мама положила руки нам на плечи. – Я думаю, нам всем пора спать. Утро вечера мудренее. Викуль, пойдём. Найду тебе какую-нибудь пижаму.
Они встали, и направились в мамину спальню.
- Боюсь, размер совсем не твой… – бормотала мама, поскрипывая дверцами шкафа – Зато тебе будет просторно…
Я смотрел в кружку с чаем. Со дна вдруг поднялся пузырёк.
Той ночью мы с Викой перестали быть девственниками. Всё вышло как-то само собой, обоюдно. Я хотел поцеловать её перед сном, но она не отпустила мои губы. Ну а дальше… Всё было как у всех.
Вика лежала обнаженная, прикрывшись маминой ночнушкой. Я рассказал ей о том, что случилось два года назад.
- А где эта теперь эта девочка? – был первый её вопрос.
- Не знаю. Честно.
- Вань, это какая-то фантастика. Прям как у Брэдберри.
- Больше похоже на комикс. И я вроде как Халк. Или Человек-Факел.
- Что ещё за факел?
- Ну… Он горел. И летал.
- О, это было бы круто! – она приподнялась на локте. Ночнушка упала, приоткрыв грудь. – А меня по воздуху прокатишь?
Я выдал нервный смешок, пытаясь смотреть ей в глаза, а не ниже.
- Буду. Но сначала ещё раз попробуем кое-что...
И мы попробовали. А потом ещё раз.
Через пару дней я, по настоянию мамы, посетил участкового терапевта, сдал все возможные анализы, и выяснил, что здоров. Жизнь пошла своим чередом: выпускной класс, подготовка к экзаменам, выбор университета. Случай в парке стал казаться странным сном. С Викой всё завершилось как-то само собой. Она получила стипендию в МГИМО, я поступил в Старгородский Педагогический. Мама очень удивилась, когда я замахнулся на филфак, но, поскольку сама преподавала литературу в местной школе, мой выбор одобрила. Так я реализовал привитую Викой любовь к книгам. Первый год мы пытались поддерживать отношения на расстоянии, но постепенно всё как-то расползлось. Два больших города, две разных среды. Наверное, мы недостаточно сильно хотели быть вместе. Не знаю.
Я был второкурсником, когда впервые увидел Лилю. Тот сентябрьский день всё пустил под откос, но тогда я об этом не знал. Лиля… Лиля была охеревшая. Во всех смыслах. Рыжая бестия. Девчонка с огоньком. В такую нельзя не влюбиться. Будучи первокурсницей, всего пару месяцев прожившей в мегаполисе, Лиля чувствовала себя в нём как рыба в воде. Она носилась по корпусам универа, как рыжехвостая комета, притягивая мужские взгляды. Поговаривали даже, что к ней клеился кто-то из преподов. В общем-то, это было немудрено. Лиля источала такой поток феромонов, что когда мы столкнулись на лестнице, я просто обомлел. У неё из рук посыпались тетрадки, и она, выждав пару секунд, кинулась их подбирать.
- Мог бы и помочь, кабан – фыркнула она, и скрылась в толчее коридора. Кажется, какое-то время после её исчезновения я тупо улыбался ей вслед.
Я стал искать с ней встречи. Это оказалось непросто. Лиля была воплощением хаоса, никто, кроме неё самой не знал, где она окажется вечером.
- Ну хер знает, - сказала она, когда я предложил ей свидание в лоб. Она оглядела мои метр девяносто восемь от подбородка до носков кроссовок, и добавила:
- В Моллисе на Гостиной сегодня крутая банда играет. Приходи. Я там буду.
Пока я чесал подбородок она испарилась. Вечером я нашёл себя в баре Моллис. Гостиная улица, а точнее – Гостиный кваратал, со всеми этими дешевыми клубами и барами для студентов, была мне знакома по первому году в Старгороде. После инцидента в Изумрудном парке я стал сторониться таких мест, но одногруппникам пару раз удавалось затащить меня сюда. Особого удовольствия я не испытал, как не испытал его и тогда, в назначенном Лилей месте. Я нашёл её танцующей под сценой, с которой какие-то потные парни рубили невнятный транс. Лиля была само пламя. Тощая, бледнокожая, в ботинках на огромной платформе, кожаной юбке, и колготках в неприличную сетку, она отлично вписывалась в неформальную толпу. Я прибился к стене и наблюдал, как её рыжие пряди в экстазе хлещут полупьяную биомассу. Это продолжалось минут тридцать, и, кажется, она не собиралась уставать. Я понемногу глох, и думал о том, какой неподходящий объект для влечения себе выбрал. Когда выступление закончилось, Лиля отправилась к бару. Там я её и поймал.
- Аааа, привет! – проорала она, залпом осушив бокал рома, разбавленного спрайтом. – Ну как тебе ребята?!
Пока я формулировал мнение, «ребята» вдруг возникли у нас за спиной.
- Здарова, Лил! – проорал Лиле бородатый парень, стриженый под гитлерюгенд. – Ну че, не лажали мы?!
- Лил! Маленькая стерва! Как житуха?! – музыканты облепили мою бестию, и я понял, что вечер идёт насмарку.
Толпа принялась что-то живо обсуждать, но я не вникал. Я смотрел, как господин Гитлерюгенд по-свойски положил свою лапу на талию Лили. Когда я поднял глаза к стойке, наши с ней взгляды встретились, и она мне подмигнула. Я осушил своё пиво, и покинул бар.
Прошла пара дней. Я сидел в парке у одного из корпусов универа, вчитываясь в Илиаду, и вдруг ослеп. Чьи-то холодные пальцы накрыли  глаза. Лиля. От неё  пахло мёдом. Его едва заметный аромат я уловил ещё тогда, на лестнице.
- Как жизнь, кабан?! – она плюхнулась на скамью рядом, и достала мятую пачку Мальборо. Я рефлекторно дал ей прикурить, и достал свой Честерфилд.
- Кабан, а ты знаешь, что Стивен Кинг курит Честерфилд?! Знаешь кто такой Стивен Кинг? Или тебя только ветхие книжки интересуют?!
Она хохотнула, и пустила в меня дымное кольцо.
- Вообще-то, он их уже не курит. Бросил лет десять как.
- Фу, задрот! – она ущипнула меня за бедро. Я ощутил внезапное напряжение в паху. – Ну хорошо хоть одного нормального писателя ты знаешь…
- Мой любимый, между прочим – заметил я, - а Гомер – это так, по учёбе.
- Ой, нам тоже кучу всякой шняги вечно задают… То Битова, то Байрона. Скорей бы Паланик стал классикой, а то скучно. Слушай, а давай затусим сегодня?!
- На Гостиной?
- Не. На хате. Друзья квартирник устраивают. Будет море гашиша! Нравится гашишь?!
- Не пробовал…
- О Господи… - она швырнула окурок через плечо, и с ногами залезла на лавку, повернувшись ко мне. – Че серьёзно?!
- Не доводилось как-то…
- Тогда точно приходи! – она вскочила, и приготовилась исчезнуть.
- Слушай… - я вдруг схватил её за кисть, и встал. Я возвышался над нею на добрых полторы головы, но почему-то снова чувствовал себя девственником.
- Слуууушаю – протянула она, не пытаясь вырваться.
- А тот чувак бородатый, который в баре был… Он тебе…
- Мужик мой. Вроде как бывший, но там всё сложно…
Она смотрела прямо на меня, и в глазах полыхал издевательский огонёк. Я вдруг почувствовал полноценную эрекцию и в смущении отпустил её руку.
- Бойлерная, 7. Квартира 12, после восьми вечера. Приходи! – она подмигнула, и направилась в сторону корпуса. – Будет круто! Обещаю!
Я пришёл. Было действительно круто. 
Седьмой дом на Бойлерной улице был расселён и закрыт на реконструкцию. Это частое явление в центре Старгорода, где каждый второй дом числится архитектурным памятником. Каким-то чудом, Лилины музыканты урвали себе целый этаж пустого аварийного здания, и приспособили его под богемный сквот. Это была очень разношерстная тусовка – консерваторские студенты, свободные художники, залётные автостопщики, скейтеры, самозваные поэты, и прочие странные личности, разрисованные татуировками и пропирсованные в самых неожиданных местах. Сказать, что я чувствовал себя не в своей тарелке – значит промолчать. Лиля тащила меня по обшарпанным, расписанным местными творцами коридорам минут пять, пока мы вдруг не оказались в огромном зале с конусообразной крышей. Судя по каркасу, теперь обитому ржавой жестью, купол когда-то был застеклён.
- Крутяк, ага? – спросила Лиля, заметив, как я изучаю потолок. – При царе тут балы проводили. Знатный был домик!
Прямо под куполом, в центре зала, была импровизированная сцена на круглом помосте. На ней стояла ударная установка, динамики, усилители, микрофоны, и пара ребят. Бесчисленных провода расползлись по помосту, и парни что-то колдовали над ними.
- А откуда электричество? Дом ведь закрыт. – спросил я.
- Пуля протянул. От соседей. – Лиля ткнула пальцем в одного из парней на сцене. – Он отморозок, но охеренный инженер. Весь аппарат сам собрал из дерьма всякого. Это всё его идея. Кайф, да?!
Я с полчаса шатался по коридорам опустевшего дома, заглядывая в распахнутые, местами сорванные с петель двери. В некоторых комнатах осталась брошенная мебель, но основную массу растащили по своим норам жители сквота. Они, как призраки, периодически выныривали из-за углов, и снова исчезали. Я был в восторге от окружавшего меня запустения. Лиля скакала рядом, как белка, и безостановочно болтала. Через час начала собираться толпа. Мы услышали сухой треск гитарного перегруза, и вернулись в зал. На мгновение мне показалось, что мы снова очутились в баре на Гостинной. Сцена освещалась прожекторами, по углам зала тускло мерцало ещё несколько ламп. Кое-где вдоль стен стояли столы с горящими свечами на огромных многопалых канделябрах. Остальное пространство заполнилось шевелящимся сумраком. Тут и там вспыхивали огоньки сигарет, мелькало разноцветное стекло бутылок, слышался смех. На столах, по соседству с канделябрами выросли кальяны, у которых причащались представители богемы. Музыканты взобрались на сцену, и заканчивали приготовления. К микрофону подошёл мой старый знакомый, господин Гитлерюгенд. На плече  висела гитара.
- Друзья! – сказал он, постучав пальцем по микрофону. – Мы готовы начать! А вы?
Рассосавшаяся по залу толпа засвистела, заверещала, и потянулась к сцене. Народу было много, не меньше сотни. Где-то среди них скрывалась Лиля, снова бросившая меня одного. Я подхватил со стола ничейную зелёную бутылку, и отклебнул не глядя. Кажется, то был виски.
- Элвис уже в здании, господа! – проорал со сцены Гитлерюгенд, взяв диссонирующий визглявый аккорд. – Поехалииии!!!
Громыхнуло, и на первые полминуты я оглох. Через две я уже качал головой в такт. Толпа танцевала и бесновалась. Я подумал было подойти поближе, но цепкие пальцы схватили меня за предплечье.
- Давай отойдём! – проорала Лиля, подмигнув. Виски я прихватил с собой. С ней был какой-то парень, в повязанной узлами наперёд бондане, чёрной толстовке, и джинсовых шортах. Пока мы шли по коридору, он схватил Лилю за задницу, и я едва подавил порыв ударить его бутылкой. Мы уединились в заброшенной комнате, у окна, проливавшего внутрь вечерний сумрак. Парень извлёк из кармана пакетик с порошком. Лиля достала пачку «Парламент», и зачерпнула пудру в полую часть фильтра. Затем вставила сигарету в ноздрю и втянула. Когда она открыла глаза, мне на секунду показалось, что они полыхнули зелёным пламенем. Она мотнула головой, и снова наполнила фильтр.
- Давай, кабан. Это даже круче гашиша! – она протянула мне сигарету. Я застыл. Я не какой-то там сноб, ханжа, или что-то вроде, просто… Меня хорошо воспитали. Поэтому я застыл.
- Ну давай, чувак! – занудил парень в бандане. – Че ты как целка?! Я угощаю!
Лиля подошла ко мне совсем близко, не отрывая глаз от моих.
- Бог умер, кабан – шепнула она ласково. – Живём один раз.
Она аккуратно вставила сигарету мне в ноздрю, и придавила вторую указательным пальцем.
- Смелее – она сказала это так томно, что я моментально возбудился. И втянул порошок. В носу запершило, в глотку провалилась горькая жгучая слизь. Я запил её виски.
- С этим не перебарщивай – Лиля ткнула пальцем в бутылку, а потом похлопала меня по щеке, схватила Бандану за руку, и потащила в коридор.
- Иди отрывайся! – приказала она напоследок. – Я скоро тебя найду!
Она нашла меня у сцены. Я скинул футболку, заткнув её за пояс джинсов, и слился с бьющейся в экстазе толпой. Я не симулировал. Мне действительно было хорошо. Я даже забыл про Лилю на время, ошалев от кипевшей во мне энергии, и мощи, льющейся на нас из динамиков. Гитлерюгенд уже не казался мне врагом номер один. Он метался по сцене, так же, как я – под ней. Голый по пояс, мокрый, он заводил толпу не жалея струн и связок. Это был кураж. Моё сердце колотилось, натягивая кожу на груди. Лиля незаметно возникла рядом, слилась с общим буйством, добавив в него огненную искру. На ней была тонкая футболка, и в очередном перерыве между песнями, пока мы пытались отдышаться, я заметил как натянулась ткань под её набухшими сосками. Ощущение было такое, будто внутри меня очнулся, степенно расправив крылатые плечи, огромный демон. Она заметила мой взгляд и хлопнула меня по заднице. Я перехватил её кисть, и притянул Лилю к себе, схватив второй рукой за горло. Мокрая мягкая кожа под моими пальцами была холодной. Горячими были только губы. Гитлерюгенд смотрел на нас со сцены.         
 Через полчаса команда на сцене сменилась. Я, Лил, и Бандана заправились ещё раз, и шатались по тёмным коридорам в кампании бутылки джина вологодского производства. Я предложил Лиле выйти на воздух. Она отказалась, предложив побродить тут ещё немного.
- Это ж так круто, Кабан! Смотри! – она оторвала от стены кусок газеты, торчавший из под обоев, и поднесла его к пламени зажигалки. – Тыща девятьсот тридцатый!!! Часовых дел мастер…
Из темноты выплыл Гитлерюгенд. В одной руке он сжимал рубаху, во второй была бутылка.
- Лил! – заорал он, разведя руки в стороны, и улыбнувшись – Заебался тебя искать в этих катакомбах! Иди сюда.
Лиля бросила газету, и скрылась в его татуированных объятьях. Мой пульс, без того бешеный, участился ещё ударов на двадцать. Я подошёл к ним.
- Лиль! Может познакомишь уже со звездой?
