История эта произошла в далеком теперь уже 1972 году, когда я, матрос -первогодок, проходил обучение в школе подготовки специалистов ОСНАЗ по военно-учетной специальности "радиотелеграфист-пеленгаторщик" в экпериментальной роте Киевского учебного отряда ВМФ СССР, расположенной в дремучем сосновом бору под украинским городком Бровары.
Думаю, что теперь это уже не военный секрет, по крайней мере, секрет уже другого государства и рассказывать можно смело.
Рота наша располагалась на территории воинской части отряда радиоразведки ВМФ, осуществлявшего боевое дежурство и слежение за радиоточками боевых кораблей и стратегических самолетов- ракетоносителей и самолетов-разведчиков армий потенциального противника стран НАТО. На боевых постах этого отряда мы, курсанты, и проходили обучение и практику.
Наше особое положение отличалось от остальной «учебки» тем, что обучение проходило по ускоренной программе: вместо положенных девяти месяцев – шесть. Кроме того, поскольку рота была расположена довольно далековато от основной базы учебного отряда, а все офицеры и мичманы после окончания рабочего дня спешили в Киев по домам, в расположении роты оставался только дежурный офицер и старшины – срочники. Как правило, если какой-либо ретивый служака из их числа не устраивал нам учений типа «подъем – отбой» или «химическая тревога», то после окончания для нас учебного, а для офицеров рабочего дня начиналась относительная вольница. Можно было после индивидуальной подготовки и конспектирования классиков марксизма-ленинизма вволю почитать благо, библиотека имелась довольно приличная, отписать письма, посмотреть телевизор, а весной, когда снег сошел, поиграть в волейбол или футбол.
Зимними вечерами, кроме всего прочего, удовольствие доставлял наряд на камбуз, где в блаженном тепле после чистки 200-300 килограммов картошки всему отделению полагался полный чугунный лагун (котелок объемом с ведро) жареной картошки и по пол-буханки свежеиспеченного хлеба на брата.
Ну а если выпадал очередной суточный наряд на камбуз, то редкий боец бывал этим нарядом недоволен.
Надо сказать, что такая же вольница, как и у нас в роте, после окончания рабочего дня начиналась и в боевой части радиоразведки, на территории которой мы базировались. Усугублялась эта вольница элементами так называемой на флоте «годковщины» (в армии именуемой «дедовщиной»). Флотские традиции тогда еще не допускали издевательств, травли и насилия в отношении молодежи. Вся «годковщина» заключалась в основном в особых привилегиях старослужащих, чей срок службы перевалил за два с половиной года – «годков», в питании, в ношении перешитого по флотской моде обмундирования, в продолжительности времени отдыха и сна, в вольностях в обращении со старшинами и мичманами. Ну а с наступлением темноты «годки» спешили в «самоход» - в самовольную отлучку по соседним деревням, которых поблизости было штук пять. Но ближе всех располагались Пуховка и Калиновка, куда в основном и ходили «самоходчики». Ходили они не только к местным дивчинам, но и за местным первачом, который гнали в каждой хате из буряка, свеклы тоесть. Ну а дорога в Пуховку и Калиновку и особенно обратно, пролегала через наш камбуз, приткнувшийся к ограждению территории воинской части в дальнем от ворот уголке. Сразу за ограждением из колючей проволоки начинался дремучий сосновый и еловый бор.
К традиционным визитам «самоходчиков» матрос, дежуривший на камбузе, готовился заранее. Для этого специально жарилось пару лагунов картошки и откладывалось несколько буханок хлеба.
Где - то после полуночи появлялись первые визитеры с неизменными медицинскими грелками на шее. Почему с грелками?
Поясняю: из соображений экономии и безопасности. За стеклянную посуду прижимистые хохлы требовали дополнительную плату, а грелки были многоразового использования, передавались, как говорится, по наследству от одного поколения «годков» другому, не бились при падении «самоходчика» после радушного бесплатного снятия пробы качества первача в каждой хате, не обнаруживались при визуальном засечении «самоходчика» кем либо из дежурных по подразделению, тем более, если он мог пройти мимо не шатаясь…
Согласно передаваемому из уст в уста и из поколения в поколение бойцов части преданию, однажды такая грелка с первачом спасла жизнь незадачливому «самоходчику», нарвавшемуся в зимнюю стужу на ночной лесной тропке на матерого дикого кабана-секача, которые действительно в изобилии водились в броваровских чащах. Матрос до утра просидел на сосне, спасаясь от разъяренного кабана, который, видимо, учуял манящий запах первача с неистребимым бурячным духом. И он точно бы замерз до смерти, если бы не спасительная грелка. Первач в деревнях был дешевый, и брали его обычно по две грелки в связке. Перекинул через шею – и не потеряешь после снятия пробы, и руки не мерзнут.
