Поздний час. Прокурена квартира. Кусаю до крови губу, вливаю в глотку дешёвое вино. Тишина давит со всех сторон, и сердце бьётся в грязном ритме. От льда пальцев до пят скользит энергия. Дай волю ей, шепчет разум.
Тушу окурок, сажусь за стол. Воспалённая душа рвётся в пустоту - начну процесс творения.
Не замечая времени, не считая сигарет и капель крови, я отдаюсь тому, что грешнее секса, страшнее смерти, холоднее снега.
Барабанит дождь. Или так стучит моё сердце? Задыхаюсь, лёгкие сжаты от избытка дыма, но я продолжаю: пальцы сжимают карандаш, а на клочке бумаги, как раны, всплывают контуры строк. Фантазия кричит в экстазе, но процесс не завершен. Перед глазами всплывает образ птицы. Оперенье скудно, не коснулось оно головы и спины, обнажая череп и позвонки. Пустые глазницы пронзают душу, изгиб клюва некрасив, блестит металл когтей.
Грифель сломан. Хриплый крик. Птица рванулась с места, скрывшись в грязном углу.
Курю последнюю. Слышу, что ночной кошмар детей тихонько плачет. Слёзы смешиваются с пылью.
- За что? - всхлип произведения. - Я столь убог! А ты - невежда и льстец! Убей меня!
- Нет.
Дым ползет к потолку, как белый змей.
Бросаю окурок на пол, встаю. Птица вздрагивает, словно жертва.
Не убегай.
Подхожу. Опускаюсь на колени, обнимая, говорю:
- Ты - лишь набросок, что будет летать, бросаться на тех, кто слабее, впиваясь этими когтями в плоть. Голос станет слаще свирели, а оперенье оставлю я таким. Оно великолепно.
Молчит. Но не сбегает.
Не бойся меня, пойми, что шедевр воскресает, как феникс - из пепла.
Сейчас ты жалок, и нужно время.
- Я дам тебе мощь, жертв, яркое имя.
- И любовь свою?
- Я сейчас тебя люблю.
И хищник мой вернулся на место, притих смиренно. Он понял, что каждый создатель платит кровью за своё творение.