- А… Конечно! – Лиля оглянулась на меня, отступила. Гитлерюгенд отодвинул её в сторону, и сделал шаг мне навстречу. На тяжеловеса он не тянул, и ростом был ниже, но в целом парень был крепкий, коренастый. Я всё понял по его глазам, и когда он взмахнул бутылкой, целя мне в висок, ничуть не удивился. Демон, копошившийся во мне, вовсю рвался на волю, но я решил быть умнее. Я увернулся от первого выпада, затем от второго, и сделав несколько шагов назад, застыл в паре метров от парня. Лиля молча наблюдала.
- Пидор вертлявый… - фыркнул Югенд. – Иди сюда, ссыкло!
- Лиль, ты чего притихла, а? – спросил я. Лиля вздрогнула. Отсутствующий взгляд на мгновение прояснился. Я хмыкнул, и продолжил:
- Ты же сама хотела, я видел! Чё молчишь?! – я грохнул кулаком по стене. Посыпалась штукатурка.
- Я… Я не знаю… - пробубнила Лиля, опустив голову. – Гош, прости меня…
Гоша-Югенд посмотрел на неё с кривой ухмылкой. Свет фонаря, лившийся из окна, серебрился в его бородище. И тут я понял, что должен сделать, чтобы победить. Мало было побить этого придурка. Я должен был скинуть его с пьедестала, засветиться ярче, чем он. Лиле нужен был огонь. И он был у меня.
- Лил?! – крикнул я ей, оступая ещё на пару шагов вглубь тёмного коридора. Она подняла глаза, и посмотрела на меня без выражения.
- Хочешь фокус, Лил?! – я улыбнулся. Уголок её рта несмело дёрнулся.
Я задышал ещё чаще, сконцентрировавшись на её лице. Я не был уверен, что все получится, и здорово рисковал своей головой. Как и тогда, в парке. Дело в том, что маме и Вике я рассказал не всё. Они думали, что я отрубился, когда меня начали бить, а остальное случилось уже потом, вне моего сознания и воли. На деле все было немного… иначе. Когда третий подбежавший ударил меня в скулу, я почти не почувствовал удара. Он меня только раззадорил. Я ударил его левой в висок, и он отшатнулся, прикрыв лицо ладонью. Второй, пролетевший мимо, набросился сзади, и ударил меня в поясницу. Я отмахнулся локтем, и попал ему в лицо. Что-то хрустнуло. Я испытал от этого хруста… Удовольствие. Наверное, этот момент лучше потом вырезать с записи… Четвёртый и пятый летели на меня, первый, который меня поймал, всё ещё корчился на земле. Я почувствовал пустоту в желудке, будто ухнул с горы в быстро движущейся машине. Потом пустота заполнилась приятным теплом, разливавшимся по грудной клетке. Я протянул руки навстречу бегущим, как зомби из старого фильма, и знаете что? Мои ладони светились. Это был белый, спокойный свет больничной лампы. Только он не был холодным. Я это точно знал. Бегущие, увидев это, сбавили ход. Один остановился совсем, а второй, на его беду, заскользил по снегу прямо мне в руки. Как я и хотел, о да. Прямо в руки... Я улыбнулся, и увидел, как в глазах летевшего ко мне парня расцветает чёрный, безумный ужас. Потом я увидел в них своё отражение. Я сиял. Когда он подлетел, я впечатал ладонь ему в лицо, налёг на неё плечом, и опрокинул его затылком на землю. Снега на ней уже не было. Чавкнула грязь. Лицо под моей рукой было холодным. Парень закричал, я отпустил его, поднялся, и протянул руку ко второму. Мне хотелось коснуться его, хотелось, чтобы он тоже кричал. Это был голод, который я едва начал утолять. Я хотел больше. И всё же, я понимал, что поступаю плохо. Парень побежал, а я смотрел ему вслед, и боролся с желанием догнать и согреть его. Я становился всё ярче и ярче. Снежное одеяло отступало, земля парила. Вода в лужах вскипала, моментально испаряясь. Я хотел больше. Но должен был остановиться. И не знал как. Я упал на землю, и закрыл глаза. Свет был и под веками, но я хотел видеть тьму. Я представлял её, представлял  чёрный холодный космос в молочных брызгах звёзд. Тогда-то Вика меня и нашла.
Я улыбнулся Лил. Уголок её рта несмело дёрнулся. Я посмотрел на Гошу-Югенда и поманил его пальцем.
- Давай, Отелло – сказал я ему. – Где там твоя стекляшка?!
Гоша зарычал, и бросился ко мне. Я спокойно стоял на месте. Знакомое тепло поднималось от живота к груди. За плечом Югенда я видел Лилю, с огромными глазами, зажавшую рот ладонями.
- Давай!!! – заорал я Гоше в лицо. Бутылка неслась к моей голове. В последний момент Югенд почуял подвох – я не увернулся. Только зажмурился, и увидел свет. Удара я не почувствовал.
- ****ь! - взвизгнул Гоша. Со светом пришёл и голод. Он хотел Гошу. Я стиснул зубы, и приказал свету исчезнуть, грохнув кулаком всё по той же стене, у которой стоял. У меня получилось. Свет отступил. Я открыл глаза, и увидел, что рука, которой я лупил по стене, ещё немного флуоресцирует в темноте. Будто стрелки старых бабушкиных часов, за которыми я часто наблюдал, засыпая. Гоша упал на колени, баюкая у груди обожженную руку. Кажется, он скулил. На полу между нами тускло светилась лужица, пару секунд назад бывшая бутылкой. Значит, получилось. Лиля так и стояла зажав ладонями рот. Глаза её были мокрыми. Парень в бандане испарился. Я обошёл Гошу, подошёл к Лил, и аккуратно забрал у неё бутылку.
- Прости, – шепнул я на прощанье, и, убедившись, что в этот раз сохранил одежду, отправился восвояси. Всё вышло, как я и задумал. Теперь Лиле нужно время. Прихлёбывая джин, я бродил тёмными коридорами, пока не вышел на лестницу. Я думал о том, что в этот раз совладал с собой, но нужен был лучший контроль. Я решил потренироваться, и пошёл наверх.
Я сидел на крыше и глядел на огни ночного города. Тогда я впервые подумал о том, что могу стать одним из этих огней. Дать городу ещё немного света. Но для этого нужно справиться с голодом, научиться держать себя в руках. К тому же, я не хотел навредить Лиле в следующий раз. Я знал, что она придёт ко мне. Рано или поздно. Как мотылёк, летящий на пламя свечи в тёмной комнате. Вопрос времени.
Я держал бутылку в левой руке, и пристально смотрел на правую. Ничего примечательного – кости, сосуды, мышцы и сухожилия. Как у всех. Откуда же это во мне? Что это такое? Я сжал руку в кулак, приказав ей нагреться. Ничего не произошло. Я вздохнул, закурил, и закрыл глаза. Представил свет. Когда он заполнил пространство под веками, я попытался сжать его в маленькое пятно, как будто смотрел на солнце сквозь прищуренные глаза. Это оказалось проще, чем я думал. Я направил пятно в правую руку и открыл глаза. Она сияла. На крыше наступил день. Я перегнулся через перила и посмотрел в колодец двора. Клянусь, я мог разглядеть пачку из под «Мальборо», лежавшую в урне у парадной. С крыши пятиэтажного дома! Я спохватился, что меня примут за пожар, и попытался убавить мощность. Получилось. Рука стала светиться в два раза тусклее. Я схватился за железный прут перил, и через пару секунд он накалился добела. При этом я спокойно держался за него, не чувствуя жара. Я нагрелся чуть сильнее. Метал стал мягким, словно тёплый пластилин. Я перекусил прут пальцами, как гидравлическими ножницами.
- Господи… Да кто ты такой, а?! – услышал я голос Лил.
- Хотел бы я знать…
Мой фокус сработал, я привлёк Лилю своим талантом. Гоша был вышиблен из её головы, и следующие два года мы провели вместе. Я перестал бояться людных мест, всё больше овладевая светом. Мы часто дурачились. Иногда, если мы были вдвоём на общажной кухне, я за секунду нагревал чайник. Мы постоянно пробирались в запертые на ночь парки. Я просто перекусывал замки, или цепи на воротах. Один раз я расплавил стенку банкомата, и мы поживились наличкой, но то было единственное наше преступление. Той ночью мы были под порошком. Тогда же я испарил пруд в Александровском саду, и мы до рассвета бродили по дну водоёма. Я заметил, что заодно испарил всю постороннюю химию в крови. Скорость и алкоголь  меня попросту отпустили. Лиля пару раз пыталась сфотографировать меня, когда я свечусь, но безрезультатно. Смотреть на меня нагретого она могла только через солнцезащитные очки. Я как никто заслуживал ласкового «моё солнце», и Лил действительно звала меня так. А потом, постепенно, ей стало скучно. К концу второго года с ней я едва не вылетел из универа. Пару раз нас чуть не поймала милиция, а ведь Лил постоянно носила с собой порошок. Я всё больше думал о том, как  использовать мой талант на благо окружающих, а Лиля… Скажем так, окружающие её мало заботили. Мы стали ссориться по мелочам, она вечно упрекала меня в занудстве, стала пропадать по ночам без меня. Конечно, я волновался, но никогда не ревновал её к другим. Наверное, я уж слишком уповал на свою уникальность. Чего мне стоила моя глупость, вы уже знаете.
На майские праздники я уехал домой, проведать маму. Лил я обещал приехать к 9му, но вернулся, увы, 7го. Слава богу, это были праздники. В противном случае жертв оказалось бы больше. Я вышел из лифта на седьмом этаже. Комната находилась в конце коридора. Я прошёл мимо кухни, и поздоровался с Витей, общительным корейцем, чьи родители в своё время мудро сменили родину, и осели в Старгороде. Витя как-то странно улыбнулся, когда я отправился дальше. Через пару секунд я понял, почему. Мой сосед, Макс, почти не жил в общаге, но иногда всё же появлялся. Поэтому я не удивился, увидев у двери мужские кроссовки. За ними прятались Лилины слипперы, бардовые, с белой каймой у подошвы. На мне были такие же. Я застыл. Витя высунулся в коридор в предвкушении зрелища. Я услышал ритмичные мясистые шлепки. Потом Лил застонала сквозь зубы, и этот звук я бы ни с чем не спутал. Я поставил сумку на пол, и мягко ступая подошёл к двери. Я немного приподнял её, чтобы не скрипели петли, и медленно отворил.
Гитлерюгенд номер два трахал мою Лилю сзади, спиной ко мне. Я осмотрел его мохнатую задницу, и крепкую спину. Чёлка, зализанная направо колыхалась с задницей в такт. На спине у него были выбиты две катаны, вставленные под кожу, как в ножны, крест-накрест. Я видел Лилины маленькие сморщенные ступни, белые икры, и бёдра, местами покрасневшие. Заметил пару пропущенных бритвой волосков на левой ноге, над косточкой у щиколотки. А ещё я видел яйца этого парня. Скукоженые мохнатые яйца. Господи. Я почувствовал запах дыма. Затем его почуяли они. Люди, застигнутые врасплох нагишом, такие смешные… Парень вскочил с кровати, и бросился к окну. Пожалуй, выйди он с седьмого этажа, у него бы было больше шансов.
- Че за х… - тут он вспомнил. Сперва про яйца. Он прикрыл их моим одеялом. Затем он вспомнил про свои мышцы, и бросился ко мне.
- Ты кто нахер такой?! Уё… - я схватил его за горло. До этого момента Лил просто лежала в постели, разглядывая меня с  любопытством. «Бог мёртв, Лил?», подумал я тогда. Я полыхнул всем телом. Одежда на мне вспыхнула и исчезла. Лиля не могла видеть лицо любовника, но запах почуяла.
- Иван! – она бросилась ко мне. Или к дверному проёму, который я перекрыл, не знаю. Тогда я снова полыхнул. Против моей воли… отчасти. Второй всполох был куда сильнее. Лиля находилась в полуметре, и её волосы и брови сгорели за секунду. Палёный смрад повалил в коридор. Обугленное тело обмякло в моей руке, и я его уронил.
Лиля свернулась калачиком на полу под окном и скулила. Я медленно подошёл, пытаясь сдерживать сияние. Постельное бельё вспыхнуло, обои поползли со стен. На шкафчике взорвался флакон с туалетной водой. В коридоре завыла сирена. Я остановился на середине комнаты. Абажур, висевший надо мной стёк мне на плечо. Лампочка лопнула ещё раньше.
- Угрёбище… - прохрипела Лиля, не поднимая лица. Кожа на её голове обгорела. Остатки волос беспорядочно торчали чёрными клочьями.
- Что ты наделал, ублюдок?! – она снова хотела броситься на меня, но жар был слишком велик. Лил отшатнулась обратно к окну. Постель и обои горели, комнату заполнил дым. Ей не хватало воздуха. Мне, как выяснилось, он был не нужен.
- Слабак… - продолжила она, пытаясь глядеть на меня исподлобья. – Кто ты без твоих фокусов?! Ничтожество… Задрот двухметровый…Ноль! Изуродовал. Человека убил! Ты человека убил, УГРЁБИЩЕ!!!
Я снова полыхнул. Лиля вжалась в стену. Кожа на ногах пошла волдырями. Некоторые тут же лопались.
- Чудовище… Какое же ты… - прохрипела она, отбрыкиваясь от жара. – Прости меня… Ваня! Прости! Ты не виноват! Это я… лживая… шлюха я! Слышишь?! ШЛЮХА! ПРЕКРАТИ!!!ХВАТИТ!
Она была мне противна. Я ничего не мог сделать. Из-за неё я убил человека. Из-за её долбанной тяги к приключениям, к постоянной искре в жизни. Теперь то она получила достаточно искр. И всё же, клянусь, я не хотел убивать её. По крайней мере, разумная часть меня. Я отступил чуть назад, к двери. Сияние не исчезало. Я не мог его выключить. Будто рубильник заело. Светлая… Нет. Светящаяся часть меня упивалась своей властью, хотела, чтоб игра продолжалась. Лиля вдруг рассмеялась.
- Ну точно! Конечно! – она закашлялась, отхаркиваясь, - изувечил, и назад?! Наигрался?! А закончить слабо? Хиляк бесхребетный! Заморыш! Пошёл ты! ПОНЯЛ, СЛАБАК?! ИДИ НА ХЕР!
Она неуклюже поднялась. Уродливое, обгоревшее создание. Нагое, с безумными глазами без ресниц. Колени дрожали, плечи странно перекосило, и одна рука казалась длиннее другой. Комната полыхала вокруг неё.
- Иди на хер, - устало выдохнула Лил, и медленно, по-старчески, повернулась к окну. Я решил, она хочет открыть его, чтобы впустить воздух. Когда она полезла на подоконник, я понял, что не прав. Я бросился к ней, забыв о том, что источаю жар. Обжигающая волна достигла Лил раньше меня. Она замахала руками, зажмурившись. И выпала из окна. Выпала не издав ни звука. Пару мгновений я тупо смотрел в опустевший проём. А потом потерял контроль. Последнее, что я помню – как дошёл до окна, как оплавилась и вытекла из проёма рама. Комната догорала. От постели осталась горсть пепла. Дым вился вокруг меня, как игривый пёс. Свет становился всё ярче. Я выглянул в проём и увидел Лил. Потом всё заполнил свет. Так испарилось общежитие №3, и вся прилегавшая к нему территория. Сфера, радиусом в сто восемьдесят метров, просто исчезла с лица планеты. Вместе со всем содержимым. И в центре той сферы был я.   