Так вот эти самые «самоходчики» всегда заходили на огонёк камбуза, где отогревались, наконец-то нормально закусывали и непременно, по сложившейся традиции угощали первачом вахтенного. Если тот не пил сам, то нёс презентованный первач в расположение роты своим жаждущим товарищам…
Ну а кроме традиционного угощения и перекура, как правило, следовал рассказ о прелестях калиновских или пуховских девчат…
В один из таких суточных нарядов, выпавших на мою долю, постучался в двери камбуза крепко напробовавшийся первача морячок с неизменными грелками на шее. За окнами был февраль, зима в разгаре. На морячке поверх флотского бушлата был добротный овчинный тулупчик, на ногах валенки.
Я, по флотским меркам «карась» и «зелень подкильная», вопросы задавать не имел права, покуда «самоходчик» из числа «годков», отогревшись и раздобрев после жареной картошки, сам не заведет разговор.
Нынешний мой визитер в тепле быстро разомлел и все о себе рассказал без лишних вопросов. Оказался он сельским хлопцем с Кубани, служил в морской боевой части в подсобном хозяйстве свинарем. А хозяйство это располагалось метрах в двухстах от камбуза. Служил он в тепле, сытости и полной свободе действий, поскольку производство его было весьма доходным и не требовавшим специального финансирования, кормясь отходами с камбуза и подкармливая в свою очередь не только личный состав боевой воинской части и нашей учебной роты, но и отцов-командиров с их многочисленными семействами. Романтика дальних морских походов его не прельщала, да и вообще он воды и моря боялся…
В общем, после двух последовавших тостов за знакомство и за землячество, Андрюха, так звали морского свинопаса, совсем разомлел и стал засыпать. Оставлять его до утра на камбузе было чревато получением нарядов вне очереди, с отработкой их не на камбузе, а в гальюне (туалете по-флотски). Пришлось взваливать не рассчитавшего свои силы «самоходчика» на плечи и тащить его в расположение подсобного хозяйства.
Ключи от висячего замка нашлись в кармане тулупчика. Правда, приволок я Андрюху, видимо, не туда, где находилось его койко-место, а в подсобку, прилегавшую к свинарнику. Из него проводник был никакой, а я в расположении подсобного хозяйства был в первый раз. В общем, уложил я его на плотницкий верстак и, уверенный, что хлопец не замерзнет, поскольку в подсобке было градусов 18 выше нуля, спокойно возвратился на камбуз.
Больше визитеров из Калиновки и Пуховки не было, поэтому я все свои полагающиеся в наряде обязанности исполнил быстро и без помех. Можно было идти в расположение роты вздремнуть пару часов до подъема. Кроме того, вечно голодные сослуживцы ждали дежурный лагун с жареной картошкой и бутерброды с маслом, которые каждый назначенный в наряд на камбуз считал своим святым долгом принести в расположение роты.
Только я шагнул за двери камбуза, как меня насторожили душераздирающие вопли и визг свиней со стороны подсобного хозяйства. Подозревая неладное, я быстро добежал до подсобки, где оставил разомлевшего свинаря.
Картина была ещё та…
Андрюха со своими грелками, упав с верстака на пол, спал крепким сном, а вокруг него вповалку расположилось несколько свинок и кабанчиков, которые истошно вопили и отпихивали других своих сородичей, старавшихся вылизать остатки первача с пола. Видимо, учуяв запах «буряковки», сивушного перегара и исторгнутой возмущенным желудком свинаря передозировкой жареной картошки, его вечно голодные подопечные выломали своей массой двери прилегавшего к подсобке свинарника и устроили пиршество, разорвав грелки с самогоном и упившись до свинского состояния. Подоспел я вовремя, не то хрюшки спьяну могли закусить своим же свинопасом…
Не смотря на то, что сам я парень сельский и к ароматам свинским привычный, картинку эту вспоминал ещё долго с брезгливостью, а уж потом, спустя много лет, с юмором.