Сказка про медвежью жену

Сказка про медвежью жену.

В некотором царстве, в некотором государстве, на окраине маленького городка, на опушке большого леса жили были мама Нора с дочерьми: Снежаной и Каролиной. А жили они хуже некуда. Не слушались девочки маму, ни в чём не помогали ей, хулиганили почём зря. Домой с улицы придут – никогда ноги не вытрут. Не понравится им еда – быть ей на полу. Даже обои в доме фломастерами разрисовали. А уж если в магазине им что-то приглянется, тут уж маме Норе либо в кредит, либо в петлю лезть: столько ей, бедной визгу, крику, брани и колотушек от дочерей достанется.

Впрочем, не одни Снежана с Каролиной такие были. В той стране все дети так себя вели, потому что была в том царстве-государстве Ювенальная Юстиция, Юви-Юсти – красавица из красавиц: стройная, высокая, волосу – водопад золотой, глаза – фиалки лесные. Больше всего любила Юви-Юсти чужих детей. Своих у неё не было. Никому Юви-Юсти ни огорчать, ни притеснять, ни, паче всего, наказывать детвору не позволяла. А если папа или мама запрет её строгий нарушали, Юви-Юсти ребёнка лишь пальцем поманит – тот сам за ней в тёмный лес бежит и больше родители его не видят.

Потому-то и терпела мама Нора все обиды от родных дочерей. Терпела, терпела, да однажды не вытерпела. Под рождество дело было. Снежана с Каролиной Барби в подарок заказали, с дворцом, бассейном, Кеном и двумя машинами, а мама им лишь по пакетику конфет купить смогла. Рассердились девочки. Каролина со стола блюдо с тортом схватила и маме Норе – в лицо! Прямо как в кино. Смехотища. Только Нора смеяться не стала, закричала на дочерей: «Убирайтесь вон, гадкие девчонки! Не будет вам больше ни подарков, ни праздников, пока не исправитесь!»

Только она слова эти волшебные произнесла, откуда ни возьмись, Юви-Юсти в доме появилась: «Оскорбление несовершеннолетних? Психологическое насилие над личностью? Детей я у вас забираю. Пойдёмте со мной, девочки. Пусть ваша мать – дура-психопатка-истеричка одна живёт».

Растворились тут все двери. Вихри зимние из леса в дом ворвались. Бросилась мама Нора за уходящими, только где ей их догнать? Юви-Юсти, Снежана и Каролина в лес, по сугробам, как по твёрдой земле идут, а Нора на каждом шаге по пояс в снег проваливается. Только она от горя так обезумела, что не замечает ничего, ломится через сугробы, через бурелом, через тьму ночную. И промокла она насквозь, и промёрзла, и глаза уже ничего не видят, и дороги обратной нет.
Вдруг, захрустело что-то у Норы под ногами и провалилась она обессиленная в темноту…

А девочки, между тем, идут себе да идут за Юви-Юсти по ночному лесу. И тепло им, и весело. О маме они даже думать забыли.

 Шли, шли и вышли к высокому, кружевному забору с кованными воротами. Тронула Юви-Юсти калитку – она и растворилась.

Ступили девочки на широкий двор. Стоит перед ними красивый, двухэтажные особняк с башенками, как у замка. Распахнулись в особняке двери резные да дубовые и вышел на крыльцо высокое, каменное хозяин: маленький да плюгавенький. Волосы у него редкие, сивые, на лице опухшем – щетина недельная, креативная, глазки – щёлочки заплывшие, а щёки, как у бульдожки обвисли. Одет хозяин по-домашнему: бурый свитер грубой вязки с заплатами кожаными и синие, грязные джинсы, обут – в тяжёлые ботинки. Увидел гостей – в сладенькой улыбке расплылся:
– Здравствуйте, здравствуйте, гостюшки. Здравствую, Юви-Юсти, краса наша, ненаглядная. Заходите, не стесняйтесь. С чем пожаловали?
– И тебе здоровья и бодрости, Душегуб Педофилович, – Юви-Юсти отвечает. – Ты уж нас выручи, в беде не оставь, бедных сироток пригрей, приюти. Отец их бросил безответственно, мать – истеричка бестолковая – в лесу замёрзла. На твоё великодушие – вся надежда.

Хихикает Душегуб Педофилович, глазки свои, набрякшие закатывает:
– Ох, и шутница ты Юви, ох и шутница. Да когда я от сироток отказывался? Я ведь деток больших и малых больше души своей люблю. Да вы заходите в дом лапочки, не стесняйтесь.