 


Часть 2. Светлячок в коробке.


        Я говорю, не замечая, как закипает чай в кружке. Жидкость выплёскивается через край, заливает стол. Рука начинает мерцать слабым светом. Всё чаще, и ярче. Кружка взрывается. Брызги испаряются моментально.
- Иван! Стой! – Алиса стряхивает оцепенение. Я не слышу её. Я всё ещё вижу обожженное тельце у окна в пылающем аде.
 Иди на хер, Иван.
 Лицо на лысой головёшке брезгливо кривится. Существо отворачивается, тянет перепачканную пеплом ручонку к окну.
- Ваня! Сейчас же прекрати! – Алиса перегибается через стол, и бьёт меня по лицу наотмашь. Первое, что я слышу, возвращаясь – короткий «пшик», с которым обгорает кожа на её ладони. Я вижу, как она щурится, стараясь смотреть мне в глаза, и только тогда понимаю, что делаю.
- Господи! – я вскрикиваю, и падаю назад вместе со стулом. Перебирая ногами, отползаю от стола, и врезаюсь спиной в стену. Нельзя! Я должен удержать его, долбаное сияние! Иначе всё повторится… Я закрываю глаза, сжавшись на полу…
 



***

- Радиационный фон в норме. Они там, в штабе, совсем ****улись… Бомба! Какая…
- А ну-ка туда посвети… Да ниже, ёбта. Смотри!В низине!
Я лежал на чём-то холодном. Надо мной было чистое небо, слишком чистое для этого города. Я впервые видел в Старгороде звёзды. Как это было красиво! Большая и малая… Венера! Шевелиться я не мог, да и не хотелось. Я был опустошен. Свет ушёл, выгорел без остатка. По крайней мере, так казалось. Я чувствовал себя легко, и наслаждался покоем и безмятежностью. К сожалению, недолго. Где-то высоко мяукнула сирена. Небо прорезали огни прожекторов. Тишину разрубил вертолётный стрёкот. Скоро всё закончится, подумал я. Меня найдут, и накажут. И будут правы. Тогда, лёжа на дне сотворенного мною кратера, я ещё не знал, какого масштаба разрушения произвёл. Встать я не мог. Чего уж там, я даже голову повернуть не мог! Мне думалось, что я выпал из окна вслед за Лилей, был искалечен, но выжил каким-то чудом. На деле же, на мне не было ни царапины. Я просто перезаряжался.
Я слышал голоса, и шарканье ног. Потом в лицо ударил свет.
- Выживший! Твою мать…
- Штаб, я семнадцатый, приём! У нас выживший!
Рация затрещала.
- Семнадцатый, я штаб. – снова треск помех. – ВЫ ТАМ, ****Ь, ОБКУРИЛИСЬ?! КАКОЙ ВЫЖИВШИЙ?!
Что-то ткнулось мне в шею.
- Перчатку сними, дурила… Нет тут радиации.
- Пульс в норме. Видимых повреждений нет.
Свет перестал бить в глаза, сместившись ниже, и я увидел огромную голову с матовым забралом вместо лица.
- ****ь, да он на меня смотрит!!!
Рация снова захрустела.
- Товарищ полковник, так точно, выживший. Мужчина, около двадцати. Без видимых повреждений. Кажется, парализован. Запрашиваю птицу для эвакуации…
Мысли ещё путались, но всё же, я понял – что-то идёт не так. Что-то не вписывалось  в картину, которую я представлял. Прошло несколько  минут, и небо надо мной заслонило брюхо вертолёта. В глаза ударил свет.
Забрало снова склонилось надо мной.
- Вы меня слышите? Моргните один раз, если слышите!
Я сомкнул веки.
- Хорошо! Сейчас вас поднимут в вертолёт. Вы будете закреплены на носилках, ни о чём не волнуйтесь! Вас доставят в безопасное место.
Какая ирония, подумал я, пока меня кутали в одеяло, и пристёгивали ремнями. Доставят в безопасное место.
Не знаю, как долго мы летели. Как только меня подняли, ещё одно лицо склонилось надо мной, и предупредило, что даст  успокоительное. Я провалился в туман
.
Я был в больничной палате. Точнее, в комнате, похожей на палату из-за обилия дремавшего вокруг оборудования. Стена напротив  была сделана из стекла. Сквозь туман пробуждения я увидел два силуэта. Белый, и бурый. Я поднял руку, и потёр глаза, наводя резкость. К предплечью прилипла пиявка капельницы. Силуэты исчезли, и через пару секунд возникли в палате. Белый подошёл к мониторам у кровати. Это был мужчина за сорок, в роговых очках на массивном носу, с грустными глазами, над которыми нависли кустистые брови. Чёрные, как смоль, они диссонировали с его сединой. Мужчина склонился надо мной, и что-то достал из нагрудного кармана. В глаза ударил свет. Я попытался отвернуться, но он положил руку мне на лоб.
- Спокойно. Похоже, вы полном порядке.
Он снова посмотрел на монитор, затем что-то сделал с капельницей.
- Что ж… Рефлексы пришли в норму. Все показатели стабильны. Не знаю, что там почудилось вашим, но он здоров. То, что они приняли за паралич могло быть просто аффективным состоянием, психосоматической реакцией на стресс.
- Я могу поговорить с ним?
- Если он сам не против. Я здесь закончил. Будем ждать результаты анализов, но смысла в них нет. Так что там случилось? Говорят, радиации нет, значит природа взрыва…
- Кто говорит?
- Счётчики Гейгера.
- Хм… Пока я не могу разглашать...
Доктор усмехнулся.
- Разглашать мне? Да ни черта вы не выяснили…
- В общем-то, да... Потому и спешим допросить свидетеля.
- Предполагаемого.
- Его нашли в центре воронки!
- Не глупите, полковник. Будь он свидетелем, его бы не нашли. У вас там здание испарилось. Вместе с сотней метров почвы, на которой стояло! А это просто человек…
- Доктор, я не идиот. Местность ещё анализируют, но предварительно эксперты сообщили, что в пределах сферы полыхнуло в несколько миллионов кельвинов. Как минимум. Это даже не мегатонная бомба, доктор… Но никакого выброса во внешнюю среду!
- Даже так…
- Будто вы ещё не в курсе. Так вот… Эксперты говорят, что в пределах сферы, в радиусе ста восьмидесяти метров, все вещества обратились в ионизированную плазму, или как её там... Но! На северо-западе в зону поражения попала платная стоянка. Я там видел несколько машин. То, что осталось от них. Я был на месте через уже через восемь минут после…взрыва, и первое, что увидел – половину старого «форда-мондео», стоявшую на границе воронки. Заднюю часть будто откусили, понимаете? Автогеном, или лазером. Я подошёл, чтобы рассмотреть как следует, и схватился за корпус машины, чтоб не свалиться в кратер. Он был холодный, доктор!
- Я не совсем понимаю…
- К чему я об этом? Я поясню. Понимаете, док… Я служу в разведке пятнадцать лет. Мой отец воевал в Афганистане и Нагорном Карабахе. Я бывал в Сирии, Ираке, Северной Осетии, Корее. Больше пятидесяти операций. Я свои звёзды ношу не просто так. Но когда я стоял там, в самом сердце моего родного города, у этого обрезанного форда, и смотрел вниз, на вылизанную площадку, двадцать минут назад бывшую семиэтажным зданием… Я чуть не обосрался, док. Понимаете? Я! А этот парень лежал там внизу. Лежал с голой жопой, и любовался звездами. Странно, не находите?
- Я, пожалуй, пойду. Буду в кабинете. В случае чего – жмите на кнопку.
- Я зайду к вам после.
Щёлкнула дверная ручка, и седовласый доктор появился в окне, выходившем в пустой коридор. Тут я, наконец, обратил внимание, что в этом типично больничном коридоре с множеством дверей и холодными белыми стенами доктор был абсолютно один. 
Второй подошёл к кровати, и присел на край в изножье. На нём был болотного цвета китель без знаков отличия, такие же штаны, и высокие армейские берцы. Он не был похож на вояку, какими я их себе представлял: интеллигентное узкое лицо, с посиневшими от свежей щетины щеками, внимательные голубые глаза, и печальные морщины, протянувшиеся от крыльев орлиного носа к углам рта. Армейской была только стрижка - ежик, обнаживший лысеющий к вискам лоб. Он положил руку мне на колено, и подмигнул:
- Потолкуем немного?
Я был растерян, и не знал что делать и говорить. С одной стороны, я мог наплести что угодно, и попытаться уйти. Никто бы не догадался о моей роли в случившемся. Пару лет назад я и сам посчитал бы всё это бредом. Мне очень хотелось выкурить сигарету, пройтись по ночному городу, вести себя так, будто всё нормально, будто у меня обычная жизнь, сессия на носу, а я ещё и допуск не получил, и… Да только всё было не так. Это был не сон. И сколько бы защитных механизмов не запустил мой разум, чтобы спасти меня, сколько бы не строил стен, я видел в них окно. Окно с плавящейся, капающей на подоконник рамой. А за ней было то, что я сделал. Папа всегда учил меня нести ответственность за мои дела. Пришло время проверить, чему я научился.
- Если расскажете что там случилось. – я не смог выдержать  взгляда полковника, и отвел глаза в пол. 
- Вообще-то, я думал ты мне расскажешь…
- Нет… расскажите что там сейчас. То что говорили доктору.
- Хм… Что ж, хорошо. Но у нас уговор. Ты мне, я – тебе. По рукам? – он протянул мне огромную мохнатую ладонь, и я с трудом удержался от того, чтоб нагреться, когда пожимал её.
- Итак… Что там сейчас. По последней информации, которой я располагаю, в 19 часов 17 минут по Москве, в общежитии №3 Старгородского Педагогического Университета, предположительно на крыше, было приведено в действие взрывное устройство неизвестного типа. В результате взрыва сфера диаметром в триста пятьдесят шесть метров подверглась воздействию неизвестной энергии. Все объекты внутри неё были уничтожены. Исходя из анализа почвы на месте происшествия, эксперты заявили, что пораженное пространство подверглось воздействию температур, возникающих при взрыве мощностью от двух метатонн и выше, в тротиловом эквиваленте. И тут начинаются загадки. Во-первых, несоответствие поражающего фактора, и мощности. Взрыв с выбросом такого количества энергии в эпицентре должен иметь более обширные последствия – ударную, световую, звуковую волну, вероятное радиационное поражение, сейсмическую активность. Собственно, половина города сейчас должна лежать в руинах. Однако, очевидцы явления, наличие которых уже само по себе ставит в тупик, утверждают, что взрыва не было. Более того, всё вообще случилось почти бесшумно. Белый шар, возникший в районе крыши здания, разросся до упомянутого радиуса, выделяя при этом смехотворное, в пару тысяч кельвинов, излучение, не ярче комнатной лампочки, и поглотил пространство внутри. Обрушение здания произошло в полнейшей тишине. На соседней улице, наверное, даже птички пели, а половина квартала рядом просто испарилась. Будто перенеслась в параллельную вселенную. Честно говоря, я бы скорее поверил в это, нежели во взрыв. А ты, Иван?
- Господи… - я тоже не хотел верить, вот только… Когда лебёдка поднимала меня на борт вертолёта, я всё же заставил себя повернуть голову, и посмотреть вокруг с высоты. И там не было ни общежития, ни сквера вокруг, ни подъездных дорожек. Ни единого огонька. Только чёрный котлован, опоясанный идеальным кругом прожекторов. – Боже мой. Сколько же человек я…
- Ты? – полковник расхохотался, запрокинув лицо к потолку. Он согнулся пополам, сотрясаясь всем телом, пока, наконец, не затих. Потом он поднял голову, и в его глазах я увидел веселья не больше чем в двух кубиках льда, тающих на дне бокала. Его ладонь вдруг скользнула выше по моей ноге, и очутилась у меня на мошонке. Он стиснул мои яйца так, что перехватило дыхание. Я даже не вскрикнул. Живот стал как каменный. Я замер, а он пододвинулся ближе, и немного ослабил хватку.
- Тише…тише. Расслабься. – шепнул он, почти касаясь своим клювом моего лица. – Выкладывай. Какую организацию ты представляешь? Чего вы хотите? Если это был акт устрашения, то я аплодирую. Вся страна гарантировано обосралась, посмотрев вечерние новости. Начальника ГРУ по области отстранили, и пять минут назад мне сообщили, что он пустил себе пулю. Вы подсобили моей карьере, да только…
Он немного сжал пальцы, и низ живота прострелило такой болью, что я захлопал ртом, как рыба, попавшая на берег.
- Клал я на эту карьеру с пробором! – он шептал это мне на ухо, и я чувствовал его ледяное дыхание. – Я в этом районе вырос, ты понял? Моя мама в трёх кварталах живёт. Повезло тебе, что твои начальники  южнее испытания не устроили. Иначе я б тебя уже раскалённой кочергой дрючил. А теперь, сучонок, рассказывай. Что вам нужно? Что это была за бомба? Израильская нейтронка? Или у вас свой Кулибин завёлся?! Говори!
Он влепил мне пощёчину, и, как следует сжав напоследок, наконец отпустил мои яйца. Я завалился на бок, хватая ртом воздух. В глазах танцевали чёрные мушки. Этот мужик здорово меня разозлил. Я догадывался, что стражи нашей родины суровы, но к такому точно не был готов. Совесть на время отступила. Я решил показать ему всё наглядно. Всё ещё лежа в позе зародыша, и сжимая распухшую мошонку, я рассмеялся. Я подумал об обугленной Лилечке, ползущей к окну. Здесь окон не было. Посмотрим, как поведёт себя ЭТА букашка. Вот что мелькнуло в голове. Голод шевельнулся внутри, тёплый цветок в животе распускался, пульсируя. Я захохотал взахлёб. Полковник, игнорируя мою сцену, отошёл к смотровому окну, и отвернулся. Он ждал, когда я закончу. Я скатился с постели, и продолжал смеяться, стоя на холодном полу. Тогда он не выдержал, и резко обернулся, ощерившись, как пёс перед броском. Я осторожно полыхнул, сдерживаясь изо всех сил, и стёр оскал с его лица. Лицо полковника вытянулось, он замер у окна, но лишь на долю секунды. Видимо, выучка взяла своё, и он рванул из кобуры пистолет. Я хотел закрыться руками, но не успел. Ствол в его руках тявкнул несколько раз. Ничего не произошло. И тут я увидел своё отражение в смотровом окне. Я увидел то, что видел сейчас полковник. Двухметровая человекообразная фигура, светящаяся самым белым в мире светом, словно нить в лампе накаливания. Сияние визуально увеличивало меня в размерах, и я, должно быть, казался полковнику гигантским инопланетным чудищем, вторженцем из его ночных кошмаров. Пожалуй, я мог его понять. Его пульки расплавились, просто коснувшись меня. В то же время, палата осталась в целости. Я стоял в полуметре от кровати, но простынь даже не задымилась. Нужно было что-то делать. Мной гнев понемногу утихал, я должен был объяснить ему всё. Я протянул руки ладонями к нему, продолжа сиять на всякий случай.
- Успокойтесь – сказал я. – Я просто хотел показать!
По коридору за спиной полковника к нам бежали солдаты. Где-то в хвосте мелькал халат чернобрового доктора. Полковник оглянулся, потом посмотрел на меня, и поднял согнутую в локте руку, зажатую в кулак. Солдаты за стеклом остановились, рассредототочившись в дверных проёмах. Доктор, оставшийся не у дел, глупо переминался на месте пару секунд, а потом увидел меня. Он нахмурился, и протёр очки рукавом халата. А потом медленно, как загипнотизированный, пошёл к нам. Полковник всё ещё целил мне в грудь.
- Уберите пистолет, Бога ради – сказал я ему. – Он вам не поможет, не поняли?
- Кто ты? – он опустил ствол, и теперь чувствовал себя неловко. 
- А вы яйца мне покрутите, может и отвечу – я сделал шаг ему навстречу, и улыбнулся, когда он напрягся всем телом. – А может я вам покручу, м?  И вы там что-то говорили про кочергу… 
- *** тебе. – сказал полковник, нервно сглотнув. – Застрелюсь.
- Воля ваша… - я присел на край кровати. Доктор в это время подошёл к смотровому окну, и разглядывал меня, раскрыв рот.
- Кто ты, мать твою за ногу?!
- Маму попрошу не трогать. Я её очень люблю. Как и вы свою.
- Отвечай на вопрос.
- Давайте не будем. Если вы ещё не поняли, я снова могу нагреть полквартала – в этом я, кстати, не был уверен, - раньше, чем вы поднесёте ствол к виску. Понимаете?
- Что тебе нужно?
- Конструктивный диалог. Но говорить будем по моим правилам. Или не будем вовсе. Компренде?
- Си.
- Я не представляю для вас угрозы, если вы не будете хулиганить. Даже наоборот, я хочу сотрудничать – тут меня, кажется, занесло. В действительности, я понимал в происходящем не больше полковника. Но что-то мне подсказывало, что он не должен знать о моей неуверенности.
- Как думаете, мой талант пригодится нашей стране?
- Ты действительно уничтожил общежитие? – он убрал пистолет в кобуру, и сделал какой-то знак солдатам. Те остались на местах, как и доктор, прилипший к окну.
- Случайно.
- Случайно?!
- Мне девушка изменяла. Я застукал. Вышел из себя. Почти как сейчас, кстати. – я подмигнул ему. У полковника отвисла челюсть.
- Послушайте, я правда этого не хотел! Просто… плохо контролирую себя в состоянии стресса. А так – я обычный парень. Студент. И Лилю я пальцем не тронул! 
- Бред какой-то… - полковник потёр лоб, и зашагал по палате. – И чего ты хочешь?
- Не знаю. Помочь. Быть полезным. Свяжитесь с начальством, с президентом… Пусть распорядятся. Меня ведь можно как-то… изучить. Использовать во благо. Вон посмотрите на вашего доктора – аж светится, хочет меня препарировать.
- Ты же угроза государственного масштаба! Какое может быть сотрудничество?!
- Говорю же, мне просто нужно поупражняться!
- И сжечь полгорода?
- Вы же представитель правительства! Придумаете что-нибудь! Полигон мне выделите, или что-то вроде…
- Полигон, ****ь! А орбитальную станцию тебе не выделить?!
- У нас товар, у вас – купец. Я могу уйти. Вряд ли мне помешают. Подамся в Китай. Или в Штаты. 
- В Гваделупу… Устранить, или изолировать – вот все твои переспективы.
- Полковник, вы много видели подобных мне? Я правда могу быть полезен. Глупо убивать золотую антилопу. Думаю, ваше руководство достаточно дальновидно, чтоб это понять. К тому же… Не уверен, что выйдет меня устранить. А если и выйдет… Поделом мне. Я всё-таки убийца.
- Да ладно тебе ныть… – полковник всё выхаживал по комнате. – Пустую общагу сжёг, и туда же – убийца! Знаешь сколько народу я покрошил во благо своей страны?
- Кстати. Когда будете говорить со своими, сразу предупредите – ничем подобным я заниматься не намерен. Используйте меня в мирных целях. Иначе никак.
- И откуда ты взялся такой… пестрожопый? – полковник остановился, и посмотрел на меня возмущенно. Я пожал плечами:
- Откуда и все. Из мамы.               
      

***

- Иван! – Алиса касается моего плеча и я вздрагиваю. – Спокойно. Всё хорошо. Ты справился.
Я лежу на полу в позе зародыша, а Алиса продолжает осторожно гладить меня. Вспышка подавлена. Лили больше нет. С тех пор прошёл уже год. Год, как я живу на секретном военном объекте, который мне предоставили с подачи полковника Тополя. Год, на протяжении которого учёные из отдела перспективных разработок исследуют мои возможности и варианты их применения в индустрии энергетики. Самого Тополя я с тех пор видел лишь дважды, когда в составе исследовательской группы летал на Новую Землю. Думаю, не нужно объяснять, чем мы там занимались. Если коротко – мы взрывали меня. Я остался доволен испытаниями. Правительство – не очень, потому что я показал им кузькину мать. И даже чуть больше.
- Прости – говорю я Алисе, поднимаясь. – Тебе нужно в санчасть.
Она удивленно смотрит на обожженную ладонь, и тут мы оба понимаем, что она гладила ею моё плечо.
- Басов меня порвёт. – заключает Алиса, сворачивая видеокамеру. – Идём.
Исследовательский комплекс – отнюдь не мой личный особняк, хотя соорудили его в мою честь. Точнее, реанимировали. Лет двадцать назад здесь была секретная военная часть, расформированная в перестройку. Часть находилась на безлюдном болоте, в ста километрах от Старгорода. До ближайшего человеческого поселения – посёлка Немцы (с ударением на «ы») двадцать четыре километра. Таким образом правительство сократило риски, связанные с выходом меня из под контроля. Я говорю «сократила» потому, что во вторую новоземельскую экспедицию я испарил сферу диаметром в сто сорок километров. Тогда же военные убедились, что уничтожить меня ракетой класса «земля-земля» невозможно. А мне объяснили, что выпустили её в качестве мотиватора, «катализатора стресса», как позже заявил Тополь. Я ответил ему, что теперь стресс должен случиться с ним. Ведь я могу отщипнуть кусочек Старгорода, даже не покидая объект. С тех пор попытки проверить мою живучесть прекратились. Подозреваю, что у этих ребят ещё есть козыри, но если честно – мне самому любопытно, могу ли я в принципе умереть. Видите ли, сияние срабатывает как инстинкт, когда мне что-то угрожает. Помимо Тополевских пуль и правительственных ракет, я проверял это много раз, пытаясь проткнуть себя ножом, отравить и задушить. Однажды я попросил Басова сбросить на меня бетонный блок весом в несколько тонн. Моя макушка прошла сквозь него, как еда сквозь утку. Старый академик хлопал в ладоши от восторга. Кстати, помянешь чёрта…
Мы покидаем лабораторный комплекс, и встречаем Басова во дворе. Старик движется навстречу бодрой походкой, и улыбается нам и июльскому солнцу.
- Чудесный день, не так ли, молодые люди? – у Басова по-эйнштейновски всклокоченная белая шевелюра (за такое сравнение он сбросил бы на меня ещё пару блоков), и круглые очки в мягкой проволочной оправе. Он круглый год носит серый шерстяной пиджак с кожаными заплатами на локтях. Алиса говорит, что раньше пиджак всегда был перепачкан мелом, но с тех пор как появился я, Басов забросил преподавание, и живёт на объекте. Перешёл от теоретической науки к прикладной, так сказать. Несмотря на довольно нелепую внешность, Басов – светило своего мира. Впрочем, мне, не сведущему в физике, сложно это оценить. Мне известно, что Басов – главный научный координатор проекта «ИВАН». Алиса – мой личный куратор и ассистент, и прямой подчиненный академика.
- Как продвигается хронологизация, Алиса Викторовна? – Алиса едва успевает открыть рот, как старик добавляет – Наш светлячок опять вас опалил?
При этом он продолжает рассматривать гусиный клин, летящий высоко над объектом.
- Мы затронули слегка щепетильную тему, Кир Валерьевич – Алиса всё ещё прячет ладони за спиной.
- И я немного перегрелся – заканчиваю я за неё.
- Молодёжь… - вздыхает Басов, и опускает глаза на Алису.  – Вы всё зафиксировали?
- Конечно, Кир Валерьевич.
Басов снова смотрит в небо, и задумчиво теребит седой вихор на виске.
- Иван, а вы знаете почему гуси летают клином?
Мы с Алисой переглядываемся. Она открывает рот. Басов поднимает указательный палец.
- Не вздумайте.
Алиса вздыхает, пожав плечами. Я хмурюсь, глядя на неё. Басов продолжает следить за птицами.
- Ну так что? Никаких догадок? – спрашивает он.
- Не знаю… Для защиты, наверное. Может так обзор лучше?
- Отчасти, да. Но дело не в этом. Такая формация позволяет существенно снизить лобовое сопротивление воздуха, преодолеваемое каждой птицей в сравнении с её же одиночным полетом. Члены стаи используют восходящую и нисходящую турбулентность, возникающую при работе крыла соседей, благодаря чему экономят до 70% энергии, по сравнению с сольным путешествием. Таким образом, объединяясь, они значительно увеличивают расстояние, которое могут покрыть без посадки. Но эта система несовершенна. Экономия энергии внутри клина происходит неравномерно, и какие-то особи устают быстрее. И тут на помощь механике приходит социология. Птицы рокируются, тем самым уравновешивая систему.
- То есть тот, кто летит впереди – не лидер стаи? – спрашиваю я.
- Далеко не всегда, Ваня. – Басов смотрит на меня, но я не могу разобрать выражение глаз за стёклами очков. – Ну, я побегу. Завтра большой день! Готовьтесь! – Басов срывается с места, и вбегает на крыльцо лаборатории. Мы пару секунд смотрим ему вслед, и идём дальше, когда старик меня окрикивает.
- Да! Иван! Совсем забыл! Продолжайте работать над самоконтролем! Он очень важен в… во всех жизненных аспектах!
Я оборачиваюсь. Солнце лупит в глаза. Я смотрю на старичка, похожего издали на гигантский одуванчик, и вижу хитрую улыбку на его лице.
- К чему это он? – спрашивает Алиса.
- Да кто его поймёт. Идём скорее.



