Он уже не помнил, что стало последней крупицей, перевесившей чашу весов в пользу этого решения, в корне изменившего его жизнь. Перед его мысленным взором ещё иногда мелькали, подобно разрозненным слайдам, блеклые обрывки из той, прежней жизни, которую он больше не хотел принимать. Они раздражали его, и он гнал их от себя, как назойливых насекомых.
Ему были неприятны вычеркнутые из памяти воспоминания, посещавшие его в самые неподходящие моменты, фантомными болями напоминающие о его слабости, неумении доказать свою правоту, неспособности достучаться до глухого к его предостережениям мира.
Признав факт своего поражения, он самоустранился, как когда-то префект одной из римских провинций, умывший руки, в бессилии повлиять на выбор безумствующей толпы.
Это было не что иное, как позорное бегство. Он знал об этом, и потому старался забыть всё, что связывало его с прошлым.
Приехав на этот остров, на смену умершему смотрителю маяка, он занялся рутинной, выверенной по часам работой.
Каждый вечер, в одно и то же время, он включал мощный прожектор на маяке, выключая его в светлое время суток. Занимая свободное время огородом, небольшим стадом полудиких коз, и созерцанием живого, но безразличного ко всему океана, он с годами потерял связь с чуждыми его крохотному мирку, не поверившими и посмеявшимися над ним людьми, с их бездумной, непреходящей алчной суетой.
Сорвав со стены домика, где он жил, покоробившийся от времени фанерный прямоугольник, с поблекшей надписью «Ул. Робинзона, д. 1», выведенной когда-то детской рукой, и бросив его в костёр вместе с парой забытых игрушек, словно совершая какой-то ритуал, он сжёг последнее, что напоминало ему о мире людей. Он научился не думать, не чувствовать, став частью маяка.
Очень давно, может сто лет назад, он не помнил, время перестало для него существовать, раз в полгода, на остров приходило судно. На нём привозили продукты, новые аккумуляторы, ящики с запчастями, лампами для маяка и другими нужными, как считали на материке, вещами. Он даже не заметил, что на остров, за столько лет, больше ни разу не зашёл ни один корабль. Перебирая и чиня старые аккумуляторы, ухаживая, как за инвалидами, за износившимися механизмами маяка он, поддерживая в нём жизнь, продолжал жить сам. Кормился он с огорода, и от коз, делая творог и сыр, воду брал в озерце, в центре острова. Он даже перестал смотреть на океан, затворившись, как моллюск в своей раковине, занятый делом, о смысле которого он забыл.
Каждый вечер на берег Большой воды приходили люди, чтобы увидеть просыпающийся глаз Бога, светящийся белым огнём, осматривающий все стороны света, и хранящий их ночами от зла, таящегося в лабиринте развалин странных древних сооружений.
Люди пели песни, прославляющие заботящегося о них Бога, и оставляли на берегу свои дары у кромки прибоя, уносимые поутру волнами к порогу его дома.