Страшно стало Каролине со Снежаной, а деваться-то им некуда. Зашли они в дом а там такая мерзость, что не всякими словами опишешь: стены обшарпанные, пол замусорен, и холодина – хуже, чем на улице. Сморщили сестрёнки носы:
– Фу! Ну и грязь!
– Фи! Ну и вонь!
А хозяин смеётся:
– Правду говорите, лапоньки. Грязновато здесь. Давно один живу. Но вы-то сиротки бездомные-бессемейные – девочки послушные, работящие. И печку затопите, и в доме приберётесь, и обед мне сготовите. А то я всё сам да сам …
От таких слов онемела Снежана, а Каролина как завопит:
– Ты совсем свихнулся, старый? Чтобы я тебе мыла-прибирала? Да я сейчас Юви-Юсти про тебя такого наговорю…
А хозяин хлёсть её наотмашь по щеке:
– Не надо браниться, сахарная…
Каролина на него с кулаками:
– Да я тебя…
Распахнул Душегуб Педофилович пасть, а она у него как у крокодила зубастая и зубы – в пол пальца каждый. «Хрусть» – и нет у Каролины руки.
Завизжала девочка от боли нестерпимой, а Душегуб опять пасть раскрыл: «Хрясть» – и ноги у неё нет.

У бедолаги от боли сознание помутилось, а Душегуб Педофилович постоял над ней, постоял:
– Зачем мне девочка без руки, без ноги? – Сам себя спрашивает, сам себе и отвечает. – Нет, такая мне не нужна.
Наклонился, пасть раскрыл: «Хрум» – и откусил Каролине голову, утёрся рукавом, на Снежану, обмершую от ужаса, посмотрел:
– Чего стоишь? Неси дрова, топи плиту. Не сырой же мне твою дуру-сестру жрать.

Кинулась Снежана из дома на двор, хотела в лес убежать, а ворота – заперты, калитка – не открывается, а за спиной – смех. Оглянулась – на крыльце Душегуб стоит:
– Зря стараешься, сладенькая. Без моего дозволения во двор только зайти можно, а выйти – никак. Ну, да ладно. На первый раз я тебя прощаю. Но в другой … Ладно, пошли в сарай. Покажу где дрова лежат.
Так и стала девочка-Снежана жить-поживать, Душегубу Педофиловичу угождать. Много она слёз пролила, извелась вся. А толку? Разве слезами горю поможешь? Глупость исправишь?


Вот тут-то правдивой истории конец. Вот тут-то сказка начинается.


Помните? Мама Нора в Рождественскую ночь под землю провалилась? Думаете, пропала она? И Нора так думала, потому и удивилась, когда глаза открыла и синее небо увидела.

– Где я? – Спрашивает и слышит в ответ рычание звериное, только Норе не страшно, потому что понимает она зверя, будто он по-человечески с ней разговаривает. Вот ведь чудо-то какое!

– В лесу, – зверь отвечает. – Где же ещё?
Скосила Нора глаза. Так слаба она, что и голову повернуть сил нет, и видит: лежит она на солнечном пригорке, на пожухлой траве прошлогодней, а рядом с ней – три медведя. Один большой, косматый, тощий, облезлый, а два – крошечные и пушистые медвежата. И отвечает Норе большой медведь.
– Откуда я здесь? – Нора спрашивает.
– Из берлоги.
– А ты кто?
– Я – твой муж, Михайло Потапович, это – наши дети, а ты – моя жена.
– Почему?
– Потому, что ты зиму со мной в берлоге проспала, двух сыновей мне родила.
– Я ничего не помню …
– И я не помню, – зверь соглашается. – Так оно у нас, у медведей принято: медведица в берлогу одна ложится, а просыпается – с медвежатами.
Норе бы испугаться, да сил нет, а медведь понял это, поднял её, в лапах понёс:
– Вижу, жена, ослабла ты, после зимовки, но некогда нам здесь разлёживаться. Я тебя в дубраву отнесу. Там с осени много желудей осталось. Нам они сейчас очень кстати будут.

Дивится Нора: вот ведь муж у неё – медведь медведем, а как о ней заботится. В дубраве уложил Михайло Потапович Нору на солнышке и командует медвежатам:
– Ванька! Гришка! Ищите жёлуди, сами ешьте и мать накормите. Сильно она ослабела. А мне – некогда. Так есть хочу – сил никаких нет.