***
Большой день Басова наступил. Кульминация годичного цикла исследований и экспериментов, проведенных нами в немцовских болотах, если цитировать самого академика. По указанию премьер-министра, Старгородский экспо-центр предоставил нам павильон для проведения пресс-конференции, на которую съехались не только наши массовики, но и журналисты со всего мира. После испытаний на Новой Земле скрывать меня от мира стало сложно, и правительство наконец решилось обнародовать «качественно новый источник чистой энергии, над которым наши ученые бились последнее десятилетие». Конференцию рекламировали на всех ведущих каналах битый месяц. Подходящий ангар готовили ещё дольше. Я адски нервничал. Само собой, ничего нового делать мне не придётся, но я никогда не делал этого под прицелами сотен камер. Кажется, на конференцию должен был явиться даже премьер. Мама позвонила, и сказала, что очень гордится мной, и будет смотреть трансляцию в сети. Инцидент годичной давности каким-то чудом замяли, и официально я был непричастен к исчезновению семидесяти человек. Официально, меня вообще никогда не было ни в Старгородском Педагогическом, ни в его общежитии номер 3. Да только я был. И сейчас мне предстояло блеснуть перед гораздо большей аудиторией, и не заставить её исчезнуть.
- Как ты? – спрашивает Алиса. Мы стоим на заднем дворе павильона, огороженном со всех сторон высоким забором с колючей проволокой, к которой я так привык.
- Нешуточный собирается цирк – хмыкаю я, затягиваясь. Рука непроизвольно тянется ослабить галстук, и Алиса шлёпает по ней здоровой ладонью.
- Не тронь. Ты – ведущий представитель российской науки. Уникум, подобного которому нет на планете. В кои-то веки, выгляди прилично, прошу!
- Да, мэм! – я козыряю ей с сигаретой в зубах. – Так достаточно прилично? Кстати, мэм. Как твоя ладонь? 
- Ерунда. Даже не первая степень. За неделю пройдёт. И прекрати паясничать!
- О, Господи! Может мне и дышать прекратить? Я ведь могу!
- Прости… Я тоже немного волнуюсь.
- Тебе хотя бы задницу всему миру показывать не придётся…
- Твоей заднице стесняться нечего.
- Алиса Викторовна, вы меня пугаете…
- Это всё от волнения, прости – она прячет взгляд, но продолжает улыбаться. Позади меня открывается дверь, и Алиса спешно выдыхает дым и отдаёт сигарету мне.    
Во двор входит Басов, одетый точно так же, как и всегда. Особую парадность его костюму придаёт бордовая бабочка в чёрную горошину, и чистый носовой платок в нагрудном кармане. Я испаряю оба окурка прямо с ладони, и говорю:
- Прекрасно выглядите, Кир Валерьевич! Можно сразу на постер снимать – я складываю пальцами прямоугольник, и беру старика на мушку. – Мистер Квантовая Механика 2010.
- Вашим языком бы рыбу чистить, да мостовые мести, Ванечка. – Басов тычет большим пальцем за спину, и следом за ним появляется узкоплечий мужчина лет сорока с непропорционально большой головой, и полковник Тополь.
- Господин Премьер – Иван Курчатов, наша звезда. Алиса Селезнёва, его личный ассистент и куратор по связям с общественностью - представляет нас Басов. Премьер пожимает мне руку, целует пальцы Алисе.
- Так вот вы какой, наш сияющий человек. Наслышан. – премьер слегка кланяется мне. Я киваю в ответ. Он мне не нравится. Выглядит он фальшиво, от носков лакированных туфель, до тщательно уложенной чёлочки. Но ещё больше мне не нравится Тополь, притаившийся у двери.
- Что ж, - добавляет премьер – надеюсь, вы оправдаете возложенные на вас надежды.
- Безусловно – отвечает за меня Басов. – Успешное завершение проекта «ИВАН» позволит бюджету экономить триллионы долларов ежегодно. Такие суммы… Думаю, правительство найдёт им соответствующее применение, и наша страна снова станет величайшей державой.
- Разумеется, Кир Валерьевич. К слову говоря, Нобелевский комитет…
- Господин Премьер, Кир Валерьевич – встревает Тополь. – Пора…
- Что ж, идёмте!
Тополь пропускает их одного за другим, придерживая дверь. Последним иду я.
- Полковник ГРУ подрабатывает швейцаром. – бросаю я ему, проходя мимо. – Дела идут в гору, да?
Тополь молча следует за мной.
Мы поднимаемся на эстраду, на которой установлены столы и четыре стула. Перед каждым стулом торчит по букету разноцветных микрофонов с эмблемами телеканалов. Мелькают вспышки. Мы усаживаемся на фоне красно-бело-синего полотна и двуглавых гербов. Передо мной тридцатиметровый ангар, заполненный людьми под завязку. Стульев на всех не хватает. Бесчисленные фотографы и операторы прижались к стенам и окулярам своих объективов. В первых рядах мелкает несколько знакомых лиц, виденных ранее по телевизору. Должно быть, передовики пера. Или клавиатуры, что сейчас актуальнее. Я сжимаю в руке стакан с газировкой. Когда со дна поднимается первый пузырь, Алиса, сидящая справа, кладёт руку мне на бедро. Я поворачиваюсь, и она подмигивает мне своим  кошачьим глазом. И улыбается. Думаю, в этот момент я влюбляюсь в Алису Селезнёву.
- Дамы и господа! – начинает премьер-министр – В последние месяцы мировое сообщество не на шутку взбудоражено испытаниями, проведенными нами в этом году на островах новоземского архипелага. Однако, как уже было заявлено неоднократно, Россия не нарушала ДВЗЯИ 96го года. Этот факт был подтверждён экспертами Организации по соблюдению Договора, а так же наблюдателями ООН, чье беспрепятственное присутствие на испытаниях мы посчитали не только допустимым, но и необходимым. Россия никогда не выступала агрессором. Так было, и так будет. И всё же, нам есть что показать миру. Мы наконец-то нашли источник абсолютно чистой энергии, аналогов которому в мире нет, и едва ли будут. И пусть это прозвучит абсурдно, но источник этот – человек. Россиянин. Живое доказательство того, что мы – великая страна, обладающая безграничными возможностями. Представить вам этого человека сегодня – мой священный долг, и большая честь для меня лично. Знакомьтесь! Иван Курчатов, или, как зовём его мы – Сияющий Иван! 
Премьер простирает ладонь в мою сторону, и десятки объективов фокусируются на мне. Я киваю и машу им рукой, согласно сценарию. Вторая рука находится под столом, и сжимает ладонь Алисы. Премьер продолжает:
- Прежде, чем мы перейдём к демонстрации, я также хотел бы представить вам Кира Валерьевича Басова, академика РАН, лауреата множества государственных премий, одного из самых выдающихся умов современности, внёсшего бесценный вклад в российскую науку, и курировавшего проект «Иван» на протяжении нескольких лет. Он проведёт небольшой теоретический ликбез, и ответит на любые ваши вопросы. Кир Валерьевич, прошу вас…
- Здравствуйте – Басов откашливается, перебирая разложенные перед ним листы с конспектом лекции. – Я солидарен с господином премьером – для меня великая честь находиться сегодня за одним столом с настоящим чудом природы, с живым доказательством того, что наука, со всем её опытом, копившимся не одну тысячу лет, со всеми её многотомными знаниями, всё ещё остаётся лишь дверью, или скорее – крошечным оконцем. В него мы наблюдаем Вселенную, которая и по сей день остаётся полной загадок. Иван Курчатов – живое тому доказательство. К моему великому стыду, в своих исследованиях я так и не нашёл разгадки тайны его дарования. Однако, это не помешало нам найти этому дару должное применение. И пусть эгоистичная часть меня, мой пытливый ум по сей день негодует, требуя объяснения, пусть я не вкусил ещё плод познания в полной мере, я с гордостью могу сказать, что выполнил свой долг перед человечеством, найдя применение той уникальной силе, которая кроется в этом юноше. И не собираюсь останавливаться на достигнутом! А теперь, позвольте перейти от слов к делу. Полагаю, демонстрация в данном случае будет гораздо продуктивнее любой лекции. Дальнейшее я объясню вам параллельно, если на то вообще возникнет необходимость. А пока – приглашаю вас проследовать в демонстрационную часть павильона, где мы представим вам миниатюрную версию реактора Басова-Курчатова в действии. Прошу вас…
Басов встаёт, и указывает гостям на отворившиеся в левой стене зала двери, ведущие в смежную секцию ангара. Операторы и журналисты бросаются занимать места. Мы, в сопровождении министерской охраны, входим последними. Демонстрационная секция  в разы больше зала для конференций. Огромный ангар, углубляющий метров на двести от дверей, в высоту, должно быть, этажей в шесть. Думаю, здесь можно было уместить пассажирский самолёт. В центральной части зала, взятый в оцепление военными, находится реактор. Точно такой же по заказу Басова был сооружен на нашем объекте. Там я репетировал сегодняшнее выступление. По виду он похож на гигантский самогонный аппарат – металлический цилиндр, высотой метров в двадцать. К нижней части подключён трубопровод с проточной водой, из верхней выходит пароотвод, тоже состоящий из труб, ползущих высоко под потолком к турбине, установленной в дальнем конце ангара. Зрители окружают реакторную камеру, делают первые снимки, когда мы входим зал. Толпа оборачивается. Басов, разведя руки в гостеприимном жесте, как опытный конферансье, начинает презентацию.
- Дамы и господа. Реактор Басова-Курчатова. Это первая, уменьшенная версия оригинального реактора. Стар-энерго сейчас заканчивает сооружение полноценного устройства, которое будет находиться на территории Старгородской АЭС, а пока – мы готовы показать в действии наш «Карлик-1», сооруженный специально в демонстрационных целях. Для тех, кто пришёл не подготовившись вкратце поясняю. Этот цилиндр – реакторный отсек, состоящий из двух старлитовых контуров повышенной термостойкости. Внутренний, который мы зовём «кабинетом», представляет собой непосредственно реактор, на данный момент… незаряженный. Пространство между контурами – это парогенератор, напрямую соединенный с турбиной-преобразователем, которую вы можете видеть в дальнем конце зала. Пар создаётся посредством нагрева внутреннего контура, и преобразуется турбиной в электрическую…
- Кир Валерьевич, позвольте! – молодой человек с эмблемой неизвестного мне канала на бэйдже тянет руку из толпы, как прилежный школьник.
- Слушаю Вас, юноша. – говорит Басов, не отрывая глаз от своего детища.
- Насколько я понимаю, это несколько упрощённая версия простого атомного реактора…
Я замечаю, как вздрагивает желвак под пергаментной кожей академика. Он поправляет бабочку, и оборачивается к нахалу, кисло улыбаясь.
- Продолжайте.
- Однако, в пресс-релизе было заявлено, что в качестве топлива не будет использоваться обогащенный уран, его оксидные, нитридные или иные формы, а также плутоний.
- Об этом вы могли бы догадаться, исходя из устройства аппарата находящегося перед вами, молодой человек…
- В таком случае возникает логичный вопрос. – юноша держит паузу – Вы собираетесь топить эту печь каменным углем?
По толпе проносятся смешки. Басов снимает очки, и устало потирает глаза. Водрузив стёкла на место, старик снова обращает взор на реактор. Молодой журналист недоумевает. После внушительной паузы, академик, будто опомнившись, цокает, и изрекает:
- Беда вашего поколения, юноша, в том, что вы совсем не умеете добывать информацию. Что, кстати, странно для человека вашей профессии. Казалось бы, во вступительной речи вам выдали все нужные зёрна, пусть и сдобренные излишним апломбом. Вам всего-то оставалось… не знаю… подумать! Решить простейшее уравнение, где А в квадрате равно четырём. Но нет. Вы и этого сделать не можете. Вы из тех, кто привык обязательно видеть над тезисом пояснительную картинку, а лучше – целый комикс, в котором вам в красках разжуют все сублимированные тайны мироздания, понять которые в их полноценном виде вы уже просто неспособны! Вы как парковые голуби, которым скоро и от земли отрываться не надо будет – всё равно кто-нибудь бросит хлеба, если поурурукать вокруг с полчасика. Зачем вообще поднимать задницу, лететь куда-то, искать, голодать, мёрзнуть?! Всё ведь можно выпросить! Просите, и дано будет вам, так вы рассуждаете! Да только там же, после запятой, сказано ИЩИТЕ! Простой ядерный реактор! Как будто у вас на кухне такой же! Отбери у вас интернет, вы и торшер то банальный собрать не сможете! Или я не прав?!
Басов начал нагреваться, и я решаю взять дело в свои руки. Так или иначе, всё к этому шло. Я кладу руку ему на плечо. Он вздрагивает, и оборачивается.
- Кир Валерьевич, давайте я покажу. Можете комментировать по ходу.
Старик не успевает ничего сказать. Я направляюсь к реактору. Толпа вопросительно перешёптывается. Сверкают вспышки. Вход в «кабинет» находится в верхней части внешнего контура. Добраться туда можно только на лифте, пристроенном к реакторному отсеку. Преодолев половину расстояния до лифта, я останавливаюсь, и поворачиваюсь к журналистам.
- Вот он, ваш уголь. – говорю я. Затем смотрю в сторону Басова. Премьер одобрительно кивает, но смотрю я не на него. Алиса зажимает нижнюю губу большим и указательным пальцем. Признак нетерпения. Я целый год наблюдал эту привычку. Поехали. Костюм-тройка от «Гуччи», присланный премьером за день до конференции, вспыхивает, как целлулоидная игрушка, и исчезает. Толпа издаёт протяжное «О!». Вспышки лупят безостановочным шквалом. Я прижимаю правую руку к сердцу, и кланяюсь зрителям. Затем киваю Басову, и говорю:
- Кир Валерьевич, продолжайте!
И иду к лифту в своём новом для мира сияющем обличии.
- Дамы и господа – Басов откашливается, и ждёт, пока лифт не поднимет меня достаточно далеко от прилипчивых взглядов.
- Теперь, полагаю, вы понимаете, что я не шутил…
Журналисты наперебой выкрикивают вопросы, и голос старика теряется в общем гуле. Я сажусь на край реакторной камеры, и наблюдаю, свесив ноги. Басов поднимает руку, с вытянутым указательным пальцем, призывая к тишине, и толпа понемногу утихает. Академик продолжает:
- Это не галлюцинация, и не фокус, уверяю вас. И – да, это совершенно безопасно. Как видите, наш Иван действительно уникален.. Мы пока не выявили причину столь причудливой генетической мутации, но в ходе многочисленных испытаний выяснили наверняка, что при должном уровне концентрации Иван может произвольно преобразовывать молекулярную структуру своего тела, приближая материю, из которой оно состоит, к материи солнечной, практически по всем её физическим свойствам. В ходе проведённых нами испытаний ему удалось достигнуть трети планковской температуры. Говоря простым языком – трети абсолютного максимума, температуры зарождения вселенной. Большого взрыва, если хотите.
- И вы уверяете, что это безопасно? – доносится из толпы.
- Если его не злить – конечно. – отвечает Басов серьёзно. Журналисты затихают окончательно. С высоты я вижу, как некоторые из них прижимают к уху телефоны, и что-то торопливо докладывают.
- Дело в том, господа, что по необъяснимым пока причинам, тело Ивана излучает лишь видимый свет, и тепловую энергию, количество которой он регулирует не иначе как силой воли. Мы не зафиксировали иных видов ионизирующих или электромагнитных волн. То есть – вы спокойно можете поздороваться с Ваней за руку. Конечно, если не боитесь обжечься.
- Кир Валерьевич, выходит, что этот человек, выражаясь метафорически – тепловой рог изобилия?
- Можно сказать и так. Но он, как и все, спит. И любит варёную картошку со сливочным маслом.
По толпе катятся смешки.
- Какую мощность он способен выдавать?
- В лабораторных условиях нам удалось достигнуть максимальной мощности в 2700 Мегаватт, что практически эквивалентно мощности одной из крупнейших в России Аэс – Старгородской. Однако, это не предел возможностей Ивана, но предел, доступный в условиях нашей лаборатории. По выходу в эксплуатацию блока «Иван», который сейчас пристраивают к Старгородской АЭС, мы сможем получить более точные данные об энергетическом потенциале господина Курчатова.
- Выходит, что один человек сможет заменить собой крупнейшую в России электростанцию?
- Думаю, это только вершина айсберга. – отвечает Басов задумчиво. – Нам  ещё много всего предстоит узнать о возможностях Сияющего Ивана. Но начать мы планируем с включения его персонального энергоблока в систему энергоснабжения Старгорода. Сдача блока в эксплуатацию планируется уже в следующем месяце. Но я вам этого не говорил.
- Так как работает ваш реактор? Это действительно гигантский паровой котёл?
- В сущности – да. Думаю, сейчас самое время начать демонстрацию.
Басов кивает инженерам, сидящим за пультом управления миниреактором.               
- Кир Валерьевич! Последний вопрос!
- Слушаю вас – отвечает Басов снисходительно.
- Если Иван – абсолютно чистый источник энергии, то что же происходило на Новой Земле? По имеющимся у нас данным, там была начисто уничтожена целая цепь необитаемых островов, общей площадью в десятки гектаров! 
- Ответ кроется в самом вопросе. Здесь мы говорим о чистом источнике, но не о безопасном. Было бы глупо надеяться на обладание такой мощью при практическом отсутствии рисков. То, что происходило на Оранских островах мы классифицируем как эксперименты над расширением. Дело в том, что при минимальном излучении во внешнюю среду, Иван может увеличивать объём материи, из которой состоит, сохраняя при этом внутри этой замкнутой системы всё её энергетические свойства.
- То есть, он… Растёт? До каких пределов?
- Об этом пока рано судить. Нам удалось достичь результата в 408 200 кубических километров.
- Кир Валерьевич, вы понимаете, что эти четыреста тысяч кубических километров были стёрты с лица Земли?
- Прошу прощения, если дал повод усомниться в моей вменяемости, но позвольте прояснить. Упомянутая территория не была уничтожена. Она была ПРЕОБРАЗОВАНА, приемущественно в ионизированную плазму, в рамках проводимого нами эксперимента, санкционированного правительством РФ. И двух мнений тут быть не может.
- Вы планируете использовать ваш… преобразователь в военных целях?
- Нет. Заявляю это со всей серьёзностью. – Басов поднимает голову и смотрит на меня. Он снова напоминает маленький одуванчик, одиноко торчащий посреди ангара.
- Хотите сказать, правительство проигнорирует такую военную мощь, заключенную в своих руках?
- Дело в том, господа, что у правительства нет этой мощи. Вы кое-что упустили. Иван – человек. Каким бы талантом он не обладал, сколь уникальным бы не был, это не лишает его неотъемлемого права на свободу воли. И именно по этому праву он официально отказался использовать свой дар в военных целях. А теперь мы, пожалуй, начнём. Пока идёт активация реактора, я должен сделать небольшую ремарку. Дабы наглядно продемонстрировать лишь незначительную долю потенциала нашего проекта, мы добились у администрации города разрешения на временное переподключение ЛЭП двух прилежащих районов к нашей подстанции. Через несколько минут эти районы, со всей имеющейся инфраструктурой, включая метрополитен, будут обесточены. Разумеется, лишь в том случае, если наш проект окажется неработоспособным. Иван!
- Слушаю вас, Кир Валерьевич! – я делано разминаюсь и потягиваюсь. Позади меня открывается входной шлюз, ведущий в реакторный кабинет второго контура. В мой личный рабочий кабинет. Оттуда я должен буду осветить два района города, от которого год назад отщипнул кусок.
- Действуем по плану! – Басов имеет в виду, что никак не сможет связаться со мной, пока я буду заперт в реакторе. К слову говоря, академик сотоварищи долго ломали голову, как будут поддерживать со мной связь, пока я буду находиться внутри. Они не нашли иного способа, кроме старой доброй морзянки. Внутренний контур будут сотрясать специальные механизмы, и  по условному количеству толчков я пойму, когда нужно остановиться, нарастить, или сбавить мощность. Кажется, всё продумано до мелочей. И всё же, я волнуюсь. Сейчас мне предстоит как следует нагреться, пусть и не так сильно, как на Новой Земле. Нагреться посреди многомиллионного города. Стать мощнейшей бомбой, запертой в огнеупорном сейфе, в то время как Алиса будет находиться в двух сотнях метров от меня. Если бы я мог потеть, я бы обливался потом.