Роются медведи в палых листьях, перезимовавшие жёлуди ищут – только хруст скорлупы стоит. Нора тоже жёлуди ест, хоть и горькие они. Другой-то еды нет. Медведь её утешает:
– Сейчас, после морозов, они ещё ничего, а вот осенью – такая горечь, что пасть сводит…

Худо-бедно наелась Нора желудей и уснула с сыновьями-медвежатами у мужа-медведя под тёплым боком. Вроде не хорошо ей, но ведь не совсем и плохо.

Два дня они в дубраве кормились. Нора сама ходить начала, сама жёлуди собирать. Медвежата, как все дети, резвятся, играют, но чуть хулиганить начнут – Михайло их разом окорачивает: каждому по оплеухе, да ещё и ворчит:
– Не баловать, сорванцы. Мамку не обижать. Вы – не свиньи беспонятливые, вы – медведи.

Хотела Нора мужа одёрнуть, да сперва побоялась, а потом глядит: Ваньке с Гришкой папкины шлепки – вроде ласки. Иной раз нарочно Михайле под лапу лезут. Видно осторожно, не «по-медвежьи» батя сынков потчует.

На третий день выскочил из леса кабанчик: молоденький, тощий, шустрый и наглый. Увидел маленьких медвежат, щетину бурую на хребте вздыбил, мелкие, жёлтые клыки ощерил:
– Мои жёлуди есть? Да я вас, мелкота плюшевая, за такое разорву, растерзаю и самих съем!

Испугались медвежата, в разные стороны кинулись. Кабанчик борзой за Гришкой было погнался а Нора хвать палку и огрела его по косматому хребту. Изо всех сил ударила. Палка гнилая аж на куски разлетелась. Развернулся кабанчик, на Нору попёр:
– Ах ты, человечина приблудная! Да я тебя …

Не успел свин договорить. Откуда ни возьмись на него Михайло Потапович обрушился: сгрёб порося и в миг когтями страшными напополам разодрал, да ещё и обругал после этого:
– Свинота мосластая! Моих детей съесть хотел? Мою жену разорвать? Так мы тебя сами съедим! – Рванул ещё раз мёртвого врага и зовёт. – Ванька! Гришка! Слезайте с дубов. Будем мясо есть. Само, дурное пришло. Даже ловить не надо.

Медвежата тут как тут. Вцепились в кабанью тушку, во все стороны дёргают, урчат: хищники. А папаша сыновей поучает:
– Видите, сынки, как плохо в лесу глупым да наглым быть? Свин этот всё лето за маминой спиной прятался. Кабаниха – зверь грозный. Её даже я обхожу, особливо если она с поросятами. За полосатиков своих, она кого хочешь раздерёт. Вот и привыкают свинята, что им всё дозволено и ничего не запретно. Потому и ведут себя потом глупее глупого. Вы у меня умники: чуть опасность – на дерево, потому как знаете: в жизни на каждую силу всегда найдётся другая сила. Даже на медвежью.

За весной ласковой – красное лето спешит, за красным летом – щедрая осень поспевает. Живёт Нора в лесу, как дикий зверь с мужем Михайло Потаповичем и сыновьями-медвежатами. Телу – тяжело, а душе – покойно. Муж о ней заботится, защищает, дети – любят да во всём слушаются. Только память человеческая что ни день о пропавших дочерях напомнит, а где их теперь искать?

Ванька с Гришкой подросли, окрепли, сами кормятся. Отец их уму-разуму учит: где еду искать, чего сторожиться, как затаиться, кому отпор дать. Привёл он как-то семейство на речку-каменку, встал на пороге речном, рыбу сторожит. Ванька и Гришка с отца пример берут, тоже рыбалить пытаются, только встали они ниже папашки и всю ему рыбу своей неуклюжестью распугали.

– Жена, жена, – зовёт Михайло Нору, – прогони сорванцов, а то быть нам без ужина.
Нора детей позвала, а те её за шумом речным не слышат. Подобрала она подол, зашла в ледяную воду по колено, хвать Ваньку за шкирятник, а Гришку – за ухо и на берег тянет. Упираются медвежата, скулят от обиды:
– За что? Мамка?
– Мы как лучше хотели ...

Выволокла Нора медвежат на берег, хотела рассказать да объяснить, а там Юви-Юсти стоит:
– Женщина бессердечная! Как можно насилие над детьми творить? Притеснять-унижать-работать заставлять. Они же дети! Забираю я их у тебя!
Только Нора уже не та, что прежде. Лишь свою врагиню увидела – сама ей в золотые локоны вцепилась:
– Говори, дрянь, где мои девочки!
Завизжала Юви-Юсти от боли:
– Отпусти меня хамка-психопатка-истеричка! В тюрьме тебя, самка безмозглая сгною!
Тут как вихрь между ними пролетел, в разные стороны раскидал:
– Это кто моих детей забрать хочет?

Вскрикнула Юви-Юсти от страха и бежать. Бежит, бежит, а нет-нет и оглянется. Медведь за нет. Тоже бежит, бежит да и притормозит. Так что Нора с Ваней и Гришей за ними поспевают.

Расступился лес. Поляна перед ними и на поляне, за забором узорным двухэтажный особняк красуется. Заскочила Юви-Юсти в калиточку, засов задвинула:
– Не поймать тебе меня, тупой медведь …

Михайло Потапович ругаться в ответ не стал. С разбегу, да всей медвежьей силы ворота вышиб. Красивые да кружевные.
– Р-р-ра-зор-ву!

Завопила Юви-Юсти:
– Душегуб Педофилович! Душегуб Педофилович! Выручай!
Выскочил Душегуб на крыльцо, перекинулся через голову, обернулся страшным монстром, оскалился, зарычал, заревел и на Михайлу Потаповича бросился, да промахнулся. Не рассчитал, что не ребёнок перед ним беззащитный, а дикий, матёрый зверь. Увернулся Михайло, от вражьих зубов, в прыжке врага когтями зацепил да с размаху, со всей силы медвежьей об землю вдарил. Только мокрое место от людоеда поганого осталось.

Вот тут Юви-Юсти по-настоящему проняло. Вот тут-то её настоящим страхом прошибло. Упала она на колени, заголосила не своим голосом:
– Прости меня, мама Нора, пожалей, не отдавай медведю лютому!

Только слова она эти произнесла, девочка-оборванка с крыльца бежит, на Норе повисла:
– Мамочка, мамочка, прости, не узнала я тебя. Мамочка, милая, спаси меня!
Смотрит Нора и не узнаёт:
– Снежана, доченька, ты ли это? Где глаза твои ясные? Где платье нарядное? Где локоны пшеничные?
– Мамочка моя родная, мамочка моя любимая, – дочка плачет, – погасли глаза мои от слёз, осыпались локоны, истрепалось платье нарядное. Как расстались мы с тобой – не было у меня ни минуты радостной. Прости меня, мамочка, за глупость детскую, за гордыню злобную. Не оставляй меня в этом доме. Буду я тебе послушной дочерью, старательной помощницей. Я ведь теперь всё умею: и готовить, и шить, и стирать, и печку топить, и дом в чистоте содержать.

Плачет Снежана и каждая её слезинка, как капля смолы для сердца материнского. Собрала Нора всю свою волю и спрашивает:
– А где моя вторая дочь? Где Каролина?
Тут у Снежаны слёзы не ручьём – рекой полились:
– Нет больше нашей Каролинки. Съел её Душегуб проклятый и косточки на задний двор бросил …

Тут Нора почище медведя лесного рассвирепела, на Юви-Юсти накинулась:
– Ах ты, дрянь подлая! Да я тебя за дочь голыми руками раздеру!
– Пощади, – пищит Юви. – Верну я тебе дочь, верну! Только не убивай!

Выпустила Нора Юви:
– Как же ты мёртвой жизнь возвратишь?
 А Юви-Юсти ей флакончик протягивает:
– Возьми. Это – живая вода: слёзы родительские, по сгинувшим детям пролитые. Хоть голые кости ими облей – человек жив-здоров встанет. Малый глоток их выпей и вся твоя красота к тебе вернётся!
Хотела Нора из пузырька отпить, да Михайло её удержал:
– Не спеши, жёнушка. Пусть эта ведьма на наших глазах своё зелье отведает.
Залебезила Юви-Юсти, заныла:
– Простите меня, люди добрые. Со страху в уме помрачение нашло. Не живая это вода – мёртвая. Но не лгала я вам, не лгала. Есть у меня живая вода. В доме она. Сейчас принесу …
Вскочила она, хотела в дом бежать, а медведь её когтями за одежду «Цоп»:
– Вместе пойдём.