 

Часть 3. Распад.


- Интересно, каково это…
Я поднимаю глаза к зеркалу, и вижу, как из туалетной комнаты выходит мужчина лет тридцати. Бородка в стиле испанских конкистадоров, уложенные волосы. Глаза спрятаны за тёмными стёклами очков, но я знаю, что он смотрит на меня. Он поправляет запонки, и драгоценные камни в них играют в свете ламп. Булавка на бордовом галстуке из лоснящегося шёлка отливает сталью, но это белое золото или платина, я уверен. Мужчина спокойно подходит к соседнему крану, открывает воду, а затем поворачивается ко мне.   
- Я имел в виду, интересно – каково обладать могуществом, какого нет ни у одного человека на планете, и работать при этом… Кипятильником.
Я закрываю кран, и на долю секунды нагреваю кисти. Сильнее, чем нужно, чтобы их высушить. Туалетная комната озаряется вспышкой. Я поворачиваюсь к мужчине.
- Нет, вы бесспорно самый крутой кипятильник в мире – он делает руками успокаивающие пасы, но я не чувствую, что он испугался. На мясистых губах повисла ухмылка. Он продолжает внимательно изучать меня. – Но всё же, Иван. Как вы себя чувствуете? Вы на своём месте?
- Простите, меня ждут. – бросаю я, и направляюсь к выходу. Он встаёт на пути, и мягко упирается ладонью мне в грудь. Я чувствую запах его туалетной воды и лака для волос. Мы почти одного роста, и за тёмными стеклами я наконец вижу его чёрные, внимательные глаза.
- Люди боятся вас. Все. Даже правительство. Затем они и затолкали вас в этот котёл. Вы практически живёте в нём, изредка вас… выгуливают, балуют. Но в сущности – вы ведь заперты там. Разве нет?
Я отступаю на шаг. Он разводит руками, поджав губы.
- Они сыграли на вашем чувстве вины за ту историю с общежитием, и подстрелили сразу двух зайцев – избавились от бродящей бомбы, мощь которой их ужасала, и получили курицу, несущую золотые яйца! В энергетическом смысле.
- Откуда вы знаете про общежитие?
- Я вас умоляю… - он взмахивает ладонью, и притворно смеется. – Не нужно работать в разведке, чтобы сопоставить простейшие факты.
- Скорее всего, нас сейчас прослушивают. Вы не уйдёте из ресторана просто так…  - я блефую, но он и бровью не поводит.
- А вот для этого как раз нужно работать в разведке. – он достаёт из кармана телефон, и смотрит на дисплей. – Порядок. У нас ещё четыре минуты молчания. К слову говоря, вы не пытались излучать электромагнитные импульсы? Могли бы сами глушить прослушку. А то, должно быть, неуютно заниматься любовью, зная, что…
- Заткнитесь, и говорите что вам нужно от меня.
- Я хочу вас освободить.
- То есть, завербовать?
- Моё начальство в этом не заинтересовано. Наша экономика и военная промышленность достаточно продвинуты и независимы. Ваш талант нам не нужен.
- Тогда зачем я вам?
- Видите ли, ваша работа в Стар-энэрго, и дальнейшие перспективы вашего использования в энергетике вносят огромный дисбаланс в мировую экономическую систему. Знаете, сколько денег они сэкономили благодаря вам за этот год? Пока вы были обогревателем для этого города? Не знаете? Двенадцать триллионов евро! А что имеете с этого вы? Ягуар, на котором катаетесь два раза в неделю? Суп из моллюсков за сотню баксов по субботам? Да я вас умоляю, шеф-повар в этом ресторане – дилетант! Лучше ешьте свою картошку!
- Электричество и отопление в Старгороде стало в два раза дешевле! А через год-другой Басов запустит программу «Иван-2», и я смогу обеспечивать энергией всю Восточно-Европейскую равнину! А правительство может использовать сэкономленные ресурсы во благо страны…
-… но не использует, Иван! – он хлопает в ладоши, и, внезапно приблизившись, тычет мне пальцем в грудь.
- Откуда вы…
- Да не тупи ты, Ва-ня! – он хватает меня за галстук, потом, спохватившись, отпускает, и аккуратно поправляет его. – Это моя работа. Знать то, что знать не положено. И, должен сказать, я в ней ой как хорош. Как думаешь, насколько вырос уровень жизни в Старгородской области за последний год? Какие изменения произошли в других социальных сферах? Произошли ли вообще какие-то изменения?
- Я не…
- ВОТ ИМЕННО! Они не дают тебе информации! Или дают ту, что выгодна им! Ты – их раб. Рудокоп, живущий в шахте. Крот. Изредка, они выпускают тебя на поверхность, но ты так ослеплён светом, что нихрена вокруг себя не видишь. С непривычки.
Он снова достаёт телефон, затем убирает, и поворачивается к зеркалу.
- Правительство наращивает военный потенциал. Основная масса средств, которые они сэкономят на проекте «Иван-2» пойдёт туда же. Они используют тебя как дойную корову, и делают деньги из воздуха. И планируют что-то большое. Ещё бы, с такой-то силой на их стороне. И, поверь мне, когда придёт время, они найдут способ заставить тебя воевать. А моё начальство хочет этого избежать. Избежать миллионов, а то и миллиардов потенциальных жертв. Только и всего. Подумай над этим. Подумай как следует. И позвони по этому номеру, если что-то решишь.
Он достаёт позолоченную визитку и протягивает мне. Давид Аллвайс, ювелир. Шестизначный номер. Я хмурюсь, но прячу визитку во внутренний карман пиджака, и иду к выходу в зал.
- Иван! – он всё стоит перед зеркалом, - Они не оставят тебя на свободе. Слишком велик риск, что спутаешь карты.
- Меня не так просто запереть, помните? – я нагреваю ладонь, и машу ему. Он сдвигает очки вниз, и смотрит не на ладонь, а мне в глаза.
- Ваня, тебе двадцать один год. Ты ещё ребёнок. Даже когда светишься, как солнце. Смотри внимательнее – он тычет пальцами себе в глаза, а затем стучит теми же пальцами по виску. – Смотри, и думай.
Я выхожу молча.
В зале светло. За столами, покрытыми белыми скатертями, сидят хорошо одетые люди, сдержанно беседуют, изредка позвякивая бокалами и приборами. У дальней стены, на сцене, извивается  саксофонист, напоминающий заклинателя змей. Ему аккомпанирует джаз-бэнд. Я иду к столу, и замечаю, как некоторые гости узнают меня. Некоторые кивают, другие просто смотрят с любопытством. Дама в тёмно-синем бархатном платье, сидящая напротив седовласого бородача, заметив меня поднимает руку в перчатке к лицу, и проводит пальцами по подбородку, спускаясь к шее. Я делаю так, когда проверяю не пора ли мне побриться. Я прохожу к своему столу, и усаживаюсь. Суп, должно быть, остыл. Я ковыряюсь ложкой в тарелке с полминуты, и отставляю суп в сторону. Протягиваю руку к бокалу белого, пробую. Кислятина.
- Всё в порядке?
Я поднимаю глаза, вижу девушку в белом платье. Русые волосы отливают шёлком. Декольте впечатляет. Тут я понимаю, что забыл её имя. Мы познакомились в прошлую пятницу, когда я выбрался в город после работы. Кажется, в баре «У Олли». Кристина? Марина? Полина? Какая-то «ина» там точно была. Или то была другая? Она хлопает ресницами, ждёт ответа.
- Звонили с работы. Срочно нужно ехать, прости. – я вижу растерянность на её лице. – Заказывай всё, что хочешь. Скажешь Кириллу, что расплачусь в другой раз. Когда закончишь, он вызовет тебе такси.
Я поднимаюсь, и иду к выходу. По пути вижу Кирилла, моего официанта. Смуглый, кудрявый парень с пухлыми губами. Кажется, он старше меня. Я достаю из бумажника пятитысячную, и протягиваю ему, кивая в сторону столика.
- Посади её в машину, когда насидится. И посоветуй какой-нибудь десерт.
- Будет сделано!
Я выхожу на воздух. Долбанный Джеймс Бонд совсем сбил меня с толку. Хочется выпить и поговорить, но говорить не с кем. За последний год мои контакты были сведены к минимуму. Пять дней в неделю я живу на электростанции, за городом. В отличии от трёх остальных, мой энергоблок не работает непрерывно, но Басов как-то умудрился всё устроить. К тому же, мощность, которую я выдаю не напрягаясь, всё равно с лихвой перекрывает все остальные группы. Двенадцать часов, пять дней в неделю, без перерывов на обед, я сижу в кабинете реактора и сияю. А вместе со мной сияет Старгород.
Я сажусь в машину, запускаю двигатель. Достаю телефон, набираю номер.
- Извини, что так поздно…
- Всё нормально. Как ты?
- Я устал, Алиса. Можно я приеду?
- Купи что-нибудь выпить.
- А твой…
- Ушёл. Опять.


Через полчаса я паркуюсь у супермаркета недалеко от дома Алисы. Она живёт в старом центре, в получасе ходьбы от воронки, оставленной мной два года назад. От воронки, в которой исчезла Лиля. Кажется, с тех пор миновала вечность. Ровно вечность назад мы покупали с ней вологодский джин и сигареты в этом самом супермаркете. Теперь я покупаю карибский ром и спрайт. И сигареты, всё тот же Честерфилд. Эта часть моей жизни остаётся неизменной вот уже пять лет.
- Да ладно!?
Я стою на кассе, складывая сдачу в бумажник, и слышу вопль справа.
- Вы же Иван Курчатов! Сияющий Иван!? – ночной охранник, тощий парень в чёрной формовке смотрит на меня, как кинозвезду. Такое часто случается с тех пор, как город стал кормиться электричеством с моих рук.
- Можно с вами сфотаться?!
- Конечно. – я пытаюсь улыбаться. В конечном счёте, я делаю всё это для таких как он… Или нет?
- А можете… Ну…
- Снимок испорчу. Давай так?
- Океееей! – парень в восторге. Я чувствую себя растерянно в такие моменты. Конечно, я приношу им благо, я – добро, в команде хороших ребят, но… Каждый раз, когда меня узнают, я жду, что такой же парень скажет мне, что его, например, сестра училась в Педагогическом университете в 2007м. Что подрабатывала в кофейне за углом. Что мечтала преподавать русский где-нибудь в Волгограде. И в этом году должна была получить диплом. Я жду, что он скажет так, а потом развернется, и молча уйдёт. Или даже ударит меня, и я не стану светиться, или защищаться. Но никто так не говорит. Правительство всё списало на террористов. Кого-то даже показательно посадили, и застрелили в ходе задержания. Полковник Тополь лично участвовал в той операции. Может, он и спустил курок. А я остался чист. Меня боготворят. От меня хотят детей. Кажется, собираются переименовать в мою честь какой-то проспект.

Я собираюсь нажать на звонок, но дверь открывается прежде, чем палец касается кнопки. Алиса. Всё так же красива. И недоступна. Я люблю её, и она это знает. В последний раз, когда я попытался завести об этом разговор, она очень резко меня отвернула. Говорила что-то о профессиональном долге, контракте с минобороны, о муже. Который сбегал от неё уже… сколько? Пять раз? Она говорила, а я пытался не светиться от стыда. Когда она, наконец, закончила, я молча вышел. Но запомнил, как блестели её глаза. Точно как сейчас.
- Привет.
- Проходи.
Я снимаю туфли, чувствую под носками холодный пол. У Алисы уютная квартирка. Из прихожей я прохожу в гостиную. Кругом книжные полки, у окна огромный старомодный стол, как будто дубовый. На нём сразу два монитора, и кипы бумаг с какими-то таблицами, формулами и расчётами. Алиса продолжает работать на Басова, который теперь где-то под Саратовом, контролирует сдачу в эксплуатацию крупнейшей в мире электростанции, с пятнадцатью блоками, общей мощностью в 40 000 Мегаватт. Блок Басова-Курчатова, который планируют запустить через год, обладает проектной мощностью в 15 000 Мегаватт. Мне придётся поднапрячься.
- Бардак… Извини… - Алиса юркает к двери в спальню, но я успеваю заметить вспоротый и наполовину выпотрошенный шкаф. Пожалуй, во всей квартире только он, да опустевшая вешалка в прихожей напоминают о том, что здесь жил кто-то ещё. У дальней от стола стены стоит небольшой диванчик с журнальным столиком перед ним. На столике пепельница, с незатушенной сигаретой и пустая бутылка из под вина. Я проваливаюсь в мякоть дивана и беру дымящуюся сигарету. Алиса стоит у двери в спальню, и растерянно озирается.
- Успокойтесь, госпожа  куратор. Сядь уже. – я дотягиваю алисин окурок, она приносит с кухни чистые бокалы, и падает на диван. Я разливаю ром, и развожу её порцию спрайтом.
- Что на этот раз? – спрашиваю я.
- На этот раз всё. Сказал, что я не женщина, а калькулятор. Нашёл кого-то, но признаться побоялся… Да и хер с ним. Устала уже…
Алиса задумчиво смотрит в свой бокал, потом залпом отпивает половину. Я отхлёбываю тёплый ром, но про лёд не заикаюсь – не хочется её тревожить.
- Что у тебя случилось? Снова Лиля?
- Нет, нет… Кажется, нет. С этим я справляюсь. Вспоминаю о ней, когда сижу в реакторе. Надеюсь, лампочки в городе не взрываются.
- Как стабилизация?
- Медитативные техники помогают. Спасибо. Держу четыре тысячи одной рукой.
- Семечки…
- Да, скучновато. Но все вроде довольны.
- А ты?
Я чувствую на виске её взгляд, и оборачиваюсь. Мне всегда нравилось смотреть ей в глаза. Янтарные по краям, более тёмные, цвета меди ближе к зрачку, с разбросанными по радужке чёрными крапинками, они выглядят грозно даже когда она напугана. Есть в них какая-то… дичь. Готовность к отчаянному сопротивлению. А ещё Алиса не щиплет брови, и ей это безумно идёт.
- Я немного запутался, Алиса Викторовна.
Она пытается шутливо влепить мне подзатыльник. Я ловлю её руку почти не расплескав ром. А потом я зачем-то целую тыльную сторону её кисти. И отпускаю, не глядя. Достаю сигарету, закуриваю и кладу пачку на стол.
- Извини. Выпил…
Она берёт сигарету из моей пачки, и тоже закуривает.
- Сегодня в ресторане меня вербовали.
- О как… Кто?
- Не спросил, но… Ты знаешь, что за мной следят?
- Конечно следят, Ваня! Ты забыл кто ты такой? Насколько ты важен забыл?
- Хотел бы, да не дают.
- Ах вот в чём дело…
- Думаю, может отпуск взять. Махнуть куда-нибудь…
- Тебя из страны не выпустят. Да и не впустят никуда. Ты же самая мощная бомба в мире, Вань!
- Но я же контролирую…
- Никто не станет проверять. Просто развернут.
- Этот мужик, в ресторане… Интересные вещи говорил.
- Например?
Я пересказываю ей разговор с Аллвайсом. Алиса задумчиво курит, разглядывая ром в моём бокале. Одна рука покоится на колене, в десяти сантиметрах от моей руки. Я чувствую уютную прохладу её кожи, но не осмеливаюсь коснуться. Поэтому касается она. Дальше всё происходит стремительно. Пальцы сплетаются, как бы обыгрывая продолжение в миниатюре. Через мгновение Алиса уже сидит на мне. Повсюду её пшеничные локоны, запах хмеля, спирта, и жженого сахара. Табачный вкус её языка, приятный до безумия. Её кофта улетает на стол. Мой галстук летит вдогонку, падает на полпути. Хрустят оборванные пуговицы, и я чувствую грудью, ладонями, губами – всем сразу - её кожу, и впервые за много лет другой человек не кажется мне холодным. Мы горим до раннего утра.


- Ему тоже нельзя верить, Вань. Ты слишком лакомый кусок. Они все будут дурить тебя. Привыкай.
Мы лежим на том же диванчике. Сквозь шторы на стол сочится бойкий утренний свет. Алиса уткнулась лицом мне в грудь, а я подбираю разметавшиеся пряди, и вожу их кончиками, как кистью, по её обнаженной спине.
- Но логика в словах шпиона есть, согласись…
- Соглашусь. Но ты же сам хотел быть полезным. И полезнее тебя  в стране человека нет! А то и во всём мире…
- Да. Но тем ли я приношу пользу?
- Этого я не знаю. Может, свяжешься с Басовым?
- Они могут что-то заподозрить.
- И что они сделают? Что они вообще могут тебе сделать?
- Дело не в том, что они могут, а в том, что могу сделать я.
Я говорю это, и целую её в пшеничную макушку. А в это время некто в нескольких километрах от нас снимает с бритого черепа наушники, берёт в руки телефон, и толстым пальцем нажимает  одиннадцать цифр. На дисплее всплывает контакт из записной книжки, и бритый череп жмёт на зелёную кнопку. На дисплее всплывает  «Тополь».


Проходит неделя. Пять дней кряду я, закончив работу, прыгаю в свой «Ягуар», и несусь в город. К Алисе. Мы продолжаем гореть. Утром субботы я открываю глаза рано, по привычке. Она спит, обхватив мою руку, и прижавшись носом к плечу. Я аккуратно высвобождаюсь, и иду в туалет. На часах половина восьмого утра. Неприлично рано для субботнего пробуждения. Я возвращаюсь в спальню, сажусь на пол возле кровати и смотрю как она спит. Когда она начинает ворочаться, и шарить рукой по моей половине постели, я влезаю обратно и постепенно засыпаю, согретый теплом её сонного тела.

- Давай сходим в город? – спрашивает она спустя три часа. Мы сидим в тесной кухоньке, и пьём чай с молоком и овсяным печеньем.
- Куда?
- Не знаю. Просто пройдёмся. Вон какой день хороший. Пока лето не кончилось, надо гулять, Вань. Ты итак света не видишь!
- Света мне и не нужна, - я легонько тыкаю пальцем в кончик её носа.
- Ну пойдё-о-ом! – она огибает стол, и бухается мне на колени. Мы целуемся. Потом я несу её обратно в спальню.

Через два часа мы, наконец, выбираемся под полуденное солнце.
- Куда пойдём? – спрашиваю я.
- Сначала погуляем. В Александровском. Нет! В Софийском. Потом в кино, на какой-нибудь глупый фильм. Поп-корна хочу. А после кино – бургер!
- Культурная программа для десятиклассников? Алиса Викторовна, вы часом не влюбились?
- А можно?
- Сперва подайте письменную заявку в двух экземплярах. Ответ получите в течении двух недель.
- Тогда грудь мою тоже увидите в течении двух недель. По предварительному согласованию.
- Поручители не нужны? Могу пригласить пару человек!
- Идите в задницу, сударь!
- Обожаю тебя, Лиса. – я хватаю её в охапку, и отрываю от земли.
- Дурак! Я тяжелая! Поставь на место! – она смеётся, вцепившись мне в шею. Вокруг нас субботний парк, солнце, зелень и таксы, деловито выгуливающие хозяев. Я возвращаю Алису на землю, и вижу позади неё нечто, диссонирующее с общей счастливой картиной. Сперва я не обращаю внимания. Наверное, все счастливые пары в какой-то степени эгоистичны, замкнуты внутри своей радости, инстинктивно защищая её от суровых реалий. Поэтому я игнорирую серое пятно, неуместно возникшее среди зелени. Мы идём по тропинке, укрывшись от солнца в надежной тени каштанов и вязов, когда я слышу позади своё имя.
- Ваня? Ваня! – голос смутно кажется мне знаком. Я оборачиваюсь. Следом за нами идут двое. Точнее, идёт один. Парень в белой футболке и джинсовых шортах. Перед собой он катит девушку в инвалидном кресле. Когда они подбираются ближе, я замечаю пустоту под серым крапчатым покрывалом там, где у девушки должна быть левая нога. Алиса замирает в замешательстве, пальцы на моем предплечье начинают холодеть. Хотя на самом деле, холодеет не она. Это я начинаю греться. Потому что узнаю Стаса и Марину. Коляска надвигается на нас с неизбежностью рока.
- Ну здравствуй, Сияющий Иван. – говорит мне Марина. Она всё такая же бледная. Веснушки, разбросанные по лицу, прячутся в тени широкополой шляпы. В её глазах я вижу странный блеск, который до сих пор видел лишь однажды.
- Ваня! – Алиса отдёргивает руку, и смотрит на свои пальцы. Я оборачиваюсь, тяну к ней руки, но она испуганно отшатывается. – Нет! Ты греешься! Успокойся!
- Привыкай, красавица. – слышу я за спиной голос Марины. – Он так со всеми женщинами поступает. Смотри!
Она скидывает покрывало, и я вижу короткие шорты, почти не прикрывающие бёдер. В голове мелькает тупой вопрос – зачем калеке такие шорты? Я вижу красивую длинную ногу в шлепанце, а рядом – её недоразвитую репетицию, зарубцевавшуюся культю, заканчивающуюся у колена.
- Это не я! – я говорю почти шепотом. Марина брезгливо кривится, будто кто-то скребёт вилкой по фарфоровой тарелке.
- Конечно не ты! Это гангрена! Но и ты постарался! Спасибо, Ваня!
Я хочу сказать что-то ещё, но весь воздух будто вышел. Я беспомощно хлопаю ртом.
- Чего ты? Нечем крыть? Герой отечества. Нравится картина то? А это ещё не всё! Ты же мне внизу всё пожёг там. Я фригидная теперь, знаешь?
Я вижу как Стас вздрагивает, как белеют костяшки его пальцев на рукоятках кресла. Но он молчит. А Марина продолжает, тыча в меня пятернёй. К этому моменту вокруг уже собираются зеваки.
- Но фригидность – это ерунда, Вань – Марина произносит второе слово нарочито громко, будто хвастается. – Всё равно я нахуй никому не нужна такая, правильно? А всё благодаря тебе, герой! Ты своим поклонникам то рассказывал? А красотке своей? А может ты ещё кого поджарил втихаря, да молчишь?
Голос Марины взвивается всё выше, и мне кажется, что перепонки вот-вот не выдержат. Я хочу, чтоб она замолчала. Хочу, но не знаю, что делать. Зевак всё больше, Алиса топчется, испуганно озираясь то на толпу, то на меня. Я чувствую запах гари. Марина продолжает что-то кричать, но я уже как бы не слышу её.
- …пусти! – она дёргает колеса кресла, и Стас отпускает ручки. На его лице застыла тупая бычья ненависть, и я не совсем понимаю, кому конкретно она адресована, потому что он смотрит попеременно то на меня, то на сестру. Кресло с орущей фурией несётся ко мне. Я не знаю, что делать. Я хочу, чтоб она замолчала. Её лицо заполняет собой весь обзор, и теперь я вспоминаю, где видел такой же лихорадочный, безумный блеск глаз, такую же неконтролируемую злобу. Лиля. Эта сука вернулась за мной прямиком из ада! Вот откуда эта гарь… Кресло врезается мне в ноги, тварь повисает на грудках моей рубашки, пытаясь одной рукой выцарапать глаза. Я вижу её пожелтевшие зубы, чувствую исходящий из пасти смрад, и где-то очень далеко слышу голос Алисы. Она кричит: «Бегите! Скорее бегите отсюда!». А потом меня накрывает свет.

 

***



       - Ну что, щегол. Отыгралась тебе шуточка  про швейцара? – Тополь сияет от счастья.
- Полковник, я плохо вас слышу. Может войдёте? – я сижу на твёрдом топчане в камере три на три метра. Снова за смотровым стеклом, и снова за ним полковник. И девушка, которую я люблю, снова пострадала из-за меня. Снова. Опять. Я опять чудовище. Я стискиваю кулаки, и начинаю светиться. Полковник невозмутимо достаёт из нагрудного кармана солнцезащитные очки, надевает, и наслаждается зрелищем. Я не хочу доставлять сукиному сыну удовольствие, но ничего не могу поделать. Меня трясёт.
- Развлекайся, пионер. Стены старлитовые, всё стерпят.
- Я бы не был так уверен, полковник. – я подхожу к стеклу, и касаюсь мембраны пылающей рукой. Стекло не реагирует. Тополь сардонически скалится из под очков.
- Придётся постараться. – он поворачивается, собираясь уйти, и я начинаю разгоняться. Старлит – штука крепкая, именно из него Басов изготавливает для меня реакторные камеры, но с момента последней встречи с Тополем, и испытаний на Новой Земле, я тоже не сидел на месте. В конце концов, двенадцать часов в «кабинете» -  такая скука. Я много экспериментировал, и несколько раз чуть не взорвал реактор, когда перегрел старлитовый энергоблок. Особого труда это не составило. Надо просто собраться. Я упираюсь в стекло ладонями, и начинаю расширяться, набирая мощность. За стеклом снова всплывает Тополь.
- Да, Вань! Ты ещё тут? Чуть не забыл! Не шали тут особо, ладно? За стенкой Алиса Викторовна отдыхает, как никак. Я проведал, вроде всё в порядке. Но жарковато. Может, кондиционер барахлит, не знаю… Пойду техникам скажу.
Он испаряется, а я остаюсь стоять у стекла, раскрыв рот. Сказать мне нечего. Время в камере замирает.

Кажется, проходит вечность с тех пор полковник ушёл. Я брожу от стены к стене, я лежу на топчане, я плавлю топчан, я снова пытаюсь нагреть стекло, я брожу…
- Ну что, остыл? – ухмылка кривит губы полковника. Он любуется мной, скрестив руки на груди.
- Сколько человек пострадало? – последние события в парке я почти не помню. Я попытался сдержать импульс в последний момент, но часть энергии всё же выплеснулась. И Марина в этот момент всё ещё висела у меня на шее. Но меня интересует не она. Алиса. Военные появились почти сразу после вспышки. Слишком быстро, если на то пошло. Мне накинули на голову мешок, я так и не увидел пострадавших. Всё, что я успел разглядеть, когда рассеялся свет – это дым, и чёрные силуэты деревьев, проступавшие вдалеке.  Они затолкали меня в фургон, в котором было полно людей. Я слышал их дыхание, запах, но не знал кто именно рядом, поэтому не мог полыхнуть. А потом я очутился здесь. Кстати, где – здесь? Этого я тоже не знаю. Лицо Тополя вдруг становится непроницаемым.
- Двенадцать. Двое с летальным исходом. Те, что были к тебе ближе всех.
- ****ь! – пылающий кулак врезается в стену рядом с окном. Увы, я не замечаю оставшуюся вмятину. Я смотрю на полковника, и замечаю, как от удара на его лице вздрагивает желвак.
- Что с Алисой?
- Будет в норме. 25 процентов поражения, в основном – вторая степень. Подлатаем. Она увела зевак, так что скажи ей «спасибо», что трупа только два.
- Можно мне  к ней?
- Нет.
- Что со мной будет? Где мы?
- Ты теперь собственность правительства, Ваня. Пожизненно. Заключенный номер 1. А вокруг нас – тюрьма имени тебя, построенная на случай… Как раз на такой случай. Сам виноват.
Я вспоминаю разговор с Аллвайсом, и меня начинает разбирать смех. Тополь, должно быть, помнит, чем такой смех закончился в первый раз, и инстинктивно отступает от стекла. Он боится. Эта сволочь боится меня! Я начинаю хохотать ещё громче.
- Хватит! – рявкает Тополь, и я, нехотя, замолкаю, утирая слёзы. – Чем я тебя насмешил, Ваня?
- Для тебя – Иван Владимирович, сучара! – бросаю ему я, едва сдерживая сияние. – Это ведь ты спланировал, да? Как-то быстро ваши на месте оказались… Или вы в парке уток кормили, по счастливой случайности, м?
Тополь снова усмехается, разведя руки.
- Свершилось чудо! Ты начал работать башкой, Иван!
- И что вы задумали? Держать меня тут вечно? А Алиса как же? Она то чем провинилась? Её тоже пожизненно?
- Мы пока… в некотором роде, импровизируем. Алиса Викторовна останется как гарант твоего послушания. Вы оба будете находиться здесь, пока не закончится строительство твоего энергоблока на Волге. Госпоже Селезнёвой не предъявлено официальных обвинений. Официально она мёртва. Убита тобой, как и двое упомянутых. На этот раз никаких террористов. Масс медиа уже вовсю трубит о том, как перегрелся Сияющий Иван. Так что мы можем распоряжаться вами обоими по нашему усмотрению.
- Ну вы и пидорасы… Слов нет. – я баравлю Тополя взглядом, но он только пожимает плечом, поджав губы.
- Производственная необходимость, Ваня. Государственные интересы.
- А эти то двое… Марина и Стас. Подставные были поди? Камикадзе ваши? Или героическая смерть не значилась в плане операции?!
- Да кто его знает, Вань. Неважно это всё теперь. – Тополь вздыхает, и уходит. Я смотрю ему в спину, прилипнув к окну. Он исчезает за поворотом коридора, и тут я замечаю зеркало. Довольно большое, в квадратный метр, оно закреплено на противоположной стене на пару метров левее моего окна. Себя я в нём не вижу. Я вижу в нём больничную палату с кучей аппаратуры. На койке лежит человек, лежит на животе. Спина обложена чем-то вроде влажной марли. В нескольких местах я вижу на ткани кровоподтёки. Алиса лежит неподвижно.




***


- Обед! – дверь камеры протяжно скрипит, внутрь, позвякивая посудой, вползает тележка. Я приподнимаюсь на топчане, и киваю вояке. Этого я уже видел пару раз, хотя они и меняются постоянно.
- Сервис в вашем отеле – отстой. – говорю я солдатику, но он не реагирует. – Опоздали на полчаса. Дайте жалобную книгу!
Солдатик молча наклоняется к нижнему ярусу тележки, и достаёт мои книги. Я подрываюсь с постели, и бросаюсь к нему. Он отступает к стене, схватившись за кобуру, и я сбавляю скорость. В глазах солдатика такая твёрдость, что реши я рвануть, он бы, наверное, накрыл меня грудью, чтобы друзья не пострадали. И где они берут таких?
- Расслабься, боец. – говорю ему я, и выхватываю книги у него из руки. – Слушай, а шеф тебе не говорил, что пули меня не берут?
Я смотрю ему в глаза, и стараюсь выглядеть серьёзно. Солдатик всё ещё держится за кобуру. Смотрит твёрдо, но по виску сползает предательская росинка. Я решаю жать до конца, и протягиваю руку к его лицу. Он выхватывает ствол, и утыкается им в моё горло. Я подбираю пальцем каплю пота с его виска, и подношу ему к глазам. «Пшик», и капля испаряется. Кадык солдатика медленно поднимается, и опадает. Он заворожено смотрит на мой палец, а я поднимаю левую руку, и аккуратно кладу на ствол. Пистолет вздрагивает, звучит выстрел. Глаза солдатика расползаются на пол-лица. Я печально вздыхаю.
- Ну вот… Что ж ты такой нервный? Уволят теперь.
В коридоре звучит сирена, топают ноги. Солдатик испуганно оглядывается в окно, потом снова на меня, но я теряю интерес, и иду к столу. Парень принёс мне Илиаду и «Записки надзирателя» Довлатова. Сегодня будет чем заняться. За спиной какая-то суета, кто-то отчитывает солдатика, уводит, но мне плевать. За три месяца здесь я чего только не делал от скуки. Однажды я закоптил старлитовое окно до полной непрозрачности, и камера в коридоре перестала меня видеть. Когда двое молодчиков Тополя пришли его отмывать, их впустили в камеру и заперли вместе со мной. Я уселся позади них на стуле, и минут десять просто сопел им в затылки, тускло светясь. На затылках читался такой ужас, что я хлопнул в ладоши и расхохотался. Один из них заплакал. Больше я его не видел.
Как только топот в коридоре затихает, я закрываю книгу и иду к окну. Алиса улыбается мне из зеркала. Я показываю на дверь, стучу себя по невидимым погонам, и вопросительно поднимаю бровь. Алиса смеётся, подняв большой палец, а потом притворно грызёт ногти. Я улыбаюсь. Ей понравился спектакль. Вот и славно. Я показываю себе на спину, и снова вопросительно кривлюсь, но уже без улыбки. Алиса подмигивает, и показывает «О’кей». Её лицо на секунду застывает в задумчивости. Глаза стекленеют. Я хмурюсь, но она не видит. Потом, наконец, поднимает глаза, и смотрит на меня, поджав губы. Я развожу руки в немом вопросе. Она растерянно озирается, затем смотрит на камеру, следящую за её палатой. Потом она делает ладонью «козырёк», но подносит его не к глазам, а к верхней губе. И произносит одно слово. Я не успеваю разобрать, и мотаю указательным пальцем по кругу. «Ещё раз». Она медленно повторяет – «книга». Я снова хмурюсь, показываю ей поднятый указательный - «Жди» - и иду к столу. Трясущимися пальцами перетряхиваю Довлатова, закрывшись от камеры спиной. Ничего. В Гомере я нахожу несколько маленьких пронумерованных листочков. Аккуратный мелкий подчерк, с длинными, решительными завитками на «д» и «у». Алиса.