– Мама, мамочка, – Снежана Нору теребит, – а что это за медведь?
– А это, – Нора отвечает, – мой муж: Михайло Потапович.
– А те – кто? – Снежана на медвежат кивает.
– Это – наши с ним дети, твои братья. Или не нравятся?
– Что ты, мамочка, – Снежана глаза опустила. – Как ты скажешь – так и будет.
Велишь – буду медведя лесного, как отца родного почитать. Пожелаешь – буду медвежатам доброй сестрой.

Только она слова эти волшебные произнесла, в доме визг да рёв раздался. Рванулась Нора в дом, а дочь её удержала:
– Не волнуйся, матушка. Думаю, это батюшка наш, ведьмину бутыль с живой водой нашёл.

Так оно и оказалось. Несёт медведь бутыль огромную да полную, идёт и ворчит:
– Чего встали? Пошли что ли девочку оживлять?
За ним Юви-Юсти на карачках ползёт. Вся в соплях от огорчения, умоляет:
– Осторожней! Не разлей! Не разбей! Вода эта цены немереной. За один её глоток богатейшие люди мира горстями золота и самоцветов платят!

Пришли они на задний двор, а там детских костей целая гора навалена. Какие оживлять?

Только не для медведя лесного такие раздумья человеческие. Взял он да всю гору разом из бутыли волшебной облил. Ему-то что? Чужого что ли жалко?

Завизжала Юви-Юсти от боли, дым от неё повалил и с дымом вместе улетучилась красота её сказочная. Корчится на земле ведьма страхолюдная, всеми непотребными словами медведя глупого кроет, всякими карами страшными ему грозит. Взбеленился Михайло, на ведьму кинулся, а та – дёру. Только пятки засверкали. Медведь – за ней.

Мечется Нора, что делать не знает: то ли дочь искать, то ли ожившим детям помогать. А Каролина сама нашлась, на шее у мамы Норы повисла:
– Мама, мамочка, здесь я! Мама, мамочка, как хорошо, что ты нашлась!

Обнимает Нора дочь воскресшую и не видит, как Ванька с Гришкой до бутыли добрались. Давай, по примеру отцовскому, волшебной водой на кости лить да на друг друга брызгать. Пока Нора проказы их обнаружила, пока бутыль отобрала – по двору, вместо двух медвежат, два мальчика бегают. Да тут ещё кое-кто из спасённых детей Нору признал:
– Тётя Нора, тётя Нора, спаси нас!
– Тётя Нора, забери отсюда!
– Тётя Нора, мы домой хотим!
– Тётя Нора, какая ты старая…

Услышала Снежана последние слова – скорее в дом: чашку принесла, остатки воды в неё вылила матери протягивает:
– Мамочка, выпей…
А тут – Михайло вернулся. Злой презлой, потому как удрала от него ведьма. Увидел чашку с водой, схватил да и выпил залпом, огляделся, сыновей в человеческом обличье узрел, ещё больше рассердился:
– Что такое? На минуту вас оставить нельзя! Что ещё за баловство вы учудили?
– Тоже, что и ты, муж мой дорогой и разлюбезный, – вместо мальчиков Нора отвечает. Смотрит она на Михайлу Потаповича и глаз отвести не может, так он хорош: рослый да плечистый, борода тёмная, окладистая, а глаза – как золото. Только медведю невдомёк, что он тоже человеком стал. Замахнулся Михайло по привычке, чтобы провинившимся по оплеухе отвесить и руку свою увидал. Это вместо лапы звериной. Удивился, испугался:
– Как же я теперь человеком жить буду?
– Как-нибудь, – Нора его утешает. – Не пропали мы с тобой в диком лесу, есть надежда, что и среди людей не пропадём. И детей вырастим да выучим …
Осмотрел бывший медведь двор, полный детворы да и спрашивает растерянно:
– Всех что ли?
– Всех нам только из леса к людям вывести надо, – Нора мужу отвечает. – А уж там родители, что не одно ведро слёз по пропавшим выплакали, сами за ними приедут. Со всей страны соберутся…
Почесал бывший медведь затылок:
– Ну, коли так… пошли. Дорога в город не близкая. Нечего зря здесь время терять.
А Снежана опять Нору за руку теребит:
– Мама Нора, мама Нора, выпей. Я с Ваней и Гришей последние капельки собрала …

Выпила мама Нора живой воды и стала такая, как прежде. Дошли они до города, раздали спасённых детей их родителям и зажили дружно и счастливо друзьям на радость, завистникам на зависть. А Ювенальной Юстиции с того дня в том царстве-государстве видом не видывали, слыхом не слыхивали. Говорят, она из северной страны в западную перебралась. Медведя там на неё нет.
10.07. 2015.