«Ваня! Вчера говорила с Тополем. Волжскую АЭС запустили, твой блок почти закончен. Они опередили сроки. Блок запустят через месяц. Они уже готовят твою транспортировку. Ваня, ты понимаешь, что это значит? Они запрут тебя на станции! На всю жизнь! Из реактора в камеру, из камеры в реактор. И будут делать деньги, очень большие деньги. Когда я спросила, что будет, если ты откажешься, Тополь мне так улыбнулся, что мурашки по коже пошли. Сказал, что для этого у них есть я. А когда я… исчерпаю свой ресурс, они возьмут твою маму. Ваня, эти люди – чудовища! Они никогда нас не отпустят! Так не должно быть! ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ СВОБОДЕН! Они позволили мне поговорить с Басовым. ТЕБЯ УВЕЗУТ СЕГОДНЯ! Старик по тебе скучает. Он сказал, они повезут тебя в ящике, и будут всё время держать меня рядом, чтобы ты не сбежал. Он задействовал какие-то связи, и сказал, что заберёт меня сегодня ночью. Убедил их, что сам доставит меня на Волгу, как достойного человека, а не подопытное животное. Сказал им, что ты всё равно не узнаешь, будешь заперт в саркофаге. Он всё понял, Ваня! Он хочет, чтоб ты бежал! СЕГОДНЯ! Запоминай, и потом уничтожь эти листы! Сегодня в твой ужин добавят транквилизатор. Доза будет небольшая, чтобы не сработало сияние. Поэтому, когда они будут меня выводить, ты должен крепко спать, запомни! Всё должно выглядеть правдоподобно. Это твой единственный шанс. Через тридцать минут после того, как я покину камеру, ты сможешь уйти. Знаю, это не просто. Но не думай об этих людях. Они все шестеренки этой гнилой машины, использующей тебя. БЕГИ! Ты слишком долго думал о других, жил свою жизнь для них. Но им всегда будет мало, Ваня. Они будут пользовать тебя, пока ты не отдашь им всё. Ты достоин большего. Свободы. Любой жизни, какой сам пожелаешь, но это должен быть твой, и только ТВОЙ выбор. БЕГИ! Я найду тебя, обещаю. Я счастлива, что после школы решила стать физиком. Иначе я бы не попала в ту лабораторию, в 2007м, и никогда не встретила тебя. Я очень люблю тебя, Ваня. Полмира бы отдала за то, чтоб обнять. Хотя нет. Целый мир. Твоя Лиса-Алиса.»         

Я перечитываю текст. Дважды, трижды, в четвёртый раз, в пятый. У Алисы очень красивые буквы. План выглядит логично. Что-то как будто не вяжется, но я не понимаю что. Ну конечно! Мне ведь придётся устроить тепловой коллапс, который уничтожит всё живое и мёртвое в радиусе полусотни километров. А может и в большем, если не рассчитаю силы. А если Алиса ещё будет в зоне поражения? Хотя она и Басов как никто другой знают мои возможности. Они всё просчитали. Полчаса, значит полчаса. Господи, я ведь даже не знаю, где находится эта тюрьма. А вдруг мы в городе? Нет. Правительство бы не стало рисковать. Значит погибнут только военные.
Я сжимаю листочки в плотный комок, и стискиваю в ладонях. Нет уж. Какая к черту разница – сейчас, или через несколько часов. Они всё равно сгорят. А пока я кладу их под матрац. Если кто и увидел на мониторах – пусть попытаются отобрать. Я иду к окну, и смотрю в зазеркалье. Алиса ждёт меня, прижавшись виском к стеклу, и задумчиво улыбается своим мыслям. Я говорю ей: «Я люблю тебя». Она посылает мне воздушный поцелуй.

На часах половина третьего ночи. Я честно сожрал весь ужин, который привез мне новый солдатик, а потом осторожно сжёг его внутри, вместе со снотворным. С тех пор время будто замерло. Я улёгся на топчан ногами к окну, и закрылся от камеры Гомером. Когда свет в коридоре погас, я не стал продолжать чтение. Вместо этого я картинно уронил руку с книгой на пол. Так, чтобы видеть часы на кисти. Стрелки отчаянно ленились, будто воздух под циферблатом вдруг стал густым и вязким, как обойный клей. Половина третьего. Я слышу топот. За окном, в дальнем конце коридора появляется пара солдат. Они спешат, но не бегут. Конец коридора упирается в моё окно, камера Алисы за поворотом, справа от них. Они скрываются из поля зрения, и слуха. Значит, вошли к Алисе. Какое-то время я ничего не слышу. И вот, тот же топот, но разбавленный шарканьем тапочек. Они покидают закуток, в котором находится палата, и поворачивают в коридор. Я вижу только их спины. Солдаты держаться с двух сторон, но Алиса вырывается вперёд, и зелёные спины смыкаются, скрывая мою девочку. Я замечаю, что она странно прижимает руки к груди, точно что-то несёт, а дальше вижу только её затылок, всё ещё по-мальчишески необросший, и тонкую шею, едва заметно покрасневшую в местах, где её коснулось пламя. В дальнем конце коридора, перед поворотом, троица на мгновение замирает. Алиса смотрит на моё окно, но в камере темно, и она не видит меня. Я запоминаю линии её носа, губ, подбородка, на фоне серой стены, запоминаю глаза золотистого цвета, цвета золотого рома, который мы пили в нашу первую ночь. Потом она исчезает.
Я жду тридцать бесконечных минут. Потом ещё пять. Затем встаю с постели, аккуратно поднимаю с пола Гомера, и кладу на угол стола. Рядом ложатся наручные часы, затем сложенные хлопковые брюки, и моя роба. Я всё делаю нарочито медленно, слегка подсвечивая своё тело в темноте, чтобы лучше было видно на мониторах. Потом я подхожу к окну, сложив руки крестом на груди, и начинаю светиться ярче. Я полыхаю, но не расширяюсь, пока в дальнем конце коридора не показывается Тополь. С пистолетом в руке – привычка, которую ему уже не вытравить, - он бежит к окну, и я вижу недоумение на его лице. Я полыхаю, заполнив собой всю камеру, и снова сжимаюсь. Тополь тормозит на половине пути. Он поднимает руку, и открывает рот,  чтобы что-то сказать, и я полыхаю снова. Он опускает руку, закрывает рот. Содержимое камеры исчезает, но для стен накал слишком мал. Впрочем, я ещё и не начинал. Полковник растерянно оглядывается назад, делает шаг, но останавливается, махнув рукой. Тополь поворачивается к окну, и садится на пол, скрестив ноги по-турецки. Пистолет покоится в руке, на коленях, и он несколько секунд смотрит на него. Потом отшвыривает назад. Воздух в камере отсутствует, и я не слышу, как железка жалобно брякает о бетон. Полковник упирает в колени руки, и смотрит в окно. Я вспоминаю Леонова в «Джентльменах удачи», сидящего в хате на столе, и смеюсь. Тополь не видит. Для него я сейчас – белый свет, заполнивший камеру. Но я хочу, хочу чтоб он видел. Видел, как я смеюсь над ним. Я перестаю сиять, и принимаю человеческий облик. Улыбаюсь во весь рот, и козыряю Тополю, стоя у окна. Он что-то видит в моих глазах, а я в его вижу ужас, в котором тонут остатки разума старого вояки. Тополь выныривает из последних сил, протягивает ко мне ладонь тыльной стороной, и сгибает пальцы в призывном жесте. Я не заставляю ждать.


 


Часть 4. Эпилог.


Я выбираюсь на окраине воронки, и бегу в темноте. Вокруг ноябрьская ночь. Далеко впереди, за чёрной решеткой деревьев, я вижу огни автобана, машины, несущиеся по нему. Я понятия не имею, что делать, и куда бежать, но ноги сами несут к шоссе. Сухостой трещит, периодически впивается в ступни. Больно, но мне нельзя сиять. Теперь мне вообще ничего нельзя. Я – преступник номер один в родной стране. А значит должен её покинуть. Я бегу в темноте.
Не считая шелеста сухой травы под ногами, моего дыхания и редкого жужжания моторов, вокруг довольно тихо. Наверное, скоро появятся военные, зону оцепят, и меня начнут искать. Нужно прятаться, иначе… А что может произойти? Я останавливаюсь перевести дыхание. Басов спрячет Алису, без сомнений. Может быть, они уже на пути в Финляндию на его машине. А может, в аэропорту. Мне они ничего сделать не могут – себе дороже. Я ведь снова могу рвануть. Остаётся мама. Надо держаться от неё подальше, пока не придумаю, как её забрать. Нужно добраться до города. Там вояки не станут меня трогать. Наверное…
- Господин Курчатов. – голос звучит сзади. Я вздрагиваю, и чудом сдерживаю сияние.
- Успокойтесь. – продолжает голос. Я оборачиваюсь, и вижу трёхглазое человекообразное чудище с чем-то, похожим на автомат, в руках. Чудище стоит шагах в десяти. Слева, из кустарника, выныривает такое же, и застывает, опустив ствол в землю.
- Господин Курчатов, мы вам не враги. – трехглазый сдвигает прибор на лоб, и я вижу глаза под трикотажной маской. Он смотрит настороженно, но твёрдо. – Вы должны встретиться с Аллвайсом. Он ждет вас у шоссе. Мало времени. Одевайтесь.
Он снимает со спины рюкзак, и бросает мне под ноги. Я медлю пару секунд, глядя ему в глаза, затем наклоняюсь. В рюкзаке я нахожу тёплые трико, толстовку с обширным капюшоном, пару носков, и кроссовки. Всё, разумеется, моего размера.
- А как же золотые запонки? – цокаю я, пошарив на дне рюкзака, но подняв глаза встречаю все тот же кремниевый взгляд.
- Теперь бегите. Скоро здесь станет жарко.
- Ой, что за фразочки, офицер… - хмыкаю я. Офицер указывает мне точку, в которой я должен выйти на шоссе.
- Жарче, чем было, точно не будет. – я напоследок оглядываю темноту, в которой остался кратер диаметром в километр, и бросаюсь бежать.
До шоссе остаётся метров сто, когда на обочине останавливается огромный чёрный «Тахо». Я добегаю, и запрыгиваю на пассажирское рядом с водителем. Аллвайс закладывает вираж через все сплошные, и разгоняется до максимума.
- Через пару часов ты станешь звездой, дружок. – Аллвайс достаёт пачку Честерфилд, и хватает зубами сигарету прямо из пачки. Потом протягивает пачку мне.
- А вы знаете, что Стивен Кинг курил Честерфилд? – спрашиваю я, прикуривая от пальца. Аллвайс косится на меня, усмехнувшись.
- Да. А ещё нюхал кокс, и пил, как свинья. И возможно запил бы снова, познакомившись с тобой. – Аллвайс смеётся, поколачивая ладонью по рулю.
- Вы перевезёте нас в Америку?
- Да. Но не обещаю, что это будет конечный пункт. Там ещё решают, что с тобой делать. Но оставлять здесь – безумие, это факт. Теперь они от тебя не отстанут. Слишком много вложено средств.
- Как вы нашли меня?
- А мы и не теряли. Пока русские сторожили тебя, мы сторожили их, и ждали своего шанса. Все три месяца, круглые сутки. Если бы ты не выбрался сам, мы попытались бы выкрасть тебя при транспортировке. К слову говоря, это инициатива не только моего правительства. Евросоюз обеспокоен не меньше. Вот только предоставить тебе убежище никто не готов. А то чихнешь, и какого-нибудь Иль-де-Франса не станет… В принципе, их можно понять. Хорошо, что у нас есть Невада. Там тебя и пропишут на первое время.
Телефон, закрепленный на приборной панели, оживает. Аллвайс стискивает челюсти, посмотрев на дисплей.
- Listenin’ – говорит он, перестраиваясь ближе к обочине. Из трубки несётся английская речь. Говорят слишком быстро, я не ухватываю сути. Аллвайс кивает невидимому собеседнику. Мы останавливаемся у обочины.
- Sure. Passport and stuff. No… I’ll do it myself. Not a problem at all. – голос в трубке продолжает жужжать, Аллвайс косится на меня. – No, he’s… Quite stable. Ok. See ya.
- Что случилось? – спрашиваю я, когда он закуривает снова.
- Случилось… дерьмо, друг мой. Мы недооценили их любовь к тебе. Давай-ка послушаем. – Аллвайс тянется к приемнику. Волну выбирать не приходится.
- …была уничтожена секретная часть разведвойск Российской Федерации близ посёлка Самсоновка. По предварительным данным, погибшими объявлены 37 военных, среди которых – полковник Евгений Тополь, глава ГРУ Старгородской области, а также гражданское лицо, чьё имя пока не называется. Ведутся оперативно-розыскные мероприятия по поиску главного подозреваемого, Курчатова Ивана, 21 года, так же известного как Сияющий Иван, террориста-одиночки, содержавшегося в специзоляторе воинской части согласно вынесенному ему приговору в совершении теракта в Софийском парке 17го июля этого года, в результате которого двое человек получили травмы, не совместимые с жизнью, и ещё 12 пострадавших были доставлены в больницу с ожогами разной степени тяжести. Пресс-центр ГРУ по Старгороду и району назначил награду в 500 000 рублей за любую информацию о местонахождении Курчатова. Внимание, будьте предельно осторожны. Избегайте провокаций. Преступник вооружен и очень опасен…  - Аллвайс выключил приемник, и поскрёб пальцами щеку.
- Они запретили все авиавылеты из города. В том числе, частные и дипломатические. – добавил он. – Плакала твоя Невада. Но! – он поднял палец, прежде чем я успел открыть рот. – Ещё не всё потеряно. Они выставили в городе такое количество кордонов, что персонала на их содержание им хватит максимум на неделю. Думаю, даже меньще. Особенно, если поймут, что в город ты не пошёл. Сейчас на их телефонные линии обрушатся тысячи алчных параноиков, которые будут видеть тебя в каждом студентике выше метра восьмидесяти. Нам нужно будет переждать денек-другой, пока они не устанут ездить на ложные облавы, а потом запустим качественную дезинформацию о том, что ты был замечен где-нибудь в Мюнхене. Или в Осло. К этому времени СМИ надоест тебя мусолить. У них это быстро происходит, если не подливать масла. Потеряют интерес, и даже госзаказ не поможет. Они начнут снимать лишние кордоны. Останутся те, что на перевалочных пунктах. В аэропорты нам путь заказан. Посольский самолёт, на котором я хотел тебя отправить тоже, полагаю, какое-то время не выпустят. Догадываются, что мы могли приложить руку. Значит, перебьёмся пару дней, и если не снимут запрет на вылеты – отправлю тебя автобусом в Сотниково. Пригородные рейсы не требуют документов при регистрации, а паспорт у тебя теперь только американский. В Сотниково есть частный аэродром. Наш самолёт перевезёт тебя в Финляндию минуя все проверки. Финны одобрили такой вариант. А оттуда – уже Штаты.
- А почему не поехать сейчас? – спрашиваю я. Аллвайс кривится, будто разжевал левомецетиновую таблетку.
- Боюсь, меня тоже будут искать. На всякий случай. Технически я чист, но ГБ-шники обязательно проверят. Плохо уже то, что я сейчас здесь. Снимут записи с регистраторов, прикинут что к чему, и начнут рыхлить. Так что нам придётся разбежаться, как только я тебя спрячу в городе. А машину обозначу угнанной вчера вечером. Надо будет только сигнализацию спалить, а то не поверят. Вашим дуболомам такую в жизни не вскрыть. Ладно… - Аллвайс проводит руками по волосам, и его стильная причёска превращается в сверхстильную. – Едем. До ближайшего кордона. Дальше придётся пешком, пока не найдём такси…
- А что будет с мамой?
- Ей повезло больше. Она уже в Хельсинки. Надо отдать должное – Аллвайс забывает про дорогу, и всем корпусом поворачивается ко мне. – Чрезвычайно разумная женщина. Всё поняла с полуслова.
- А Басов и Алиса? Где они сейчас?
Аллвайс выглядит так, будто не расслышал вопроса. Он откидывается в своём сидении, задумчиво глядя на дорогу, потом резко втягивает воздух, будто решил что-то сказать, но не говорит.
- Аллвайс, у вас сердце прихватило? - спрашиваю я.
- Мигрень. Мне всё-таки 47…
- Шутите?! Я думал – 30. Максимум 35…
- Damn… А вот и кордон. Придётся прогуляться…




***


Следующие четыре дня я провожу на конспиративной квартире, находящейся в самом центре города, в квартале от здания Управления Разведки. Аллвайс не появляется. Из средств связи с миром у меня только окна и телевизор. Книг в квартире нет. Собственно, в ней вообще ничего нет, кроме трёх пустых комнат с огромной кроватью в одной из них. И зеркала. Их здесь восемь. Десять, если считать те, что в ванной и туалете. За три месяца у меня оформилась солидная борода. Прическа, правда, напоминает мне Гошу, моего давнего знакомого. Если на меня надеть варёнки, ботинки из дублёной кожи и махровую рубаху в чёрно-красную клетку, я, пожалуй, сойду за педиковатого лесоруба, из тех, что в изобилии сейчас ходят по улицам Старгорода. В целом же, я в хорошей форме. Месяцы в заточении, когда кроме чтения и упражнений заняться было просто нечем, здорово подтянули мою фигуру. А со всей этой растительностью я и вовсе стал выглядеть довольно грозно. Да и в глазах появилась какая-то… тоска. Я давно не смотрел на себя, но мне быстро надоедает. На второй день я включаю телевизор, и там тоже очень много меня. Я слушаю фантастические истории о том, как юноша, обладавший исключительным божественным даром, призванным сделать его страну величайшей страной планеты, поддался ницшеанским бредням, и уверовал в сверхчеловека в своём лице, сойдя с альтруистического пути, и устремившись в пучины эгоцентризма-терорризма. Журналисты  добрались даже до родителей Марины и Стаса. Я вижу заплаканную тётю Аню, их мать, одетую в её, должно быть, лучшее платье, тяжко обвисшее на груди под весом пяти килограммов янтарных и прочих брошей. Отец, дядя Паша, заплаканным не выглядит. То есть, у него отёчное лицо, и воспаленные глаза, но так было и восемь лет назад, когда он просил Стаса скататься за пивком до ближайшего ларька. На другом канале мне попадается и вовсе сенсационная передача о том, как одаренный студент с зачаточной социопатией (комментарии однокашников прилагаются) коварно обманул федеральных агентов, и подвёл под монастырь трёх ни в чём не повинных уроженцев Афганистана, честных иммигрантов, которые совсем не взрывали студенческое общежитие два с половиной года назад (кадры воссоединения амнистированных афганцев с семьями прилагаются). Я натыкаюсь даже на видеонекролог доблестного полковника российских разведвойск Евгения Тополя, сложившего голову на благо родины, так и не успев осчастливить тополятами какую-то вскользь упомянутую русую косу. Когда в моей руке начинает плавиться пульт, я переключаю на Планету Животных, и следующие полтора дня смотрю только фильмы про песни китов, миграции стрижей, и механизмы мерцания светлячков. На четвёртый день я все же включаю первый канал, и вижу премьер-министра. Он говорит о том, что Волжская АЭС будет работать несмотря на моё бегство в Штаты. Он говорит что-то ещё, но дальше я не слушаю. Он всё ещё говорит, а я смотрю на кожаную заплатку на рукаве серого пиджака мужчины, сидящего рядом. Я вижу только край локтя, но этот локоть я бы узнал из миллиарда. Дверной замок клацает, в квартиру входит Аллвайс. Я никак не реагирую. Он молча подходит ко мне, встаёт рядом, и терпеливо ждёт, пока не заканчивается репортаж. Басов заливает слушателей планами по реорганизации станции «Волга-1», рассказывает о демонтаже блока Басова-Курчатова, и его тёзки на Старгородской АЭС. Старик бормочет что-то о досадной ошибке, о неучтённом человеческом факторе, и своей вине перед Отечеством. Пульт стекает из моей ладони на ковёр. Аллвайс надевает солнцезащитные очки. Я поднимаю на него глаза. Он говорит:
- Идём. У меня билет и документы. Поговорим по дороге.
Всю дорогу до автовокзала мы молчим. Я лихорадочно комбинирую в голове все возможные варианты, вспоминаю дословно записку Алисы с хвостиками под «д» и «у», и понимаю, что в уравнении не хватает переменных. Мы входим в зал ожидания. Слева от входа сидит засаленный бродяга с катарактами на обоих глазах. Нос искривлён влево, вся нижняя половина лица – сплошной белесый рубец, будто с него заживо содрали кожу. Аллвайс брезгливо морщится. Я достаю из выданного бумажника хрустящую тысячу, и сую в грязную руку слепого.
- Пожри хотя бы на половину, ладно? – говорю я ему.
- Дайбохздаро… - шамкает он, но я уже думаю об Алисе.
- И почему полиция его не выкинет? – восклицает Аллвайс в воздух.
- Почему вы не сказали тогда про Басова? – я толкаю его в кресло, и сажусь рядом. – Что он сделал с Алисой? Где она?! Я видел, как военные её уводили!
Аллвайс прикусывает губу, и смотрит на меня сквозь стекла очков.
- А с бородой ты выглядишь гораздо старше… - начинает он.
- Давид, если вы не перестанете, я разобью эти очки вместе с вашим лицом. Обещаю. – я касаюсь поручня, на котором лежит рука Аллвайса, и тот отдёргивает ошпаренную руку.
- Прекрати истерику! – шипит ювелир, озираясь по сторонам. Затем снова смотрит на меня. Я жду. Он тяжело вздыхает, проводит растопыренной пятерней по волосам, и говорит:
- Только держи себя в руках. Обещай мне!
Я хочу кивнуть, но шею будто парализовало.
- Не было никакого Басова. Он не выезжал из Саратова последние шесть месяцев. Понимаешь?
- Но в записке…
- Ваня… - Аллвайс кладёт руку мне на плечо. – Мне запретили тебе рассказывать. В целях сохранения… Для общего блага, понимаешь? Мы перехватывали изображение с камер, но не звук. Вот. В два двадцать по полуночи госпожа Селезнёва… Алиса… Подошла к смотровому окну с непонятным режущим предметом и сделала на запястьях порядка шести надрезов…
- ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! – взрываюсь я. Аллвайс хватает меня за руки, и продолжает шептать:
- Тише! Я прошу тебя, Иван! Ты всё не так понял. Качество записи перехвата, конечно, не супер, но… Шесть поперечных надрезов. Судя по тому, что на полу камеры и коридора не осталось значительных кровоподтёков, я думаю… Я думаю, она не хотела себя убивать, понимаешь? Ей нужно было покинуть камеру на полчаса, ведь так? В санчасти она впала в истерику, и отбивалась от сестры примерно десять минут, пока ей не ввели галопередол. Потом её перевязали, и оставили отдыхать. Она спокойно спала когды ты…
- Не было никакого Басова – повторяю я механически. Пальцы впиваются в бёдра, белеют, но я не чувствую боли. – Не было. Басова. Не было.
- Она хотела, чтобы ты… - начинает Аллвайс.
- Уходите – говорю я, глядя себе под ноги.
- Что?
- Уходите… Возьмите такси, и гоните на окраину. Как можно быстрее. Здесь небезопасно. – я бормочу это себе в бороду. Аллвайс замирает.
- Ваня. Не надо.
- БЕГИТЕ – я говорю сквозь зубы. Аллвайс срывается с кресла, и бежит к выходу. На половине пути он врезается в слепца, шарящего палкой вдоль кресел.
- Damn you… - бросает ювелир, пошатнувшись, и исчезает из зала. Пожилая женщина в соседнем ряду возмущенно цокает:
- Никакого почтения к инвалиду… Совсем ошалели от безнаказанности… - она достаёт из челночьей клетчатой сумки гигантский термос с причудливой вязью на глянцевом боку, эмалированную кружку, и ставит всё это на соседнее кресло. Следом появляется чебурек размером в слоновье ухо. Женщина, как заправский тайсон, сверкает сталью зубов, и отхватывает солидный кусок. 
 Слепец, покачнувшись от встречи с Давидом, бормочет: «Не тот», и ковыляет дальше, жадно втягивая чебуречный дух. Милиционер в углу зала смотрит на калеку с кривой ухмылкой, и тычет локтем в увесистый мамон напарника. Тот в это время внимательно смотрит в дисплей телефона, на котором происходит что-то более занимательное, и лениво отмахивается, всколыхнув брюхом портупею. Дубинка на боку начинает мотаться из стороны в сторону, точно палка душистого  сервелата в витрине мясной лавки. В двух креслах от женщины с чебуреком сидит девушка с предродовым животом, похожим на гимнастический шар. Девушка чувствует чебурек, а следом – тошноту, и брезгливо кривится. Она лезет в сумочку за ароматизированной салфеткой, копается там, и вместе с салфеткой достаёт прилипшую пачку сигарет «Винстон уан». Полупустая, и оттого удивительно шумная, пачка гулко ухает об пол. Глаза девушки округляются, она пытается нагнуться, но мешает живот. Она озирается, закусив напомаженную губку, и каблучком высокого сапога запинывает пачку под кресло, на котором сидит. Мужчина лет пятидесяти, сидящий в ряду напротив, но чуть левее, недобро качает головой, но тут же отводит глаза, стоит девушке повернуться, потому что до того, как упала пачка, он смотрел на оголившийся из под юбки участок бедра девушки, и теперь у него эрекция, какой он не чувствовал с момента зачатия своей второй дочери, которой сейчас уже 27. Или 28. Девушка с животом не видит эрекции, зато видит богомолица-бабка, закутанная в чёрное шерстяное пальто, и пуховый платок. Бабка тут же докладывает Отче, но когда она поднимает троеперстие ко лбу, из под пальто падает пять или шесть карманных псалтырей издательства «Гелиос» в синей дерматиновой обёртке с позолоченными буквами, и несколько журналов «Тёщин язык». К ней тут же подлетает мальчонка лет тринадцати, в натянутой почти по переносицу шапке-презервативе, и спешно помогает собрать опавшую периодику. Бабка перекрещивает его напоследок, отказавшись дать двадцатку «на жвачку». Мальчишка  шагает вдоль кресел, пролистывая стянутый псалтырь. Он бросает его в ближайшую урну, потому что такой же ему подарили в школе в прошлом году. Тут он оказывается позади меня и видит натянутую на мои патлы бейсболку «Вэн'с». Он не раздумывая срывает её с моей головы, и несётся к выходу на парковку, но на полпути тормозит и оборачивается, глядя на меня в замешательстве. Я продолжаю сидеть, закрыв уши руками. Господи, думаю я. Этого просто не может быть. Не должно всё закончиться так. Не для нас. Мы этого не заслужили, Господи. Кажется, я бормочу это вслух, и тётка с чебуреком, шумно отхлебнув чая, спрашивает мою спину, всё ли у неё в порядке. Я не оборачиваюсь. Нет, всё не в порядке… ВСЁ ПРОСТО ОХУЕННО НЕ В ПОРЯДКЕ, МАДАМ!!! Я начинаю заводиться, когда по ноге мне бьёт палка слепца. Я игнорирую, но он не проходит дальше, а стоит напротив, застопорив поводыря между моих кроссовок. Я не реагирую, но слепец вдруг вскрикивает:
- ТОТ! – и я чувствую, как что-то почти невесомое бьётся о непокрытую голову. Тысячная купюра искалеченной бабочкой пикирует к моим ногам, беспомощно кувыркаясь. Я начинаю поднимать голову, и слышу ещё один крик инвалида. В нём звучит какая-то совершенно идиотская, неуместная радость. Это подогревает меня ещё сильнее.
- ТОТ! СУКА! ТОТ! – визжит слепой, а следом я слышу, как рассекает воздух его трость. Я не пытаюсь защититься, но рефлекс работает сам. Палка, коснувшись моего темени, вспыхивает, и разлетается пеплом. Богомолица позади охает, начиная новый доклад. Мокро шлёпает об пол обглоданный чебурек. Слепец, лишившись  тяжести в руке, заваливается в мою сторону. Я встаю ему навстречу, и, поймав пятерней невесомую черепушку, прижимаю затылком к газетному киоску. В киоске что-то кудахчет. Я встряхиваю слепца левой, как куриную тушку. Его глаза бешено вращаются, под моей ладонью клацают зубы. Чебуречная баба заводит «Милиция-а-а-а!», а я ору на слепого:
- КАКОГО ХЕРА ТЕБЕ…
- ПАРК! – он выплёвывает слово мне в руку, и начинает мочиться а штаны. Я отнимаю руку от его лица, и понимаю, что на нём за шрам.
- СУКА! СВЕТ! СВЕЕЕЕЕЕЕТ! – воет обоссавшийся калека. Я отпускаю его, и он оседает на пол. Я отступаю на шаг.
- УБИЛ ЮРОДИВОГО-О-О! – вопит позади богомолица.
- НАРКОМАНЫ ПРОКЛЯТЫЕ! ЖИТЬЯ ОТ ВАС НЕ-Е-Е-ЕТ!!! – вторит чебуречная баба. Я оборачиваюсь к ним, и вижу, как вдоль кресел ко мне бегут полицаи. Толстый почему-то впереди, с сервелатом в кулаке. Я отступаю от них, и всё больше теряюсь в окружающем шуме.         
- СТОЯТЬ! – орёт толстый полицай. Команда кажется мне странной, учитывая что дубинка уже несётся к моей голове. Брыластая рожа милиционера колыхается, он движется очень медленно. Я отклоняюсь в сторону. Он пролетает мимо, и врезается в кофейный автомат позади меня. Второй оказывается проворнее, и попадает дубинкой мне по шее.
ОШИБКА.
Сияет вспышка, и полицай номер два отлетает назад. Козырёк его кепи оплавливается, и стекает на лицо. Китель на груди тлеет. Он начинает орать и кататься по полу. Рядом с ним, в луже мочи, валяется слепой, и тоже визжит. Богомолица падает в обморок. Чебуречная баба стоит, разинув стальной частокол зубов. Горячая кружка жжёт ей пальцы, но она не замечает. Мужчина с пропавшей эрекцией стоит через ряд от меня, и тычет толстыми трясущимися пальцами по кнопкам крошечной «Нокии». Малец с моей бейсболкой в руке застыл у выхода к автобусам, разинув рот, и все, кто входит в здание вокзала запинаются о него, и замирают, когда он им что-то говорит, тыча в меня пальцем. Молодая пара, вошедшая последними спрашивает у остальных что случилось, и когда им отвечают, парень хватает девушку за руку, и спешно тащит её на улицу.
Я слышу щелчок за спиной, и, обернувшись, вижу пистолет в руках толстяка-полицая.
- А, тяжелая артиллерия? Сервелат не помог? – скалюсь ему я.
- А ну-ка харей в пол, быстрррр-а-а, ****ь! – орёт мне толстяк, и видя его трясущиеся щёки, и пупок, показавшийся там, где с кителя отлетела пуговица, я понимаю, что больше не могу сдерживаться.
- БЕ… - начинаю я, когда мне в затылок прилетает что-то тяжелое. Я вздыхаю, и оборачиваюсь. Беременная краля в мини-юбке и высоких сапогах смотрит на меня с вызовом. Что она в меня кинула? Не сигареты же? Я начинаю озираться, забыв про милиционера.
- ЭТО ТЫ!!! – орёт беременная. Чебуречная, стоящая рядом, тупо переводив взгляд с неё на меня, и обратно. Мужик рядом с беременной, наконец, набирает правильный номер, и шепчет, прикрыв рот ладонью.
- … ДА. ВАШ СВЕТЯЩИЙСЯ. ИЛИ СИЯЮЩИЙ, КАК ЕГО ТАМ… - в удачно повисшей паузе его шепот звучит как артиллерийский залп, и он конфузится, но продолжает – ГДЕ Я МОГУ ПОЛУЧИТЬ…
- ТЫ!!! – повторяет девушка, тыча в меня маникюром длинной в мой палец. – МУЖА МОЕГО УБИЛ, СУЧАРА! СТАСИКА МОЕГО ЗАЖАРИЛ! ЕМУ ПОЧТИ ПРАПОРА ДАЛИ, УРО-О-О-Д… - она падает на колени у кресла, уронив голову на сиденье. Я впадаю в ступор, стоя с разведёнными в стороны руками, будто готовлюсь кого-то обнять. Алиса. Как же ты была права, моя Лиса. Какой же я был мудак…
- ЭЙ, УЁБИЩЕ! – слышу я от толстого с пистолетом. – НА КОЛЕНИ, И МОРДОЙ В ПОЛ, Я СКАЗАЛ!
Я медленно, очень медленно оборачиваюсь к нему, и делаю шаг, всё так же широко расставив руки.
- СТОЯТЬ – визжит толстяк. Ручищи трясутся, сжимая крохотный пистолет. Я смотрю в прорву ствола. И делаю ещё шаг.
- СТОЯТЬ, ****Ь! – голос срывается на фальцет. Он закашливается. Я наступаю.
- ЕЩЁ ШАГ, И…
- БЕГИ! – говорю я ему, начиная светиться. Одежда вспыхивает, взлетает вокруг хлопьями пепла. Толстяк в моих глазах начинает колыхаться, искаженный маревом.
- ВСЕ БЕГИТЕ! – повторяю я толстяку, и делаю ещё шаг. Кто-то позади следует совету, гулкий топот разносится по залу. Слепец всё ещё визжит на полу. Чебуречная баба поскальзывается на куске теста, но сохраняет равновесие. Я слышу её затихающее кряхтение, а следом стрёкот каблуков беременной.
- И ТЫ БЕГИ – говорю я толстяку, становясь всё ярче и горячее. В глазах у меня всё плывёт, и я уже не понимаю, марево это, или я плачу. Толстяк нажимает курок, даже дважды. Потом бросает пистолет, и убегает к выходу, обогнув меня по дуге. Я оборачиваюсь. Зал ожидания пуст. Последним улепётывает слепой. Я смотрю на большие часы на стене. В Старгороде семь часов семь минут вечера. Я сажусь на пол посреди зала, и думаю. Серьёзно думаю о том, чтобы сделать этот вечер последним для Старгорода. Думаю, я смогу. И пожалуй, готов. Думаю, все мы готовы. А что скажете вы?
Не страшно быть рядом? 
 


       3:33

07.07.2015